Джонатан Свифт
Путешествия Гулливера

Глава 11

Думаю, что рассказ о таких необычных существах, как струльдбруги, никому не покажется скучным или чересчур нравоучительным. По крайней мере, в книгах о путешествиях я не встречал ничего подобного. Если же я ошибаюсь, то пусть мне послужит оправданием то, что путешественники, описывая одну и ту же страну, часто невольно обращаются к одним и тем же достопримечательностям.

Его величество всячески склонял меня занять при его дворе какую-нибудь солидную должность, но, видя мое непреклонное стремление вернуться на родину, в конце концов согласился отпустить меня и даже соизволил собственноручно написать рекомендательное письмо японскому императору. Он подарил мне четыреста сорок четыре золотые монеты – здесь любят четные числа, а цифру четыре считают счастливой, – а также красный алмаз, который я продал в Англии за тысячу сто фунтов.

Шестого мая 1709 года я торжественно расстался с его величеством и со всеми моими друзьями. Король был настолько любезен, что отдал повеление отряду дворцовой гвардии сопровождать меня до Глангвенстальда, королевского порта, расположенного на юго-западной стороне острова.

Шесть дней спустя я нашел там корабль, готовый отправиться в Японию. На исходе пятнадцатого дня плаванья мы бросили якорь в небольшом порту Ксамоши, расположенном в юго-восточной части Японии. Город этот построен на далеко выступающем в море мысе. За мысом узкий проход ведет в залив, на противоположном берегу которого находится столица империи Иедо.

Высадившись на берег, я первым делом предъявил таможенным чиновникам письмо к его императорскому величеству, написанное королем Лаггнегга. В таможне сразу же узнали королевскую печать – она была величиной с ладонь и изображала самого короля, помогающего хромому нищему подняться с земли. Городские власти, прослышав об этом письме, приняли меня как посла дружественной державы. Они снабдили меня экипажем, лошадьми, дюжиной слуг и взяли на себя все расходы по моей поездке в столицу.

По прибытии я немедленно получил аудиенцию и вручил письмо. Оно было вскрыто с особыми японскими церемониями и прочитано императору через переводчика. Ознакомившись с содержанием, император повелел объявить мне, что из уважения к его царственному брату, королю Лаггнегга, любая моя просьба будет немедленно исполнена. Дворцовый переводчик, в чьи обязанности входили переговоры с голландскими мореплавателями и купцами, сразу же догадался по моей внешности, что я европеец, и передал мне слова его величества на голландском языке, которым владел в совершенстве. Я ответил ему так, как решил заранее, дескать, я голландский купец, потерпевший кораблекрушение в одной далекой стране. Оттуда морем и сушей я добрался до Лаггнегга, а потом прибыл на корабле в Японию, с которой мои соотечественники, как всем известно, ведут торговлю. Я надеюсь, что рано или поздно представится случай вернуться с каким-нибудь кораблем на родину, поэтому и прошу его величество позволить мне под охраной направиться в главный торговый порт Нагасаки.

Еще одна просьба, с которой я обратился к императору, несказанно удивила его: я покорнейше просил избавить меня от совершения обряда, который в Японии обязаны исполнить все европейцы. Он состоит в попирании ногами Распятия и восходит к тем временам, когда сюда проникли католические миссионеры, разгневавшие чем-то правителя империи.

Когда переводчик передал императору мои слова, его величество заметил с изумлением, что я первый из моих соотечественников, кто так щепетильно относится к этому обряду, и у него даже возникло сомнение – на самом ли деле я голландец. По крайней мере, из моих речей ясно только то, что я действительно христианин. Тем не менее, желая оказать любезность королю Лаггнегга, он готов выполнить мою странную прихоть.

С помощью переводчика я выразил глубокую благодарность за такую исключительную милость. Как раз в это время в Нагасаки направлялся отряд императорских воинов, и его начальнику было поручено охранять меня на протяжении всего пути.

Несмотря на то что переход был весьма утомительным, девятого июня 1709 года я прибыл в этот большой портовый город. Там я вскоре познакомился с голландскими моряками с торгового судна «Амбоина». Я долго прожил в Голландии, учился медицине в Лейдене и говорил по-голландски как уроженец Амстердама. Узнав, откуда я попал в Японию, матросы начали с любопытством расспрашивать меня о моих путешествиях. Я сочинил короткую, но очень правдоподобную историю, утаив самое главное. Особенно выручило меня то, что в нескольких голландских городах у меня были знакомые, а фамилию родителей я попросту выдумал, сказав, что они были поселянами из провинции Гельдерланд.

За то, чтобы отправиться на «Амбоине» в Голландию, я предложил капитану Теодору Вангрульту взять с меня какую ему будет угодно сумму. Но он, узнав, что я немало лет прослужил корабельным хирургом и могу исполнять обязанности врача, назначил мне половину обычной платы.

Во время плавания не случилось ничего заслуживающего упоминания. До мыса Доброй Надежды ветер был попутный. Мы сделали остановку всего на несколько дней, чтобы запастись пресной водой. В пути мы потеряли четырех человек из экипажа – трое умерли от запущенных болезней, а один у берегов Гвинеи упал с бизань-мачты в воду, кишащую акулами.

Десятого апреля 1710 года «Амбоина» благополучно прибыла в Амстердам. Оттуда я вскоре отправился в Англию на небольшом каботажном судне.

Шестнадцатого апреля мы бросили якорь в порту Даунс и я впервые за пять с половиной лет ступил на землю своей родины. Из Даунса я, не мешкая, направился в Редриф и прибыл туда в два часа пополудни, застав жену и детей в добром здравии.

Часть четвертая
В стране гуигнгнмов

Глава 1

Пусть меня справедливо осудят за мои бродяжнические наклонности, но должен сознаться – испытанные в прошлом опасности не погасили во мне страсти к приключениям. Я провел дома с женой и детьми около пяти месяцев и мог бы назвать такую жизнь счастливой, но в глубине души видел счастье совсем в ином.

Оставив дома бедную беременную жену, я принял выгодное предложение – взять под свое командование торговое судно «Эдвенчерер». Мореходное дело я знал достаточно хорошо, а хлопотная должность корабельного хирурга мне наскучила. Поэтому в качестве врача для экипажа я пригласил молодого доктора Роберта Пьюрефой. Мы отплыли из Портсмута седьмого сентября 1710 года. Ровно через неделю у острова Тенерифе нам повстречался корабль капитана Пококка из Бристоля, который направлялся в бухту Кампече в Мексике за сандаловым деревом и впоследствии погиб во время урагана.

На «Эдвенчерере» во время плавания от тропической лихорадки умерло несколько матросов, и я был вынужден искать на Барбадосе и других Антильских островах, куда заходил по договоренности с хозяевами моего судна, новых людей на их место. Однако вскоре мне пришлось пожалеть об этом. Бóльшая часть нанятых мною моряков имели темное прошлое и впоследствии оказались пиратами. На корабле теперь находилось пятьдесят человек команды, а целью нашего плаванья была торговля с индейцами, населяющими острова Южного океана, и исследование малоизученных земель в этих широтах.

Разбойники, которых я неосмотрительно нанял, ухитрились очень скоро склонить на свою сторону остальных матросов, и они решили схватить меня и завладеть судном. Однажды поутру ко мне в каюту ворвалась толпа негодяев, связала по рукам и ногам и пригрозила выбросить за борт, если я вздумаю сопротивляться. Мне пришлось покориться и признать себя пленником; тогда пираты развязали меня, приковали цепью к ножке кровати и поставили у дверей моей каюты часового.

Их целью было захватить испанские торговые суда, однако для этого пираты были слишком плохо вооружены и малочисленны. Тогда они приняли решение быстро распродать все товары, находившиеся на корабле, и отправиться на Мадагаскар, чтобы принять на борт большее число разбойников. В течение нескольких недель, пока шла торговля с индейцами, я был заперт в каюте, как крот в норе, но мне приносили пищу и питье и не причиняли вреда, лишь осыпали проклятиями и угрозами.

Девятого мая 1711 года в мою тюрьму спустился некий Джеймс Уэлч и объявил, что предводитель пиратов намерен высадить меня на берег. Разбойники позволили мне надеть лучшую одежду и прихватить с собой узелок белья; из оружия мне разрешено было взять только кортик. Они так торопились, что не осмотрели карманов моего сюртука, где находилось немало денег и кое-какие необходимые мелочи. Затем меня посадили в шлюпку и она направилась в сторону незнакомого берега, видневшегося примерно в миле от корабля. Высадив меня прямо на отмели, пираты повернули обратно. При этом они даже не сообщили, где мы, что это за суша и какая страна на ней находится. Вскоре они уже были далеко, а мне пришлось поспешить на берег, так как начинался прилив.

Я добрался до берега, нашел сухое местечко на холме и стал обдумывать свое положение. Запасов провизии меня лишили, я был безоружен, одинок и не знал, что может случиться в следующую минуту. Вокруг было пустынно. Единственное, что мне оставалось, – продвигаться вглубь этого материка или острова, пока я не встречу каких-нибудь дикарей. В карманах у меня было несколько связок пестрых бус, колец и браслетов, и я надеялся с их помощью приобрести расположение туземцев, если они не окажутся людоедами. Приняв такое решение, я со вздохом поднялся на ноги и побрел прочь от берега.

Передо мной расстилалась обширная равнина, разделенная на участки неправильной формы длинными полосами деревьев и кустарников. Я присмотрелся – деревья были дикорастущими, а между ними виднелись зеленеющие луга и поля, засеянные овсом. Я продвигался с осторожностью, опасаясь, чтобы кто-нибудь не набросился на меня неожиданно, и наконец вышел на дорогу, истоптанную множеством лошадиных и коровьих копыт. Попадались там и следы босых человеческих ног.

В поле резвились какие-то животные; некоторые из них восседали на сучьях ближайших деревьев. Вид у них был довольно странный, и на всякий случай я залег за кустом, чтобы понаблюдать за их поведением. Это было нетрудно – животные, вереща, как мартышки, сновали по всему полю. Я никогда еще не встречал столь отвратительных существ. Голова и грудь у них были сплошь покрыты густыми, у одних вьющимися, а у других гладкими волосами, а все остальное тело оставалось голым, обтянутым темно-коричневой грязной кожей. Вдоль спины и наружной стороны лап тянулись полосы жесткой щетины; хвоста не было. Я заметил также бороды наподобие козлиных. Шерсть у животных была самых различных оттенков – от черного до огненно-рыжего, а когти на всех четырех лапах острые, словно бритва. Самки показались мне меньше ростом, чем самцы, у них были более чистые лица, покрытые легким пушком. Двигались животные на четвереньках и на задних лапах необычайно проворно и с ловкостью взбирались на самые большие деревья.

Насмотревшись на них, я снова вернулся на дорогу, надеясь, что она приведет меня к жилищам туземцев. Но не успел я и шагу ступить, как столкнулся нос к носу с одним из этих обезьяноподобных существ – оно мчалось прямо на меня на задних лапах. Животное резко остановилось и изумленно уставилось на меня. Я замер, а когда оно – то ли из любопытства, то ли с угрозой – протянуло ко мне лапу, я от неожиданности выхватил кортик и рукоятью ударил его. Животное заверещало так пронзительно, что у меня заложило уши, и со скоростью вихря пустилось наутек. И тут же целое стадо его сородичей выскочило на дорогу и окружило меня, злобно рыча.

Положение мое было незавидным. Мне ничего не оставалось, как стремглав броситься к ближайшему дереву, однако несколько тварей меня опередили и взобрались на него, чтобы напасть сверху. Приготовившись дорого продать свою жизнь, я прижался спиной к стволу и начал размахивать кортиком, не позволяя этим тварям приблизиться ко мне.

Внезапно среди нападавших возникла непонятная паника; испуганно вереща, они поспешно разбежались. Выждав немного, я в недоумении решил было вернуться на дорогу, но неожиданно заметил в поле спокойно направляющегося ко мне коня. Я подумал, что, очевидно, именно он и был причиной бегства странных животных. Не знаю почему, но я остался стоять в ожидании, пока конь приблизится. Наконец он оказался совсем рядом и, вздрогнув, остановился как вкопанный. Некоторое время он удивленно меня рассматривал, затем дважды обошел вокруг и вновь уставился на мое лицо, задумчиво пожевывая губами. Я хотел было отправиться дальше, но конь преградил мне дорогу, продолжая кротко смотреть на меня и не выражая ни малейшего желания причинить мне вред. Так минут пять мы пристально разглядывали друг друга.

Наконец я набрался смелости и протянул руку, чтобы погладить шею животного. Однако конь отнесся к моей попытке как бы с презрением, вздернул морду и правым передним копытом отстранил мою руку. Затем заржал так выразительно, что у меня в голове мелькнула дикая мысль – а не хочет ли он мне что-то сказать на своем лошадином языке? При этом конь по-прежнему не давал мне и шагу ступить.

Дальнейшие события меня просто поразили.

Откуда-то появилась еще одна лошадь, и животные обменялись церемонными приветствиями. Выглядело это так. Каждый из коней поднял правое переднее копыто, затем они коснулись ими друг друга и вежливо заржали, причем не на одном дыхании, как это бывает у лошадей, а меняя тональность так, что звук их ржания показался мне почти членораздельной речью. Затем они отошли в сторону и стали неспешно прогуливаться, беседуя между собой, подобно двум чиновникам, обсуждающим важное государственное дело. При этом кони не переставали коситься на меня, словно опасаясь моего бегства. Я подумал, наблюдая за их поведением: если домашние животные здесь так разумны, то каковы же их владельцы? Должно быть, это самый мудрый народ на земле. Такие мысли вернули мне оптимизм, и я решил было идти своей дорогой, однако пройти мне удалось совсем немного.

Конь, которого я увидел первым, – серый в яблоках, так выразительно заржал мне вслед, что я невольно оглянулся. Он в упор смотрел на меня, покачивая головой. Я тотчас же повернул назад и приблизился к нему вплотную, искренне сам себе удивляясь и как бы ожидая его дальнейших указаний. Должен признаться, я немного волновался и уже начал побаиваться этого странного приключения. Обе лошади подошли ко мне и вновь принялись внимательно меня разглядывать. Мне пришлось снять шляпу и, придав ей прежнюю форму, снова надеть, так как серый конь внезапно стал ощупывать и мять ее правым копытом. Мой жест очень удивил обоих животных. Другой конь – гнедой масти – заинтересовался моим сюртуком. Он погладил копытом ткань моей одежды, а затем прикоснулся к руке. Я был без перчаток, и гнедой так сильно сжал мою кисть между копытом и бабкой, что я вскрикнул от боли. Конь тотчас же выпустил мою руку, обе лошади издали виноватое ржание и больше меня не трогали. Они начали внимательно рассматривать мои чулки и башмаки, долго ощупывали их и, похоже, были крайне изумлены. Следует признать: поведение животных было настолько разумным и необычным, что у меня возникла нелепая мысль: может, здешние жители кем-то заколдованы и превращены в лошадей? Или тут вообще нет людей и эти любопытные и рассудительные животные впервые встретили человека, а теперь, словно заправские философы, обсуждают необычайное природное явление?

Не находя ответа, я решился обратиться к лошадям со следующей речью:

«Уважаемые джентльмены! Если вы действительно заколдованы и в этой стране орудуют какие-то чародеи, вы должны понимать все языки на свете. Я бедный англичанин, волею судьбы заброшенный на этот берег. И я прошу разрешения оседлать одного из вас и верхом добраться до любого селения, где я мог бы найти приют. В благодарность за эту услугу я подарю вам что-нибудь из моих вещей…»

Тут я вынул из кармана сюртука браслет и перочинный ножик.

Пока я говорил, оба коня стояли молча и, казалось, с большим вниманием слушали. Но едва я закончил, как они стали как бы совещаться ржанием; при этом я ясно слышал отдельные осмысленные звуки, и мне стало ясно, что их лошадиный язык состоит из слов и предложений.

Я отчетливо услышал слово йеху, которое оба коня повторили несколько раз. Не понимая его значения, я все же, как только наступила пауза, дважды прокричал «йеху!», подражая лошадиному ржанию. Кони удивленно переглянулись, а серый конь еще раз повторил это слово, как бы поправляя мое произношение. Затем гнедой попытался научить меня гораздо более сложной вещи: произносить слово гуигнгнм. После тяжелейших усилий мне наконец-то удалось проржать его достаточно отчетливо, и кони удовлетворенно закивали своими благородными мордами.

Они немного потоптались, а затем разошлись, так же церемонно постучав передними копытами. Серый в яблоках сделал мне знак, приказав идти впереди него по дороге. Я со вздохом подчинился, полностью положившись на волю непредсказуемой судьбы. Когда я замедлял шаг или останавливался, конь начинал ржать: «Ггуун, ггуун!» Я догадался, что он торопит меня, и знаками объяснил, что устал. Он отлично меня понял, и мы продолжили путь с перерывами для небольшого отдыха.

Глава 2

Пройдя три мили, мы приблизились к длинному зданию под соломенной крышей. Стены постройки были сделаны из вбитых в землю толстых кольев, переплетенных прутьями в виде решетки. Я приободрился и начал шарить по карманам в поисках своих безделушек, надеясь, что хозяева этого скромного жилища окажут мне более радушный прием. Однако никто не вышел нам навстречу, и конь подтолкнул меня в спину, приглашая войти.

Я попал в просторное помещение с гладким глиняным полом; вдоль одной из стен во всю длину тянулись ясли с сеном. Внутри находились три жеребенка и две кобылицы; меня поразило то, что все они сидели – совсем как люди, пережевывая при этом сено. Но окончательно я утратил дар речи, когда увидел, что остальные лошади заняты обычными хозяйственными заботами. «Ну и дела, – вновь сказал я себе, – какой же, должно быть, мудрый народ населяет эту землю, если он сумел так выдрессировать домашних животных!» Серый конь повелительно заржал за моей спиной, как бы давая понять всем присутствующим, что обижать меня не следует. Прочие лошади тотчас покорно отозвались.

Из этого помещения двери вели в три смежные комнаты, расположенные одна за другой во всю длину здания. Мы с моим серым в яблоках приятелем прошли во вторую, и там конь сделал мне знак подождать, а сам отправился в третью. Я суетливо извлек свои подарки, думая преподнести их хозяевам дома: два ножа, три браслета с фальшивыми жемчугами, маленькое зеркальце и нитку бус. Послышалось лошадиное ржание, я насторожился, ожидая услышать человеческий голос, однако в ответ раздалось такое же ржание, но более нежное и тонкое. Я решил, что этот дом принадлежит какой-нибудь знатной особе – уж слишком много препятствий надо преодолеть, чтобы повидаться с хозяином, однако почему в качестве слуг здесь используют одних лишь лошадей – это было выше моего понимания. Мной овладел страх – мне стало казаться, что лишения и бедствия окончательно помутили мой рассудок. Сделав над собой усилие, я наконец огляделся. Комната, в которой меня оставили, была обставлена так же, как и первая, но с бóльшим изяществом. Сколько бы я ни тер глаза и ни щипал себя, чтобы избавиться от наваждения, передо мной было все то же – я стоял на чистом глиняном полу, а вдоль стены тянулись ясли с сеном. Не успел я взять себя в руки, как серый конь пригласил меня войти в третью комнату.

Внутри находилась очень симпатичная кобыла с двумя жеребятами. Все трое сидели на опрятных соломенных циновках. Когда я остановился, кобыла тут же встала и приблизилась ко мне. Однако я заметил выражение глубочайшего презрения в ее миндалевидных красивых глазах и услышал все то же «йеху!», обращенное к серому коню. Увы, очень скоро я узнал, что означает это слово! Затем конь, проржав несколько раз «ггуун!», потребовал, чтобы я покинул комнату. За нами последовал лошак, по моему предположению, прислуживавший в доме.

В том же порядке мы вышли на задний двор. Там, в некотором отдалении от главной постройки, стоял довольно-таки просторный сарай, куда меня и втолкнули. К моему ужасу, там уже находились те самые безобразные обитатели полей, которые повстречались мне по пути. Урча, они с жадностью пожирали коренья и разрывали когтями сырое мясо, судя по всему давно протухшее. Впоследствии я узнал, что это были трупы собак, ослов и коров.

Слуга по приказанию серого коня отвязал одно из животных, и мы снова вышли во двор. Нас поставили рядом. И пока лошади сравнивали меня с обитателем сарая, сердце мое бешено колотилось, – я понял, что отвратительное существо внешне отдаленно напоминает человека. Меня немного утешило только то, что физиономия моего соседа была широкоскулой, с приплюснутым носом и вывороченными губами. Такие лица встречаются у младенцев иных народов, которых дикарки-матери таскают за спиной. Передние лапы йеху, стоявшего рядом со мной, отличались от моих рук лишь длиной ногтей, цветом и толщиной кожи да тыльной стороной ладоней, покрытой щетиной. В остальном я был совершенный йеху, одетый в европейский костюм.

Слуга-лошак протянул мне какой-то корень. Я взял, понюхал угощение и вежливо вернул. Тогда он принес из сарая кусок ослятины, но от мяса исходил такой запах, что я с омерзением отвернулся. Слуга бросил мясо йеху, и животное с жадностью проглотило подачку. Затем пришел черед сена и овса, и я дал понять лошадям, что и они мне не по вкусу и не являются моей обычной пищей. Между прочим, у меня тут же мелькнула мысль, что если я не встречу здесь обычных людей, то вскоре умру от голода. Между тем йеху казался совершенно довольным жизнью.

Неожиданно серый конь обратился ко мне. Он поднес копыто к своей морде, знаками давая мне понять, что хочет знать: чем же я все-таки питаюсь? К счастью, где-то неподалеку замычала корова, я встрепенулся и показал, что совсем не прочь ее подоить. Удивительно, но меня поняли и снова повели в лошадиное жилище. Там служанка-кобыла подала мне большую глиняную чашку молока, и я с удовольствием ее осушил, сразу почувствовав себя бодрее. Лошади смотрели, как я пью, с некоторым испугом и в то же время с одобрением. После этого меня на некоторое время оставили в покое.

В полдень к постройке подкатила повозка, в которую были запряжены четыре дюжих йеху. В повозке сидел пожилой конь – сразу было заметно, что это знатная и влиятельная особа. Конь выбрался наружу и пошел к дому, прихрамывая на левую переднюю ногу; мой хозяин встречал его почтительно и любезно. Я был предоставлен самому себе и мог впервые наблюдать, как здешние лошади обедают.

Они устроились в самой большой комнате, где ясли стояли полукругом; гость и хозяева чинно сидели на соломе каждый на своем месте. На первое подавалось сено, вторым блюдом был овес, сваренный с молоком. Гостя потчевали этим блюдом в горячем виде, остальные ели его холодным. Над яслями помещался огромный решетчатый короб с сеном, разделенный на ячейки по числу присутствующих. Каждая лошадь брала свою порцию – сдержанно, пристойно и аккуратно. Сытые жеребята вели себя смирно, слуги были расторопны, а хозяева обходительны с важным гостем.

Меня наконец-то заметили и велели подойти к, так сказать, пиршественному столу, и хозяин дома завел обстоятельную беседу со своим гостем, то и дело кивая в мою сторону. Слово «йеху», как призрачное облако, снова витало в воздухе. Мне так надоело быть предметом обсуждения, что от скуки я начал рыться в своих бездонных карманах. Нащупав там перчатки, я натянул их на руки. Это простое действие поразило серого коня. Он знаками поинтересовался, что произошло с моими передними копытами, и велел привести их в прежнее состояние. Я неохотно повиновался. И тем не менее мое поведение, как мне показалось, расположило ко мне лошадей. От меня потребовали произнести слова, какие я успел усвоить, а хозяин развлекался тем, что называл все, что находилось на обеденном столе, заставляя меня повторять. Это было несложно, так как еще смолоду я отличался способностью быстро осваивать незнакомые языки.

Когда обед подошел к концу, мой хозяин, обеспокоенный тем, что я по-прежнему голоден, отвел меня в сторону и снова указал на овес. Я отрицательно покачал головой, но тут же сообразил, что из овса несложно приготовить лепешки. Овес на лошадином языке звучит как «глунг». Я несколько раз повторил это слово и кивнул в сторону белой кобылы-служанки, прося принести мне побольше этого злака. Получив деревянное блюдо с овсом, я кое-как обжарил зерна на огне и принялся их растирать, пока не осыпалась вся шелуха. Затем я провеял овес и растер его между двумя камнями в муку, замесил тесто, испек лепешки и съел на глазах изумленного хозяина, запивая подогретым молоком. Поначалу это кушанье показалось мне безвкусным, но с течением времени я привык к нему и научился обходиться без соли. Забегая вперед, замечу, что эта нехитрая пища оказалась гораздо здоровее той, к которой я привык. Кроме того, я научился ловить в силки кроликов и птиц, иногда собирал душистые травы, добавляя их в лепешки в качестве приправы, изредка сбивал для себя масло, делал творог и пил молочную сыворотку.

С наступлением вечера конь-хозяин распорядился отвести для меня помещение в шести ярдах от дома и отдельно от сарая йеху. Это оказался небольшой старый хлев, где раньше держали только стельных коров. Там было чисто, сухо и тепло. Я обнаружил внутри солому, приготовил постель и, обессиленный после того, что мне пришлось пережить в первый же день после изгнания с собственного корабля, крепко уснул.