Дмитрий Александрович Давыдов
Ночь. Рассказы
6
Горохин шел по разбитой дороге и щурился от летящего в лицо первого осеннего снега. Ветер задувал, и снежинки резали глаза, как стеклянные осколки. Он закрывался рукой, но снег все равно залетал. Ресницы так часто моргали, что в размытом свете фонарей не различить дорогу. Изредка проезжал автомобиль и освещал путь к автобусной остановке. Скверно на душе. Ноги вяло шли в контору. Ждала бессмысленная и угнетающая работа, фырканье канцелярских принадлежностей и жалкая оплата за отработанные часы. Единственное, что хотелось – добраться до койки и упасть в забытье.
В номер проезжающих автобусов было не всмотреться. Горохин тормозил каждый автобус и махал руками, если тот был не его. Первый проехал мимо, второй мимо, третий, четвертый… «Если так пойдет, то я к чертям развернусь и попрусь в общагу!» – подумал он и подъехал номер «39». Его номер. Свободных мест нет – Горохин выругался и встал по центру прохода.
Снегопад закончился. Горохин шел по слякоти и вертел стальной зажигалкой в кармане. Временами он доставал сигарету, крутил в руках и напряженно засовывал обратно в пачку. На подходе к складским ангарам и офисному домику, где он работал, вышел навстречу Арсен.
– Будь осторожнэй – сказал он, когда поравнялся с Горохиным.
– А чего там?
– Да сукин сын все не заткнется!
– А сам-то куда намылился? Торопишься еще и при параде, с документами какими-то, – Горохин окинул Арсена пристальным взглядом.
– А это, друг, не надо знать.
– Да знаю я, знаю, куда идёшь, перебежчик. Бывай.
– Иди ты!
Еще с лестницы слышно, как перьевая ручка надрывается над кем-то несчастным, вероятно, антистеплером. Хотелось незаметно проскочить в свой угол и невозмутимо разгребать бумаги. Митя медленно открыл дверь в коридор и шагнул вперед.
– Горохин! – заорал перьевая ручка, – зайди ко мне!
Митя понуро поплелся на ковер к директору.
– Звали меня? – сказал он, невинно вопрошая взглядом.
– Тебе заняться нечем, как приходить на работу к обеду? – прошипел перьевая ручка.
– Еще только одиннадцать.
– Я знаю, сколько времени! – перьевая ручка затряс руками и оголил желтые пятна в подмышках на белой рубахе с пестрым галстуком. – Ты знаешь, сколько фирма теряет, когда ты отлыниваешь? – не унимался ручка, – я все вычту из зарплаты!
– Кстати, о зарплате, – выпав из задумчивости, сказал Горохин, – мне бы оклад поднять, на лечение надо.
На раскаленном лице перьевой ручки вот-вот выскочат волдыри. Горохин выбежал из кабинета.
Он сел за рабочий стол и старался не глядеть на гору бумаги, которую предстояло разобрать. Придется задержаться на работе. От вида бесконечных белых стопок подташнивало. На краю стола лежала цветная брошюра. Горохин с любопытством взял ее и пролистал. На обложке было название: «21 способ казаться занятым».
«Да за такую книжку могут и штраф впаять», – подумал Горохин и убрал книгу в нижний шкаф стола.
Из стороны в сторону ходили служащие. Кто угрюмый, а кто весело переговаривался. Горохин взял накладную, пробежал по ней глазами и громко шлепнул печатью, оставив круглый синий след. Он оторвался от бумаг – по коридору все шастали. Горохин взял новый лист и еще громче вдавил печать. Ничего. Никто не посмотрел. «Меня не существует», – подумал он.
Руки деревенели, становились частью стола. Глаза перестали моргать, волосы и ногти расти, сердце перестало биться. «Мебель, – думал Горохин, – здесь я всего лишь офисная мебель».
– Ну и денек сегодня, – голос вырвал Горохина из бреда. Это антистеплер. – Как тебе книжечка?
– Почему паршивый? – сказал Митя.
– А ты не читаешь те бумажки, которые подписываешь?
– Нет.
Антистеплер был пухлым коротышкой. Когда он вливался в новый коллектив, то выискивал неудачников похожих на него и старался сблизиться с ними. Два месяца он терся вокруг Горохина, оставлял ему сувениры на столе. Горохин даже не знал его имени. Никто не знал. Митя про себя так и называл его – антистеплер.
– Знаешь, в чем твоя проблема? – сказал Горохин.
– Какая проблема? У меня нет проблем, – залепетал антистеплер.
– Ты не своим делом занимаешься.
– Это я-то?! А ты… ты даже не понимаешь, что делаешь!
– Ты сколько работ сменил? – продолжал Горохин.
– Две или три не больше…
– Заливай дальше, ты уже за пятнадцать перевалил. Рассказывали мне.
– Кто рассказывал?
Горохин махнул рукой и принялся за работу. Он положил перед собой очередной документ и долго в него всматривался: выискивал какой-нибудь символ или узор в напечатанных словах. Стрелка часов перевалила за шесть вечера, а бумаги на столе и не убавилось.
7
Приятное чувство, когда с холода заходишь в тепло – первое, что порадовало за день.
Стук, стук – отдавали эхом в парадной низкие ступени. Звяканье связки ключей. Поворот, еще поворот и тянущий скрип двери. Горохин вошел в общежитие. Он сел на кушетку, стянул затверделую обувь и поглядел на новенькие туфли Арсена. Завтра нет работы, выходные – это второе, что порадовало.
Горохин сбросил пальто и прямиком пошел в ванную. Он кинул в жестяной таз растянутые носки с протертыми пятками, открыл воду в раковину и обильно намылил руки. Только он замечал грязь на пальцах, тут же бежал отмывать. Помимо чернил он смывал пыль, которая оседает на руках после работы с бумагой.
Митя заглянул в зеркало. Казалось, он давно не видел собственного лица. Настолько, что забыл, как оно выглядит. Он помнил ее лицо: большие серые глаза, длинные и завитые ресницы, прямые брови, нос немного с горбинкой и тонкие очерченные губы. Манящие губы. Помнил лицо Арсена: широко расставленные черные глаза, густая бровь на всю ширину лба, длинный рот с неровными зубами. А свое не помнил.
Он всмотрелся. Красные опухшие веки. Темные болезненные мешки под глазами. Склеенные гноем ресницы. Сальные черные волосы свисали прядями и скрывали прыщи на лбу. Горохин открыл рот и стал рассматривать зуб с временной пломбой. Он сунул палец вглубь, постучал ногтем и мучительно скорчился. «Я не стану своим отцом», – твердо сказал он.
– Как отработал? – спросил Арсен и приподнялся с кровати, – все сдэлал?
– Паршивый день сегодня, – сказал Горохин, – слушай, Ара, можешь достать подработку?
– В смысле? Я, по-твоему, газета тысяча вакансий? – сказал Арсен.
– Ладно тебе кипятиться, мне деньги нужны. Залечить зуб.
– Совсем худо?
Митя грустно кивнул головой.
– Ай, что же для тебя… – сказал Арсен и зачесал подбородок, – есть вариант, – он щелкнул пальцами, – хорошему знакомому нужен помощник на склад. Тяжело там, но платят сразу. Ты ведь из конторы не надумал? Смотри, оставайся там, пока…
– Да-да, – перебил Горохин, – когда идти? Завтра можно?
– Э-э-э, какой ты напористый. Так хочешь повидаться с врачом? – у Арсена заблестели глаза.
– Пошел к черту!
– Не горячись. Зайди завтра на хлэбную фабрику и скажи, от меня. Дадут тебе работу. – Арсен порылся в тумбочке и достал колоду карт, – сыграем?
Горохин отмахнулся. Он повалился на скрипучую кровать и укрылся с головой дряхлым пледом. Мутный свет лампы погас. Все не так уж и плохо. Месяц-другой упорно поработаю. Учебу пока заброшу, но к экзаменам наверстаю.
– А как твоя перебежка? – спросил Горохин, – у конкурентов лучше?
– Да непонятно, еще раз пойду. У них там…
Горохин закрыл глаза и слушал, словно сказку на ночь. Смысл слов не доходил, осталась лишь мелодия грузинского баритона. Завтра желанная подработка – и это третье, что порадовало за день.
8
На пропускной проблем не возникло. Заветный пароль: «я от Арсена Григорадзе» – будто все двери открывал. «Общительный же гад!» – думал Горохин. Он зашел в цех, согнулся и притянул руки к ушам: что-то безумно грохотало. Вышла женщина в испачканном фартуке и уставилась на Горохина. Он сложил руки рупором и проорал: «Где начальник склада?» Женщина указала на дверь.
В отсыревшем складе у подъездных ворот стояли трое. Один из них яростно размахивал руками. Горохин подошел. Стоял парень в изодранном халате и испуганно озирался. Рядом пожилой мужчина в кожаной кепке с накладными в руках – это водитель грузовика, который стоял у ворот. Горохин определял любого человека по тому, как он держит накладные, – побочный навык профессии. И тот, что возмущался, – толстый, сгорбленный, с седыми зализанными волосами. Он повернулся к Горохину и сощурился. В зубах у него дымила сигарета. Он взял ее в руку, стряхнул пепел на пол и сказал:
– Ты кто?
– Я это… – запнулся Митя, – от Григорадзе.
– А-а, погоди минутку, – он отвернулся обратно. – Уберите это на хрен, вычеркните ручкой и отправляйте, остальное я приму! Свободны, – он мягко взял Горохина за край плеча и плавно отвел в сторону, – ну, мой дорогой, все принес?
– В смысле? – сказал Горохин.
– Деньги принес? – процедил начальник склада.
– Деньги? Нет…
– А на кой хрен ты здесь?
– Так я это… работать, – пролепетал Горохин.
– А-а, что ж ты о деньгах сразу? Еще не заработал! Но ты вовремя, будешь на этом участке помогать. Тяжести таскал? – он пощупал руки Горохина. – М-да, хиловат. Сегодня разгрузишь ту фуру с мукой. Смотри, я тебе работу объясняю! – он пощелкал пальцами перед лицом Мити. – Сегодня мука, завтра рожь. Сегодня мешок 50 кило, завтра 30. За мешки головой отвечаешь!
Горохин замялся.
– Плачу в конце недели, – продолжал начальник, – отработаешь полгода, дам надбавку. Эй! Тупицы! Куда вы это тащите? – заорал он на рабочих, – несите это обратно! Так, о чем я? А! Значит надбавку. Только головой отвечаешь! – он легонько ткнул пальцем в голову Горохина. – Взял мешок оттуда, – он показал на ворота, – и тащишь вон туда, – он протянул руку в другой конец склада. – Давай, принимайся. Сегодня нужно все перетаскать! – он хлопнул Горохина по плечу. – Тупицы! Я куда сказал тащить! – он отошел в сторону и помахал Горохину, как бы подгоняя заняться работой.
Митя подошел к воротам и заглянул в прицеп грузовика. Доверху набито белыми мешками. Он приподнял край мешка. Вроде нетяжело. Не снимая пальто, Горохин напряг руки и спину и взвалил мешок на плечи. Ноги затряслись, в голове пульсировало. Он сделал шаг и покосился в сторону, семеня ногами.
– Я же сказал, тащить обратно! – орал начальник на рабочих в халатах. – А вы куда поне… – слова прервались глухим шлепком издали. Начальник повернулся к воротам. Там вился столб мутного дыма. Он подбежал. На полу валялся рваный мешок, от которого вели темные следы на белом фоне к выходу.
– Вот кретин! – сказал начальник.
9
Горохин широко шагал и отряхивал муку с пальто. Что сказать Аре? Мысли путались. Он ступал по размякшей земле. Старался обходить лужи и таящий снег, но все же натыкался и по щиколотку нырял ботинком в ухаб. Одна нога начинает промокать, вторая уже вымокла. Горохин ускорил шаг и свернул на рыночную площадь: так короче. Он вертел зажигалку в кармане. Вынул пачку сигарет и то открывал, то закрывал крышку большим пальцем.
Он проходил вдоль прилавков с подвешенными колбасами и свиными ногами, вдоль сырных рядов и ведер со сметаной, как внезапно остолбенел. Среди гама толпы и выкриков продавцов Горохин услышал ее голос. Глаза порыскали и наткнулись на светлые волнистые волосы, они их не спутают. Митя зажался. Хотелось украдкой наблюдать за ней. Она повернулась. Горохин схватил, что попалось под руку, и закрыл лицо.
Ему хотелось, чтобы под рукой оказался журнал или газета, как бывает в фильмах. Но подвернулась рыба. Он держал ее за склизкий хвост и прижимал жабры к щеке. Проткнутый глаз рыбы будто косился на него, а открытый рот выражал негодование. Запах тины и разложения ударил в нос. Запах напомнил отца.
– Эй! Ты что делаешь? – заорала толстая тетка с прилавка.
– У вас рыба тухлая! – заорал в ответ Горохин и бросил рыбину обратно.
Она стояла перед ним в бежевом пальто. Щеки нарумянены, а на губах игривая улыбка. А Горохин в заляпанном мукой пальто и с жирным пятном на щеке.
– Это вы? – сказала она, – как ваши дела?
– Дела, дела, – бормотал он, вытирая щеку рукавом, – скоро пойду на прием.
– А, вы про свой зуб. Да я в общем спрашивала.
Секунду помолчали.
– А как у вас дела? – сказал Горохин.
– У меня вечер свободный выдался. Не знаю, чем себя занять.
Снова помолчали.
– А вы как время проводите? – спросила она.
– Да так, – он пожал плечами. – Карты, вино, безделье, – Митя выдавил жалкую улыбку.
– Тогда хорошего вечера, – она медленно развернулась и стала пробираться сквозь прилавки.
Внутри Горохина что-то неприятно заерзало. «Вот дурак!» – подумал он, кусая губу и нервно подергивая ногой.
– Анна Марковна! – крикнул он и помчался за ней.
Он дотронулся до ее плеча. Она повернулась и притворно удивилась. Весь маленький путь от прощания до прикосновения к плечу она гадала: догонит или нет, позовет, не позовет.
– А может… – Горохин запнулся и покраснел. Внезапно до невозможности захотелось справить мелкую нужду. Она терпелива ждала. – Может, вместе скоротаем вечерок? – сказал он и подумал, что звучало как-то вульгарно.
– Может, – сказала она, все улыбаясь.
– Так это… – глаза забегали и наткнулись на вывеску с рисунком чашки, – может, кофейку?
«Боже! Почему я так странно говорю!» – подумал Горохин.
– Да, почему бы и нет, – сказала она.
– Тогда до вечера? – сказал он, скрещивая ноги.
– А может, сейчас пойдем?
– Сейчас? – чуть не завопил он.
– Да, или вы заняты?
– Нет, но надо зайти в одно место, – Горохин не хотел признаваться, где живет. – Давайте через час в кафе на углу Ремезова?
Он получил утвердительный кивок и поскакал в сторону общежития.
Анна Шапкина пожала плечами и тихонько пошла в сторону кафе. Домой не хотелось. Там скучно и пусто. Порой она выходила на улицу и гуляла среди незнакомых людей в потоке пешеходов. И вроде бы не одна, а все же одиноко.
10
Горохин опорожнил мочевой пузырь и пошел в комнату, перебирая в голове одежду. Рубашку темную или светлую? А галстук надевать? Еще пальто почистить, да и ботинки тоже. Ботинки…
– Уже управился? – спросил Ара и достал из-под матраца бутылку вина.
– А ты чего здесь? – опешил Горохин.
– Завтра важная встреча. Этот гад свободен только в воскресенье утром!
– Встреча?
– Конкуренты. Так что будь другом: не шуми сегодня. Лягу рано. Как поработал?
– Да так, – замялся Митя, – потом расскажу.
– Тогда неси бокал, разопьем, – сказал Ара и кивнул на бутыль.
– Да не, ухожу сейчас.
– На фабрику снова?
– Да не… потом расскажу.
– Потом, да потом, – сказал Ара и поднялся, – ай, ханжа… – он махнул рукой и сел обратно.
Горохин пошарил в ящике письменного стола и нащупал бумажный сверток со спичечный коробок. Возьму наудачу.
Он зашаркал в ванную с пальто под мышкой. Наедине с собой трудно скрывать радость от свидания. Да, эту встречу он так и называл «свидание». Горохин задумчиво мочил руку под струей воды и небрежно растирал рукава пальто. Он увлекся и спохватился, когда стало слишком мокро. Митя вытянул пальто перед собой. Теперь хоть отжимай. «Я безнадежен», – подумал он.
Он стоял перед дверью соседа и поглядывал на пальто, которое висело на чугунной батарее. «Может, высохнет? – подумал Горохин, – а если опоздаю? Нет, так еще хуже». Он отрывисто постучал в серую дверь – жухлая краска осыпалась. Противный скрип двери и запах нафталина. Перед ним стоял толстый мужчина в растянутой футболке и в грязных семейниках. В руках он держал пульт от телевизора. Сосед поднял брови.
– Слушай, – сказал Горохин, выкручивая себе руки, – а у тебя жена дома? В смысле, у нее есть фен? В смысле, фен у нее есть, но она могла бы дать мне его? Или ты…
Сосед прищурился.
– В смысле, мне надо это… – сказал Горохин и судорожно указал в сторону батареи, – пальто подсушить.
– Пальто подсушить, – хриплым голосом повторил сосед и повернулся. – Зина! Притащи сушку для волос.
Митя принялся за ботинки. Он тщательно вымыл один, взял второй, и настроение выветрилось. Дырка на ботинке расползлась до подошвы. Неудачно запнешься, и пальцы ног прорвутся сквозь носок. Тряпка выпала из руки. Он нагнулся за ней и увидел до блеска начищенные туфли. «Ляжет рано. Значит никуда не пойдет», – подумал Горохин. Туфли как раз впору.
11
Анна Шапкина сидела в кафе за столиком на двоих. Официант ловил каждый вздох девушки и дважды подходил. А она дважды говорила, что закажет, как только к ней придут. Из динамиков доносилось легкое пение на иностранном и гитарное сопровождение.
Между столиками стояли сетчатые перегородки, сквозь которых виднелись соседи. Сбоку сидела семейная пара с двумя детьми. Шапкина смотрела на грустное лицо мужчины, который медленно жевал мясо на сковороде. Она смотрела на его светлые волосы, светлые брови и светлую щетину. Потом на его жену, которая наблюдала за детьми и изредка оправляла их. Шапкина смотрела на ее длинные светлые волосы, на светлые брови и светлый пушок над верхней губой. А потом на детей. Двое мальчиков с черными, как древесный уголь, волосами, с черными бровями и глазами. Шапкина снова взглянула на грустное лицо мужчины.
Вошел запыхавшийся Горохин. В руках он держал букет цветов с оторванными корнями. Шапкина помахала рукой, но он не заметил. Он стоял и в смятении озирался. Она хотела встать, но их взгляды пересеклись. Он спешно подошел.
– Цветы? – сказала Шапкина, – как мило.
– А, цветы, это не вам, – сказал Горохин и улыбнулся во весь рот.
– Вот как?
– Да вам, конечно! Хотел пошутить, но не получилось.
– Хм, смешно, – сказала она и раскрыла красные губы, обнажая жемчужные зубы.
Горохин закряхтел и неуклюже сел за стол.
Официант принес вазу, воткнул букет в воду и ушел. Шапкина видела эти цветы, они растут в городском саду.
– Вы что-нибудь заказали? – спросил Горохин.
– Нет, я ждала вас.
– А что же это вы… в смысле, я не хотел, чтобы вы ждали, но вот…
– Митя, я могу так вас называть? «Митя»?
Горохин замолчал и утвердительно кивнул.
– Митя, все хорошо. Я не в обиде, к тому же вы принесли мне цветы.
Ему показалось, что она хотела положить руку поверх его.
Подошел официант вытащил блокнот с ручкой из фартука и уставился на Горохина.
– Я еще не выбрал. А вы? – сказал Горохин.
– А мне айриш и грейпфрут с пудрой. Только подайте виски отдельно.
Митя удивленно покосился.
– Пьете виски? – сказал он, – а мне казалось, что вы любите вино. Красное сухое, – он отвел глаза. – Я так думал, потому что у вас такие губы, – он потянул ворот рубашки. Стало душно. Неужели он это сказал?
– Мне нравятся крепкий алкоголь. Но только с хорошим сочетанием. Это как нечто терпкое и пряное разбавить сладким. Не люблю ни то ни другое по отдельности, а вот вместе обожаю. А вино терпеть не могу. Красное или белое, сухое или сладкое – неважно.
Они помолчали. Тишину разбавляли чужие голоса с соседних столиков и приятное пение женщины под тихую мелодию. Горохин отстукивал пальцем ритм песни.
– Анна Марковна, – сказал он.
– Ради бога, не называйте меня так! – перебила она, – я чувствую себя старухой! Можно просто Аня.
– Аня, а какую музыку вы любите?
Она отвела взгляд в сторону.
– Ничего из современного не нравится. Мне по душе фортепиано.
– Стойте-стойте, – сказал Горохин и замахал руками, – сейчас угадаю, – он всмотрелся в ее серые глаза.
Она откинулась на спинку стула и улыбнулась.
– Шопен! – сказал он.
– Почти. Дебюсси.
Горохин цокнул языком.
Подошел официант. Он поставил две кружки, тарелку с дольками фрукта и глянул на Горохина.
– А мне зеленый чай, – он хотел заказать что-нибудь покрепче, но не стал. – Зеленый чай – хорошо для зубов. Китайцы им рот полощут, – сказал он.
– Хм. Смотрите, – Шапкина показала на бокал с кофе, украшенный взбитыми сливками, и рюмку с алкоголем, – терпкий и пряный аромат в сочетании сладкого и нежного, – она добавила виски в кофе и медленно помешала ложечкой. – Чем-то напоминает отношения мужчины и женщины, – она пристально взглянула на Горохина, – терпкий мужчина сливается со сладкой женщиной. Или наоборот?
– А? – вздрогнул Митя, – извините, я засмотрелся на ваши руки, – снова душно. Почему он это говорит?
– А что нравится вам? – сказала Шапкина.
Мне нравишься ты! Если бы ты знала, как ты мне нравишься.
12
Никогда не забуду эти ощущения. Половина лица немеет так, будто схватил паралич. Веко не моргает. Приходится брать и опускать его рукой, иначе глаз сохнет. Когда роговице не хватает влаги, то словно зарядили солью в глаз. Приходится брать пальцами за ресницы и тянуть веко вниз. Бровь не шевелится. И одна сторона губ тоже. С нее стекает слюна, и нужно вытирать подбородок каждую минуту. Не чувствуешь, как слюни текут. Губы слишком онемели. Но все это ерунда в сравнении тому, что предшествовало.
Когда из бумажного пакета достают металлические клешни, прошибает пот. Не хочется открывать рот, но ты открываешь. Челюсть шатают, как движение маятника. Хрусть, хрусть – трещит кость. Хрусть, и ты лишился кусочка себя. До этой минуты ты был целостен и един, сейчас – нет. Время перестает длиться. Все прошло не дольше минуты, а кажется, что застрял в этом мгновении, в этой картинке ощущений. Даже когда вышел из кабинета.
Она подошла и села рядом. Ее взгляд теплый и полный сочувствия. Она погладила меня по голове.
– Бедный ты мой, – говорила она, – болит?
– Нет, анестезия сильная. Онемела вся правая сторона лица.
– У тебя только часть губ шевелится, – сказала она и улыбнулась.
– Ага.
– Хочешь чего-нибудь?
– Хочу, чтобы анестезия прошла. Даже если будет больно. Мне пока ничего нельзя, но ничего и не хочется. Я выплюнул вату и теперь чувствую кровь на языке. Смотри, они дали памятку.
Она взяла листок в руки.
– О, не полоскать ничем. А тебе еще раз нужно идти?
– Не знаю. Сказали, если через пять дней еще будет болеть, то прийти.
Она прижалась ко мне. Я старался думать о хорошем. Хотел пошутить, но ничего в голову не лезло. Чувствовал себя заболевшим. Тело обмякло, а голова не соображала. Мы молча сидели и ждали, когда мне станет лучше.
