Дмитрий Александрович Давыдов
Ночь. Рассказы
3
– Ты это сама придумала, – сказал Артишокин.
– Нет же, дубина! Смотри определение слова «квадратовщина», – ответила Женя.
Артишокин смотрел на девочку и улыбался, оголяя кривоватые зубы. На каждую шутку Жени он невольно хотел прикоснуться к ней, но не смел. Они стояли у окна в школьном коридоре. Артишокин аккуратно положил руку на подоконник, как можно ближе к Жене, но следил за тем, чтобы не коснуться ее.
– И что это значит? – сказал он.
– Значит, когда люди вкладывают смысл туда, где изначально его не было!
Артишрокин резко переменился. Нахмурился, отошел в сторону и молча спрятал лицо в стену.
– Тебе что, слово не понравилось? – крикнула Женя.
Он все куда-то косился.
Женя проследила взгляд и наткнулась на кучку ребят с параллельного класса, которые стояли в другом конце коридора. Слезы подкатили к ее глазам. Она подошла к Артишокину, с размаху наступила ему на ногу и проговорила сквозь зубы: «Недомерок!» Затем поплелась к кабинету, где будет урок. Он остался невозмутим.
Артишокин стоял чуть ли не в углу и всеми силами старался не смотреть на Женю. Его глаза бегали и пытались за что-нибудь уцепиться, но не цеплялись. Глаза скользили по цветочным горшкам на подоконниках, по оконным рамам и трубам отопительных батарей, зарытых в стены. Он хотел застопорить взгляд, но не мог. Глаза тянулись к ней. Взгляд остановился на маленьких черных туфельках.
Женя стояла перед кабинетом и яростно прожигала бледное лицо Артишокина.
– Так и будешь вести себя, как шаблонный машино-человек! – крикнула она.
Звонок эхом загудел в голове. Женя зашла в кабинет и в бессилии плюхнулась за парту. Зашел преподаватель. Рот пожилой учительницы медленно совершал плавные движения вверх и вниз, но в ушах Жени только звенело. В уши будто напихали вату. Все открыли тетради и усердно стали писать. Женя ничего не понимала. Колючий взгляд учителя заставил подражать остальным. Она открыла тетрадь и со сдавленным лицом водила рукой по белым расчерченным в клетку листам.
«Что такое? – подумала Женя, – все на меня смотрят». Она повертелась и увидела ехидные усмешки. Кто-то ткнул на нее пальцем. Или показалось? «Так! – говорила себе девочка, – не будь параноиком!»
Стало тихо. Между шуршанием листов и тяжелого шага учителя по полу Женя различала шептание. Но только она повернется – голоса смолкали. Она вертелась и с жадностью искала подтверждение насмешек. И в то же время убеждала себя, что ничего такого нет. За спиной раздался истерический смешок. Девочка сжала пишущую ручку – раздался треск. Ручка переломилась.
Шептание нарастало, а улыбки перешли в откровенный зубоскал. Женя не выдержала – прыгнула под парту и прижала руки к ушам сквозь волосы. «Я в безопасности, – бормотала себе под нос девочка, – здесь я в безопасности». Шум становился все громче. Женя зажмурилась и закричала что было духу. Она не произносила слов. Это крик отчаявшегося ребенка, который ждал помощи, но помощь не приходила.
В горле больно засвербело – девочка замолкла. Спустя секунду раздался шквал смеха. Женя выпрыгнула, перевернув парту, и заметалась взглядом от лица к лицу. Она нашла нужное и прочитала в нем отрешение. Женя всхлипнула и побежала прочь из класса.
Женя не помнила, как добралась домой. Ноги машинально вели к безопасному месту. Дорога, которая занимает половину часа, казалось, заняла полдня или целую жизнь, что одно и то же, как заметила бы девочка.
Носочки под сменной обувью промокли, глаза набухли, а щеки зудели. Женя повалилась на постель и уткнулась лицом в подушку. Она содрогалась от осознания своей ничтожности, безысходности или предопределения. Чувства путались. Временами она переворачивалась и смотрела в безмолвный потолок, который будто вот-вот рухнет и освободит от бремени пребывания в жестоком мире. И отпущение от тягот жизни будто свершилось. Жене полегчало.
Девочка подперла руками зареванное лицо и подумала: «Надо попробовать».
Она спешно уселась за стол и завертела ручку в руках, наматывая прядь волос на палец. Через минуту Женя щелкнула пальцами, порылась в ящике стола и вытащила тетрадку. Девочка с волнением начала писать:
«Это было на небольшом немецком хуторе под названием Дорфляйн. На хуторе стояло три дома. Глава хутора – высокий худощавый помещик в потертой рубахе и изношенных штанах. Его имя Хаинрих. Жена Хаинриха противоположно пропорциональна: она низка и толста. Никто не знал ее имени, но сам Хаинрих называл ее: «Майн либе». Среди люда жена вечно погоняла и поносила Хаинриха, но сам он терпеливо снашивал натиск. На вопрос односельчан, мол, доколе будет продолжаться, что баба потакает главу деревни, Хаинрих только умилялся и отвечал, что жена только с виду злобная, а дома нежная и души в нем не чает. У них было двое детей. Дочка Грета и сын Ганс. Грету сватали за дьяка в селе за кукурузными полями. Ганса в этом году зачислили в приходскую школу в том же селе. Они жили в первом доме.
Второй дом занят пивоваром и сосисочником. Он был толст и лыс. По выходным он надевал традиционный костюм и полупьяный расхаживал по деревне. Звали его Гросс. Нрава он шумного, любил поспорить с главой поселения. Его жена – скромная и симпатичная девушка. Однако же она все время молчала, даже с мужем не разговаривала. По крайней мере, никто такого не видел. Поговаривали, что она иммигрантка и не знает по-немецки ни слова. Еще поговаривали, что она вовсе нема, оттого что ей отрезали язык. А Грета с Гансом воображали, что у нее басовый голос, а так как у Гросса высокий и писклявый, то он приказал ей молчать, чтобы не выглядеть глупо. У них была толстая и некрасивая дочь Джузета двумя годами старше Ганса.
В третьем доме жил холостяк Эммануил. Он прослыл отшельником. Редко показывался на людях и не разговаривал. В доме жил и его скот. Одна корова, три маленькие свинки и около десятка кроликов. Соседи вообще этот дом называли хлевом. Хотя животных Эммануил соблюдал в чистоте: подмывал и убирал за каждым – сам нисколько не следил за собой. Вечно лохматый с нестриженной бородой в сальной одежде и чернющими руками. В свободное время Эммануил наблюдал за зверьем в местном лесу. За птицами, дикими зайцами и лосями, если повезет. Наблюдал, больше созерцая, нежели усвоить что-либо.
Так это поселение, окруженное лесом, мирно поживало.
А за пределами кукурузных полей находилось село Хольштраун – административный центр».
4
Ганс, сын главы поселения, считал себя особенным. Он задувал свечи, ложился в неудобную соломенную постель и мечтал. Смотрел в окно на темное усыпанное звездами небо и мечтал, что станет профессором и сделает величайшее открытие в астрономии. Как переедет из захолустной провинции в настоящий город. Там разбогатеет и вернется в Дорфляйн, чтобы забрать отца и мать в свою усадьбу.
Наутро ему приготовили новенький камзол, белую рубаху и черные туфли, на кое семейство откладывала полгода. Его мать не могла наглядеться, когда Ганс вышел наряженный во все эти диковинные одежки. Она представляла, как сын такой красивый будет прилежно учиться и в итоге получит хорошее место.
Ганс позавтракал отрубями, замоченными в кипятке, и отправился в школу еще до рассвета. Он не раз пересекал кукурузные поля и гулял по Хольштрауну, но теперь он шел за другим. Мечта становилась явью.
И хотя Ганс держался протоптанного пути, все же загляделся на искристое от звезд небо и заплутал на распутье. Сквозь ряды зеленых и высоких стеблей просачивались лучи солнца, а в школе надо показаться к рассвету. Ганс ускорил шаг. Он озирался в надежде уличить щелку между стеблями и разглядеть село, но неожиданно воткнулся во что-то неприятно-жесткое. Это была Джузета, дочь пивовара, в компании подруг.
– Смотрите-ка, – сказала Джузета и ткнула на Ганса пальцем, – это же невежа Ганс идет на первый урок. Девочки, с нашей стороны будет невежливо оставить его без должного приема.
Девочки подошли вплотную.
Ганс робко стоял, не зная, что делать. От спешки он вспотел, лоб вымок, а белокурые волосы слиплись. Он учтиво поклонился старшеклассницам.
– А что это у тебя тут такое? – игриво спросила Джузета, взялась за нашивку его нового камзола и резко оторвала, обнажив локоть рубахи.
Ганс испуганно вскрикнул. Девочки принялись толкать растерянного мальчика, стараясь что-нибудь оторвать или запачкать в его костюме.
Джузета вдоволь наигралась, сомкнула руку в кулак и зарядила Гансу прямо в глаз. Такого насилия не ожидал никто. Минутная заминка разрешилась выкриком: «Бей его!»
Посыпались неприятно-больные удары девочек.
Ганс опомнился и помчался прочь. Он бежал под оскорбительные выкрики за спиной. Голова его пуста, а живот полон страха. Ноги вывели на тропу прямо к школе. Ганс подбежал к высокой дубовой двери каменного здания. Из окна раздался звон колокольчика – урок начался. С отвратительным предчувствием он сломя голову поднялся к кабинету и зашел. Тяжело дыша, он поклонился учителю.
Учитель надменно посмотрел на мальчика, который не только мокрый от пота, весь в пыли и ссадинах, но и опоздавший. К Гансу медленно подошли, резко повернули и поддали под зад, выставив вон под смех класса.
Ганс брел по узенькой тропинке к кукурузным полям – границе домашних мечтаний и жестокой правдой первого дня в школе. Не так он все представлял. Временами он приободрялся. Он еще покажет свой незаурядный ум. Но только глаза спускались с пористых облаков на порванный камзол, как он мрачнел и думал утопиться в первом же колодце.
Еще издали мать увидала понурого мальчика, волочившего ноги. Она щурилась и с неохотой верила глазам, пока точно не рассмотрела своего сына. Мать принялась крыть бедного мальчика всеми известными ругательствами. Ганс стоял с опущенным лицом и пускал горькие слезы, которые горошинами скатывались по щекам. Эммануил, сосед-отшельник, выглядывал из-за дома и на особо перченые ругательства прятался. Толстяк Гросс лениво выглядывал из окна и ехидно посмеивался, а его супруга стояла на пороге и качала головой.
Появился и Хаинрих. Жена начала бранить сына не просто в воздух, а ему, Хаинриху, будто упрекая за неряху сына. Но когда она увидала на лице мужа божественную снисходительность, то плюнула и ушла домой. Хаинрих наклонился к сыну, утер подбитые и красные глаза, взял за руку и отвел домой.
Подогрели таз с водой и отправили Ганса намываться. Он мылил жирным куском мыла светлые и волнистые волосы и старался ни о чем не думать. Будто бы родился заново. Очищенный от скорби он вытерся насухо и закутался в простыню. Дома его мать смиренно чистила камзол и штопала рваные раны. Отец же стирал запыленную рубаху. Он увидел Ганса и приветливо улыбнулся.
– Сын мой, – сказал Хаинрих, – знай, телесная сила не самое важное в мужчине. И те юноши, которые так невежливо обошлись с тобой, поймут это со временем.
Ганс насквозь покраснел и торопливо ушел в комнату.
Следующим утром Ганс встал раньше и смелой походкой отправился в путь. Он старался не отвлекаться, строго придерживаться тропы. И все же перед глазами расписывались сладостные картинки. Он представлял костюм, пошитый из импортной ткани, кабинет, в котором висят кованые канделябры у стола из дуба, и большой атласный глобус посреди.
– Вон он! – услышал Ганс позади себя и вздрогнул.
Он обернулся и уловил лишь нечто серое и шероховатое летевшее в него, а следом острую боль в брови. Ганс разглядел очертания толстых девочек и рванул. Он бежал без оглядки, а в спину прилетали острые камни.
Ганс долетел до дубовой двери, оглядел себя и всплеснул руками. Весь в пыли он подбежал к колонке с водой. Он оттирал грязь с костюма и все поглядывал на окно в школе.
В кабинете учитель оглядел Ганса снизу вверх, хмыкнул и указал на свободную парту. Пока Ганс шел к месту, ученики в классе перешептывались, только сел – все затихли. Учитель расхаживал по классу, невнятно говорил и возбужденно жестикулировал. Это высокий тощий человек с впалыми щеками и с длинными седыми бакенбардами. Ганс смирно сидел и смотрел на учителя, решительно не понимая, что тот говорит. Ни единого слова. Изо рта учителя выливался набор смешных и шепелявых звуков со свистом.
В классе слышались вздохи и зевки. Учитель стремительно подошел к кафедре, вытащил оттуда деревянную указку и остервенело заколотил об парту. Ученики напряглись. Учитель как ни в чем не бывало продолжил рассуждать вслух.
Ганс задумался и очнулся, когда ученики суетливо доставали письменные принадлежности. Кто-то достал перо и начал стругать перочинным ножом. Кто-то разворачивал желто-серые листы бумаги. А кто-то, отвернувшись в сторону, разбавлял чернила. Учитель взглянул на бездвижного Ганса, сморщился и подошел вплотную. Он свисал над мальчиком, словно башня над всадником. Гансу подкатили слезы к глазам. Он завертелся за партой, вытащил листы из ящика, вынул перья и наклонился, делая вид, что чем-то занят.
Кто-то хихикнул. Ганс поднял голову и подпрыгнул на стуле. Перекошенный учитель все стоял над ним и смотрел налитыми кровью глазами. Тогда Ганс мокнул перо в чернильницу, навел на казенный лист бумаги и капнул жирным шаром прямо в центр листа. Темно-лиловые пряди чернил расплылись паутиной.
Позже Ганс волочился домой и потирал ягодицы, чувствуя горячий отпечаток учительского башмака. Он увидел на узкой тропинке большого жука, который лежал перевернутый. Жук отталкивался лапками, старался вернуться в естественное положение. Ганс рассматривал тщетные попытки жука и ехидно зубоскалил. Когда мучения наскучили, Ганс взял с земли веточку и перевернул жука.
Длинный коричневый панцирь насекомого напомнил костюм учителя. Ганс замахнулся ногой и раздавил букашку начищенной туфлей. Завороженный он смотрел на желтую расплюснутую по тропе слизь и раздробленные частицы панциря. Ганс встряхнул голову и направился домой. Нечто гнетущее внутри мальчика рассосалось и отпустило.
Настал следующий день.
Занятий не было, только хоровое пение всей школой. Ганс зашел в огромный зал с высокими потолками, в конце которого располагался величественный орган. Стояли ряды юношей и молодых девушек. Ганс оказался в первой линии. У каждого в руках партитура со словами. Все оживленно переговаривались. Вышел преподаватель музыки, волоча полы сюртука. Он обозначил порядок композиций и удалился к инструменту. Начинали с Бетховена «Ода к радости».
Зазвучали громогласные трезвучия. Ганс взбудоражился. Если бы он сидел, то вскочил бы, но он стоял и хотел взлететь. Пока пел, он поднимался на носочки и опускался. Голоса затихли под заключительный аккорд, Ганс почувствовал толчок в спину. Он вылетел на середину зала и плюхнулся ничком. Грохот прошел волной и отразился в куполе потолка.
Позади Ганса сверкали черные поросячьи глазки. Джузета. В ярости Ганс подскочил и приблизился к обидчице. Он хотел получить ее око за свое. Ганс только замахнулся и вздрогнул от шлепка по затылку. За ним стоял преподаватель музыки. Только сейчас Ганс услышал напряженную тишину. Горечь подступила к горлу. Он хотел остаться на уроке и дослушать все композиции, но его выгнали.
Ганс медленно ступал по тропе и представлял, как он расправляется с ненавистной соседкой. Он припоминал ее до школы. Ганс радостно игрался со старшей сестрой, а Джузета робко сторонилась. Гансу и Грете весело, а Джузете грустно. Мать ее подбадривает подойти к ребятам. Джузета поступью приближается, а Ганс все весело играет с Гретой.
Показались очертания родного поселка, но домой не хотелось. Оттуда высокий и сгорбленный человек в перепачканной одежде направился в чащу леса. Это Эммануил, сомнений нет. Ганса щекотнуло любопытство. Он побежал к хлеву Эммануила, озираясь, как бы не наткнуться на родителей. Он прокрался в дом соседа и вдохнул запах теплого навоза. Ганс скривился, отошел в угол и уселся на охапку сена.
Под тяжелое дыхание буренки и редкое хрюканье поросят Ганс прижал колени к груди и провалился в думу. В голове шла вереница мыслей, за которой он не успевал следить. Шорох в клетке отвлек. Ганс приблизился. Кролики разного окраса резвились на опилочной насыпи. Ганс понаблюдал и достал пушистого зверька.
Короткое подергивание розового носика с усами умиляло. Ганс то прижимал кролика и гладил шерстку, то вытягивал перед собой и подбрасывал, как маленького ребенка. Обиды забылись, тоска смылась со стенок души.
Порядком измученный кролик блеснул черными глазами. Ганс приблизил животное к лицу и оторопел от знакомо поросячьего взгляда. Он швырнул кролика на пол и забил ногами. Ужас от содеянного мгновенно испарился. Взамен пришло гнилое удовольствие.
Вечером все небольшое поселение Дорфляйна наблюдало необычное поведение Эммануила. Он шастал от дома к дому и будто что-то высматривал. Жена Хаинриха подтрунивала над ним. Над ее остротами пыхтел и смеялся сосед Гросс.
– Неужто потерял что? – говорила жена Хаинриха, – может, навоза кусок?
– Нет-нет, – задиристо говорил Гросс, – верно, мыло ищет, на праздники отмыться!
Эммануил откликался только грустным взглядом. Удрученный он ходил и к кукурузным полям, и к лесу. Но вернулся к хлеву без надежды. Он опустился на скамью и зарылся землистым лицом в темные от сажи руки. Плечи его бесшумно содрогались под изумленные взгляды соседей. Лишь Ганс посматривал в окно с затаенной улыбкой.
На следующие угасание солнца случилось нечто. Дорфляйн услышал голос Эммануила. Семья старосты Хаинриха и сосисочника Гросса услышали душераздирающий вопль отшельника. Драматично Эммануил выбежал на луг трех домов и упал на колени, зажав что-то в руках. Соседи высыпали наружу и окружили бедолагу. Хаинрих стоял в недоумении и почесывал выбритый подбородок. Жена его весело переглядывалась с Гроссом. Жена Гросса сочувственно покачивала головой. Она хотела погладить беднягу, но только приблизилась, взвизгнула и отпрянула. Выбежал Ганс, окинул всех взглядом и застопорился на Джузете. Он нервно усмехнулся и убежал. Хаинрих подошел к Эммануилу. В руках отшельника висел грязный труп кролика.
Всю неделю странный любитель животных несчастно вскрикивал. Он реже выходил из дома и старался скорее вернуться. А по возвращению слышался протяжный доходящий до хрипоты стон. Хаинрих по долгу положения пытался решить это, но на все расспросы Эммануил отвечал только: «Кроли».
В один день все вернулось восвояси. Как и прежде в Дорфляйне стало тихо. Но неясно витала разница между поселением до странностей Эммануила и после. Ганс смотрел, как землю отца все так же возделывают, а часть собранного зерна относят Гроссу для варки пива. Смотрел, как мать по утрам варит овсяные хлопья и чистит кукурузные початки, а вечером намывает посуду и замачивает белье. Жена пивовара беспечно гуляет по полю и собирает цветы для плетения венков, а ее дочь Джузета грустно смотрит в окно в ожидании школьных будней. Все будто бы по-прежнему. Сам Ганс чувствовал, как гневная желчь отделилась от крови и вышла наружу.
После затишья выкриков Эммануила возник назойливый гам его животных. По ночам буренка протяжно и удрученно выла. А свинки нервно похрюкивали и визжали. Бывает, живность успокоится на час-другой, и соседи в упоении задремывали, но звуки возвращались.
От бессонных ночей жена Хаинриха пуще прежнего осыпала мужа яростными укорами и оскорблениями. Хаинрих получал взбучки уже и дома, наедине. В отчаянии он вышел на улицу и уселся на траву.
– Соседушка! – послышался высокий голос Гросса, – чего это ты траву приминаешь?
Хаинрих только отрешенно посмотрел на жирное лицо пивовара.
– Мочи уже нет, глаз не сомкнуть какую ночь! – как бы проревел Гросс, – женушка вся извелась.
И тут Хаинрих прозрел.
Он сорвал тростинку, сунул ее в рот и стремительно направился к жилищу Эммануила. Хаинрих постучал из вежливости в дверь и прислушался. По ту сторону доносились только шорохи и животная перебранка. Хаинрих развернулся с намерением прийти позже, но увидел испепеляющий взгляд жены, которая стояла на пороге дома, уперев руки в бока.
Дверь поддалась и заскрипела. Хаинрих отшатнулся от запаха помоев и разложения. Животные выглядели исхудалыми и неухоженными. В клетках было взъерошенное сено с опилками и только. В глуби дома на соломенной постели лежал труп, над которым роем вились мухи.
Похороны прошли безмолвно. В воздухе разносился только стук молотка, когда забивали крышку гроба. Гроб опустили на веревках в темную яму и стали лениво закапывать. Ганс смотрел, как отец поднял горсть рыхлой и влажной земли и посыпал могилу. Ганс ощущал напряжение, будто в животе тянулась нить, которую то натягивают, то ослабляют. Он горбился в ожидании чего-то неприятного, будто нить вот-вот лопнет.
Небо затянуло хмурыми облаками. Люд разошёлся, а Ганс все стоял у могилы. «Это все я», – осмелился подумать он. Ноги ослабели – Ганс упал на колени. Он пустил слезы и будто по наитию зачерпнул руками землю, засунул в рот и проглотил.
