Джонатан Свифт
Путешествия Гулливера
Глава 7
В течение двух месяцев против меня плелась тайная дворцовая интрига. В прошлом мне никогда не доводилось бывать в королевских покоях. Как и любой другой человек, я интересовался судьбами и характерами великих монархов, но никак не ожидал, что в этой маленькой стране царят такие нравы.
Я собирался отправиться на соседний остров по приглашению императора Блефуску. Внезапно поздним вечером слуга сообщил, что меня просят выйти на площадь. У моего жилища остановились закрытые носилки; внутри находился некий знатный придворный, которому я как-то оказал небольшую услугу. Он просил о короткой встрече с глазу на глаз. Отослав носильщиков и велев слуге держать язык за зубами, я поднял носилки и, положив их в карман камзола, возвратился в помещение и плотно прикрыл дверь.
Устроив по обыкновению гостя на столе, я уселся напротив. Вельможа откинул занавеску и обменялся со мной приветствиями. Лицо гостя показалось мне озабоченным, и я прямо поинтересовался о причине, заставившей его прибыть ко мне в столь поздний час. «Запаситесь терпением, – отвечал он, – и внимательно меня выслушайте. Речь идет о вашей чести и жизни…»
Когда посетитель покинул меня, я постарался со всеми подробностями записать содержание нашей беседы.
«Вы должны знать, – начал мой тайный сторонник, – что в последнее время проводились секретные совещания его величества и государственного совета, где обсуждался вопрос о вашей дальнейшей судьбе. Два дня назад король принял окончательное решение. Вам известно, что адмирал Скайреш Болголам буквально со дня вашего появления на побережье Лилипутии стал вашим злейшим недоброжелателем. Причины этого мне не ясны, однако ненависть Болголама только возросла после вашей победы над императорским флотом Блефуску. Адмирал нашел поддержку в лице государственного казначея, верховного судьи и некоторых военачальников – одним словом, тех приближенных, которым король особенно доверяет. Была составлена докладная записка его величеству, и вопрос передали на обсуждение государственного совета. Вы оказали мне однажды важную услугу, и сейчас я считаю своим долгом предоставить вам копию обвинительного акта, направленного против вас. Ознакомьтесь с его содержанием не теряя ни минуты».
Я вынул очки, взял протянутые мне бумаги и внимательно прочитал следующее:
Обвинительный актпротив Куинбуса Флестрина, или Человека Горы
Пункт первый
Не преуменьшая заслуг Куинбуса Флестрина, мы, тем не менее, обвиняем его в государственной измене. Вышеупомянутый Флестрин, получив от Его Королевского Величества повеление захватить все до единого корабли неприятеля с целью окончательной победы над империей Блефуску, вероломно отказался его выполнять. Тем самым он разрушил планы обращения враждебной нам империи в провинцию Лилипутии, а также воспрепятствовал уничтожению ереси укрывающихся на острове тупоконечников. Куинбус Флестрин заявил, что не намерен применять насилие для того, чтобы уничтожить свободу невинного народа.
Пункт второй
По прибытии послов императора Блефуску Куинбус Флестрин вероломно содействовал, поощрял, ободрял, увеселял и, наконец, принимал у себя упомянутое посольство. Такие действия совершались им сознательно, несмотря на то что эти люди были слугами правителя страны, который еще недавно вел войну с королевством Лилипутией и до сих пор враждебно настроен против Его Величества.
Пункт третий
Куинбус Флестрин, попирая долг верноподданного, собирается совершить путешествие в империю Блефуску, на которое получил лишь устное разрешение Его Королевского Величества. Полагаем, что Человек Гора, пользуясь милостью короля и ссылаясь на Его Высочайшее соизволение, намерен причинить вред народу Лилипутии, государству и лично королю, бессовестно нарушив условия, на которых ему дарована свобода. Не сомневаемся, что он разделяет взгляды бывшего врага Его Величества, коварного и лицемерного императора Блефуску…»
Далее в этом обвинительном акте, который я привожу лишь частично, мне припомнили все: обжорство, скверный характер, угрозу для населения Лилипутии и даже природные потребности. Я прочел этот примечательный документ, отложил его в сторону и вздохнул.
«Надо признаться, – проговорил мой гость, – что его величество во время дебатов по поводу этого обвинительного акта проявил большую снисходительность, часто ссылался на ваши заслуги и старался смягчить ваши преступления. Государственный казначей и адмирал настаивали на том, чтобы предать вас смерти. Предлагалось ночью поджечь ваше жилище или дать вам вместе с пищей яд. Большинство возражало против такого варварства, и король согласился сохранить вам жизнь. На это решение повлиял Рельдресель, который никогда не скрывал своего дружеского отношения к вам. Он заявил, что хоть ваши преступления и велики, но не настолько, чтобы не проявить к вам милосердия – величайшую добродетель властителей. «Не стану скрывать, – продолжал он, – что я дружил с Человеком Горой, однако прошу уважаемое собрание выслушать мое предложение. Учитывая немалые заслуги Куинбуса Флестрина, будет справедливым сохранить ему жизнь, но, в назидание, следует выколоть ему оба глаза. Таким образом правосудие свершится, а физическая сила Человека Горы, которая еще пригодится нашему королевству, будет сохранена. Слепота сделает его беспомощнее и покорнее».
Это предложение было с негодованием встречено почти всеми членами совета. Адмирал Болголам в бешенстве вскочил с места и закричал, что его удивляет, как господин государственный секретарь может заступаться за изменника, который в глубине души является несомненным тупоконечником. «Коварство зарождается в душе прежде всякого действия, – рычал он, – и Человека Гору необходимо казнить!» Государственный казначей был того же мнения. Он еще раз указал на чудовищные финансовые издержки в связи с вашим содержанием. Кроме того, – добавил казначей, – предложение государственного секретаря ослепить преступника грозит еще бóльшими тратами, ибо, как свидетельствует опыт, слепые утки и гуси едят гораздо больше, чем прочие птицы, и быстро жиреют.
Однако король решительно воспротивился смертной казни, заметив, что если государственный совет считает лишение зрения наказанием недостаточным, то всегда будет время вынести другой, еще более суровый приговор. Тут Рельдресель снова взял слово. Речь его касалась расходов на ваше содержание и пропитание. «Уж если дело обстоит таким образом, – обратился он к казначею, – то, постепенно уменьшая количество пищи, можно свести его к такому минимуму, что Человек Гора начнет худеть, чахнуть, потеряет аппетит и угаснет…» В общем, ваш приятель предложил уморить вас голодом. Этот план решили оставить как запасной, а к исполнению был принят вариант с вашим ослеплением. Постановление совета было подписано всеми членами за исключением упрямого адмирала.
Итак, дня через три к вам явится ваш друг Рельдресель и объявит, что едва-едва спас вас от позорной казни. Затем зачитает обвинительный акт и растолкует, насколько милостив король Лилипутии и какую снисходительность проявили члены государственного совета – ведь вас всего-навсего лишат зрения. Его величество убежден, что вы безропотно подчинитесь приговору. Двадцать лучших хирургов будут наблюдать за ходом операции. Вы просто ляжете на землю, широко раскроете глаза, и самые опытные стрелки сделают вас незрячим за какую-нибудь минуту. Боли не будет…
Вот и все, что я хотел сказать, господин Куинбус Флестрин. Копию обвинительного акта уничтожьте, а дальше поступайте как знаете. Мне пора, иначе не миновать неприятностей. Вынесите меня за пределы вашего дома и – прощайте!»
Оставшись в одиночестве, я задумался. Я не знал – плакать мне или смеяться над нелепыми фантазиями и глупостью лилипутов, и корил себя за то, что вверил свою судьбу столь немилосердному правителю.
Обвинения против меня не были полностью беспочвенными, но факты, все до единого, толковались неверно. Я мог бы попробовать защитить себя в суде, но мне ли не знать, что все политические процессы завершаются так, как угодно судьям. Конечно, мне ничего не стоило превратить столицу Лилипутии в развалины, однако я отказался от этой соблазнительной мысли. Ведь я принес присягу, носил высокий титул нардака, был любим народом этой страны. Недоброжелательство короля, вызванное интригами министров, не освобождало меня ни от обязательств, ни от собственных принципов.
В конце концов я принял решение, которое можно объяснить лишь моей молодостью и горячностью. Я не думал о последствиях и не знал, чем закончится мое бегство. Мне разрешили посетить остров Блефуску – и этим следовало воспользоваться. Поэтому, не дожидаясь официального визита государственного секретаря, я отправил Рельдреселю письмо, в котором уведомлял своего бывшего приятеля о том, что, по любезному разрешению его величества, ненадолго отправляюсь ко двору императора Блефуску.
На следующее утро я уже был в гавани, где стоял королевский флот. Мне повезло – на самом большом военном корабле не оказалось команды, так как он был недавно спущен на воду и еще не достроен. Я поднял якорь, привязал к носу судна веревку, затем разделся и бросил на палубу одежду и одеяло, которое захватил с собой. Вброд, а кое-где и вплавь я добрался до ближайшего порта на острове Блефуску, ведя корабль за собой.
Блефускуанцы уже поджидали меня и встретили восторженными криками.
Мне дали проводников и показали путь в столицу империи, которая также носила название Блефуску. Проводников я всю дорогу нес на руках, дивясь их детской доверчивости. Подойдя на двести ярдов к городским воротам, я спустил смельчаков на землю, знаками попросил сообщить о моем прибытии, а сам присел передохнуть.
Спустя час мне доложили на лилипутском языке, что император в сопровождении семейства и придворных выехал из дворца для торжественной встречи. Я вскочил на ноги и прошел еще сто ярдов. Император и его свита спешились, императрица и придворные дамы выбрались из карет – на лицах блефускуанцев не было и следа страха или беспокойства.
Я опустился на землю, чтобы поцеловать руку императора и императрицы, а затем объявил его величеству, что прибыл сюда с позволения короля Лилипутии, чтобы приветствовать правителя Блефуску. Я ни словом не обмолвился о постигшей меня немилости – ведь пока никто не уведомлял меня о решении государственного совета. С другой стороны, я рассчитывал, что король Лилипутии, узнав, что я временно нахожусь за пределами его державы, не захочет предавать огласке мою опалу. Однако вскоре выяснилось, что я ошибался.
Нет смысла подробно описывать прием, который мне оказали при дворе императора. Скажем так: он соответствовал щедрости, доброте и величию этого монарха. Не стану также говорить о трудностях и неудобствах, которые мне довелось испытать из-за отсутствия подходящих для такого громадного гостя, как я, помещений и постели. Когда праздник, устроенный в мою честь, закончился, я вышел за городские ворота, отыскал удобное местечко на лугу и сладко уснул, закутавшись в свое одеяло.
Глава 8
Прошло три дня, и однажды я отправился прогуляться по северо-восточному берегу острова. Я брел по отмели, когда на расстоянии полумили неожиданно заметил в море предмет, похожий на опрокинутую лодку. Сняв башмаки и чулки и преодолев вброд около двухсот ярдов, я увидел, что прилив несет ее в мою сторону. Мне показалось, что это настоящая большая шлюпка – очевидно, сорванная бурей с какого-нибудь корабля.
Однако добраться до нее я не смог и поэтому, не теряя ни секунды, вернулся в столицу. Там я попросил его императорское величество предоставить мне на время двадцать самых больших кораблей из тех, что остались после захвата в плен его флота, три тысячи матросов и как можно больше канатов, которые я для прочности скрутил втрое. Эскадра направилась по морю, а я кратчайшим путем снова поспешил на берег.
Прилив за это время принес мою находку еще ближе к отмели.
Я разделся и вброд направился к лодке, к которой уже приближались корабли блефускуанцев. Однако в ста ярдах от нее дно ушло у меня из-под ног, и пришлось поплыть. Матросы бросили мне канат, конец которого я привязал к кольцу в носовой части шлюпки, чтобы отбуксировать ее к берегу. Увы, из этого ничего не вышло – шлюпка оказалась слишком тяжелой, а я не доставал до дна. Поэтому я подплыл к корме и начал подталкивать лодку к берегу. Прилив мне помогал, и, порядочно устав, я все же достиг такого места, где мог встать на ноги и передохнуть. Вода здесь доходила мне до подбородка. Спустя короткое время я снова принялся толкать шлюпку, радуясь, что самое трудное осталось позади.
Когда вода достигла моей груди, я взял остальные канаты и привязал их к кораблям. Ветер был попутный – и вскоре мы общими усилиями приблизились на сорок ярдов к берегу. Там я остановился – вот-вот должен был начаться отлив. Когда вода спала, моя лодка оказалась на песке. Чтобы перевернуть ее, мне понадобилась помощь двух тысяч матросов, вооруженных веревками и рычагами, и когда наши усилия увенчались успехом, я с радостью обнаружил, что повреждения совсем незначительны.
Для начала нужно было смастерить весла, и эта работа заняла больше недели. Только после этого я привел шлюпку в императорский порт Блефуску. Там собралась несметная толпа, чтобы взглянуть на невиданное гигантское судно. Император также присутствовал, и я сказал ему, что эту лодку послала мне сама судьба, давая возможность вернуться на родину. Я просил его величество предоставить мне все необходимые материалы для оснастки судна и разрешить покинуть остров. Он начал было меня отговаривать, предлагая навсегда остаться на Блефуску, однако, видя мое отчаяние, уступил и дал согласие.
Я, между тем, удивлялся – почему это лилипуты словно позабыли обо мне? За все время ко двору императора не поступило ни единого запроса по поводу моего пребывания в островной империи. Лишь позднее мне удалось узнать, как обстояли дела в мое отсутствие. Король Лилипутии, разумеется, даже не подозревал, что мне известно о решении государственного совета. Он был уверен, что я, погостив на острове, вернусь домой. Однако мое молчание и долгое отсутствие в конце концов стали его тревожить. Вняв совету адмирала Болголама и прочих недоброжелателей, король Лилипутии послал ко двору императора Блефуску государственного секретаря, имевшего при себе копию обвинительного акта и предписание растолковать суть этого документа и его высочайшую важность. Кроме того, Рельдресель должен был заявить о том, что я скрылся от правосудия, и если в течение ближайших двух часов не вернусь в Лилипутию, то буду лишен титула нардака и объявлен государственным изменником. Императору Блефуску предлагалось связать меня по рукам и ногам и отправить на континент, чтобы я понес заслуженное наказание.
После недолгого размышления правитель острова передал королю Лилипутии любезный ответ. В его письме говорилось, что при всем братском уважении к его королевскому величеству в настоящий момент не представляется возможным доставить гостя острова Блефуску в Лилипутию, и уж тем более в связанном виде. Не следует также забывать, что Куинбус Флестрин, он же Человек Гора, оказал империи важные услуги во время переговоров о мире между двумя странами. Впрочем, добавлял император, вскоре оба монарха смогут вздохнуть спокойно, так как Человек Гора обнаружил в море огромных размеров корабль, на котором и намерен покинуть остров. Уже отдан приказ всячески содействовать ему в оснастке корабля; не пройдет и трех недель, как обе великие державы окончательно избавятся от этого невыносимого бремени.
Депеша отправилась в Лилипутию с Рельдреселем, а император Блефуску предложил мне свое покровительство, если я захочу навсегда остаться у него на службе. При всем своем уважении к нему я ответил отказом. Я больше не доверял словам правителей, какими бы искренними они ни казались. Вежливо поблагодарив императора, я сказал, что уж лучше отдаться на волю случая, ветров и морских волн, чем стать яблоком раздора между монархами столь могущественных стран. Думаю, он остался доволен моим решением и с нетерпением ожидал, когда я покину остров.
Мне оказывали всяческую помощь в починке шлюпки и подготовке к отплытию. Пятьсот умелых блефускуанцев под моим руководством смастерили два паруса, простегав сложенное в тринадцать слоев прочное полотно. Изготовлением снастей я занялся сам. Скручивая по десять, двадцать, а то и по тридцать крепких веревок, я получил достаточно надежные тросы. Большой камень, найденный на берегу, должен был послужить мне якорем. Чтобы законопатить мое суденышко, понадобился жир трехсот коров. Немало пришлось потрудиться и над изготовлением мачт – лишь с невероятными усилиями мне удалось срезать своим затупившимся ножом несколько высоких деревьев.
Через месяц все было готово и я отправился в столицу попрощаться с правителем Блефуску. Император со всем своим семейством и многочисленной свитой вышел из дворца. Я распластался на земле, чтобы поцеловать руку императрицы, не скрывавшей слез. Ее венценосный супруг подарил мне пятьдесят кошельков, – в каждом из них было по двести спругов, а на память – свой портрет во весь рост, который для большей сохранности я тотчас спрятал во внутренний карман камзола. Все остальные церемонии, сопровождавшие мое отплытие, перечислять не буду.
Добавлю лишь, что в шлюпку я погрузил сто воловьих и триста бараньих туш, соответствующее количество хлеба и напитков, а также съестные припасы, которые успели приготовить четыреста поваров. Кроме того, я вез с собой шесть живых коров, двух быков и столько же овечек с баранами, чтобы на родине заняться их разведением. Кормом для скота во время плавания должны были служить большая вязанка сена и мешок зерна. Я хотел было прихватить с собой и дюжину блефускуанцев, однако император дал понять, что это было бы крайне нежелательно, и даже взял с меня слово не поддаваться на уговоры тех из его подданных, которые мечтали пуститься со мной в дальнее путешествие.
Я поднял паруса ясным и теплым утром двадцать четвертого сентября тысяча семьсот первого года.
Пройдя при юго-восточном ветре около четырех миль на север, в восемь вечера я заметил небольшой островок, повернул к нему и бросил якорь с подветренной стороны. Островок оказался необитаемым. Подкрепившись, я прилег отдохнуть и, отлично выспавшись, открыл глаза часа за два до восхода солнца. Позавтракав, я поднял якорь и с помощью карманного компаса при попутном ветре лег на тот же курс, что и накануне. В мои планы входило добраться до одного из островов, лежащих, по моим расчетам, к северо-востоку от Вандименовой Земли.
В течение долгого времени я плыл без особых происшествий, однако около трех часов пополудни следующего дня, находясь примерно в двадцати пяти милях от Блефуску, неожиданно заметил корабль. Я стал кричать и махать руками, а когда понял, что это бесполезно, попытался догнать неизвестное судно. Мне повезло: ветер стал слабее, я поднял все паруса, и через полчаса меня заметили, – на корабле подняли флаг, а затем грянул пушечный выстрел.
Трудно описать чувство, охватившее меня, когда неожиданно появилась надежда вновь увидеть родину и дорогих мне людей. В шестом часу вечера я добрался до корабля, и мое сердце сильно забилось, едва я разглядел британский флаг. Рассовав свое крохотное стадо по карманам, я поднялся на палубу.
Это было английское торговое судно. Оно возвращалось из Японии; его капитан, мистер Джон Бидл из Дептфорда, оказался в высшей степени любезным человеком и превосходным моряком. Экипаж состоял из пятидесяти человек, и между ними я обнаружил своего старого знакомого Питера Уильямса, который сообщил капитану самые подробные сведения обо мне. Джон Бидл пригласил меня к себе в каюту и попросил рассказать ему, что со мной произошло и почему я оказался один в шлюпке в открытом море.
Когда я коротко поведал свою историю капитану, то поначалу он решил, что я заговариваюсь и что несчастья повредили мой рассудок. Но извлеченные из моих карманов коровы и овцы убедили его в обратном. Капитан изумился и в нетерпении потребовал еще раз повторить мою историю, но уже после ужина. И хоть я смертельно устал, однако вновь изложил мистеру Бидлу все мои приключения и даже показал золото, полученное от императора Блефуску, его портрет и прочие диковинки. В благодарность я отдал капитану два кошелька с двумястами спругов в каждом и обещал по прибытии в Англию подарить лилипутскую корову и овцу.
Наше путешествие закончилось благополучно; судно прибыло в Даунс тринадцатого апреля тысяча семьсот второго года. Во время плаванья случилась только одна досадная неожиданность: корабельные крысы утащили одну овечку, а спустя время я обнаружил ее обглоданные кости в щели палубы. Весь остальной скот был благополучно доставлен на берег, и в Гринвиче я пустил мое стадо на покрытую короткой травой лужайку для игры в крикет. В продолжение моего пребывания в Англии я собрал немалую сумму, показывая свое экзотическое стадо знатным и богатым господам, однако перед началом нового путешествия пришлось продать его за шестьсот фунтов. Когда я вновь возвратился домой, то узнал, что скот отлично расплодился, особенно овцы. Надеюсь, это принесет пользу нашей суконной промышленности, потому что у лилипутских овечек удивительно тонкая и мягкая шерсть.
Несмотря на пережитые опасности и приключения, я провел с женой и детьми не более трех месяцев. После этого сидеть дома и вести мирную жизнь мне стало невмоготу – стремление увидеть чужие страны лишало меня покоя. Я нанял для моей семьи отличный удобный дом в Редрифе и оставил жене пятьсот фунтов на расходы. Все остальное я прихватил с собой в надежде торговлей увеличить свое состояние. По завещанию покойного дядюшки мне принадлежало поместье недалеко от Уоппинга, приносившее до тридцати фунтов годового дохода, столько же я получал от аренды таверны «Черный бык» на Феттер-лейн, и не боялся, что моя семья окажется в нищете. Мой сын Джонни посещал школу, дочь Бетти училась швейному мастерству.
Итак, я нежно простился с женой и детьми и сел на торговый корабль «Эдвенчер» водоизмещением в триста тонн. Его путь лежал в Сурат, а капитаном судна был Джон Николс из Ливерпуля.
Отчет об этом странствии и составляет вторую часть моих записок.
