Дмитрий Александрович Давыдов
Ночь. Рассказы
13
Музыка затихла. Свет стал приглушенный. Будто все накрыли куполом.
– А что нравится вам? – сказала она.
Горохин вздрогнул.
– Мне? – сказал он, – мне нравится, когда люди ценят мою работу, – он нахмурился. – То есть, когда я работаю и людям это важно. Важно, чтобы работу делал именно я.
– Кстати, а кем вы работаете?
– Сейчас это не то, чем я хотел бы заниматься, но… – он заламывал себе руки. – Я скоро закончу институт и открою частную практику.
– Не юлите, рассказывайте.
Горохин тяжело вздохнул.
– Я работаю в офисе, – сказал он, – разбираю документы в основном.
Официант принес чайник чая. Он неторопливо наполнил стакан желтой водичкой и удалился. Горохин схватил кружку, сделал глоток и подавился. Он надрывно закашлялся, прикрывая рот.
– Горячо, – сказал он, давясь.
– Так значит, вы занимаетесь…
– Да, – перебил он, – я канцелярская скрепка.
– Зачем же так строго. Я хорошо отношусь к таким профессиям.
– Что? – Горохин вновь поперхнулся. – Я думал, что вам покажется это скучным, и вы будете презирать меня.
Шапкина вскинула бровями.
– В смысле, не меня, а мою работу, – сказал Горохин.
– Боже упаси.
Молчание.
Шапкина медленно подносила айриш ко рту, вдыхала запах кофе и отпивала легкими глотками. Она смотрела в окно. Вдоль окон кафе блуждали люди. Одни обнажали зонты, остальные ускоряли шаг. Скучно. Соседние столики опустели, они будто остались наедине.
– Похоже, снова дождь будет, – сказала она, – или снег.
– Может нам стоит…
– Да, пожалуй, – перебила она.
Принесли счет. Горохин достал кошелек и высчитывал нужную сумму. Количество денег почти вровень совпадало с суммой счета. Оставалось только на обратную дорогу. Шапкина порылась в сумке.
– Я за себя заплачу, – сказала она.
Горохин стиснул зубы, но не возразил.
Снаружи накрапывал дождик, который замечался только по кольцам на лужах. Шли молча. Слышно шорканье туфель – это Горохин вяло передвигал ногами. Слышен цокот каблуков – это Шапкина уверенно ступала. Слышен гул проезжающих автомобилей и голос проходящих мимо людей.
Митя не знал куда идти, но все же был на полшага впереди. Шапкина старалась незаметно поправить путь, если он плутал. Горохин достал пачку, вытащил сигарету и зажал во рту. Достал стальную зажигалку и большим пальцем откинул крышку. Крышка характерно щелкнула.
– Вы курите? – сказала Шапкина.
– Да, курю, но редко, – сигарета шевелилась во рту. – Это плохо для зубов. Да и вообще.
Горохин чиркнул пальцем – появилось пламя. Он поднес зажигалку ко рту, но резко закрыл крышку, потушив огонь. Вновь достал пачку и нервно запихал сигарету обратно. До самой парадной многоэтажного дома, где жила Шапкина, они больше не перекинулись и словом.
– Вот и пришли, – сказала она, – до скорой встречи?
– Да, до встречи.
– Когда вы пойдете в клинику?
– Как только, так сразу, – сказал Горохин.
Шапкина прозвенела ключами и поднялась к парадной.
Горохин услышал хлопок, поднял глаза и уставился на закрытую железную дверь. Он вертел нечто в кармане пальто. Не зажигалку. Не пачку сигарет. Он вытащил бумажный сверток и с печалью развернул его. Внутри блеснуло серебреное кольцо. Чего он хотел? Он швырнул бы кольцо в закрытую дверь, но это слишком глупо.
Он развернулся и поплелся на остановку. Но так и не дошел.
14
Анна Шапкина захлопнула дверь в квартиру, кинула сумку на табурет и стянула пальто. Вспомнился разговор медсестер, который она услышала накануне встречи с Горохиным. Пациентов почти не было. В одну смену нет продыху от желающий вырвать зуб с кистой, залечить кариес или залепить пломбу на место выпавшей, а в другую один осмотр – и все.
Шапкина вышла из кабинета и пошла в ординаторскую, хотя обычно ждет пациентов у себя. Странно, что она туда пошла. Она легко ступала белыми шлепанцами и услышала приглушенные голоса за дверью. Не хотелось подслушивать, но от первого слова пробрало любопытство.
– Шапкина-то? Она скорее получит еще одну корку с училища.
– Ха, она совсем того?
– Сколько к ней ходили, знаешь? Стояли под окном с букетами.
Шапкина различила голос своей пожилой медсестры.
– Тише вы! Услышит еще.
– Она-то? Она у себя сидит. Клиентов ждет.
– И что, она всех того? С цветами-то?
– Как есть того.
– Может, все страшные были. Страшные и нищие.
– Да полно, всякие приходили. И на каких только машинах не приезжали. И молодые, и в возрасте. Да все пошли одной дорогой. Никто не угодил.
Шапкина потянулась к дверной ручке. Хотелось перервать эту околесицу. Но она осталась на месте.
– Какой дорогой?
– На четыре стороны которая.
– Ой, да пускай делает, что хочет. Дура есть дура.
Шапкина не выдержала и вломилась внутрь. Она оглядела испуганные лица.
– Ольга Григорьевна! – сказала она, – у вас инструмент не готов, будьте любезны.
– Иду-иду, – сказала медсетсра.
Глазами полными злобы Шапкина осмотрела остальных, фыркнула и вышла вслед за медсестрой.
Вспоминая это, Шапкина морщила лоб и кривила губы. В животе неприятно крутило. Она прошла в гостиную, взяла с полки набитую папку на завязках и повалилась на диван. Шапкина потянула за веревочку – папка раскрылась. Внутри стопками лежали медкарты больных. Она взяла первую, задумчиво пробежала глазами и остановилась на строчке: «Правая верхняя пятерка – удаление». Шапкина отшвырнула карту и взяла другую. Прочитала имя больного и улыбнулась. Но только дошла до строчки: «Левая верхняя семерка – удаление» – отшвырнула и эту. Так она раскидала все карты, пока не дошла до него, Горохина. Шапкина напряженно всмотрелась в строчку: «Левая нижняя шестерка – знак вопроса».
15
Горохин двигался к остановке. Он вытаскивал зажигалку, открывал крышку, чиркал – пламя вспыхивало, и закрывал – пламя гасло. Горохин остановился и опустил голову. Влажный асфальт и до блеска натертые туфли. Поднял голову – небо прояснилось. Шаркнув каблуком, он развернулся и стремительно зашагал на угол Ремизова. Туда, где обилие баров и кафе. «Вечер только начался», – подумал он.
Музыка оглушила. Играл рок. Горохин подошел к барной стойке и принялся рассматривать напитки на пластиковой подстилке. Все дорого. А в общаге под матрацем Ары наверняка найдется нераспитая бутылка. Он вытащил кошелек, перебрал сложенные купюры и сосчитал в уме. Он позволил Шапкиной заплатить самой и сэкономил. Да, это он позволил ей заплатить. Быть честным к себе вредно для здоровья.
Девушка за стойкой словила его взгляд. Она подошла.
– Мне водки! – заорал Горохин, – двести!
Губы девушки шевелились, но слов не разобрать.
– Что? Я говорю мне водки! – он ткнул пальцем в подстилку, – вот эту!
Девушка наклонилась к нему, свесив блондинистые локоны, и заорала: «Паспорт!»
Наполнили четыре рюмки. Горохин опрокинул две. Он хлопнул дном о стойку, сощурил глаза и схватился за висок. Стенки желудка обожгло.
– Наполни! – крикнул он и указал на пустое дно.
Горохин кинул деньги на бар, схватил рюмки и двинулся к свободному столику.
Только Митя зашел сюда, как почувствовал жгучий взгляд. Одна дамочка откровенно пялилась, но Горохин не поворачивался в ее сторону. Он устроился на мягком диване, опрокинул третью рюмку и сморщился от изжоги.
– Эй, молодой человек! – он услышал женский охрипший голос, но сделал вид, что ничего не заметил. – Молодой человек! Можно вас?
Горохин смотрел в другую сторону.
– Я хотела пригласить вас за мой столик, – он услышал ее совсем рядом и повернулся. – Но я уже пришла сама, вы не против? – она не дождалась ответа и плюхнулась в кресло напротив него. Она положила ногу на ногу и откинула длинные черные волосы.
– Садитесь, – сказал Горохин.
– Но я уже сижу! – сказала она, – вы не очень-то шустры. Как вас зовут?
– Митя.
– О, надо же, – она вся оживилась, – какое совпадение! Восемь лет прошло, мать твою, восемь лет… А что вы пьете? Водку? Фи, какая гадость. Официант! Принесите вина, – она махнула рукой, – вы празднуете или горюете?
– В каком это смысле?
– Пьют по двум причинам: случилось счастье, и надо отметить, или случилось несчастье, и надо горевать, – она многозначительно уставилась на него. – А что у вас?
– У меня золотая середина.
– Как так можно! Официант, вина мне! – подбежала девушка и наполнила бокал, который незнакомка держала в руке. – Нет, нет, так нельзя! Либо празднуешь, либо горюешь, – она отхлебнула красной и вязкой жидкости из фужера.
– Сладкое? – сказал Горохин.
– Сухое, – она отвела глаза.
– А вы? Празднуете или горюете?
– Ох, восемь лет, твою мать, – она прикрыла лицо ладонью.
Эта незнакомая женщина пьяна и вряд ли пытается оскорбить Митю. Но когда она говорила «твою мать», Горохин сжимал скулы.
– Митя, – сказала она.
– Да?
– Моего жениха зовут Митя. Знаешь, он такой заступчивый, по справедливости все делал. Вот надо было этому юродивому… – показалось, что она сейчас всплакнет. Она тяжело вдохнула. – Напился один дурак, стал приставать к девочке, – продолжала она, – а мой ему раз сказал, два сказал – ноль внимания. Толкнул его, так, слегка. А тот упал, голову расшиб да подох. Суд сказал убийство. Тринадцать лет дали.
Она замолчала и уставилась в пол.
Горохин услышал знакомый голос. Он огляделся и увидел антистеплера за баром. Тот с кем-то жарко спорил. В руке он держал открытую бутылку пива. Он размахивал ей во все стороны, что пена выплескивалась. Горохин отодвинулся, чтобы тот его не заметил.
– Куда вы? – всполошилась женщина.
– Я здесь, здесь, – сказал Горохин и потянулся к рюмке.
– Вчера был суд. Мы так надеялись, что его выпустят. Ан нет. Отказ в досрочном освобождении. Еще этот юрист… – она сердито потрясла кулаком и посмотрела на Горохина. – Вы часом не юрист?
– Нет, – он опрокинул рюмку и вытер рот ладонью.
– Не обращай на меня внимания, – она щедро отхлебнула из фужера и махнула рукой. – Официант! Официант! Вина мне!
За стойкой началась какая-то суета. Два амбала за шкирку тащили антистеплера на выход. Горохин опрокинул еще стопку.
– Выпьем за меня! – крикнула женщина, встала и расправила во весь рост темное платье.
Они чокнулись. Горохин выпил последнюю и указал на пустые рюмки проходящей официантке. Он крикнул: «Повторите!»
– Митя, а ты не куришь? – сказала незнакомка.
– Редко. Это плохо для зубов, – сказал он куда-то вниз.
Все, что происходило дальше, он помнил обрывками. Женщина вышла на улицу с сигаретой в руках. Из окна видно, как она с кем-то разговаривает и необузданно смеется. Красный уголек сигареты медленно затухал. Она вернулась не одна. Горохин помнил вокруг много незнакомых людей.
Он помнит, как все громко разговаривали и смеялись, но не помнит о чем. Помнит, как шел озябший по мокрой улице, прислонив руку к холодной стене здания. Помнит, как первые лучи солнца пробивались сквозь облака и резали глаз. Но не помнит, как выбрался с бара и дошел до общежития. Он помнит изумление в прихожей, когда наткнулся на разворошенный комод с обувью. Всюду валялись сапоги, кроссовки и тапки. Но не помнит среди них свои ботинки. Помнит, как повалился на кровать и опорожнил желудок на пол. Следом провалился в сон.
Сквозь пелену Горохин улавливал знакомый и даже родной голос. Голос то сердито бурчал, то снисходительно ободрял. Он помнит стоявший на полу тазик и влажную тряпку на лбу.
16
Глаза слиплись, не открывались. Из форточки дуло свежим воздухом и обдавало лицо. Горохин медленно вдыхал с прикрытым ладонью лицом и улыбался. Как приятно.
– Ну и нализался же ты, – сказал Ара.
Горохин не видел его, но голос звучал рядом.
– Так все-таки вырвал зуб?
– Нет, – промычал Митя.
– Ты же сказал?
– Это мой отец. Он вырвал зуб.
– А, понятно, – Ара цокнул языком. – А с туфлями нэкрасиво вышло. Я же говорил, у меня важная встреча, – он шлепнул рукой о колено.
Горохин не шевельнулся.
– Злобы утром не хватало, – продолжал Ара, – я ведь все пэрерыл. И пришел на встречу наглаженный, а этот хмырь уставился на твои ботинки на мне. Он так и всматривался в них. Он даже не слушал, что я говорю. Все смотрел на них и смотрел. Потом поднял глаза и сказал, что ему не интерэсно. Он ни черта не понял! Я ему даже руку не пожал.
Горохин слегка трясся. Он давил смех в ладонь.
– Смеешься? – сказал Ара.
– Нет, – ответил Горохин серьезно и продолжил давиться смехом.
– Тебе смэшно, а я сделку профукал. А башмаки твои совсем худы. Пока шел туда-обратно все ноги промочил. У тебя совсем туго с деньгами?
Горохин затих.
– Ладно, – сказал Ара, – еще работу тебе подкину. А ты чего с фабрики убежал?
– Я… испугался.
– Ну знаешь. Ладно, я с начальником договорюсь. Зайди завтра в кафе у станции. Скажи от меня, как обычно. Только не убэгай больше. После работы зайди. Пойдешь ведь на работу? Им как раз на полночи нужен человек. Не выспишься, зато не мэшки таскать.
– Спасибо, Ара, – сказал Горохин и потянулся обниматься.
– Ай, лежи!
Митя преобразился. Он снова чувствовал пряно-золотистое свечение внутри. То была надежда на лучшую жизнь. На жизнь свою, а не срисованную под копирку.
17
Утро понедельника – начало изнурительной недели. Горохин поднялся раньше и помыл туфли Арсена. Было стыдно.
Ночью подмерзло. Вчерашние лужи покрылись коркой льда. Горохин, как мальчишка, проламывал их и вслушивался в треск. Воздух чист и свеж. Горохин вдыхал полной грудью. Недомогание, которое мучило прошлым днем, выветрилось вместе с отчаянием и унылостью.
Утреннее совещание. Расфуфыренная перьевая ручка расхаживал по кабинету, где за столом сидел набор принадлежностей: важный мистер дырокол, изящная мисс ножнички, антистеплер и он, канцелярская скрепка. Перьевая ручка говорил: «К концу года нужно подтянуть все заявки! В прошлом году мы дружно сели в лужу, потому что бездельничаете! Горохин! Что там в окне увидел? Наш план на месяц?»
Горохин что-то промычал и уставился на подвешенную к потолку лампу. Ручка продолжил отчитывать, махать руками и светить пятнами в подмышках. Горохин почувствовал взгляд на щеке. Взгляд прожигал точно в щеку. В правую. Это антистеплер. Он щурился, будто что-то рассматривал.
– Я тебя видел, – шепнул антистеплер, – в тот вечер в рок баре. Кто та девушка?
– О чем ты? – сказал Митя.
– Горохин! – прервался перьевая ручка, – слушай внимательно, от этого зависит твоя зарплата!
– Та девушка в темном платье, – шептал антистеплер, – она потом села в хаммер и укатила.
– Тебя ведь вышвырнули.
– А, так значит, ты меня видел?
– Шаповаленко! – заорал перьевая ручка, – ты на краю пропасти, Шаповаленко! – это фамилия антистеплера.
– На улице караулил? – сказал Горохин, – влюбился?
– Тьфу на тебя!
– Шаповаленко! – перьевая ручка стукнул ладонью по столу.
– Я ведь для тебя спрашиваю, – прошипел антистеплер, – о тебе думаю.
– Не тем делом ты занимаешься.
– Горохин! – лицо ручки исказилось гневом. – Всё, за работу!
Митя доковылял до стола. Совещание высосало весь настрой. На столе лежала очередная книга. Горохин прочитал название: «Женщины с Меркурия, мужчины с Плутона». Он открыл ящик стола и попытался впихнуть книгу, но среди стопок макулатуры не осталось места. «Вот же кретин», – сказал Горохин и кинул книгу в мусорное ведро.
День будет длинным. За прошедшие выходные хорошенько накидали работы. Бухгалтерия потрудилась завалить бумажками, которые они могли подписать и за Горохина. Увы, правила бюрократии – правила беспрекословные. Он думал, что расправится с делами до конца дня и забежит домой перекусить да переодеться. А сейчас понимает, что закончит здесь и побежит прямиком к вокзальной площади.
Накладная – штамп. Счет-фактура – штамп. Заявка – запись по образцу. Только втянешься в монотонную работу, как секундная стрелка часов превращается в минутную. Не надо вдумываться в работу. Механический конвейер не думает. За него думают другие.
Офис опустел. За окном лучи солнца распластались по небу. Чем ниже опускалось солнце, тем короче становились его ветви. Горохин не смотрел в окно. Он только чувствовал теплоту лучей в обед и их медленное затухание ближе к вечеру. Рядом мелькал пухлый антистеплер. Он что-то говорил сначала с упреком, а потом жалобно. Затем проходил перьевая ручка. Он одобрительно попрощался. Все ушли. Остался только Горохин и кипа неразобранной бумаги.
18
Горохин вбежал в маленькое кафе на вокзальной площади. На входе стояли изрядно выпившие мужчины и дымили сигаретами. Внутри приглушенный свет, будто светильники завешаны тюлем. У окна висела клетка с обувную коробку. В ней щебетали и носились два волнистых попугая. Рядом стоял здоровенный аквариум, в котором плавали два взрослых сома. Один угольно-черный в крапинку, другой молочно-белый. Черный прятался за декоративным кораблем. А белый плавал среди пластиковых водорослей.
Митя подошел к барной стойке. За ней стоял худенький кавказец. Весь персонал вокруг состоял из кавказцев. Даже девушки-официантки были с густыми черными волосами, карими глазами и темным пушком под носом.
– Здравствуйте! – сказал Горохин. Худенький кавказец кивнул. – Я от Григорадзе. По поводу работы.
– Сафир! – крикнул кавказец, – иди, здесь по поводу работы.
Из подсобки вперевалочку вышел толстый и низкий кавказец. Вообще, при слове «кавказец» Горохин представлял рослого мужчину широкого в плечах, с густой бородой и рельефными мышцами. Но здесь кавказцы выглядели иначе.
– Здравствуйте! – начал Горохин, – я от Григорадзе…
– Махито знаешь? – перебил его Сафир, толстый кавказец.
– Знаю, – сказал Митя.
– Отвертка знаешь?
– Знаю.
– Б 52 знаешь?
– Да.
– Хорошо. Иди сюда, – Сафир поманил к себе. – Вот твой бар. Работаешь до трех тире четырех ночи. Чаевые забираешь…
– Если будут, – вмешался худой кавказец.
– Эй! – толстый замахнулся на худого, – не перебивай меня! Чаевые забираешь себе. Остальное в конце смены. Понял?
– Понял, – сказал Горохин.
В кафе ввалились две девушки и мужчина. Девушки без остановки хохотали, а мужчина показывал им что-то руками. Сафир подбежал к ним и стал раскланиваться.
– Это хозяин кафе, – сказал худой кавказец.
Хозяин был лысым с полными щеками. Манжеты его фиолетовой рубашки сильно выходили из-под рукавов пиджака. Пиджак выглядел маленьким. На шеях девушек висели золотые ожерелья, а на пальцах блестели кольца с камнями. Они сели за столик. Сафир все расшаркивался, а хозяин кафе веселил девушек.
Горохин подошел к раковине, смочил ладони и обильно растер мыло в руках. «Чертова пыль», – прошипел он.
– Эй! Бармен! – крикнул Сафир, – бутылку шампанского для директора!
Горохин засуетился.
– А какую бутылку? – сказал он.
– Вон, внизу стоит, – указал худой кавказец, – там все бутылки хозяева. Он не пьет гостевое. Говорит, дрянь, – худой кавказец пожал плечами и вышел в подсобку.
Горохин достал пыльную бутылку и съежился. Он снял железный намордник с горлышка и медленно выкручивал пробку по часовой стрелке. Он ослабил намыленные пальцы – пробка выстрелом взлетела и хлопнула об потолок. Из бутылки вырвался игристый фонтан.
Митя испуганно огляделся. Никто не заметил. Он кинул тряпку на разлитое шампанское и посмотрел на бутылку. Треть была пуста. Он украдкой посмотрел на дверь, но вспомнил слова Ары. Горохин прикинул стоимость бутылки. Рядом касса. В секциях лежат цветные купюры, только руку протяни. Но совесть задавила. Наконец его осенило. Он поставил бутыль в раковину и приоткрыл кран холодной воды.
– Может, хоть газированной нальешь? – прозвучал женский голос.
Горохин вздрогнул. Он поднял глаза и увидел молодую официантку с темным пушком под носом.
– Там возьми, – сказала она и ткнула пальцем в барный холодильник.
Он так и сделал.
Горохин поставил бутылку и три фужера на стойку и довольно улыбнулся. Она замахала рукой.
– Убери, надо украсить, – сказала официантка.
Митя взял красную салфетку, скрутил и нелепо воткнул ее в горлышко. Официантка взяла фужер и всмотрелась в него на свету.
– Бокалы заляпаны, – сказала она, – протри.
Он так и сделал.
Официантка подала шампанское на стол, наполнила стаканы и удалилась. Лысый с толстыми щеками хозяин увлеченно рассказывал. Девушки слушали и улыбались. Он потянулся за бокалом, девушки тоже. Прозвучал тривиальный тост. Они чокнулись и отпили. Горохин всмотрелся в лицо хозяина. До глотка веселое и беззаботное, после – озадачено и хмурое. Хозяин поманил рукой Сафира. Он шепнул ему на ухо: «Чтоб этого бармена больше здесь не было».
Официантка подошла к стойке.
– Ты прокололся, – сказала она Горохину, – тебя раскусили.
Горохин подумал, что его тут же вышвырнут, но ему продолжали давать заказы.
После двух ночи в зале никого не осталось. Гости разошлись. Горохин сел в углу бара, уперев локти в колени.
– Эй, бармен! – крикнул Сафир, – иди сюда, – он достал пачку смятых денег, плюнул на пальцы и стал отсчитывать. – На, держи за работу, – Горохин недоверчиво посмотрел, – да держи ты! И найди другую работу.
Митя посмотрел на деньги у себя в руках. От их шелеста он побагровел. Он снова воодушевлен. Снова готов побороться за счастье.
