Денис Махалов
Штрафбат для Ангела-Хранителя. Часть третья
Глава 15. Сникерс.
Очнулся он, когда уже стемнело. Горел маленький костерок, Агния сидела у огня, стуча зубами, и зябко поёживалась.
– О, очнулся! Ну, наконец-то! – воскликнула она облегчённо, и придвинулась к нему поближе. Положила руку ему на лоб, пытливо посмотрела в глаза:
– Ну, как ты?
– А-а… э… – пытаясь проморгаться, Андрей немного ошалело осматривался по сторонам, – а.. это… фрицы… где?
– Далеко, сидят по хатам – шнапс пьют. И хвалятся, как они нас в болоте утопили, – она улыбнулась, стараясь не стучать зубами от холода.
– А… да… а как мы здесь… а я… что… ты меня так… и тащила?
Она, подавляя дрожь во всём теле, усмехнулась уголком губ:
– Так и тащила.
– А я что же… чёрт… ничего не помню… – Андрей повернулся и задохнулся от боли – острым копьём пронзило спину, он глухо охнул, и уронил голову.
– Тише, тише, тише, что ты? Не делай резких движений! – она принялась ласково гладить его дрожащей холодной ладошкой по голове, – не надо дёргаться, просто лежи – у тебя пуля в спине.
– Так вынь! Ты же… ангел… ты же всё…. можешь… – Андрей сглотнул, борясь с болью, – в тебе же сила сидит невозможная… я-то знаю, – он через силу улыбнулся.
Улыбка получилась жалкая и кривая, но он этого не видел. Агния грустно покачала головой:
– Нет, милый мой, не смогу. Всё имеет начало и конец. Кончилась моя сила. Всё, до донышка я её высосала. Если я попытаюсь вынуть пулю, ты умрёшь. А этого я допустить не могу.
– Так что ж, вечно… мне с этой… пулей в спине… мучиться?
Передёргиваясь всем телом от холода, она ободряюще улыбнулась, положила ему руку на лоб, и смахнула с него капли пота, маленькими бисеринками выступившими на нём. Покачала головой:
– Нет, ну что ты! Не вечно. До утра. Утром нас спасут.
– Кто?
– Наши, кто же ещё?
Андрей в сомнении покривил рот:
– Думаешь, найдут?
– Найдут, найдут. А пока давай-ка ещё разочек… – она расстегнула его комбез, в её руках появился малюсенький тюбик-шприц.
– Эт што?
– Укольчик, обезболивание, я ж тебе уже делала, не бойся, оп!
Как комарик, укусила тело маленькая, тоненькая игла.
– Ну вот, всё, должно до рассвета хватить. А там, глядишь, и найдут нас, верно?
Глаза её были близко-близко, милый овал лица в отблесках огня от костра плыл, колебался, расплывался… Стало немного полегче. Некоторое время, Андрей лежал смирно – было ощущение, что он плыл на плоту, который покачивало на волнах.
– Ну как, легче?
– Да-а… вроде бы. – сказал он, и прислушавшись к своему бурчащему животу, добавил: – и жрать охота.
Она тихонько засмеялась:
– А вот жрать-то у нас с тобой и нечего!
Андрей вздохнул:
– Жалко… – и мечтательно добавил: – а то бы я сейчас щец навернул бы…
Она тут же подхватила:
– Да с потрошками?
Андрей горестно и коротко кивнул. Она задумчиво посмотрела на него, и вдруг, как будто приняв какое-то решение, кивнула сама себе:
– Ну, щец, да ещё и с потрошками, я тебе сделать не смогу, а вот это… – она на секунду замерла, напряглась, глаза её на мгновение прикрылись, судорожно выдохнула и… протянула ему в темноте какой-то продолговатый предмет:
– На! Держи.
И… полузакрыв глаза, бессильно откинулась назад, опёршись спиной о ствол дерева. Андрей машинально принял в руку переданный ему предмет и, увидев реакцию Агнии, испуганно вскинулся:
– Что с тобой?! Тебе плохо?
Она открыла глаза, глубоко вздохнула, поморгала глазами:
– Фууу… аж в глазах потемнело. Раньше такого не было.
Андрей не на шутку встревожился:
– Да что случилось-то?
– Да просто… видать, точно, всё… Всё, что было во мне, всё израсходовано. Пустой бак, – она грустно улыбнулась, и зябко поводя плечами, пояснила, – ну ты же знаешь, если я что-то творю, то тут же теряю столько же в весе. Раньше всё получалось неплохо. А вот сейчас… аж подурнело… в глазах темно, куда-то проваливаюсь… шприц с лекарством для тебя – он всего-то пару грамм, это пока ещё творится без проблем, а вот шоколадку сотворить уже трудно… – она выдохнула, улыбнулась: – да ладно, уже прошло. Ешь давай, это вкусно и питательно.
– Питательно… – Андрей осуждающе посмотрел на своего Ангела-хранителя, – если это твоё питательное такой ценой достаётся, то уж лучше голодным быть.
– Ешь, давай! Раз твоя фея тебе нафеячила, то обязан слопать! – прикрикнула на него Агния.
Андрей в нерешительности крутил в руках продолговатый предмет, поворачивая его боком к свету костра и пытаясь рассмотреть хоть что-то на его поверхности. Блики огня играли на тонкой обёртке не то большой конфеты, не то толстой шоколадки. Нахмурив брови, Андрей прочитал иностранные буквы:
– Сни…ке… сникер… сникерс! Шоколад-то чё, трофейный?
Агния устало кивнула:
– Ага, трофейный. Ешь уже!
Андрей зубами вцепился в край обёртки – она с еле слышным шелестом слетела с толстенькой шоколадки, Андрей откусил кусок, стал жевать. Рот наполнился вкусом сладкого шоколада, ещё какой-то вязкой и тягучей массой, что-то аппетитно захрустело на зубах.
– Там что-то ещё внутри? – жуя и жадно сглатывая, спросил он.
– Шоколад, нуга, карамель, орехи. Вкусно?
– Угу! – вдруг он спохватился, и отломив половину, протянул ей: – держи!
Она выставила перед собой ладошки:
– Нет-нет-нет! Это всё тебе! Я не буду!
Андрей категорично замотал головой:
– Тогда и я в одно рыло не буду! Бери, говорю! Ты за кого меня считаешь?
Агния нехотя взяла у него из рук половинку шоколадки и откусила маленький кусочек:
– Получается, я сама себя ем…
Ей действительно требовались силы. И энергия. После того, как она вколола Андрею первый обезболивающий укол из сотворённого ею тюбика-шприца, он окончательно отключился, и на его помощь в продвижении волокуши уже нельзя было рассчитывать. И ей пришлось полтора километра тащить его в одиночку – сначала полкилометра по болоту, потом ещё около километра по лесу. И только после этого она вышла к краю довольно большой поляны, на которую мог сесть самолёт. На это у неё ушло несколько мучительных часов. Всё это время она шла не чувствуя ног – унты и вся нижняя половина лётного комбинезона были пропитаны болотной водой и насквозь промёрзли. Всё её тело колотила дрожь, которую она никак не могла унять.
Но это её волновало не очень сильно – она точно знала две вещи: то, что она выполнила свою миссию, и жить ей осталось всего ничего, пару дней; и то, что она вывела его на то самое место, где их завтра утром подберёт самолёт. А в том, что он прилетит, она ни секунды не сомневалась. Главное – чтобы Андрей с пулей в спине дожил до утра, и дождался самолёта. Про себя она уже не думала – ей было всё равно, её конец был уже близок… Имеет ли значение в этом случае, чувствуешь ты свои ноги, или нет?
Сбоку послышалось хриплое сипение – Андрей, откинувшись назад, на заботливо подложенные ею еловые ветки, наконец-то заснул.
Осталось сделать одно дело. Завтра утром, если в этот район на их поиски будет послан самолёт (а она почему-то была на 100% уверена, что это произойдёт), то надо будет суметь подать сигнал бедствия. Ничего подходящего для этого у них не было. Разводить костёр заранее, не зная точно, когда прилетит самолёт, было опасно – их могли обнаружить и немцы. Самое очевидное решение – сигнальный пистолет, он же в обиходе – ракетница, и хотя бы один патрон к ней. Но вес… вес! Почти килограмм! Агния прекрасно понимала, что в её нынешнем состоянии сотворить почти килограммовый кусок железа ей не под силу. От шоколадки-то весом всего в 60 грамм чуть сознание не потеряла, а тут почти целый килограмм! Надо что-то полегче… она покопалась в своей памяти, и тут её осенило! Есть! Эврика! И вес втрое меньше, чем почти килограммовая ракетница! Скорее всего, получится…
Некоторое время она сидела молча, взвешивая свои шансы на успешный исход, потом закрыла глаза, сконцентрировалась, выдохнула, и… на её ладони появился небольшой оранжево-чёрный цилиндр.
Пульс её замедлился, дыхание стало поверхностным, она потеряла сознание, покачнулась и в следующую секунду рухнула ничком на снег, успев протянуть руку с только что сотворённым предметом в сторону Андрея…
Глава 16. По самому по краю.
Разрывы глушили биенье сердец,
Моё же – мне громко стучало,
Что всё же конец мой – ещё не конец:
Конец – это чьё-то начало.
В.Высоцкий
Андрей очнулся от стрёкота мотора. С трудом разлепив глаза, он в рассветных сумерках отчётливо увидел самолёт, идущий на небольшой высоте. Наш? Немец? Прямое крыло и высокое неубирающееся шасси однозначно указывало, что это немецкий «Шторх». Чёрт, сейчас заметит! Андрей потянулся к автомату и одновременно оглянулся по сторонам, ища глазами Агнию. Острая боль пронзила его тело, Андрей, перевалившись на спину, сипло захрипел:
– Ааа… чёрт! Агнюша! Фриц… сейчас увидит… Хана нам!
Наконец он нашарил её глазами – она лежала ничком, уткнувшись лицом в снег. Рука её была протянута в его сторону, и в ней был зажат какой-то яркий предмет. Он дотянулся свободной рукой до её головы, и в отчаянии стал трясти её за голову:
– Очнись же, очнись! Фрицы!
От его толчков её лицо повернулось к нему, немного приоткрылись глаза, и она что-то еле слышно прошептала.
– Что? Я ничего не слышу! – пытаясь услышать её сквозь стрёкот самолётного мотора, выкрикнул Андрей, и потом, сообразив, постучал пальцем себе по голове, и крикнул ей: – сюда говори! Тут я услышу!
«Это же тот самый наш «Шторх», на котором мы прилетели! Это за нами! – гулко, как в огромном колодце, с многочисленными отражениями эха, негромко пророкотало в голове, – возьми фальшфейер, там крышка, отвинти и дёрни за шнурок – вспыхнет факел огня, нас увидят…».
Самолёт уже приблизился, и пролетая чуть в стороне, через 10…15 секунд должен был миновать их поляну.
Андрей, не раздумывая, выхватил из её окоченевшей руки небольшой оранжево-чёрный цилиндр, трясущимися, задубевшими от мороза пальцами отвинтил чёрный рифлёный колпачок, вытряхнул светлый шнур… зажав круглый корпус одной рукой, второй из всех сил дёрнул шнур.
Внутри что-то негромко хлопнуло, и с шипящим гудением, выбрасывая мощный дымовой выхлоп, из цилиндра рванул огненно-рыжий факел. От неожиданности Андрей выронил его на снег. Быстро вытаивая вокруг себя снег, факел с гудением горел тугим ярко-оранжевым пламенем и распространял вокруг себя облако густого дыма.
Лёжа на спине, и стиснув зубы от жгучей боли в спине, Андрей увидел, как самолёт заложил вираж, развернулся и пошёл на посадку. Попытался чуть подвинуться к Агнии, и опять отключился от сильнейшего всплеска боли…
Очнулся он от близких криков. С трудом открыл глаза – метрах в тридцати стоял «Шторх» с работающим на холостых оборотах мотором, а от него в их сторону с криками бежали двое: Илья Кутеев с перевязанной рукой и… Шурка! Как оглашенная, плача на бегу, она орала, срывая голос:
– Командир! Командир! Агнюша!
Андрей без сил уронил голову назад, по щекам побежали слёзы радости…
– Андрюха, родной! – Илья подхватил рукой его под плечи, и обернувшись к Шурке, крикнул: – я ж говорил, что утром обязательно найдём!
– Ты как здесь? – слабым голосом выдавил из себя Андрей, – ты же ранен, от полётов отстранён…
– Так то ж от боевых вылетов отстранён! А на этой тарахтелке-то чего? Как на велосипеде! Можно и с одной рукой! Да я и у начальства-то не спрашивал! Шурка «Шторха» заправила, утра дождались, ну и полетели!
И продолжил возбуждённо:
– А Шурка ваша за мной увязалась! Я ей говорю, мол, зачем, я и сам справлюсь! А она мне – я глазастая, далеко вижу! И упёрлась, – полечу и всё! И представляешь, мы уже эту поляну пролетели, так именно она этот ваш дым и увидела! Кстати, что это за хреновина? Трофейная? Слушай, вы оба ранены, что ли?
Андрей кивнул.
– Ну, тогда мы сейчас вас аккуратненько… прямо до госпиталя. Я знаю куда лететь!
– Слышь, это… Ильюха, тебе по шапке-то надают за самовольство, – Андрей поднял глаза наверх, на тащившего его за плечи Илью.
– Да ерунда… победителей не судят. Мы же вас всё-таки нашли! Да и что мне сделают? Мы и так в самое пекло каждый день летаем, – он хохотнул: – дальше фронта не пошлют, меньше роты не дадут!
Андрей закрыл глаза – всё вокруг него плыло, кувыркалось, кривилось очертаниями… с боков натянуло серый тёмный мрак, притухли все звуки, и он провалился в небытие…
***
Агния на краткое мгновение очнулась в тесной кабине «Шторха», его болтало турбулентностью воздушных потоков – Илья Кутеев вёл самолёт у самой земли, чтобы не нарваться на немцев. Всеохватывающая немощь сковала тело, она не чувствовала ног, голова как будто налилась свинцом. Но не это её испугало: она не почувствовала связи с Андреем. Её не было! Это могло означать только одно – он умирал! Она раз за разом пыталась достучаться до его мозга, а в ответ – тишина. Мёртвая, холодная тишина, никаких признаков мозговой активности. Никаких следов работы мозга, никаких обрывков мыслей. Ничего. Она с огромным трудом повернула лицо в его сторону, в надежде увидеть, как всегда, его ауру. Но нет! И её нету! Хотя нет… Теплится язычок тёплого пламени, совсем незаметный… Трепещет, готовый в любую секунду исчезнуть. Навсегда.
Агния бессильно откинула голову. Всё пропало. Она не смогла, всё зря. Она провалила миссию, не спасла своего подопечного… Жизнь уходит из него, как последняя струйка дыма из готовой вот-вот погаснуть свечки.
И для неё тоже всё кончено. Почти. Осталось совсем чуть-чуть, самая капелька. Холод страха и отчаяния овладел ею…
В голове вихрем пронеслись события последних часов – как они вырвались из плена, как она, хрипя и изнемогая от непосильной тяжести, тащила его по лесу, уходя от погони, как она речитативом читала ему стихи Высоцкого, чтобы хоть как-то встряхнуть его, оживить, как потом она, проваливаясь по колено в стылую воду, и уже не чувствуя от холода ног, волокла его по болоту.
Так, стоп! Тогда помогло, может, сработает и сейчас?!
Хотя, нет… А, может, да?!
Она с одержимостью утопающего ухватилась за эту ниточку, единственную, способную связать её сознание и угасающий мозг Андрея. Лихорадочно копаясь в своей памяти, она мучительно пыталась припомнить хоть что-то из песен Высоцкого, которые она слышала, шарясь в необъятных пространствах энерго-информационной матрицы. Но сознание путалось, обрывки мыслей ускользали, как скользкие хвосты змей. Погас и тот последний огонёк на ауре Андрея, что только что теплился, как язычок лампадки. Слёзы неудержимым потоком хлынули из глаз Агнии, смертельный ужас ледяной дланью сковал сердце.
И тут она вспомнила! И тихонько, еле слышно, одними губами зашептала:
– Вдоль обрыва… по-над пропастью… по самому по краю… я коней своих нагайкою… стегаю… погоняю… Что-то воздуху мне мало… ветер пью… туман глотаю… чую с гибельным восторгом… пропадаю… пропадаю…39
***
Александра, сидя скрючившись на заднем тесном сидении в кабине Шторха, и держа на коленях Агнию, тревожно всматривалась в её лицо. Вдруг ей показалось, что Агния что-то шепчет – глаза её были закрыты, из них струйками стекали две светлые дорожки слёз, а обветрившиеся, сухие губы еле заметно шевелились. Она наклонилась, чтобы расслышать получше, но в кабине, наполненной гулом 240-сильного двигателя, до её слуха донеслось только два слова:
– Пропадаю… пропадаю…
Шурка в отчаянии бросила взгляд на Андрея, который неподвижно лежал в среднем кресле, за спиной пилота. Голова Андрея безжизненно болталась туда-сюда. Шурка перегнулась через него, и постучала ладонью по плечу пилота:
– Ильюшенька, миленький, давай быстрее, жми на всю железку! Боюсь, как бы не помер… И Агнюша тоже… Уж поди совсем не дышит… кончается… Жми, Ильюша, не жалей движок!!
– Да не жалею я его, и так на пределе прём, Шур, – не оборачиваясь, сосредоточенно буркнул Илья, – 170 идём, по прибору. Скоро уже.
***
Голос Агнии всё слабел и слабел, она сама себя уже почти не слышала. И через силу, превозмогая себя, еле слышно продолжала читать с большими паузами:
– Чуть по-мед-лен-нее кони… …чуть по-мед-лен-нее… …вы тугую не слу-шайте… …плеть… …но что-то кони… …мне попались… …при-ве-ред-ливые… …и дожить… …не успел… …мне допеть… …не успеть…
Но чу!
Вспыхнул на ауре Андрея первый крохотный огонёчек! Вспыхнул ещё один! Вот завернулся петлёй ещё один маленький, светлый, едва видимый протуберанец!
Андрей оживал! Он реагировал! Агния, воспряв, нежно коснулась его мыслесферы и почувствовала лёгкий ток мыслей – какие-то обрывки видеообразов, неразборчивое эхо звуков, тактильные ощущения от прикосновения к уху её мягких губ…
Собрав остатки своей жизненной энергии, они сформировала из него маленький, но сейчас так нужный Андрею, комочек силы, и со словами:
– Я коней напою… я куплет допою… хоть немного ещё… постою на краю…
толкнула его в сторону его головы.
Маленький, невидимый, но несущий жизненную силу комочек живительной энергии втянулся в его темечко, аура над его головой вспыхнула, и раскинув свои светлые лучики в стороны, снова засветила. Сердце стукнуло раз, другой, вошло в ритм, погнало кровь по артериям и капиллярам.
Агния же, отдав Андрею последние крохи своей жизненной силы, омертвела окончательно, и как бы Шурка не пыталась её растормошить, она уже ни на что не реагировала.
Глава 17. Вознесение.
Что происходило с ним потом, Андрей помнил в виде каких-то отдельных, рваных кусков: тарахтение мотора, тесная кабина «Шторха», носилки, белые стены, яркий свет в лицо…
Потом надолго наступило НИЧТО…
Сначала он услышал голоса. Говорили негромко и невнятно, и непонятно о чём. Отдельные слова он разбирал, но основной смысл беседы от него ускользал. О чём они говорят? «Они» – это кто? Где он находится? Андрей с трудом открыл глаза. Белый потолок. Светло-зелёные стены. Потрескавшаяся штукатурка. Металлическая кровать. Скосил глаза влево. Тумбочка. На тумбочке стакан. Ещё одна кровать. На ней человек. Читает газету. Ещё кровати. На них тоже люди. Некоторые лежат. Кто-то сидит. Двое стоят у окна. Они то и беседуют.
Попробовал двинуть ногой, получилось плохо – нога была как будто налитая свинцом. Двинул рукой, получилось. «Наверное, я в госпитале, надо бы спросить… что спросить? Ну, хотя бы… хотя бы…» мысли вяло ворочались в пустой голове. Вдруг его пронзило: «Агния… Где Агния?!». Он дёрнулся, тупая боль охватила его с ног до головы, он попытался крикнуть: «Агния! Где она?!»
Но из его рта еле слышно вырвалось только жалкое и невнятное:
– А-а-а… э-е… на-а…
– О! Летун! Очнулся! – весело отозвался сосед слева, бросив свою газету.
Рот пересох настолько, что Андрей не чувствовал своего языка. Он снова дёрнулся, сглотнул и просипел чуть более складно:
– Де… о…на…
– Гляди-ка, заговорил! – хохотнул кто-то у окна.
Андрей, шаря по палате глазами, попытался приподняться на локтях, перевернулся немного набок.
– Э! э! э! Летун, ты давай, не хулигань! – сосед слева привстал со своей кровати и попытался остановить встающего Андрея, – а ну-ка, ложись, малахольный! Тебе только вчера операцию сделали, пулю из спины вынули! Тебе лежать надо!
Андрей бессильно откинулся на спину. Всё, конец. Он прикован к койке. Агнии нет. Куда она делась? Умерла? Не может быть! Или может?! У кого спросить? У соседей по палате?
Андрей повернул голову к соседу, поворочал языком во рту, несколько раз сглотнул, облизал высохшие губы и уже более-менее внятно спросил:
– Со мной… девушку… привезли… где она?
Сосед усмехнулся в будёновские усы:
– Здесь, браток, в палате одни мужики. Девушки – только медсестрички. Одного тебя привезли, – и посмотрев на Андрея, стиснувшего в кулаке край простыни, попытался перевести разговор на другие рельсы: – а вот смотри, что в газете пишут: «на осине две верёвки, любо-дорого смотреть, скоро Гитлер с Муссолини будут рядышком висеть». А вот ещё…
Он что-то читал, рассказывал, подхохатывал над чем-то, видимо, очень смешным. А Андрей лежал, не слыша его, и пытался восстановить по памяти, последние мгновения, когда он видел Агнию.
Прошло, наверное, четверть часа. Сосед по койке, видя, что Андрей, погружённый в свои думы, его совершенно не слушает, читать перестал, отложил газету и тоже умолк. Андрей лежал, постепенно приходя в себя, немного двигал ногами и руками, проверяя их работу. Вроде всё работало, вроде ничего не отрезали. Пуля в спине? Вынули. Если выжил, значит, жить точно будет. Беспокоиться было не о чем. Кроме одного…
Где Агния?!
В коридоре раздались приглушённые дверью женские голоса. Всё ближе и ближе… Андрей уже различает не только отдельные слова, но и целые фразы:
– … А к нам-то вчерась девчушечку всю обмороженную привезли, аж на ероплане! Прямо на поле сел, к самой околице подрулил, а ероплан-то с крестами, фашистский!
– Да ну?!
– Вот тебе и ну! Оттуда лётчик вылазит…
– Фашист?!
– Типун тебе на язык! Наш, наш лётчик! И девка с ним, крепенькая такая, в ватнике…
– Та, что обмороженная?
– Нет! Обмороженная другая, та, которую они вынули из ероплана! А с нею летчик, ещё один, с пулей в спине! А этот, что ероплан-то привёл, сам с рукой перевязанной, орёт, пистолетом машет, мол, давайте носилки шибче тащите! Быстрее, грит, к врачу, если, грит, хоть один из них помрёт, то он всех тут же враз и перестреляет! Во как! Еле-еле угомонили!
– Так ведь не померли же? Вчера же умерших не было!
– Да не померли, не померли! Пулю-то у лётчика из спины вынули, говорят, позвоночник задела, а вот девчушка-то бедненькая…
Андрей, замерев сердцем, чутко прислушивался к удаляющимся по коридору голосам двух санитарок, затаив дыхание, и ловя каждое слово.
– … Девчушке ноги-то отрезали… обморозилась насмерть… гангрена, язви её в корень! В пятой палате её положили, лежит, как неживая, Афанасьевна сказала, что помрёт девка… совсем жизни в ней не осталось…
– Ыыыххррр… – глухо зарычал Андрей и рванулся всем телом.
Рывок – сел на кровати. Сильно дёрнуло в спине.
Ещё рывок – сбросил ноги на пол. Тупая боль охватила всю спину.
Вокруг раздались предостерегающие возгласы соседей по палате.
Третий рывок – встал на ноги.
Держась трясущейся от напряжения рукой за спинку кровати, второй рукой нашарил прислонённый к спинке соседской кровати костыль… опёрся на него, и невзирая на предостерегающие крики соседей по палате, с полыхающей от боли спиной, на негнущихся ногах, как на ходулях, пошагал из палаты…
Коридор.
Цифры на дверях.
Шаг, ещё шаг.
Снова, как очередная победа, ещё один шаг.
Каждый шаг отдавался взрывом тупой боли во всей спине. Он шёл, стиснув зубы, и механически передвигая плохо слушающиеся ноги, но считал цифры на дверях: третья… четвёртая… пятая!
Он рывком отворил дверь…
Это была даже не палата, а маленькая комнатушка, с парой кроватей. Одна из них была пуста, а на второй… Агния лежала на спине, уставившись в потолок широко распахнутыми глазами. Как только открылась дверь, она медленно повернула к нему своё осунувшееся лицо с тёмными кругами вокруг глаз, и тихонько сказала:
– Я знала, что ты придёшь. Я тебя ждала.
Задыхаясь от боли в спине и от счастья в груди, Андрей бодро проковылял до её кровати, и скривившись от боли, осторожно опустил себя на табурет, стоявший рядом с кроватью.
Агния лежала, накрытая до подбородка простынёй, которая топорщилась двумя острыми бугорками на её небольшой груди, и… обрывалась ниже колен.
– Ну, как ты? – услышал, как сквозь вату, её голос Андрей. Она выпростала из-под простыни свою маленькую, ставшей тонкой и почти полупрозрачной руку. Он схватил её, и… не в силах произнести ни слова, поднял её и крепко прижал к своим губам.
– Ну, всё, всё, – она принялась слабым голосом утешать его, – всё уже закончилось. Я тебя спасла. В последний раз. Больше не потребуется. Полоса твоих невзгод кончилась. Ты будешь жить.
– А ты? – хрипло, не своим голосом спросил Андрей.
Она мягко улыбнулась:
– Ну а что я? Я свою миссию выполнила, даже с перевыполнением плана, – она грустно дёрнула уголком рта, – целых полтора месяца мы были вместе. А срок мне определялся, как месяц. Так что… скоро меня отсюда заберут.
Андрей в исступлении замотал головой, мученически завыл-замычал, не в силах что-либо произнести, стиснул её руку, и из глаз горячими, солёными градинами брызнули слёзы. Комок встал в горле, не давая произнести ни слова. Он рыдал, как ребёнок. Наконец, совладав с собой, он, приблизив своё лицо, горячечно и торопливо заговорил:
– Нет! Нет! Нет! Послушай меня! Послушай! Ты там… им… тем, кто тебя послал, скажи! Скажи, что я люблю тебя! И что ты меня любишь! Скажи, что ты не хочешь больше быть ангелом, скажи им! Скажи, что ты хочешь быть человеком! Скажи, что я тебя не отпускаю, что ты – моя жена, что я без тебя жить не могу! Скажи им!!
– Ну, какая жена, Андрюшенька? – она мягко и укоризненно посмотрела на него, – взгляни на меня, – она показала глазами на простынь, обрывающуюся ниже её коленей, – зачем тебе жена без ног? Ты молодой, найдёшь еще себе. Да за тебя замуж любая пойдёт!
– Да не нужна мне любая! Мне нужна ты!!! – он изнемогал от бессилия, – потому что я тебя люблю! Ты понимаешь?! Тебя!!! И мне начихать, с ногами ты или без! Я тебя не за ноги полюбил!
Она покачала головой:
– Андрюшенька, ты не понимаешь…
– А я ничего и не хочу понимать! – возражал он исступлённо, почти кричал, – Я! Хочу! Быть! С тобой! Всё! Что ещё мне нужно понимать?! Слышишь, скажи им! Скажи!!!
– Хорошо, хорошо, милый мой, скажу, я всё там скажу! – она обняла его за голову, ласково гладила по волосам, целовала в лицо.
– Да, да, да! Я скажу всё. Я всё объясню. Я… тоже хочу быть с тобой. Хочу быть человеком. И я люблю тебя! – она гладила его по голове, шептала и шептала ему на ухо, пытаясь его успокоить, – но пойми, ТАМ от меня ждут отчёта. Я по любому не могу остаться здесь. Меня всё равно отсюда заберут, хотим мы с тобой этого или не хотим.
Андрей обречённо уткнулся мокрым лицом в её ладони, тяжело и долго молчал, потом нашёл в себе силы оторваться и глухо выдавил из себя только одно слово:
– Когда?
– Я не знаю… может завтра, может… не знаю.
Что-то надломилось в нём. Он сидел, понурившись и уронив руки промеж колен. Она, как могла, пыталась его успокоить:
– Я сделаю всё что смогу, обещаю! Может, не сразу, но я постараюсь вернуться! Слышишь меня?
Она взяла его за небритый, колючий подбородок и заглянула ему в глаза. Но он сидел молча, и обречённо молчал.
– Ты должен надеяться, слышишь?! Вера, Надежда, Любовь! Знаешь такие слова? Любовь у нас есть, осталось только запастись Верой и Надеждой!
Андрей в ответ только горестно кивал. По небритым щекам его бежали слёзы.
– Да ты пойми, дурачок! – она ласково смотрела ему в глаза, – мы сами делаем свою судьбу! Если ты упадёшь духом, то у нас с тобой ничего не получится! ТЫ САМ должен поверить, что я вернусь! Если ты сам в это не поверишь, то и у меня ТАМ ничего не получится! По вере твоей да воздастся тебе!
Слёзы душили, не давали произнести ни слова. Им овладело полное душевное исступление – сил хватало только на то, чтобы кивать головой верх-вниз. Он схватил её руку и гладил, гладил, гладил её тоненькие пальчики. И никак не мог остановиться…
Резко скрипнула распахнувшаяся дверь…
– Это что ещё такое?! – раздался громовой выкрик из распахнувшейся двери, – ему только вчерась операцию сделали, а он тут уже безобразия нарушает, и дисциплину хулиганит! А ну, герой-любовник, пошёл отседова!
В проёме двери появилась грозная, как самоходка, старшая медсестра – доротная и суровая женщина лет «за пятьдесят», Ксения Афанасьевна.
– Давай, давай, марш, в свою палату! Ещё и костыль чужой прихватил! Тебе две недели после операции лежать положено!
– Иди, иди, Андрюшенька! – Агния ласково оттолкнула его от кровати, – иди, мой хороший! Мне надо отдохнуть.
Подгоняемый медсестрой, Андрей с огромным трудом, кривясь от тупой тянущей боли в спине, медленно встал и повернулся к двери.
– На, держи! – Агния сунула ему в руку свёрнутую бумажку. Он машинально сжал её в кулаке, и в последний раз обернувшись, и на пару секунд встретившись взглядом с её глазами, подгоняемый старшей медсестрой, спотыкаясь, медленно побрёл из палаты…
***
Не обращая внимания на осуждающие возгласы соседей по палате, он молча и угрюмо лёг на свою койку и недвижным взглядом уставился в потолок. Некоторое время так лежал, совсем без движения, потом спохватился, вспомнив о зажатой в кулаке маленькой свёрнутой бумажке.
Торопливо развернул – там была написана лишь одна ровная строчка:
«Жизнь стоит того, чтобы жить, а любовь стоит того, чтобы ждать.»40
И как только его глаза по ней пробежали, раздался странный звук, даже не звук, а что-то похожее на то ощущение, когда где-то далеко-далеко взрывается мощный фугас. Низкий, тяжёлый толчок, лёгкая дрожь стен, и… всё стихло.
Вскинулись соседи по палате, глухо загомонили, теряясь в догадках и пытаясь установить причину такого странного низкочастотного толчка.
Вдруг тишину разрезал истошный и визгливый женский вопль – так обычно орут женщины в момент сильнейшего душевного потрясения. Все всполошились, захлопали двери, из коридора донеслись вопросительные вскрики. Наконец, мимо двери по коридору протащили кого-то грузного и жалобно голосящего. Сквозь всхлипывания можно было разобрать голос старшей медсестры:
– Ангел… ангел! Вот те хрест! Захожу… а она… крылами-то хлоп, хлоп, хлоп… и большие крыла, белые такие, а личико-то – ангельское! Глазки такие добрые… и светится вся, как лампадка живая! Ох ты, господи! И улетела… улетела! Прям сквозь потолок!
Голос всё удалялся, удалялся, в коридоре затопали, кто-то у кого-то пытался что-то уточнить, стоял шум и гам. И никто ничего не понимал что происходит.
И только один человек в больнице всё знал, и всё понимал – Андрей молча откинулся на подушку и закрыл глаза. Слезы одна за другой скатывались с его небритых щёк и капали на подушку…
