Дмитрий Александрович Давыдов
Ночь. Рассказы
3
Мы возвращались с оперы под открытым небом на дворцовой площади. Сидели в электричке и обнимали друг друга, не разговаривая. Еще долго я вспоминал те мысли, которые посетили вовремя пения дуэта цветов оперы «Лакме». Я сжимал руку Даши и под божественный вокал наполнялся ярким свечением. «Это оно!» – подумал я тогда. И мне стало легче.
Подъехали к ее станции, попрощались. Даша украдкой посмотрела на меня через стекло электропоезда и не дождалась, когда я отъеду, ушла. Когда-то я встречал этот взгляд. Не то в ней недавно. Не то вовсе в другой и давно. Грустный, опечаленный взгляд полный безысходности. Полный скорби и смирения, будто хочется жить по-другому, но иначе никак. Ее чувственные карие глаза полны этим содержанием.
Я не придал значения этому взгляду. Хотя внутри заерзало. Но я отмахнулся, ведь меня переполняло откровение. Ее прошлое – это подарок. Да, подарок. Это осознание пришло внезапно. Оно долгое время накапливалось, но только теперь вырвалось наружу.
Стало спокойнее.
Время шло. Теперь я встречал ее с работы без внутреннего гнета. Все равно на остальных – я приходил к ней. Я называл ее любимой и не смущался перед работниками кафе.
– Знаешь, я спрашивала по поводу вакансий админом, – сказала Даша и зажалась.
– Мне кажется, из тебя получится хороший администратор, – ответил я. – У тебя выходит руководить официантами и выполнять поручения директора. У тебя получится.
И ее повысили. И перевели в другое кафе. Теперь приходится ехать дальше.
Как-то я зашел к ней днем. Зашел и растерялся. Даша суетилась: рассчитывала гостей, отдавала напитки и следила за порядком в зале. Кажется, она себя изводила. Хотя и говорила, что кайфует от этого. Она действительно там хорошо смотрится. Даша младше всего персонала, но видно, что ее уважают. Ее внешность завлекала. Немного откровенное черное платье сжимало грудь и обнажало упругие ноги. Волосы, скрученные в кичку, и ярко красные губы.
Я застыл на месте. Официанты шныряли по залу. Даша взглянула на меня не то иронически, не то насмешливо. Я уселся за стол. Подожду, пока она освободится.
Минут через двадцать она с задором чуть ли не подбегает ко мне.
– Ты чего такой? – звонко спросила она.
– Какой?
– Такой грустный.
– Ничего я не грустный.
Она стояла рядом. Мы молча смотрели то друг на друга, то на проходящих людей. Она здоровалась с вошедшими гостями и посматривала на бар.
– Я сейчас, – проговорила она и метнулась к стойке.
Обычно она мне что-нибудь предлагала, и я просил кофе. Но сейчас все как-то не так. Наверное, слишком замоталась.
Даша освободилась и вернулась ко мне раздраженная.
– Давай отойдем? – сказала она.
Я встал. Мы отошли в спокойный угол. Она вздохнула, вскинула брови и сказала:
– Ты меня вообще любишь?
– Конечно, люблю, – сказал я и замешался.
Она успокоилась.
Постояли еще немного, поболтали о чепухе и попрощались. Под палящими лучами солнца я пошел домой. В автобусе я морщил лоб и думал. Что она хотела узнать этим вопросом? Люблю ли я ее. А что хотела сказать? Я отмахнулся от этого, как от нерешаемой загадки.
4
Я приехал к закрытию. Мы решили сразу поехать на квартиру. Я давился пережаренным кофе, пока Даша заканчивала. Больше смотрел в кружку, чем пил из нее. Смотрел в ней свою жизнь. Последние гости ушли, и официант метнулся к столу. Он проверил все ли уплачено по счету и начал небрежно складывать посуду на поднос. Свет в зале потух – в глазах засверкали неприятные пятна. Даша весело переговаривалась с официантом, брякала ключами от кассы, шуршала купюрами и звенела мелочью. Много раз мы уходили из кафе под эти звуки, теперь же закрытие смены оставалось за нами.
– Пойдем? – весело сказала она.
– Пойдем.
Мы вышли на свежий прохладный воздух. Начало августа. Тихий летний вечер. И хотя днем палило солнце, к концу дня остывало. Даша захлопнула дверь, обернулась и как-то с сожалением посмотрела мне в глаза. Я подошел и обнял ее. Она обняла в ответ.
– Вызывай такси, – сказал я.
Даша достала телефон и вбила адрес в приложение. Она не успела подтвердить вызов, как на экране высветился входящий звонок. Она отвернулась и отошла в сторону. Сдавленным голосом она проговорила: «…да… со мной… да, сразу поедем… скажу». После вздоха Даша подошла и грустно улыбнулась.
– Кто звонил?
– Это мама.
Я познакомился с ее родителями после новогодних праздников. Даша обижалась, когда я называл их колобками. Они их очень напоминали. Как зять, я с ними не очень-то ладил. Ведь я только будущий зять. Даша рассказывала, как родители без злого умысла подтрунивали надо мной. И я им отплачивал той же монетой.
– Что там с машиной?
– Через четыре минуты будет, – сказала она, глядя в телефон.
Я снова притянул ее и обнял.
– Расскажи, как прошел день? – сказал я.
И она рассказывала о необычных гостях, которые затесались в кафе. Она то игриво хохотала, пока описывала странного парня на высоких платформах и обтянутых кожаных штанах, то с жаром раскидывала руки, возмущаясь пьяным мужиком, который приставал к ней. Я слушал и в нужных местах поддакивал. Мне не слишком интересно. Однако мне нравилось, что она захвачена рассказом о рабочем дне, как ребенок рассказом о приключении. Мне нравилось, что ей нравится работать. Ведь мне известно, что такое приходить на работу, как на каторгу.
Подъехала машина. До места недалеко. Фонари тускло освещали пустую немного влажную дорогу. Приехали к блочной пятиэтажке времен расцвета коммунизма. Поднялись на четвертый этаж в квартиру номер 29. Распахнули дверь – в лицо ударила затхлость. Запах старости пропитался в стены.
Даша пошла в душ, а я проветрил комнату и расправил кровать. Я рассматривал набитые книгами полки, ждал, когда Даша выйдет из ванны. Это единственное, что мне нравилось в квартире. Длинные книжные ряды. Нравилось просто рассматривать их. Каждая книга – целый мир. Бывает, я брал одну из них и читал, чтобы скоротать время. Я взял сборник рассказов Платонова и открыл где-то в середине.
Звякнула щеколда – Даша вышла. Я отложил книгу и пошел умываться. Когда вернулся в комнату, она лежала готовая ко сну. Обычно мы сразу не ложимся.
– А что, у нас ничего не будет? – смущенно спросил я.
– Это не от меня зависит, – сказала она и сверкнула глазами.
Я поприставал к ней и все случилось.
Даша повернулась спиной. Она тихо лежала, а я обнимал ее плечи и что-то рассказывал. Мне нравилось поговорить перед сном. Ночью становишься откровеннее и рассказываешь то, что никогда бы не рассказал при дневном свете. Я увлекся и не заметил, как Даша засыпает.
– Спокойной ночи, Даша. Я люблю тебя, – нежно поцеловал ее в голову.
Я закрыл глаза и начал проваливаться сквозь туманную дымку сна. В полудреме я слышал, как она прошептала: «Спокойной ночи, и я люблю тебя…» Мне показалось это каким-то шаблоном, но я уже спал.
Жутко ночевать в этой запыленной квартире. В конце комнаты окно с деревянной рамой, через которое виднелись мрачные ветки, а в форточку завывал ветер. На полу стояло круглое зеркало. Я все смотрел в него и ждал, пока кто-то или что-то в нем отразится. Позже я перевернул зеркало, чтобы не нагонять страху. Но утром все развеивалось. Когда свет приникал в комнату – жуть улетучивалась.
Я проснулся раньше. Мне стало скучно, и я разбудил Дашу. Я немного шутил, мы просто лежали рядом. Она внезапно отвернулась, будто пыталась скрыться. Я увидел, как по ее щекам текут слезы. Что случилось? Все ведь хорошо!
– Ты чего, Даша? – сказал я и нежно погладил ее по плечу.
– Мне кажется, – сдавлено и приглушенно сказала она, – я тебя разлюбила.
Я оторопел, но и засомневался.
Мы молчали. Надо спрогнозировать события, но голова опустела. Прошло пятнадцать минут или секунд, я не знаю. Все вокруг отяжелело и потащило куда-то в сторону.
– Ты нашла себе другого? – со смешком проговорил я.
– Нет.
Она смотрела в сторону.
– Ты ведь знаешь, что обратного пути нет? – сказал я и насупился.
– А что, это настолько принципиально?
– Дело не в принципах!
Горечь подкатила к горлу. Тошно. Я сглотнул и шмыгнул носом.
– Артем, – жалобно сказала она и потянулась ко мне.
Я вскочил с кровати и начал нервно одеваться.
Возьми себя в руки! Все кончено. Это точно. Я пошел на кухню и поставил кипятиться воду. Спросил ее про чай, она согласилась. Дальше все накрыло пеленой. Даша попыталась спровоцировать сору, но я не поддался. Я старался казаться равнодушным, но не выходило. Острая печаль резала меня. Я уже не чувствовал, как слезы медленно вытекают из глаз. Я утирал щеки и делал вид, что ничего не происходит. Она заговорила, но я не отвечал. До невыносимости захотелось одиночества.
Уже одетая Даша стояла в прихожей и заглядывала в комнату. Я вышел ее проводить. Мы стояли напротив друг друга. Каждый с красными опухшими глазами. И оба в смятении.
– Я не хотела, чтобы все так вышло, – сказала она.
Я пожал плечами.
Даша ушла. Я прикрыл дверь, но не запер. Я страстно хотел, чтобы она вернулась обратно.
Я повалился на пол и надрывно расплакался.
Она не вернулась.
Пробка
Черная пелена заслонила взор. И все же она отчетливо различала сколоченную коробку из струганной доски. Глаза опухли. Уголки рта нервно подергивались, как только она вспоминала тот день.
– Не, це невыносимо! – говорила она в телефонную трубку. – Представляешь, на весь дом храпу дает, а мне всяка ночь и глаза не сомкнуть!
– Ага-ага, – раздавался женский ответ с той стороны.
– Вся ночь не спала. А дитя як сбросит одеяло, так и кряхтит. Сама встану, схожу, одеяло поправлю, так она и заснет сном сладким.
– Ага-ага.
– А я шо? Ворочусь, як пну в спину аль в живот увальня своего, чуть не проснется, пробормочет шо поднос. Ну, гляди и засну. И знаешь шо? Перевернется на другой бок и опять храпит!
– Ага-ага.
– Да шо ты все гакаешь да гакаешь! Як понимаешь ты аль нет, я уже полгода не могу нормально спать!
– Так чего мне. О, Зинка, знаешь, ты это, беруши надень.
– Шо за ерунда? Шо за беруши?
– Такие, которые в уши вставляешь и ничего не слышишь.
– А шо? Чего только не придумают. Ну ладно, Галка, у меня суп кипит, завтра позвоню.
Зина не дождалась ответа – сбросила.
Она уставилась в окно, которое выходило в загаженный двор, и задумалась. Проволокой сплетались мысли. Шо за беруши якие? В кастрюле на конфорке пузырилась жижа с коричневой пеной навара. Пена выплескивалась из-под крышки и с шипением гасила огонь на плите. «Ах, божешь мой!» – вскрикнула Зина и всплеснула руками. Она подбежала и убавила газ. Из ящика стола достала ложку и судорожно замешала суп, вылавливая пену и стряхивая в раковину.
Только суп перестал волноваться, так и Зина успокоилась. Утерла лоб и вспомнила о берушах. Как это они вставляются? И как выглядят? Уши-то у нее большие, вдруг вываливаться будут. А вечер наступит, так и в дрожь бросает: опять всю ночь мучиться. Нет, провалюсь, но раздобуду эту вещицу.
Зазвонил телефон – и как дернулась Зина, что ложку выронила. Захлопала по карманам. Да где ж этот чертов телефон! Чуть не до истерики она вертелась на кухне в поисках. И в морозильник заглянула – нету. И хлебницу открыла – нету. Где же он трезвонит проклятый! Выдвинула ящик – лежит там и грохочет среди вилок и ножей. Тьфу ты, окаянный!
– Маруся! – закричала она, недоуменно глядя на телефон, – Маруся, шо це таке?
К ней подбежала маленькая девчушка трех лет с блондинистой головкой и стрижкой под мальчика. Она взяла из рук телефон, нажала кнопку и вернула обратно.
– Це будильник, – шепеляво сказала девочка и убежала.
– Будильник? А на шо мне он? – проворчала женщина. – Эдак и спятишь без сна-то.
Появление темноты за окном сопровождалось легким ознобом. Когда солнце зашло за горизонт, а синева неба загустела, Зинаида нервно поглядывала на часы. За целый день она старалась себя вымотать. Только поднималась на ноги и не отходила от плиты: готовила на неделю вперед. А в перерывах брала швабру с тряпкой и намывала все углы.
К вечеру Зина валилась от усталости и готова пасть мертвым сном. Но поддайся она на уговоры тела, то к ночи проснется, и очередная бессонница обеспечена. Поэтому она пышно сервировала стол, лишь бы чем-нибудь заниматься, пока не пройдет время.
В прихожей послышался хлопок входной двери и неудержимый кашель. «Приперся увалень. Хорошо це кашель только днем, а то бы удушила поганца!» – подумала Зина.
После ужина она изрядно клевала носом и встряхивала головой, чтобы взбодриться. Лицо ее растягивалось в улыбке. Этой ночью она выспится за все недели и месяцы.
– А что это ты, не высыпаешься? – сказал муж, отирая усы расписной салфеткой.
– Шо, шо, – гневно сказала Зина. – Я б выспалась. Как вставлю кое-кому пробку в одно место, шобы воздух туда-сюда не свистел.
Муж нахмурился и не ответил. Он встал и пошел на улицу выкурить папиросу. Зина убрала со стола, перемыла посуду, взбрызнула остатки воды с рук и пошла укладывать дочь.
– Матрена, а Матрена, шо ты всё ворочаешься? – сказала она, укрывая девочку одеялом. – Может тябе этого молочку теплого с печеньем таки слаще спать будет?
Маленькая головка высунулась из-под одеяла, сверкнула глазками и утвердительно закивала.
– Ляжи, ляжи, мама тябе принесет.
Ночь. Наконец-то долгожданная ночь! Зинаида укуталась в теплое одеяло, накрыла голову подушкой и прижала ее края к ушам. На пожелание спокойной ночи мужа она пробормотала что-то недружелюбное. Свет погасили, и сон мгновенно улетучился.
Через минуту наступило то неприятное, чего она так ненавидела. Громогласный храп эхом раздался по комнате. Зина стащила с головы подушку, перевернулась на спину и уткнулась взглядом в потолок. «Тварь эдакая!» – прошипела она. Набрав воздуха, она медленно выдыхала ртом со сложенными в трубочку губами.
А сколько лет прошло! Словно картинки мелькали в голове отрывки воспоминаний. Двор, усеянный цветущими одуванчиками. Запах печного хлеба. Смущение и мокрый след поцелуя. Крепкие объятия и задушевные мечтания. Свадебный венец, а следом горькое разочарование. Слезы и истерики. Тоскливый быт, который помогал забываться. И чудо! Появилось живое чудо, которое сгладило неурядицы семейной жизни. Чудо, которое перевернуло понимание сути и смысла жизни. Которое дало силу и счастье.
Раздалось похрюкивание со звонким свистом, что Зина чуть с кровати не свалилась. Мысли выветрились, осталось только раздражение. С размаху она ткнула локтем мужа, на что последний хмыкнул и медленно перевалился на другую сторону.
«Увалень! – прошипела она, – хоть бы от чего проснулся!»
Отлежала бока и всплеснула руками. Никак не уснуть. Зинаида поднялась – заскрипели старые пружины в матраце. Легонько подошла к комнате дочери, подкралась к ее постели и с душевной теплотой рассматривала короткие золотистые волосы. Матрена, курносая моя. Рядом на тумбочке рассыпаны крошки и стоит опорожненный стакан с белой каемкой на дне. Вот молодец, съела и крепче заснула. Ай, и мне поможет?
Зина прошла на кухню, открыла холодильник и зажмурилась от желтой ряби. Схватила картонный пакет – кончики пальцев обожгло холодом. Она выпила стакан залпом и сморщилась: молоко свело горло. Поставила стакан на столешницу и, медленно переставляя ноги, пошла обратно. Туда ей вовсе не хотелось. Из-за переживаний спальня стала невыносимым местом. Оттуда хочется сбежать и не возвращаться.
И снова мерещилось прошлое. Одержимость в покупках детской одежды и волнительное предвкушение. Чувство единения с нечто живым. Первые толчки в живот, и безграничная любовь. Осознание, которое выходит за границы слов: «Я – мама».
Когда веки потяжелели, а ресницы вот-вот сомкнутся, за окном всплыли первые лучи солнца. Сейчас усну. И зазвонил будильник.
Зина дернулась и вытаращила глаза. Сон как рукой смахнуло. «Ах ты, чертовщина эдакая!» – завопила она и затрясла мужа, на что он только промычал и вяло отмахнулся. «Да проснись же ты, увалень!» – говорила она ему в ухо. Стукнула по часам – звон утих. Теперь она точно не уснет. Еще один день жить в мучениях. Еще одна ночь миновала без сна.
Пока супруг одевался, она планировала работу на день. Надежда угасала, и все же домохозяйка стремилась выбиться из сил. Может в этот раз повезет.
День прошел. И когда Зина услышала в прихожей кашель, то помрачнела и хотела придушить кого-нибудь. Она не поздоровалась с мужем, только язвительно взглянула. Он улыбался чему-то, и это еще больше раздражало.
– Чяго ты лыбу давишь, шо, поддал на работе с дружками? – сказала она.
– Вот, смотри, что я принес, – тихо сказал он и протянул пакетик с чем-то непонятным.
– Шо це таке? – она взяла и закрутила пакетик, – тьфу, что за чертовщина!
– Это беруши.
Снова появилась вера. Сегодня она ляжет пораньше.
Зина быстренько умыла Матрену, уложила и принесла печенье и стакан молока. «Спи крепко, моя сладкая, – сказала она, – мама сягодня тоже будет крепко спать».
Закуталась в одеяло, смяла беруши и засунула в каждое ухо. Беруши глухо расширялись. Она испуганно выпятила глаза. Хотела вытащить и отшвырнуть их прочь, но совладала с собой. А когда перестала слышать шорохи и вздохи мужа – несказанно обрадовалась.
С улыбкой на устах Зинаида проснулась этим днем. Пощупала пустоту вокруг себя: муж ушел. Солнце пробивалось сквозь полуоткрытые глаза. Она сладко потянулась, захрустела суставами рук и ног. Помяла постель еще полчаса и поднялась. Надо маленькую покормить.
Зина заглянула в детскую, надеясь застать малышку еще в кровати, но все перевернулось. Во рту стало сухо, в глазах потемнело. Внутри что-то оборвалось. Ее горло разрывалось криком, но уши не слышали.
В глазах застыла картина опрокинутой кружки, скрюченного бездыханного тельца на полу и крошек у рта девочки.
Последняя запись
16 октября
Не знаю, чем еще себе помочь. Вроде бы я нахожу какую-то отдушину в этих излияниях. Мне хотелось разорвать и сжечь предыдущую запись, но я только вырвал ее из тетради, смял и положил в ящик. Вряд ли она ее найдет, хотя тетрадь лучше прятать. Сегодня она спокойнее чем…
Не хочу вспоминать тот день.
Когда я говорю «она», то имею в виду свою мать. Забавно, что я разъясняю, будто заранее знаю, что это прочитают.
Мать говорит, что в жизни надо уметь две вещи: складывать числа и связать удавку. Насчет первого можно поспорить, но насчет второго нет. Я пишу в этой тетрадке, а сестра меня отвлекает. Она выглядывает из-за дверного проема и озорно улыбается. Только я повернусь и встречусь взглядом, она убегает. Вроде бы ничего и не случилось, но эти синяки… Сложно описать, что происходит внутри меня, когда случается это. Я цепенею, будто зверек в присутствии хищника. А потом мучаюсь и не могу уснуть. А теперь можно скоротать время за ручкой и тетрадкой, пока не задремлю.
Сестре три года. Она пока плохо говорит. Но если так и будет продолжаться, то лучше не станет. Наоборот. Она уже заикалась после этого. Черт! Не могу вспоминать… Я злюсь. Хочу вырвать и этот лист. Будто начну писать заново и вычеркну прошлое, перепишу саму жизнь. Как бы хотелось, чтобы жизнь была подобна блокноту с записями. Темные страницы из прошлого сожгу и вместо них напишу добрую историю. Моя сестра – невинная душа. Я бы переписал и твое прошлое.
Мне непонятно, почему люди так поступают. Я не переношу насилия. С детства возмущали побои слабых ребят. Мне доставалось самому, но помимо телесной боли я чувствовал стыд. Мне стыдно за людей, которые избивали меня или еще кого. Вместе с разодранными ссадинами я страдал и вопросом, ответ на который не нашел.
«Подставь другую щеку», – говорю я себе. Ведь я должен отличаться от этих людей. И пока я поступаю иначе, то не стану таким же. Хочется верить, что все изменится. Но пока не вижу и лучика надежды в конце этого длинного овеянного мраком тоннеля. Где-то я слышал, что стоит заканчивать на положительной ноте. Ну что же, я жив и здоров, хотя предпочел бы быть неживым или хотя бы нездоровым. День закончился без неприятностей. Только этому уже стоит радоваться.
18 октября
Это снова случилось. Вечер. Наташу укладывали спать. Она немного вредничала, и маму это раздражало. Я понимал, что сейчас начнется, и заперся в комнате. Когда я был уверен, что все обошлось, то услышал хриплый вскрик мамы, резкий хлопок, будто ударили в ладоши, и пронзительный визг сестры. Моей бедной и несчастной сестры.
Когда все спали, я таращился в стену с напряженным гнетом внутри. Холодная и бездушная стена походила на мою сущность. Стена ничего не сделает. Она не поможет, если в этом нуждаются. Стена служит опорой, но я прогнившая стена, которая обвалится на всякого, кто прислонится. Я ворочался в кровати и корчил лицо от неприятного чувства в животе. Не спалось, поэтому я встал и записал эти мысли. Открыл тетрадку, ручка зацарапала по листу. Я нервно бросал взгляд сквозь открытую дверь в темноту. Боялся, что мама проснется. Или проснется Наташа, и мама пойдет успокаивать ее наставлениями. «Наташа, почему ты не спишь?! Давай спи! Хорошие девочки ночью спят! Ты ведь не хочешь рассердить маму…»
Мне кажется, мама в ловушке. Она привыкла приказывать, а не просить. И все выполняют то, что она говорит. Она не хочет как-то увлечь человека, мотивировать что ли. Зачем? Достаточно грозно произнести просьбу, и ее выполнят. Я бы назвал это ловушкой авторитарного управления, будь я психологом.
