Деметрио Росси
Капитали$т. Часть 1. 1987
– О чем разговор! На вечерний сеанс?
– На вечерний. Только билетов может не быть… Сегодня же воскресенье.
– Разберемся! – Я решителен и тверд.
– Ну… хорошо. Значит, в половину восьмого у «Комсомольца»?
– Буду ждать! – сказал я.
Билетов действительно не было. На кассе было написано совершенно конкретно: «Билетов нет!». Но что нам касса? Билеты в неограниченном количестве были в наличии у пронырливых подростков лет тринадцати-четырнадцати, которые сновали у входа.
– Эй, пацан! Лишний билетик найдется? – спросил я юркого парнишку в джинсовой бейсболке.
– Найдется. Полтора рубля.
– Давай парочку!
Пацан с некоторой картинностью огляделся по сторонам – нет ли опасности, и протянул мне два билета.
– Места хоть нормальные?
– Девятый ряд, – деловито сказал пацан. – Но если нужно, то сделаем и повыше.
– Годится девятый ряд, вот, держи, – я дал ему трешницу. Мальчонка поднимает по рублю чистой прибыли с билета. Олигарх будущий, не иначе! Да, растет смена.
– Вот тебе еще бонус, – я протянул пацану завалявшуюся в кармане жвачку.
– Ого! «Дональд»! – удивился пацан. – Мы такие у цыган на центральном рынке берем! Клевая жева!
– Ага, – беспечно сказал я. – Жуй на здоровье!
Пацан благодарно кивнул.
– Если когда билет понадобиться – сразу ко мне обращайся! – важно сказал он. – Я здесь всегда по вечерам тусуюсь. Если не найдешь – спросишь Витяя, меня тут все знают.
– А не боишься, что менты в отделение дернут? – спросил я.
– Та… – Витяй лихо сплюнул в кусты. – Был я там, ничего особенного.
– Так в школу же сообщат! – делано удивился я.
– Ну сообщат, к директору вызовут, – тоном бывалого рецидивиста стал растолковывать мне элементарные вещи Витяй. – Ну поругают там – ты же пионер и все такое… Но из школы не выгонят, все равно! Восемь классов по любому дадут закончить!
– А родители?
– А чего родители? Отца нет. А мать…
– Понял, – сказал я. Действительно, чего тут непонятного? – Ладно, Витяй, не буду отвлекать. Удачи, давай!
– Пока! Побегу дальше работать! – Витяй явно был польщен вниманием. Да и жвачка определенно пришлась ему по душе. Что же, я встраивался в общество позднего СССР. Отношения рулят. Деньги вторичны, отношения первичны. На них держится буквально всё.
Перед кинотеатром собралась порядочная толпа – люди всех возрастов пришли воскресным вечером посмотреть новую комедию. Могу сказать, что такого столпотворения в наше время я не видел даже на премьере «Аватара». Я усмехнулся тихонько. В нашем двадцать первом веке у каждого пара сотен каналов в телеке. И еще – интернет, в котором вообще всё. И как часто при этом наши люди двадцать первого века говорят: «Нечего смотреть!». Это «нечего смотреть» в восемьдесят седьмом для меня заиграло совершенно другими смыслами и означает в переводе на человеческий язык следующее: «мы обожрались контентом, нам все приелось и надоело, от всего тошнит, у нас информационное несварение». А вот в восемьдесят седьмом «нечего смотреть» означало буквально – нечего смотреть. «Сельский час» и программа «Лейся, песня». А если уж очень повезет – телевизионный художественный фильм. Какой-нибудь.
Глава 12
Ожидая Марину, я рассматривал собравшихся. Советские люди воскресным вечером на расслабухе. В одежде – полный демократизм. Рулят джинсовые и спортивные костюмы, как по отдельности, так и в различных сочетаниях. Это у молодежи – эклектика, яркие и кричащие цвета, немыслимые прически… Некоторые модники выглядят так, словно идут не в кино, а на рок-концерт. На них искоса посматривали ребята в спортивных костюмах. Взрослые большей частью одевались без особой претензии, каждый руководствовался своими возможностями и представлениями о прекрасном. Лично я был одет по местным меркам вполне прилично – джинсы и куртка «Рэнглер», японские кроссовки на липучках и конечно пресловутые часы «Монтана» – куда ж без них! Еще я решил, что выпендриваться так выпендриваться и надел фирменную «металлистскую» футболку «Iron Maiden» с молниями и черепом. Прикид мой тянул где-то на три зарплаты рядового советского инженера.
Советские люди были живыми и непосредственными. Иногда даже слишком непосредственными. К чему я долго не мог привыкнуть, так это к полному отсутствию понятия «дистанция». Практически везде – в магазине, транспорте, ресторане, школе. Все впритык, вплотную, спина к спине или носом в чей-то затылок. Могу сказать, что пробовал поговорить об этом со сверстниками – меня просто не поняли. Разные культурные коды, фиг ли. Попал, называется, из царства индивидуализма в царство коллективизма. Проблема отсутствия дистанции поднимала еще одну серьезную проблему – запахи. В плане запаха, как и в случае с одеждой, царил полный демократизм. Каждый пах так, как хотел – кто-то естественным образом, а кто-то маскировал телесные запахи «Тройным», или «Шипром», или какими-нибудь убойными для всего живого женскими «духами». Мне в этом смысле повезло – в номенклатурном нашем семействе имелась коробка с югославскими дезодорантами, которыми пользовались и я, и родители. И еще один не самый лучший признак того времени – повсеместное курение. Народ курил не только в местах для курения. Народ курил везде, кроме, наверное, общественного транспорта и магазинов. И народ курил отнюдь не только лишь «Мальборо» и «Сейлем». Народ курил «Приму» и «Ватру». «Беломор». «Казбек» и «Наш марку». Непривыкшего человека, а я как раз был таким – непривыкшим, по первому времени просто вштыривало. Першило в горле и кружилась голова. Но я быстро адаптировался. Больше всего мне, конечно, не нравилось курение в системе общепита. Но тут уж ничего не поделаешь.
– Привет! – сказала она, неожиданно появившись откуда-то сзади. – Ну что, взял билеты?
– Все нормально, – сказал я важно. – Пойдем, через пять минут начинается.
– Надо же, – улыбнулась она, – а я думала – не попадем. Вон сколько народа!
И мы пошли смотреть «Человека с бульвара Капуцинов» – лучший блокбастер восемьдесят седьмого года. Я смотрел его раз десять, если не больше, но почему бы и не посмотреть в одиннадцатый? Тем более в такой компании, а сам фильм – очень даже приличный. И вообще, это мой первый поход в кино с тех пор, как я здесь очутился…
Конечно, кинотеатр «Комсомолец» было не сравнить с нашими кинотеатрами с их 3D, цифровым звуком, кафетериями, кондиционерами, попкорном, гонконговскими вафлями и итальянским мороженным. «Комсомолец» был, как и полагается комсомольцу, аскетичен и прост. Никаких излишеств! Из развлечений только игровой автомат «Морской бой», облепленный мелкими пацанами. 15 копеек за игру полминуты, между прочим. И общественный туалет. Больше никаких развлечений для почтеннейшей публики не предполагалось. А предполагалось, что если ты пришел в кино, то смотришь кино, а не жрешь поп-корн и гонконговские вафли.
Что касается кинозала, то особым комфортом он тоже не отличался. Коллективизм рулил даже в мелочах! Если сидящий впереди зритель высокого роста, то значит тебе не повезло. Вместо части экрана будешь наблюдать его затылок. А если сидящий слева или справа чуть шире, чем это предусмотрено всемогущим ГОСТОМ, то легкий телесный контакт на протяжении всего сеанса вам обеспечен! Но никто не заморачивался такими мелочами, все это было совершенно естественно для всех присутствующих, и я тоже решил не заморачиваться. Ведь рядом со мной была она…
– Ты что, металлист, что ли? – весело спросила меня она, когда мы уселись в зрительном зале.
– С чего вдруг? – не понял я.
– Так футболка же…
– А… Нет, не металлист. Просто купил по случаю… А рок – кое-что слушаю, «Металлику», например. Без особого фанатизма.
– А я классику люблю, – сказала она беспечно. – Вот бывает же – музыкалку терпеть не могу, а музыку люблю. А рок… Есть хорошие песни, да. Только у нас мало кто разбирается. Понацепят на себя железок, потому что модно же. А сами и двадцати групп не слышали! – Она возмущенно тряхнула челкой.
Но тут погас свет и начался очень простой и прекрасный новый фильм о том, как чудаковатый мистер Фёст, сыгранный блистательным Мироновым, привез в ковбойскую глушь добрую магию.
– Тебе понравилось? – спросила она после сеанса.
– Хороший фильм, – улыбнулся я.
– Да, немного наивный, но все равно хороший.
Мы шли по вечерней майской улице, посмотрев новую, немного наивную, но все равно хорошую комедию, было тепло и волнительно, мы были молоды и, наверное, счастливы.
– Мне на «Красных партизан», – сказала она.
– Я провожу.
– Ну проводи.
И опять малосвязные разговоры, мы перескакивали с пятого на десятое, опять билась в груди глупая бесформенная радость, опять хотелось, чтобы это все длилось и длилось… Всегда!
Какого хрена я попал в тело семнадцатилетнего, спрашивается?!!
Когда мы уже подходили к ее дому, она спросила:
– Мне сказали, что вы с этим парнем… который на вечеринке был, я забыла… ну, в общем, перепродаете что-то?
– Ага, – сказал я с глупой улыбкой. – Спекулируем. С Витей. Но мы, если что, спекулянты мелкие, большого ущерба народному хозяйству не наносим. Так что, беспокоиться не о чем.
– Так правда значит?
– Святая правда, – подтвердил я.
– А зачем тебе все это? У тебя институт… Перспективы…
Ох, как же мне не хотелось выныривать из дурацки-счастливого состояния и заводить серьезный разговор…
– Знаешь, – говорю я, максимально собравшись с мыслями, – мы с Витей ничего плохого не делаем. Люди хотят купить джинсы. Ведь так?
– Хотят.
– И кроссовки. И сигареты. И хороший магнитофон. И еще много чего. А в магазине ничего этого нет. Мы помогаем людям получить то, что они хотят. Удовлетворить спрос, только и всего. Вот скажи мне – что в этом плохого?
Она засмеялась немного растеряно.
– Когда ты об этом так говоришь, то ничего плохого. Но ведь ты… ведь вы – покупаете дешевле, а продаете дороже.
Ох, мой мысленный фейспалм залип.
– Да, мы продаем дороже, чем покупаем. Мы работаем. Достаем товар… покупаем его, вообще-то. Ищем клиентов (здесь я слегка приврал – клиенты чаще всего сами искали нас), общаемся, предлагаем. Это работа. Марин, весь мир так работает! Вообще, если бы джинсы лежали свободно в магазине и по минимальной цене, то никаких спекулянтов не было бы. А там что лежит, в магазине?
– Ужас! – рассмеялась она. – Но иногда выбрасывают джинсы. Польские. И в комиссионке еще бывают…
– Именно, он самый, ужас! И «выбрасывают» – что за мерзкое слово, терпеть его не могу! (она удивленно посмотрела на меня, кажется, я произвел впечатление) Значит, вопрос не к нам, а к тем, кто не смог организовать нужные людям товары в нужном количестве. К тем, кто с упорством идиота продолжает выпускать туфту. Ты продукцию нашей обувной фабрики видела?
– Видела, – смеясь подтвердила она.
– И как? Нравится?
– Тихий ужас!
– Ну вот, – важно сказал я. – Значит, если бы я работал на фабрике, получал деньги за то, что делаю никому не нужный шлак, перевожу ресурсы на то, что двадцать лет пролежит на складе… План бы выполнял и перевыполнял… Тогда бы ко мне не было вопросов? Я бы был нормальный рабочий парень, а не спекулянт проклятый, который на вечных временных трудностях наживается?
Она задумалась. А потом сказала:
– Это так странно… Вот ты говоришь и будто бы все правильно. Все верно. Но ведь это же неправильно.
– А правильно, что люди до сих пор в ботинках «Прощай, молодость» ходят? Что часами в очередях толкутся?
– Неправильно, – с обреченностью в голосе сказала она. – И то неправильно, и это. Я не знаю! Вот сейчас перестройка же. У меня мама после работы газеты читает – мы кучу газет выписываем. А потом пересказывает со своими комментариями.
– А вы сами, в школе, между собой много об этом говорите? – спросил я ехидно.
Она задумалась на несколько секунд.
– А знаешь, вообще никогда не говорим. Ни о политике, ни о перестройке, ни о Горбачеве. Ни о чем таком, никогда. Это же тоже странно, правда?
– Во-о-от! – протянул я. – И с учителями не говорите, ведь так?
– И с учителями… Вернее, на политинформации, конечно… Но это же не разговор, а выступление. А еще у нас географичка есть, такая сталинистка! – она рассмеялась. – Если увидит у кого глаза подведены или помада, то все, сразу в крик – при Сталине бы нас за такие дела на перевоспитание, на стройки народного хозяйства! Так она ругает перестройку. Мы смеемся, конечно, но все равно как-то… Ей уже за семьдесят, давно на пенсию пора отправить, но не уходит. Ее сам директор боится! Она говорит: «У меня партийного стажа больше, чем он на свете живет!» Но это не в счет, да… Очень странно, что мы никогда ни о чем таком друг с другом… Ведь сейчас – историческое время. На наших глазах история делается, а мы… Как будто ничего этого нет!
– Общаемся о шмотках, кассетах, о музыке. Ведь так?
– Ага, – сказала она задумчиво. – О парнях еще. Мы, наверное, испорченные очень. Несознательные. Старшие поколения, они другие были. Идейные. Вот как наша географичка!
– Сто процентов, – притворно согласился я. – И со всей своей идейностью загнали бы в трудовые лагеря за помаду или прическу неправильную.
– Да ну перестань, – сказала она. – Географичка наша войну прошла, всю жизнь в коммуналке, без мужа. У них жизнь другая была. Тяжелей, чем у нас. Даже не сравнить.
– И поэтому нужно сломать жизнь всем будущим поколениям. Сами не жили и вам не дадим!
Она удивилась и, кажется, рассердилась:
– Да кто нам-то жить не дает! Сыты, одеты. Поступать готовимся. И вообще, многое меняется. Вот раньше бы тебя за такую футболку точно в милицию бы забрали. А потом бы выговор на комсомольском собрании. А сейчас – носи чего хочешь!
– Марина, – сказал я терпеливо, – ну как ты сама считаешь, нормально ли это – за футболку в милицию? Или за длинные волосы? Это ж не побить кого, не ограбить, даже стекло не разбить! Это футболка!
– Ненормально, наверное, – вздохнула она. – Вот я ж и говорю – сейчас уже нет такого! Вот тебе пример – какие-то перемены к лучшему есть. И еще будут. У меня мама – большая поклонница Горбачева, даже портрет его из «Огонька» вырезала и в рамке повесила.
– А папа?
Она весло рассмеялась.
– А папа не фанат. Потому что – сухой закон. А он иногда… Ну, в общем…
– Понятно, – перебил я. – Мой тоже не фанат, скажу по секрету, хотя ему по должности полагается. А маме все равно.
– А тебе? – спросила она.
Я сказал чистую правду:
– А мне ясно, что большие перемены будут, но не все они будут прекрасными.
– Ты просто пессимист! – объявила она торжественно. – Вот мой дом, почти пришли!
– А еще ты мне нравишься! – добавил я совершенно категоричным тоном.
– Вот это признание! – рассмеялась она. – Ну что же, тогда ты пессимист… но с хорошим вкусом!
Я картинно вздохнул:
– Чего не отнять, того не отнять!
Мы свернули во двор пятиэтажки.
– Ну все, – сказала она, – я побежала! Спасибо за приятный вечер!
– Тебе спасибо! – сказал я. Она исчезла в дверях подъезда. Даже не поцеловались на прощание, подумал я с досадой. Тут вроде как сексуальная революция в стране намечается. Что-то не очень похоже. А еще «Девять с половиной недель» смотрела. И «Голубую лагуну».
– Эй, братишка! Братишка! Сюда подойди! – мои размышления были прерваны требовательным окриком. Я огляделся. Группка парней, человек пять, расположилась на детской площадке. Очевидно, что им совершенно нечего делать этим теплым майским вечером, что они изнывают от скуки и сейчас попробуют немного повеселиться. За мой счет, естественно. Я прибавил шаг и двинулся в сторону детской площадки, по ходу прислушиваясь к ощущениям. Страха почему-то не было. Наоборот, был кураж – какое-то радостное возбуждение.
– Здорово, бродяги! – весело приветствовал я собравшихся. – Чё хотите?
Их было действительно пятеро. Двое примерно моего возраста. Трое помладше. Обычные ребята, на прожженных хулиганов не тянут. У одного под глазом свежий фингал – наверное, кого-то неудачно остановили. Нормальная дворовая шпана. Они слегка растерялись от моего задорного приветствия. Я же должен был испугаться, а веду себя совсем не так, как полагается. Не как жертва, а как хозяин положения. Скорее всего, они сейчас думают – я просто дурачок или здесь что-то другое…
– Здорово, – сдержанно поздоровался один из парней – смуглый, похожий на цыгана. – Че у нас на районе делаешь?
– На районе? Да ничего особенного. Девчонку зашел проводить. Чтоб не пристали хулиганы какие-нибудь. – Я довольно заржал, но никто из сидящих к моему смеху не присоединился.
– Кого знаешь? – спросил похожий на цыгана паренек. Я с удовольствием отметил, что голос его звучит не очень уверенно.
– Здесь-то? – я картинно осмотрелся по сторонам, задержав взгляд на мусорнике. – А кого здесь знать? Есть достойные?
– Да че ты гонишь?! – вскинулся один из младших, но осторожный цыганенок осадил его:
– Повремени.
– Гонят, дружище, говно по трубам, – отчеканил я борзому малолетке, – а я разговор разговариваю.
– Сам откуда? – мрачно спросил цыганенок.
– На Ленина живу. Но вообще я неделю как откинулся. С нерчинского спеца. Три года оттянул по малолетке.
Цыганенок потух. Парни смотрели на меня во все глаза, а у борзого малолетки отвисла челюсть.
– А вы чего тут, парни? Лохов трясете? Смотрите, аккуратнее. Полная кича пацанов – тянут срока за часы, за «дай закурить». Вы, я смотрю, парни порядочные?
Цыганенок важно кивнул – определенно порядочные. Похоже, что лидерство мое признано и под сомнение не ставится.
– На общее собираете – тюрьму греть?
– Чего? – переспросил один из парней.
– Ну сигареты там, чай, – снисходительно пояснил я. – У нас тюряга большая, нужно много всего, пацаны страдают. Или ты думаешь, что туда не попадешь?!
– Не, я ниче… – стушевался парень.
– Такие дела парни, – сказал я многозначительно. – Пойду я по тихой. Вы берегите себя. – Я покосился в сторону паренька с фингалом. – А то гоп-стоп штука такая. Подзалететь можно. Сегодня ты забрал, а завтра у тебя заберут, еще и отметелят. И статья не сильно уважаемая, имейте в виду. Придется долго себя ставить, чтобы авторитет завоевать!
– Ясно, братан! Давай! Удачи! – пацаны определенно были рады, что я ухожу с миром.
Я шел довольный. Все-таки зря у нас ругают сериалы НТВ. В восемьдесят седьмом году от них определенно есть польза!
Вернулся я поздно, было около десяти часов вечера. К счастью, маменька с папенькой в этом плане были вполне либеральны и позволяли потусить юному сыну, но все же избежать серьезного разговора мне не удалось.
Папенька дернул меня в кабинет, где и поведал мне о том, что судьба моя решена, что он уже разговаривал с ректором («вопрос практически решен») и идти мне в местный вуз на экономический. Ну, пусть будет экономический, я не против.
– А вот твоя инертность по общественной линии, сын, мне не понятна! – строго сказал папенька. – Образование – образованием, а реально устроиться в жизни можно только… ну ты понимаешь.
Как же, еще бы не понять, подумал я, но ничего подобного говорить не стал. Наоборот, я заверил папеньку, что в общественную жизнь института обязательно включусь, если предоставится такая возможность.
– Возможности мы, коммунисты, создаем себе сами, – важно сказал папенька. И добавил:
– Предоставится.
На этой оптимистической ноте торжественные переговоры были закончены. Быть мне экономистом. Кроме того, меня ждал приятный бонус – выпускные экзамены сдавать мне не обязательно, в связи с моей черепно-мозговой травмой. Оценки за четверть пойдут как выпускные. Тоже хорошо. В общем, моя жизнь на ближайшие годы была более-менее предопределена. По крайней мере, так считали мои родители.
Глава 13
На следующий день по дороге в школу Витёк сказал:
– Короче, компаньон. Надо решать вопрос с футболками. Сколько можно уже?
С футболками, теми самыми, с «Irom Maiden» и «Metallica» возникла проблема. Мы закупили их полсотни штук ходовых размеров, а продали всего штук пять, народ наш хоть и стремился к высокой моде, но черепа, молнии и прочий сатанизм наших клиентов отпугивали. Потенциальными клиентами были, конечно, металлисты, которых в городе было уже порядочно, но прямого выхода на их тусовки у нас не было. Проклятые футболки зависли мертвым грузом.
– Давай мотнемся на барахолку, – сказал я. – Предложим кому-нибудь на реализацию. Они же нам по чирику зашли?
– По чирику, – подтвердил Витёк.
– Ну вот. А может сразу оптом сдадим рублей по пятнадцать. Да хотя бы свое отбить – и то хлеб.
Витя посмотрел на меня с иронией.
– Ты анекдот про бульон из-под яиц слышал?
– Слышал, – сказал я обиженно.
– Ну вот, оно самое. Давай еще по закупке отдадим. Или вообще – бесплатно. Нахрен ту коммерцию!
– Ты не язви, – сказал я, – а предлагай, если что надумал.
– Футболки сдадим минимум по четвертному, – сказал Витёк важно. – Вот вы все Витю Пахомова за простого считаете, а Витя Пахомов…
– Да говори уже, – не вытерпел я. Как же любят советские люди произносить речи, по поводу и без!
– Короче, сегодня идем на «Подснежник». Нашелся знакомый, который там тусит и всех знает. Сплошная выгода, Лёха: перезнакомимся со всеми неформалами, маечки сдадим (не по тридцатке, конечно, но и по четвертному нормально!), а может и неформалок каких-нибудь подцепим! Приятное с полезным, а?! Вот скажи теперь, что Витя Пахомов не гений!
– Да гений, гений, – заверил я Витька. – Только неформалок своих сам цепляй.
– Ага! – Витёк напустил на себя торжественный вид. – Колись давай! Чего у тебя там с Инкиной подругой?! Маринка, вроде?
– Да ничего особенного, – пожал я плечами, – в кино вчера сходили, домой проводил.
– Ну ты даешь! – восхитился Витёк. – А она ничего такая, клевая, эта Маринка! И молчит!
– Пока нечего рассказывать.
– Ага, нечего… Ну ясный перец, на кой тебе неформалки тогда. Хотя…
– Пахомов, не морочь голову, – сказал я сердито. – Вот как тебе рассказывать чего-то, если ты такой…
– Какой? – не понял Витёк.
Я махнул рукой.
– В общем, в шесть вечера двигаем на «Подснежник». И Валерик пусть подтягивается, нечего сачковать, – подвел итог производственного совещания Витёк. – Форма одежды – неформально-выходная!
Летнее кафе «Подснежник» было главным местом сбора городских неформалов. Хиппи, металлисты, панки и прочий неформальный люд облюбовал эту кафешку в городском парке. Здесь пили кофе, курили (по слухам не только табак), играли на гитаре, пели песни, как собственного сочинения, так и всемирно известные хиты, знакомились, братались, закусывали, целовались, обсуждали вечные вопросы и насущное – переночевать, покушать, занять, достать. Сюда приходили заезжие неформалы и тут же оказывались в родной атмосфере – среди своих. Иногда на «Подснежник» делала набеги окрестная шпана, культурный код которой был категорически несовместим с царящим в «Подснежнике» праздником жизни, и тогда возникали схватки – очень ожесточенные, поскольку обе стороны дрались не просто так, а за идею! В один прекрасный день директор и фактический хозяин кафе – бывший афганец, которому идеологические битвы с битьем посуды и переворачиванием столиков надоели до чертиков, вместе со своими друзьями-афганцами отловил нескольких главшпанов и провел с ними разъяснительную работу. По слухам, двое шпанюков угодили в больницу со сломанными ребрами и затаили зло. Конфликт набирал обороты, так что стороны готовились к генеральному сражению, но сражение это не состоялось. Вмешался небезызвестный Саша Щербатый, который своим негласным указом строго-настрого запретил шпане бить неформалов и вообще – близко подходить к «Подснежнику» – нарушать общественный покой и портить криминогенную обстановку. Обойти этот строгий запрет не решались даже самые отмороженные хулиганы, а у неформалов началась более спокойная (и вместе с тем – более скучная) жизнь.
Вот в это место мы пришли с Витей, Валериком и здоровенным длинноволосым парнем, которого Витёк называл уважительно – Петрович. Он имел какое-то отношение к рок-музыке. То ли уже создал, то ли еще создавал рок-группу, которая, по собственному изречению Петровича «просто порвет этот городишко и двинется дальше!»
Я попытался поговорить с Петровичем о рок-музыке, и он тут же засыпал меня массой имен и названий групп, о которых я никогда ранее не слышал. Я сказал, что мне нравится «Скорпионс», на что Петрович закатил глаза и поинтересовался моим отношением к творчеству Иосифа Давыдовича Кобзона. Я сказал, что с Кобзоном у меня не очень, а вот «Металлика»…
– Дружище, ты лучше молчи там… – Голос Петровича был наполнен скорбью, а посмотрел он на меня так, как смотрят на тяжело, а может быть и безнадежно больного человека. Витёк, скотина, вместо моральной поддержки толкнул меня в бок и сделал страшное лицо.
– Не ляпни там чего… – прошипел он мне в ухо. – Меломан херов, со своей «Металликой»…
Я украдкой показал Витьку кулак. Валера же тихо смеялся, наблюдая за нами. Он терпеть не мог рок-музыку.
На «Подснежнике» было людно, несмотря на ранний час. Полная тусовка еще не собралась, но свободных столиков уже не было. Неформалы пили кофе и курили. Я с интересом рассматривал собравшихся – посмотреть было на что! Бороды и «ирокезы», бритые головы и пирсинг, какие-то джинсовые лохмотья и кожаные куртки (было где-то градусов двадцать тепла). Больше всего меня поразил бородатый молодой человек в тюбетейке, клетчатых брюках и клетчатом пиджаке (под пиджаком виднелась голая грудь!) и домашних тапочках.
– Ништяк! – бодро сказал Петрович, мельком оглядев присутствующих. – Лучшие люди на месте! Дружище (это уже мне), да не разглядывай ты людей так пристально! Не в зоопарке! Сейчас будем знакомиться!
Первым делом Петрович подвел нас к столику, где восседал с друзьями странный парень в тюбетейке.
– Фагот, – представился он.
– А пенсне у вас есть? – не выдержал я.
Парень внимательно посмотрел на меня, вытащил из кармана потертый футляр, а из футляра очки, и нацепил их на нос. Левое стекло было треснутым.
– Так лучше? – спросил он меня.
– Я в восхищении! – выпалил я. И добавил:
– Не шалю, никого не трогаю, починяю примус!
Компания захохотала громко, но по-доброму, я произнес правильные слова. Фагот кивнул тюбетейкой, как бы соглашаясь с правильностью сказанного, и протянул мне невесть откуда взявшийся апельсин:
– Кушай, дорогой!
– А мандарина не было? – спросил я.
– Не сезон, – вздохнул Фагот. – Да вы садитесь, парни, в ногах правды нет!
Мы расположились на внезапно появившихся откуда-то стульях. Кто-то сбегал и принес кофе, а Витя достал из сумки бутылку коньяка, который позаимствовал в отцовском баре.
– О-о-о! – оживилась неформальная публика. – Шикарно! Ну все, живем, братва!
Настроение у всех резко поднялось, коньяк полился в кофе, а на нас смотрели как на своих, как будто знакомы сто лет.
Больше всех разглагольствовал Фагот – он явно любил и умел это делать. Послушать его, так он побывал всюду и знает вообще всех мало-мальски известных и имеющих отношение к рок-музыке людей.
– Витя Цой? – снисходительно тянул Фагот, тяпнув чистого коньяка из кофейной чашки. – Талантливый паренек, ничего не скажу. Мы с ним в Питере, в восемьдесят пятом… Без меня бы он так бы и сидел у себя в кочегарке… Талантлив, чертяка! Но однообразен. Я ему говорил: «Витюша, тебе с твоими тремя аккордами блатняк в кабаках петь. Рок, говорю, Витюша, это серьезная штука. Это потрясение основ и выход за пределы музыкального».
Мы внимали.
– За пределы музыкального и человеческого. Погружение в иные сферы! – вещал Фагот.
– И как Цой? Не обижался? – вежливо спросил я.
– На правду? – Очки Фагота сверкнули. – Нет, Витюха нормальный парень, свой в доску, мы с ним в «Сайгоне» бухали, в «Рок-клубе» бухали, на флэтах бухали – нормальный парень! Я ему говорю: «Ты мрачен, Витя! Ты весь окутан негативом, а рок – это праздник, это свет, это жизнь. А после твоих песен, говорю, повеситься хочется! Ты, даже когда веселое поешь, то повеситься хочется! Негативная энергия прет!
– А мне нравится «Видели ночь», – блеснул я познаниями. Кто-то, кажется Витёк, пнул меня под столом.
Фагот снисходительно посмотрел на меня:
– Ты еще молодой, и в системе не варишься. Тебе простительно. Но музон Витя стырил у «Cure», все знают! Знают, но прощают, потому что стырил и сделал лучше, чем в оригинале! Вот она – сила таланта…
– А Башлачева вы знаете? – спросил я. Мне было на самом деле интересно.
Фагот грустно улыбнулся.
– Во-первых, старик, тебя же Алексей зовут? – отлично! Значит, Алексей, раз уж мы сидим за одним столом и распиваем прекрасный напиток, который вы с нами благородно разделили (за столом раздались аплодисменты), то обращайся ко всем на ты. Заметано?
– Заметано, – согласился я.
– А, во-вторых, продолжил философствовать Фагот, – ты, Алексей, задаешь неправильный вопрос. И поэтому я тебе ответить на него не могу.
– А как же правильно?
– А вот так: «Слышь, Фагот, а Башлачев тебя знает?» Вот это будет правильный вопрос, на который я смогу тебе ответить. И отвечу так – да, СашБаш меня знал, конечно. Классный чувак, разносторонний, реально талантливый. Таких гениев, Алексей, с нами на планете человек пять живет. – Фагот почему-то осмотрелся по сторонам. – Или шесть, – добавил он, – если мы считаем присутствующих.
– А Шевчук?
– Юра? – удивился Фагот. – Хороший парень… – он на несколько секунд задумался. – Нас с ним как-то раз менты повинтили на Невском! Шли бухие и пели Боба Марли. Талантливый, конечно, но горит не так ярко, как Витюша и СашБаш. Может и к лучшему… – Фагот вздохнул. – Ярче горишь – быстрее сгоришь, такие дела, Алексей!
У столика появился парень примерно моих лет, длинноволосый, в драных джинсах и потертой джинсовой курточке.
– Хлам, – представился он.
Мы вежливо раскланялись и налили ему пятьдесят грамм, за знакомство (Витя достал вторую бутылку). Под коньячок текла задушевная светская беседа о музыке и любви, о гениях и талантах, признанных и непризнанных, о философии (упоминались Ницше, Шопенгауэр и Гегель) и вообще – о прекрасном… Я изрядно захмелел и думал о том, что неформалы – очень даже приличные ребята, и что нужно почаще к ним заглядывать.
Хлам рассказал, что у него рок-группа, готовится к гастролям, осенью все утрясут и рванут в Питер, Москву, Алма-Ату и (почему – я не знаю!) в Кишинев. Осталась самая малость – найти музыкантов и инструменты. Гитара-то у него есть, но простая, а нужно бы электрическую.
– А песни? Спросил я наивно, и тут же пожалел о том, что спросил.
– Я пишу песни, – сказал Хлам, и глаза его сверкнули. – В смысле – стихи. Почитать?
Я не самый большой на свете любитель стихов, но как можно отказать поэту, а тем более – возможному будущему клиенту? Это было бы просто неприлично. Получив мое принципиальное согласие, Хлам начал читать стихи. Все сидящие притихли, все слушали с вниманием, может быть даже избыточным. Читал Хлам скверно – это я могу сказать совершенно точно. Да и стихи были, прямо скажем, странными. Хлам категорически отказывался признавать существующие правила стихотворения, он явно искал новые формы, рифмы и смыслы. Могу предположить, что он чего-то такое нашел, но вот лично я не понял из прочитанного почти ничего. Стихотворные упражнения его продолжались минут пять, после чего все сидящие за нашим столиком зааплодировали. Как мне показалось – с облегчением.