Дмитрий Александрович Давыдов
Ночь. Рассказы
5
Женя поставила окончательную точку, отложила ручку и разминала затвердевшую кисть руки. Она плюхнулась на постель и улыбнулась – потолок теперь не казался давящим. Будто переродилась. Представились зимние каникулы. И хотя до них еще далеко, девочка представляла походный рюкзак на плечах и поездку в края, где снега больше, чем в Петербурге.
В этот день весь класс собирался на экскурсию в Эрмитаж. На промерзлой площади зимнего дворца классный руководитель 11 «а» собирала учеников в кучу и подзывала плетущихся с остановки. Она внимательно всмотрелась через очки на девочку со знакомым лицом, одетую с ног до головы в рыжий полосатый костюм с хвостом и оттопыренными ушами на макушке. Классрук надеялась, что ей показалось, но увы.
Внутри дворца учитель силилась остаться невозмутимой, но постоянно раздражалась от рыжего хвоста. А Женя так свободно ходила по залам, будто нет ничего естественнее, чем ходить в ряженом костюме по музею. Она топорщилась от величественно нависавших статуй и подсмеивалась над фиговыми листочками. «Скукотища!» – думала она и громко вздыхала. Женя искала случая улизнуть от классной экскурсии и осмотреть что-нибудь привлекательнее, к примеру, зал с мумиями.
Перед классом открылась величественная лестница с красной ковровой дорожкой, уложенной от начала ступеней и до конца. Женя будто закрыла глаза и видела себя хозяйкой дворца. Она поднимается по лестнице. Только она одна. Идет в гостиную или спальню в стиле рококо и плюхается на воздушную кровать.
К Жене подошел Артишокин. Она хотела высокомерно пройти мимо, но его теплые полные симпатии глаза растопили девочку. Он взял Женю под пушистую от костюма руку и повел наверх под изумленные и брезгливые взгляды одноклассников.
В тишине они рассматривали узорчатые гобелены. Она прижималась к нему и наклоняла голову к плечу. Они переходили от полотна к полотну и задержались над одной картиной. Это была работа XVII века в трещинах и без названия. На картине изображены темные нависающие облака, грязный луг и маленький мальчик, в глазах которого блестел страх. Он будто бежал от облаков. Его светло-зеленые штаны на лямках замызганы дорожной грязью, а белая сорочка вымочена потом.
– Ты знаешь, – робко нарушил тишину Артишокин, – этот мальчик…
– Да, – перебила его Женя, – этот мальчик – я.
Они задумчиво постояли. Женя ткнула Артишокина в бок и, заливаясь смехом, указала на картину «Рыбная лавка» Снейдерса.
– А ты вон там среди них! – крикнула она.
Артишокин подошел и увидел в полотне свой класс. Рыбы, крабы и угри корчились с выпученными глазами и извивались в муках. Ему казалось, что это муки невежества. Он перевел глаза на столпившихся учеников. На шее учителя прорезались жабры, глаза выпятились, а рот беззвучно захлопал, глотая воздух. Весь класс забился в конвульсиях, словно выброшенная на берег рыба.
Артишокин встряхнул голову и посмотрел на озорное лицо Жени. Она ярко улыбалась. Он опустил руку и нащупал ее ладонь. Остаток экскурсии они ходили опьяненные, сжав руки в замок.
6
Студент второго курса психологического факультета захлопнул записную книжку. Он представлял, как бы выглядела эта девочка: высокая и стройная или маленькая и пухлая. Симпатичная или нет.
– Да, действительно необычно, – сказал Александр.
– Да, – сказала Анна и улыбнулась, – иногда думаю, с нормальными я вообще детьми работаю?
– До свидания, – сухо сказал студент и вышел.
В холе, напротив аквариума без рыб, стоял журнальный столик и маленький диван. На столике стояли две кружки и сахарница. На диване сидела девочка и тихо пускала слезы. Рядом с ней сидела женщина и утешительно поглаживала девочку по плечу.
Студент задержался на мгновение. Лицо девочки не рассмотреть из-за свисавших прядей волос. Он шел по коридору и словно рвал лепестки ромашки: она это или нет. Внезапно налетела школьница с длинными черными волосами. Александр даже испугался, а девочка уже сидела на полу и собирала разбросанную бумагу. Студент наклонился и стал подбирать напрочь исписанные мелким почерком листы. Он набрал кипу листов и без умысла прочитал пару строчек. Это личные записи. Стало любопытно, но жгучий взгляд смутил. Александр протянул рукопись девочке. Она сверкнула карими глазами, крикнула: «Мерси боку, дурачок!» – и убежала.
«Она», – подумал студент и вышел из гимназии.
Цена раскаяния
Ненавижу ночные смены. От них у меня распухают ноги, а когда приезжаю домой и ложусь под утро спать, чувствую недомогание. Просплю до самого вечера, а ощущается, будто на часик прилег. Каждому, кто работает по ночам, знакомо это состояние. Невыносимо! Ушел бы с работы только из-за этого. К сожалению, пока такой роскоши не могу себе позволить. Я погряз в долгах, а иссякнут они спустя годы. Смена работы остается только в грезах во время ночных смен. Вообще, ночью надо спать – восстанавливать силы. Даже на развлечения тратить ночь, жертвуя сном, – глупо. Может, поэтому я и прослыл среди приятелей занудой. Всякий раз меня называют старым пердуном, когда отказываюсь от попойки в баре или плясок в клубе.
Пришла СМС от неё. Пишет: «Я кое-что сделала, но тебе это не понравиться». Уже не нравится. Знает же, что я ревнивый, зачем пишет такой вздор! Лучше бы наврала или молчала. Я не ответил. Гнев нарастал, поэтому проигнорировал выходку моей девушки. Иначе неминуемо разразился бы скандал в нашей переписке. Это так по-современному. Мы ругаемся на расстоянии и миримся тоже. А при встрече наше общение заходит в какие-то рамки. Становилось еще хуже. На расстоянии мы общались: я флиртовал, а она грубо надо мной подтрунивала. Но было ясно, что мы неравнодушны друг другу. А при встрече лицом к лицу мы как будто знакомились заново. Стеснительно и недоверчиво друг с другом переговаривались. Поначалу это даже забавляло. Но когда порядком надоело, это состояние само собой улетучилось. Мы уже год вместе, и глупо вести себя так.
Её зовут Фригида. Конечно, это ненастоящее имя. На самом же деле ее звали Настя. Это имя долго меня преследует. Еще со школьных времен эти Насти сводили меня с ума. Не в том смысле, что я по ним сох или скрещивал ноги, когда стоял рядом. Напротив, были Насти, от внешности которых воротило. Но это не мешало им досаждать. В этом смысле. Они делали мою жизнь беспокойной. Причем разными способами. Каждая ухитрялась по-своему. Но все сводилось к одной единственной цели. Публично унизить и оскорбить меня. Уж не знаю, чем я досадил Настям, что они так яро старались преуспеть в своем деле. Я отнюдь не страдаю манией величия. Поверьте, я бы с радостью отвязался от подобной напасти.
Так вот, мою девушку зовут Фригида. Внешне она симпатична: невысокая, ее макушка еле касалась моего подбородка, волосы рыжие острижены под каре, кончик носа приподнят, а глаза светло-карие. Над верхней губой прорастали белесые усики, которые ничуть не огрубляли вид, напротив, заставляли умиляться. Фригида, если бы твой характер был такой же, как твоя пленяющая внешность, я бы все простил.
Время тянулось, шел последний час смены. Ноги настолько опухли, что туфли начали давить. Ходить болезненно неприятно. Я скинул обувь. Теперь внешний вид не заботит меня. В таком настроении мне глубоко безразлично мнение окружающих. Конечно, вид глупый: охранник в рубашке, брюках и с голыми ногами, в одних носках. Будь у меня дырка в носке, она нисколько бы не смутила. Напротив, я даже порадовался бы выказать небрежность всему персоналу. А что насчет клиентов, так с трех ночи в наше кафе никто не заходит. Мы просиживаем остаток рабочего времени.
***
Скоро закончится дневная смена. Договорился с Фригидой встретиться. Обычно мы гуляли по городу вдвоем, одиноко расхаживали по залитому лучами фонарей парку. Все идет хорошо до тех пор, пока мы разговариваем. Бывает, я вспоминаю старую и смешную историю или живописно и размашисто рассказываю анекдот. А бывает, моя временами безответная подруга повествует казус, случившийся у неё на работе, или же хвастает своими успехами. Но потом наступает молчание. Боже, худшего времени и придумать нельзя. В глубине как будто вспыхивает бензин и прожигает внутренние органы. Голова краснеет, и кровь горячится так, что вот-вот закипит. Уверен, что она чувствует то же.
Вот и сменщик пришел. Остается только снять строгий костюм и вылететь счастливым и освобожденным от рутинного труда. Её пока нет, поэтому я жду и прогреваю машину. Щелчок ручки – дверь распахнулась и с хлопком закрылась. Она внутри, а в руках сверток, небрежно украшенный подарочными лентами. «Привет», – говорит она. Все как обычно. «Что это у тебя?» – киваю на сверток. Она отвечает: «Я писала, что тебе это не понравится. Я ходила по магазинам и купила тебе толстовку». Я смутился. Как я мог? В край сердца вонзился острый штык совести. Тот день прошел скверно, из-за того сообщения. А оказывается, она сделала мне подарок. Помутнело в голове, ничего не хотелось. Какая прогулка с такой досадой на душе? Я так замкнулся в горечи, что не выказал признательности. Хотя что-то и слетело с моих губ, но это звучало настолько жалко, что я бы счел это за оскорбление, нежели за благодарность.
Молчание. Сидим так с полчаса. На улице закапал вечерний дождик – окна в автомобиле запотели. Мы сидели будто в железной капсуле посреди тумана, где ничего живого вокруг не виделось. Включил обдув воздухом, чтобы взор прояснился. Прогулка не состоялась. Я обрадовался дождю, потому что все грехи свалил на него. Но нам обоим было понятно: это лишь предлог.
Можно подумать, что наши отношения дрянь. Однако у каждой пары найдутся проблемы. Когда я хочу разувериться в плохом настрое, то всегда вспоминаю случай, который произошел у Фригиды в квартире. Тогда я остался у нее на ночь тайком от родителей. Мы словно подростки скрывались в комнате. С первыми лучами проснулись, конечно же, не мы, а её отчим. Человек этот военной закалки. Строгий, живший по своим понятиям. После знакомства у него сложилось впечатление обо мне, как о сорванце, который решил покуситься на чужое добро. В общем, он не переносил меня, а я взаимно не переносил его. В то утро он зашел на кухню и стал ждать завтрака, который обычно готовит жена, родная мать Фригиды. Каким-то женским чутьем мать поняла, что сегодня ночевал гость. В отличие от отчима она сопереживала дочери, а ко мне относилась с добротой. Фригида встала и пошла на кухню. Когда все трое оказались вместе, отчим сердито задал вопрос. Я слышал все через стенку и напрягся. «А вы мне ничего не хотите сказать?» – проговорил отчим. «Чего сказать?» – в один голос ответили мать и дочь. Похоже, будет скандал. «А то, что у меня футболка шиворот-навыворот надета, а вы стоите и молчите». Раздался смех, в котором улавливалась радость от нераскрытой тайны. А я потягивался в блаженстве, все обошлось. Оставалось лишь проскользнуть в прихожую, из которой легко выбраться незамеченным.
Год первый
Где это я? Не нравится мне это. Как я сюда попал? Что вообще это за место? Тут темно. Наверху мутные блики, как от звезд, но небом это не назовешь. Слишком близко и как-то затемнено. Небо не такое. А блики не мерцают, а словно просвечивают сквозь туман. Как же тут холодно! Воздух сухой настолько, что с вдохом холод обжигает грудь. Кругом безветренная тишина. И пахнет серой. Запах настолько сильный, что кажется его источник прямо перед носом. Не в ад ли я попал? Но тут нет адского пламени и прочего. Похоже, нас обманули: в аду не жарко, в нем чертовски холодно.
Я зажмурился и встряхнул головой, дабы очнуться. Открыл глаза – передо мной раскинулись выстроенные в два ряда двухэтажные домики, окрашенные в кирпичный цвет. Окна и двери в них небрежно заколочены досками. Я подошел и разглядел тварей, походивших на худощавых людей, которые прятались за углами домов. С ног до головы они закутаны всяким тряпьем, сотканных из разных кусков. Все одеяние вымазано в грязи. Из повязок на головах виднелись огромные сверкающие злобой глаза. Меня схватил озноб. Я пошел дальше, в надежде найти кого-нибудь другого. Я оборачивался: казалось, что меня преследуют. Все мерещился их недружелюбный взгляд. Они смотрели на меня, как голодный волк смотрит на добычу.
Пройдя вперед, я оказался в этом же месте, откуда начал идти. Что за бред? Я не разворачивался, даже не сворачивал! Что за чертовщина?! Глаза заметались по сторонам, надеясь зацепить что-нибудь взглядом, что растолкует происходящее. Ноги ослабели. Я перестал чувствовать стопы. Чувство, что вместо костей в ногах вата. Я панически шастал из угла в угол, но всюду встречал недружелюбный взгляд и мычание этих существ. Найдя угол, где нет посторонних, я свалился туда и закрыл лицо руками. Тело затряслось, я захныкал, но слез не чувствовал. Единственное, что просачивалась сквозь страх – огромная жалость к себе. Я шептал: «Может, это сон? Я сейчас проснусь, и все пройдет. Ущипну себя и проснусь».
Пальцы судорожно щипали кожу на руке. Ничего, кроме прикосновений, я не чувствовал. Ни боли, ни чувства, что пробуждаюсь. Нет, это не сон. Шорох за спиной. Я затаился, не осмелился обернуться. Я отдался на волю случая. Даже если за спиной стояла сама смерть, я бы не шелохнулся. «Ты что, умирать собрался? Э, нет, это будет слишком легко», – прозвучал низкий, бархатный голос. От осознания, что рядом человек, я готов было броситься ему в объятья. Я обернулся и увидел другое существо по виду не лучше, чем те худощавые и мычащие твари. Это карлик ростом мне по пояс. Ноги у него козлиные с копытами, а лицо заросло бородой и испачкано землей.
Я сглотнул горечь разочарования. У меня вырвалось: «Ты кто?» – на что безрогий, удрученный сатир стал растолковывать своим басом: «Меня зовут Казимат. По крайней мере, здесь. Ты, дружок, попал сюда неспроста. За какие грехи тебя отправили в это богом забытое место, даже не догадываюсь. Но скажу, единственное, что ты можешь здесь – сыскать побольше смирения для своей души. Если она вообще есть. И тогда будет полегче переносить предстоящие муки вечного забвения». Глаза заслезились, но я не плакал. Казимат бросил на меня тяжелый взгляд и сказал: «А это ты брось, все равно не получится. Это единственный путь отсюда. Когда произойдет, ты поймешь».
От таких бредовых загадок голова идет кругом. Казимат потупил взгляд и продолжал: «Здесь нет ничего, кроме жутко изнуряющего голода. Но как бы ты не утолял его, что бы ты в пищевод не запихивал, все это пройдет мимо желудка и исчезнет. А голод будет нарастать. Голодать будешь не ты, а твоя душа. И здесь ей пищи не найти. Так же, как и выхода. Забудь про все попытки выбраться, лишь понапрасну истерзаешь себя, и голод увеличится. Держись подальше от тех тварей, что закутаны в грязные лоскуты. Они обезумели от попыток утолить голод. В порывах мучений они сговаривались и пытались съесть себе подобных, но смерти здесь нет, поэтому жертва остается жить, но муки усиливаются. Кто утоляет голод плотью, иссыхает и разрыхляется. А кого обглодали, остаются обездвижены в иглах беспомощности. Все продолжают созерцать неутолимый голод мирских ошибок».
От рассказов загадочного проводника страх немного утихал или, скорее, перерождался в обреченность. Как я оставлю надежды на избавление от этих мук и поддамся смирению в агонии неутолимого голода? Начало мутить. Еще этот невыносимый запах серы, который временами менялся в тошнотворный душок аммиака. Но при этом во рту натекла обильная слюна, что приходилось сплевывать. Голод, он потихоньку появляется. Все хотелось расплакаться, как младенец, но слезы никак не шли из глаз. Здесь и вправду это невозможно.
Лишь бы отвлечься от мыслей. Я спросил: «А ты здесь почему?» Казимат приподнялся и стал задумчиво наблюдать за одной из блекло мерцающих звезд. Он медленно выдохнул и ответил: «Никто не знает, по чьей воле он здесь оказался. И какой именно проступок стал источником заточения в муки, где год скитаний равняется часу мирского времени. В несбыточных желаниях блуждает таинственное знание, отчего ты здесь, которое прокладывает путь к спасению».
Мозаика не составлялось – бросил размышления. Я поднялся из угла и уставился на руки. Они мертвецки синего цвета. Холод, который охватил сначала, то ли исчез, то ли я привык. Но руки выглядели, как застуженные. Я попытался пошевелить пальцами, но суставы не слушались. Кисть не сжималась в кулак. Надо одеться, иначе обморожу все остальное. Обойдя один из домов, где вокруг не было худощавых тварей, я нашел расщелину в закалочной двери. Забрался внутрь.
В темноте, где тоненькие лучи света пробивались сквозь забитые досками окна, я разглядел что-то вроде грязной занавески, валяющейся на полу. Сначала я попытался отряхнуть её от грязи, но поняв, насколько это бессмысленно, накинул её так, обмотался с ног до головы. Ту часть, которая волочилась бы по земле, я оторвал и намотал на застывшие руки. Теперь я походил на тех небрежных существ в грязных одеяниях. Похоже, здесь это единственное спасение от мерзлоты. Снаружи я прислонился к стене дома. Мысли хаотично и беспрерывно блуждали в голове, пока слюни во рту не начали выливаться, точно переполненный стакан. Я все сильней чувствовал голод.
Отчего же я здесь оказался? Кто и за какие грехи отправил меня страдать? В голове вертится имя. Фригида. Теперь я не переношу ее больше, чем когда-либо. Но не злюсь. Я настолько вымотан, что не хватает сил злиться.
Устремив взгляд в чарующее и блеклое сверкание звезд, я все глубже уходил в пучину угнетенных рассуждений. В паутине мыслей я строил догадки, за что Фригида отправила меня отбывать неведомый срок в самую худшею из худших тюрем. Глаза наполнялись темнотой, и стоило перевести взгляд в другое место, я все продолжал видеть бледное свечение точек. Это свечение я созерцал вместе с голодом, который поминутно усиливался.
Год второй
Кто это? За столько времени я впервые вижу это. Эти очертания напоминают какое-то животное с того места, где я раньше жил. Места, где мой дом. Это маленькое безобидное существо на четырех высоких, но хрупких ножках с копытцами. На них располагалось массивное тело с толстой шеей, на которой аккуратная головка с проросшими рожками.
Это олененок. Никогда его здесь не видел. Он заблудился. Как и все мы. Скоро он почувствует мой голод. Голод, который не оставлял все это время. Голод, который с каждым вдохом и выдохом, с каждым морганием глаз становился сильнее. Чувство, будто сам себя медленно перевариваю. Как тщательно разжевываюсь в обильной слюне. Проглатываюсь и в секунду опускаюсь по пищеводу в желудок. Там стенки, промазанные кислотным соком, сминают меня, обжигают кожу и разъедают плоть. Несколько часов я варюсь в смеси желудочного сока и собственной крови. Потом спускаюсь в тонкий кишечник, напоминающий длинный туннель с отсеками для остановок. В каждом из отсеков меня сдавливает массивная мышца, перемалывая оставшуюся массу. В каждом отсеке впрыскивается яд со стенок, разъедающий меня. Долгий путь я совершил по туннелю разложения и попал в дамбу толстой кишки, где в конце виднелся проблеск из заднего прохода. Каждое движение в сторону свободы сопровождалось высасыванием сил. С каждым миллиметром проделанного пути, я иссыхаю до изнеможения, точно усопшая мумия. Чем ближе к концу, тем сильнее мышечные спазмы сжимают и выталкивают наружу. Я словно нагнетаюсь, чтобы вылететь, как пробка из бутылки игристого.
БАМ! Словно выстрел прозвучал в ушах, и я резким движением челюстей впиваюсь зубами в бок олененку. Откусываю волосатый покров кожи и, не жуя, проглатываю. Брызнула кровь из надкусанного бедра олененка. Я зажмурился и машинально вонзил зубы в кроваво-красную рану. Горячая кровь полилась в рот, и я, глотая ее, пытался отодрать кусок побольше. Сократил скулы – откусил и почувствовал пресный вкус мяса. Слух пронзил оглушительный вопль олененка. С хрипом он вдыхал и с вибрацией гортани издавал мучительный крик. Третьим укусом я добрался до хряща и попытался его разгрызть. Руки соскальзывали с туши из-за скользкой крови. Олененок резко повернулся и лягнул меня в грудину, в ней хрустнуло.
Я отлетел в сторону и на секунду ощутил блаженное удовлетворение голода. Замер. Ничего, кроме пустоты и странной сытости, я не чувствовал. Олененок повернулся боком. Из рванья моих укусов выглядывала часть тазобедренной кости. Но олененок спокоен. В его черных глазах проглядывалось отрешение. Его взгляд был пуст. А-А-А-А-А-ГХ! Боль! Ужасная боль, которую я здесь никогда не чувствовал, пронзила в животе. Она будто клинком вонзилась и прокрутилась, наматывая на себя кишки. Меня стошнило. Все, что я проглотил, вышло наружу. Затихший на секунду голод вернулся с такой скоростью и с такой силой, что раньше он показался бы легким недомоганием.
От припадка я чуть снова не набросился на олененка, но вовремя подставил свою руку и прокусил. Я не дал себе проглотить и капли крови. Я доковылял до угла и повалился, прошлифовав спиной о стену. На ней остался жирный мазок темно-алой крови. Хватило сил лишь поднять голову и лицезреть сумрачное свечение на высоте проклятого купола. Больше не могу. Этот голод сводит с ума. Тело меня не слушает. Я обессилил.
Без содействия, против воли и желаний, мои руки потянулись вверх за спину к стене дома. Они вцепились в обивку здания и стали скрести, пытаясь уцепиться. Чувствую только, как ногти забиваются смесью похожей на известь. Пробравшись сквозь облицовку, руки уцепились и потянули вверх, поднимая мое тулово. Расчищая себе зацепки, руки волочили меня все выше. Ничего не интересовало, я впал в полное безразличие к себе и ко всему. Смерти здесь нет. И я потихоньку смирился, что мои мучения не кончатся.
Минули первый этаж. Руки с жадностью подтягивали меня все выше, видимо нацелились добраться до конца. Одна рука ухватилась за край крыши и соскользнула. Вторая рука не удержала тело, и я полетел вниз. Свалился и хлопнулся плашмя всей массой об бетонное покрытие земли. Не в силах подняться я с титаническим усилием вывернул руки к лицу. Ногти разодраны до крови, часть пальцев вывернуто в неестественную для них сторону. Дальше запястья ничего не ощущал. Не было никакой боли ни от проделок рук, ни от падения. Никакой боли. Лишь глубинный и пронизывающий голод.
Со стороны послышался стук копыт. Стук нарастал, становился все ближе. Может произойти все что угодно. Скорее всего, меня ждет расправа, пока я обездвижен. Слегка влажный отдающий теплом язык олененка начал облизывать мне лицо, стараясь прилизать кровоточащие ссадины. Пока олененок это делал, я наполнялся живой силой. Это вернуло ощущение тела и воли над ним. Я приподнялся и уселся на колени. Черные глаза олененка наполнены дружелюбием. Хм, я недоумевал. Может, все-таки Бог не забыл обо мне?
В животе что-то наполнилось. Там заструилась капелька золотистого зелья, и я назвал бы ее благодарность. Я с нежностью посмотрел на олененка. Глаза невольно скользнули по оголенному от укусов бедру, где выступала кость в запекшийся крови. Нутро омрачилось глотком черной горчичной отравы, затмив золотистое свечение. Самое подходящее название для этого – стыд. Желудок вновь наполнился голодом.
Я послушался Казимата и оставил попытки найти выход отсюда. Уверен, что находились те, кто пытался выбраться из западни. Но этим лишь усугубили заточение. В прежней жизни говорили, что если чем-нибудь заниматься, то время быстро пролетит. Здесь иначе. Чем больше двигаешься, тем медленнее протекает время. Лишь когда сосредотачиваешься на успокоении, поставив его превыше мучений, тело легче переносит голод, а душа не терзается жаждой избавления от горечи. Я собрался с силами, поднял обезображенную руку и погладил шею олененка. Глубоко вдохнув уже привычный запах серы, я обреченно взглянул ввысь и погрузился в тайну нашего проклятья.
