Деметрио Росси
Капитали$т. Часть 1. 1987
Глава 8
– Ты как себя чувствуешь? – спросила она после небольшой паузы.
– Ничего. Врач сказал – осложнений быть не должно.
– А чего не звонишь? – спросила она с вызовом. – Раньше каждый день звонил. А сейчас замолчал.
– Да как-то… – начал я, пытаясь придумать отмазку поприличнее, но она меня перебила:
– Понятно, – и, помолчав, добавила: – А знаешь, ты изменился.
– Это как же? – спросил я заинтересованно.
Она долго молчала.
– Я не знаю. Просто изменился. Какой-то другой стал. А ты сам не замечаешь?
– Может быть что-то такое есть, – сказал я осторожно.
– А вы с Витькой все так же дурью маетесь, – то ли спросила, то ли констатировала она.
– В каком смысле?
– Вся эта ваша коммерция… – Слово «коммерция» она произнесла с чисто аристократическим ледяным величием.
– А может у нас все серьезно.
Она весело рассмеялась.
– Мелкая спекуляция? Только неприятностей наживешь, родителям и себе.
Эх, девочка, подумал я. Пройдет каких-нибудь три года, и моя мелкая спекуляция станет занятием почтенным и уважаемым. А вот трест твоего папы, скорее всего, перестанет существовать. Вместе со всем городским строительством. Но, конечно, ничего подобного я вслух не сказал.
– Спасибо за заботу, – сказал я сухо. – Ты что, об этом поговорить хотела?
– Нет, – сказала она. А потом добавила: – Я рада, что у тебя все в порядке.
После этого в трубке раздались короткие гудки. Вот только всякой романтической чуши мне не хватало, подумал я с досадой.
Больше я не ловил на себе задумчивых и заинтересованных взглядов Юльки Голубевой. Мой друг Витёк, которому я рассказал о произошедшем, очень критично отнесся к нашему с Юлькой разговору:
– Ну и дурак, – сказал он мне, – она же тебе САМА позвонила, понимаешь? Мог бы пригласить куда-то. Бабки же есть! Она же никому никогда САМА не звонила! Хотя, может и правильно, что не пригласил. Начнется эта вся херня – любовь-морковь. Я ж тебя знаю!
– Спасибо, Витя! – сказал я саркастически. – Ты настоящий друг!
– Да ты погоди! – Витя снова начал чего-то соображать и прикидывать. – Значит, к Юльке ты ничего такого больше не чувствуешь? Точно?
– Ничего, от слова «вообще»! – торжественно заявил я.
– Вот и классно! Ништяк! – похвалил меня Витёк. – Это вот от твоей травмы хоть какая-то польза. Хоть немного дури вылетело! Теперь это хорошее дело нужно нам как-то использовать.
– Это как еще?! – удивился я.
– А вот так, – Витя торжественно поднял указательный палец, – предлагаю в наше движение Валерку подтянуть.
– Зачем?
Витя посмотрел на меня с сожалением и жалостью, словно я страдаю легкой формой умственной недостаточности. А может и не очень легкой.
– Ты же против него ничего не имеешь, в принципе? – уточнил он.
– С чего бы мне иметь против него чего-то? – удивился я. – Пацан как пацан. Нормальный, вроде.
– Третий нужен, – сказал Витя торжественно. – Двое это ни о чем вообще. А трое – уже фирма!
– Организованная преступная группа, – усмехнулся я.
– Только нужно быстро, – сказал Витя. – Сейчас ведь Юлька чего сделает?
– Чего? – не понял я.
– Сейчас она на Валерку переключится – рупь за сто! Вот прям сразу – чтобы ты видел и мучился.
– А… – сказал я безразлично. – Ну тогда ладно. Буду мучиться, чего уж. Раз надо.
– И нам нужно первыми успеть. До того, как Юлька начнет… Понял?
– Чего-то не особо, – сказал я.
Витя тяжело вздохнул.
– Ты, Леха, все-таки тяжело соображаешь теперь. Раньше как-то лучше было. Все же, травма повлияла. Позовем Валерку на разговор. Ты ему скажешь, мол, на Юльку не претендуешь, и что на самом деле он ей нравится. И, типа, попутного ветра пожелать. Без обид и все такое. Можем мировую распить, у меня пиво немецкое есть, баночное.
– А он ей нравится?
– Да похрен. Главное, чтобы он в это поверил. А он поверит, потому что сам от нее без ума. И дальше мы ему предложим с нами работать.
– А он согласится? – усомнился я. – Валерик, вроде бы, примерный комсомолец.
– Куда он денется, с подводной-то лодки? – усмехнулся Витек. – Если к Голубевой клинья бить, то ему бабки по любому нужны будут. У нее представляешь, какие запросы? И вообще, школа кончается, выпускной класс, дальше институт ему светит – какой-нибудь электротехнический факультет. Или транспортный…
– Почему именно транспортный?
– Туда конкурс самый маленький у нас, – пояснил Витёк. – Больше всего шансов проскочить. А к институту тоже приодеться нужно. В школьном костюме идти в институт – не комильфо. Так что, согласится Валерик, некуда ему деваться.
– Ты объясни, в чем нам выгода – его подтягивать?
– Ну смотри, – сказал Витёк терпеливо, – во-первых, полную долю мы ему давать не будем на первых порах. Пусть за зарплату поработает. Все лучше, чем ничего. Во-вторых, помощник нужен. И часть товара у него сможем хранить. У меня уже опасно – предки могут спалить и гараж батин не резиновый. И еще, Валерик же боксер. В случае чего может хорошо ударить. Да еще и своих из боксерской школы подтянуть, если понадобится. Ты думал, Саня Щербатый это на все случаи жизни?
– А разве нет?
– Нет, Лёха. Он сегодня в «Софии» пирует, а завтра в Соликамске телогрейку греет. У них жизнь такая. Нужны запасные варианты.
– Ну ОК, – сказал я. – Все правильно, давай делать, как решили.
С Валерой Литвиновым мы поговорили на следующий же день. Все произошло по плану Витька. Я сказал, что Юльке нравится именно он, Валера Литвинов, и что мешать я не буду. В этом месте Валера просто просиял. Потом Витёк, в сумке которого соблазнительно громыхали банки немецкого пива, предложил отметить примирение. Валерка сначала заотказывался – он спортсмен с режимом питания и все такое, но почти сразу согласился. После первой банки Витек стал раскидывать сети:
– Ты пойми, Валер, сейчас времена такие, что без бабок на тебя ни одна девчонка не посмотрит. Тем более – Голубева. Ты ж знаешь, кто ее предки? Ну вот! А с нами поработаешь – хватит и на кабак, и на цветы. Ты сам понимать должен!
– Я вообще не знаю, – растерялся Валерка, – времени особо нет. Спорт, и к экзаменам готовиться нужно.
– А у нас не завод, – сказал Витёк важно. – Рабочий день не нормированный. Сходить принести, передать, помочь – времени сильно много не займет.
– А менты? – тревожно спросил Валерка.
– Связями с общественностью в нашей фирме занимаюсь я, – сказал я, скромно потупив глаза.
– Лёхин батя прикроет, в случае чего, – подтвердил Витек. – Ты же знаешь, кто у него батя?
– Что-то слышал, – сказал Валерка. – Так значит – фирма?
– Фирма! – торжественно подтвердил Витёк.
– Фирма! – поддержал я.
Вот в этот самый момент наша фирма и родилась. Мы откупорили еще по банке немецкого пива – выпить за будущие успехи нашего бизнеса. Как по мне, немецкое пиво было слишком горьким, но ребята пили с явным удовольствием. Видимо, потому что немецкое. Восьмидесятые годы – преклонение перед импортом достигло исторического максимума.
Одним словом, Валерка согласился работать с нами.
Прошла еще неделя. Я понемногу научился жить в восьмидесятых годах двадцатого века. Не скажу, что это было легко. Жизнь очень сильно отличалась от той, к которой я привык. Отличалась как в лучшую, так и в худшую сторону. К некоторым вещам было привыкнуть сложно. Например, к аристократическому поведению работников торговли и сферы услуг. Клиент начнет становиться всегда правым через год-другой, а пока – всегда прав продавец, таксист, бармен, сантехник, парикмахер. «Вас много, а я одна» – на верность этому девизу, похоже, присягал каждый из этих почтенных людей. Такого зашкаливающего пафоса обслуживающего персонала я не встречал в самых гламурных заведениях двадцать первого века.
Наши советские продавщицы… О! Это были высшие существа! И даже более того – это были высшие существа, хорошо знающие о своем превосходстве и демонстрирующие его каждым движением и словом. Потребитель же является существом низшим, одним своим существованием отвлекающим высших существ. Что самое интересное – деньги для этих высших существ – продавцов и официантов – мало что значили. Даже если ты приходил с большими деньгами, отношение к тебе не сильно менялось. В те прекрасные времена деньги, как я многократно убедился, не были столь уж ценным ресурсом. Гораздо более ценным ресурсом были связи. Или, как тогда говорили, – блат. Советские люди постоянно выстраивали отношения. Отношения необходимо было выстраивать для того, чтобы получить доступ к необходимым товарам и услугам и с теми людьми, которые эти товары и услуги могли предоставить. Отношения выстраивались с начальником авторемонтной мастерской. С библиотекарем. С сантехником и вообще – с ЖЭКом. С маникюршей. С продавщицей, а лучше – с директором магазина. С портным. Со всеми, чьи услуги могли потенциально понадобиться. Уметь выстраивать отношения – означало уметь жить. И соответственно – наоборот. Те, кто не умели обзаводиться связями, часами стояли в огромных очередях, довольствовались скудным магазинным ассортиментом одежды, неделями ждали жэковского сантехника – одним словом, не были успешны.
Большие начальники выстраивали, конечно, отношения друг с другом. Начальник железнодорожного вокзала мог достать билеты в Крым. В августе. Начальник универмага мог позвонить и сказать, что приехала партия финских сапог или плащей. Директор кладбища мог выделить нормальное место на вверенной ему территории. А мой папенька, например, мог наслать комиссию партийного контроля, а мог и не насылать. Или же, на партийной комиссии нерадивого начальника за одну и ту же провинность могли пожурить по-товарищески, а могли и исключить из партии, что автоматически означало конец карьеры и вылет из системы.
Моя маменька, конечно же, в очередях за вареной колбасой не стояла. Она просто звонила в наш центральный крупнейший гастроном, который так и назывался – «Центральный» и делала заказ. И через некоторое время получала его на дом, с курьером. Маменка умела выстраивать отношения, например, с начальником управления торговли Валерием Александровичем, и поэтому ей не приходилось стоять в очередях.
С нами, мелкими спекулянтами и фарцовщиками, тоже выстраивали отношения. В это поразительное время продавцу не нужно было искать покупателя. Покупателю приходилось искать продавца с нужным ему товаром. Для меня, прибывшего из двадцать первого века, это было каким-то зазеркальем.
Любимым телевизионным зрелищем моих родителей были выступления Петросяна. Я тоже посмотрел пару раз – не впечатлило, как-то очень просто. Безыскусные шутки про невкусную колбасу и пьяниц. Но народу заходило – просто на ура. Простых советских людей беспокоила колбаса, и они охотно смеялись над тем, что сакральная колбаса по два двадцать не имеет вкуса и запаха. Да и Петросян в то время был живой, подвижный, не разведенный и не ставший символом пошлости и безвкусицы. Из прочих зрелищ маменька охотно смотрела музыкальные комедии, а папенька – остросюжетные детективы, впрочем, советское телевиденье баловало зрителей развлекаловкой не так уж и часто. Преобладали программы серьезные – «Сельский час», «Человек и закон», «Международная панорама». Музыка тоже крутилась большей частью не для того, чтобы человек расслабился, но для духовного роста человека. Что характерно, духовно расти под симфонии и оратории советский человек не сильно хотел. Предпочитал чего-нибудь полегче и поритмичнее. Моя маменька, например, любила итальянскую эстраду и имела неплохую коллекцию пластинок с записями Аль Бано, Рикардо Фольи, Челентано, Кутуньо и бог знает кого еще. Папенька был проще в своих музыкальных предпочтениях – любил выступления Кобзона, Пугачевой и даже Валентину Толкунову слушал с искренним удовольствием.
Работать втроем действительно было удобнее. Товарный голод проявлял себя все больше, ассортимент магазинов становился все скуднее, а очереди – все длиннее и озлобленнее.
– Мы, как можем, помогаем нашему государству удовлетворить растущие потребности населения! – довольно цинично рассуждал Витек после очередного удачного торгового дня. А удачным считался день, в который мы продавали все, что у нас было. Действительно, для бизнеса это были золотые времена. Много денег на руках у населения. Мало товара в магазинах. Лучшее, что может быть – высокий спрос при почти отсутствующем предложении. В нашей общей кассе всегда лежало две-три тысячи – на случай внезапной закупки.
Что касается Валеры, то он очень быстро и органично вписался в наш дружный коллектив. Ему понравилось. Заработать тридцать, а то и целых пятьдесят рублей за вечер было для него чем-то из области фантастики. Боксерские навыки Валеры тоже пригодились.
Однажды, теплым майским вечером, мы продавали часы около кинотеатра «Комсомолец» компании подвыпивших парней нашего возраста. Электронные часы парням понравились, даже очень. А вот цена в семьдесят рублей их сильно возмутила.
– Семьдесят?! Да я тебя за семьдесят колов прямо здесь отмудохаю… – гневно выпалил верзила в линялой кепке. Он источал негодование и пары плодово-ягодного шмурдяка.
– Ваще фарца охренела, – поддержал его товарищ по плодово-ягодному, внешне являвший собой странную смесь гопника и металлиста. – Шкуродеры, мать их! Давить их, козлов!
– За козла ответишь, – вмешался Витёк, сообразивший, что расплачиваться за «Монтану» ребята явно не настроены.
– Бери котлы, Серёга, – решительно скомандовал третий, – наглый типок в солнцезащитных очках, который, судя по всему, был в компании за главного. – Ребята нам их подарят. Они же не хотят проблем? Правда, ребята? От потери одних котлов сильно не обеднеете. А то щас все заберем нах. Еще и по чайнику настучим.
На пути у наметившейся социальной справедливости встал Валера. Быстрым, очень точным и почти незаметным ударом в солнечное сплетение он вывел из строя верзилу в линялой кепке.
– Убью! – заорал наглый типок. Он встал в боевую стойку и попытался изобразить какой-то пируэт, подражая то ли Брюсу Ли, то ли Ван Дамму. Валера легонько стукнул его в подбородок, и наглый типок мирно улегся на газоне под ивой.
– Нокаут, – с удовольствием констатировал я.
Гопник-металлист понял, что на халяву разжиться «фирмой» ему явно не светит, и решил со всей возможной скоростью отступить, не принимая бой и бросив поверженных друзей. Мудрое решение.
– Еще увидимся! – крикнул нам гопник-металлист. Наверное, это должно было прозвучать грозно, но вышло скорее жалко.
Увы, социальная справедливость на этот раз не восторжествовала, часы «Монтана» вернулись к законным хозяевам.
– Это, походу, шпана с Фабричного, – сказал Витя озабоченно. – Как бы не было проблем. Соберут кодлу, человек в двадцать…
– Слышь ты, жертва аборта, – обратился я к здоровяку в линялой кепке, который уже начал приходить в себя, – вообще, люди в курсе, что мы тут работаем. Еще раз сунетесь – дернем на разбор, в «Софию». Понял?
Здоровяк издал несколько жалобных звуков, которые должны означать понимание.
– Вот и хорошо, – подвел я итог. – Пойдемте, парни. А то, как бы дружинники не прицепились.
И мы шли по домам – готовиться к экзаменам, которые были совсем скоро. Родители требовали от меня срочно определиться с будущим вузом, их нервировало мое безразличие к собственной дальнейшей судьбе. Мне же было на самом деле все равно, в какой из институтов поступать. Если поступлю сейчас, то выпущусь как раз в девяносто втором. Прекрасное времечко для инженера. Или учителя истории. Или агронома. Лучше не придумаешь. Так что, подготовка к экзаменам у меня шла по остаточному принципу – почти все время съедала коммерция. А еще я влюбился.
Глава 9
Нет, я влюбился не в Юльку Голубеву. И, раз уж на то пошло, влюбился не я. Влюбился Алёша Петров, только вошедший в пору ранней юности. Вернее – не так. Не сам Алёша Петров. А его организм, доставшийся мне, человеку зрелому, уставшему и циничному. Слишком нормальному для того, чтобы взять и влюбиться в ученицу выпускного класса.
Думаю, что я открыл забавный «эффект попаданца». В нормальной жизни тело зреет вместе с сознанием, не без перекосов в ту или иную сторону, но примерно так. Все более-менее гармонично. А у меня получилось так, что зрелое сознание оказалось в теле, мягко говоря, не совсем зрелом. И это тело жило и функционировало по своим биологическим законам, ровно так, как ему и полагается природой. Сознанию же моему многострадальному приходилось быть не только наблюдателем, но и непосредственным участником всех этих штук, которые выкидывало тело.
Скажу я, попасть в только-только сформировавшегося юношу – то еще удовольствие. Никому пожелать не могу. Полдня ты ходишь в депрессии, а полдня – счастлив каким-то детским и непосредственным счастьем. Эйфория зашкаливает. А потом опять – резко хочется умереть. Иногда захлестывает агрессия так, что хочется всех убить. Ну или на худой конец набить пару рож. Все время хочется жрать! Спать тоже хочется – целый день, но почему-то не хочется спать ночью. Еще ты как-то странно потеешь. А голос твой звучит совершенно по-идиотски. Ну и в качестве бонуса идет прекраснейшая штука – половое созревание. Охрененная история, на самом деле. Особенно, когда у тебя мозги сорокалетнего в теле семнадцатилетнего. Твое измученное сознание дает команду телу – остановись, успокойся, не нужно так! А тело отвечает – иди ты… Лучшая аналогия здесь – потерявший управление автомобиль, у которого ушли тормоза. Он несется куда-то на полной скорости, не разбирая дороги, напролом, тупо потому, что может нестись, движок позволяет и бензина полный бак залит, а несчастный водила крутит бесполезный руль и офигевает от стремительно меняющегося за окном пейзажа. Этим несчастным водилой был, увы, я.
Все началось с вечеринки, которую устроил наш главный тусовщик – Вадик Мушинский. Вадик происходил из семьи ответственных обкомовских работников – не с самого верха областной номенклатуры, скорее из золотой ее середины, но тем не менее, набор номенклатурных благ им полагался. И в этот набор входила, конечно, дача. Государственная, естественно. Предмет гордости и зависти. Собственно, дача представляла собой довольно скромный полутораэтажный домик в живописной местности – до леса десять минут хода, до речки – и того меньше. Родители Вадика, по причине постоянной своей занятости, дачей почти не пользовались, а отпуска предпочитали проводить в ведомственных санаториях. Так что, номенклатурная дача большую часть сезона была к услугам Вадика. Чем пользовались и мы. Не скажу, чтобы часто, но пару раз в месяц там собиралась тусовка – человек семь-восемь. Жарили шашлыки, слушали музыку, пили всякую гадость типа импортных ликеров, собирали грибы, купались, курили – делали все, что полагается делать приличной номенклатурной молодежи.
Завсегдатаями тусовок были мы с Витьком, Тарик Кикорашвили и Жора Петровский, еще двое-трое парней появлялись время от времени. А вот девушки… С девушками было все непросто.
Вторая половина восьмидесятых была временем сравнительно пуританским, несмотря на запоздалую секс-революцию, заглянувшую в наши края из стран разлагающегося Запада. Невинную эротическую драму «Девять с половиной недель» народ смотрел как жесткое порно. «Интердевочки» существовали, конечно, но, большей частью в местах, простому советскому человеку недоступных – гостиницах, где водились иностранцы, валютных барах и ресторанах. А что касается наших одноклассниц, то они были очень приличными девочками – все. И поехать на дачу с мальчиками было для них… чем-то экстремальным. Впрочем, иногда ездили, но без какого-либо намека на интим. Потусить, потанцевать, выпить ликера, похожего на микстуру от кашля… Инка Копытина – отличница-медалистка, тайком покуривала «Мальборо» и на даче у Вадика иногда отводила душу. И все. Что касается наших пацанов, то они, хотя и осуждали такое некоммуникабельное поведение одноклассниц, но черту никогда не переходили. Сплошное джентльменство.
Однако же, юным организмам было нужно романтики. Чего-то такого, как в «Девяти с половиной неделях» у Микки Рурка с Ким Бессинджер. Короче, нужен был секс. А его не было.
Дела обстояли печально: одноклассницы недоступны, проституток нет, службы знакомств отсутствуют, а до появления «Мамбы» и «Тиндера» ждать еще долго. Дефицит рулит. В свободном доступе нет не только водки, но и секса.
Предприимчивый Витёк установил контакт с пэтэушницами из общаги швейного училища, чем привнес некоторое разнообразие в нашу маленькую компанию. Пэтэушницы были девушками простыми, свободных нравов, они любили иностранную попсу, сигареты «Мальборо» и сладкие ликеры. А поездка на номенклатурную дачу была для них событием экстраординарным. Но даже с простоватыми пэтэушницами дальше страстных поцелуев под звездным небом дело не шло.
– Вы же с нами по серьезному все равно не захотите, – сказала как-то одуревшей от ликеров и возбуждения компании мажоров рассудительная девушка Валя. – У вас институт впереди, и все такое. А у нас – фабрика литьевой обуви. Сами ж должны понимать, не маленькие… Вот залетит кто из нас – чего тогда?
Мажоры пристыженно молчали. Валя говорила страшную правду – про «залет» и последующие перспективы не хотелось даже думать! Так что, тусовки с девочками из швейного общежития желаемого тоже не давали. Но народ все равно продолжал собираться на даче у Вадика Мушинского, потому что – все равно скучно и нечего делать.
Я впервые оказался на этой номенклатурной даче где-то через месяц после «попадания», уже более-менее освоившись в новых условиях. Ехали на пригородном «Икарусе» развеселой компанией – Вадик Мушинский, мы с Витьком, Тарик Кикорашвили, Инка Копытина. И еще – Инкина подруга, Марина. Она была не из нашей школы, а с Инкой их сдружила общая беда – музыкалка по классу фортепиано, которую они ненавидели со всей возможной страстью и были несказанно рады ее завершению. При себе у нас был магнитофон «Весна», полдюжины кассет с модными записями, бутылка ликера «Амаретто», бутерброды с сыром и дефицитной сырокопченой колбасой, которую я терпеть не мог, газировка «Буратино» – все необходимое для счастья нормальным советским подросткам. Витёк украдкой показал мне пачку презервативов, на которой были изображены обнимающиеся силуэты мужчины и женщины.
– Индийские! – похвастал Витёк.
Я укоризненно покачал головой и покрутил пальцем у виска.
– А вдруг! – Витёк был настроен оптимистически. – Вообще, нет женщин, которые не дают, вот так!
– Не, Вить, – сказал грустно Вадик Мушинский, – дохлый номер! Сам подумай – с кем тут мутить? Копытина – ну ее нафиг. Если что – у нее папа – судья, сам знаешь. Упрячет во глубину сибирских руд, куда ворон костей не доносит, в Севлаг какой-нибудь! Вот там-то ты, Вить, активной половой жизнью и заживешь. В смысле – активно заживешь пассивной половой жизнью, с такой-то статьей. Я ее вообще приглашать не хотел, но что ж делать, если больше не ведется никто? Самим ехать и друг на друга смотреть? Мы даже тех пэтэушниц приболтать не смогли!
– Нудный ты человек, Вадик, – ответил Витёк с горечью. – Умеешь друзей подбодрить в трудную минуту, чего уж… А пэтэушницы – это все херня. Я фишку рублю – сейчас самая тема это неформалки. Те со всеми – направо и налево.
– Это металлистки всякие? – заинтересовался Вадик.
– И они тоже. – Витя назидательно поднял указательный палец. – На «Подснежнике» они тусят – и металлистки, и хиппи, и прочие! Вот где охотничьи угодья!
«Подснежник» – это наша знаменитая городская молодежная кафешка. Открылась как раз незадолго до моего прибытия в восемьдесят седьмой, но уже полюбилась городским неформалам – от панков до любителей восточной философии. Неформальная молодежь устраивала на «Подснежнике» живописные сборища и, если верить молве, нравы у них там были весьма свободные. Милиционеры и гопники смотрели на собирающийся контингент как на свою законную кормовую базу, а «Подснежник» в их представлении был определенно вражеской территорией. Однако так уж вышло, что директором молодежной кафешки оказался бывший афганец, а афганцев в восемьдесят седьмом побаивались и уважали, так что, правдами или неправдами, но «Подснежник» работал вполне успешно и даже в каком-то смысле был олицетворением «поветрия нового времени». Гопники, впрочем, все равно гоняли неформалов при молчаливом одобрении милиции.
– Охотничек, – недоверчиво хмыкнул Вадик. – Видел я этих неформалок, ничего интересного. Все стремные какие-то. Еще наградят чем-нибудь… экзотическим!
– Вайме! – дурашливо сказал Тарик. – Не хочу неформалок! Хочу нормальных девушек! Блондинку и брюнетку! Почему дефицит?! На каком складе хранятся? Как достать?! Ничего не пожалею!
– Вот тебе блондинка и брюнетка, – Вадик махнул рукой в сторону Инки и ее подруги-брюнетки, которые сидели в конце салона и наших разговоров, к счастью, не слышали.
– Вах! – сокрушенно воскликнул Тарик и покачал головой. – Нет, не то пальто! Вообще, с малолетками хуже нет дело иметь. Тем более с одноклассницами, сам знаешь, зачем издеваешься?!
– Хорош вам, мои сексуально озабоченные друзья, – сказал Витёк. – Мы вообще-то отдыхать едем, расслабьтесь и получайте удовольствие перед экзаменами.
– Кто хоть одно слово об учебе заикнется – зарежу! – грозно сказал Тарик. – Вот ты про экзамен сказал и у меня все дрожит внутри и ничего не хочется. В обморок готов упасть, клянусь мамой!
– Ни блондинок, ни брюнеток не хочется? – уточнил Вадик.
– Ничего! – Тарик сделал страшные глаза. – Вот как вы сказали про экзамен – всё! Перед глазами наша классная стоит, с журналом. Говорит: «Кикорашвили, я тебе напишу такую характеристику, что в ПТУ не возьмут! За то что ты, лоботряс и лодырь, пил кровь мою и других учителей все десять лет!»
– Не боись, Тариэл, ниче она тебе не напишет, на второй год не оставят, – сказал я. – Всяко сдашь. А потом в институт…
– Пищевой промышленности! – Тарик важно поднял указательный палец. – Будем порядок в пищевой промышленности наводить. Что такое – советскому народу в магазине нету покушать?! Все из-за бюрократии, правильно Горбачев говорит. Надо нормальных людей ставить – едой управлять, едой заниматься!
– Тарик, – встревоженно сказал Витя, – одумайся. У нас и так кризис, жратвы трудящимся не хватает! Куда тебе с твоим аппетитом в пищевую промышленность? Подумай о стране, Тарик! Ты же скушаешь всю пищевую промышленность, до какой дотянешься! Империалистам на радость, Тарик! Какой ты после этого комсомолец?!
Мы заржали на весь автобус. Тарик важно покачал головой.
– Я уже все придумал, – сказал он, понизив голос, – вот, смотрите… Вместо пельменных вонючих, где продавщица все мясо украла из пельменей и где одни алкаши собираются, нужно открыть шашлычные и чебуречные. Чтобы сразу и шашлычные, и чебуречные – в одном месте. Не в разных! Это важно, чтобы в одном месте! Понимаете?
– И чтобы сациви там же готовили? – ехидно уточнил Витёк.
– Вах, не смеши! – возмутился Тарик. – Кто у вас здесь понимает сациви? Вот чебуреки и шашлык – хорошо пойдут вместо пельменей. А сациви у вас не понимают.
– Хорош вам, – перебил хозяйственно-экономический спор Вадик, – конечная, приехали.
Мы гурьбой высыпали из автобуса и весело двинули по проселочной дороге. Места здесь действительно были живописные, сплошная пастораль – лесок, луга, речка, чистый воздух – полный набор природных благ для измученного урбанизацией горожанина.
– А здесь красиво. Никогда в этих местах не была, – сказала Марина, оглядывая окружающее благолепие. – А грибы в лесу есть?
– Грибы в лесу есть, – галантно заверил Вадик.
– И даже условно съедобные, – язвительно уточнил Витя.
А Инка Копытина хмыкнула и заявила, что грибы мы точно собирать не будем, мы не пионеры и не пенсионеры!
– Мы здесь по-другому развлекаемся, – сказал Вадик и подмигнул заговорщицки. Марина ничего не ответила, но одарила Вадика озадаченным взглядом.
– Да вы их не слушайте, Марина, – вдруг неожиданно сам для себя сказал я. – Это они шутят, у нас все всегда культурно на самом деле. Все свои, не один год друг друга знаем…
– Ну я-то здесь впервые, – ответила она и улыбнулась растерянно. А я в ту самую секунду заметил, что глаза у нее – небесно-голубые и что она немыслимо похожа на актрису… известную, американскую, блондинку… как ее… забыл же! Вот если ее омолодить до семнадцати лет, то как раз и получится она – Марина.
И еще, я почувствовал, что отягощенный пост-знанием житель двадцать первого века Антон Александрович Ерофеев как-то померк, потускнел, почти стерся, а вот юный обитатель перестроечных времен Алёша Петров вышел на тропу войны.
Гормоны, обреченно подумал я. Здоровый юный организм вырабатывает бешенное количество тестостерона и прочего прекрасного. Но терять самоконтроль нельзя. Ни в коем случае! И тут же подумал о том, что ну его к черту, этот самоконтроль. Я только-только вышел из подросткового возраста. Мне полагается быть безбашенным, веселиться и не думать о последствиях! Ага, сказал я себе, ты еще влюбись в эту семнадцатилетнюю. Педофил хренов. И влюблюсь, с ожесточением ответил я. Подростки влюбляются – всегда несчастно и глупо. А я чем хуже? Тем, что ты не подросток. Твое сознание – сознание взрослого человека. Да ну? А тело не в курсе! Тело кричит – вот она, влюбляйся немедленно, твое время пришло! Оно меня не спрашивает, понимаешь ты или нет?! Оно действует так, как его запрограммировала природа! А как же твое сознание?! Ведь у тебя есть сознание, чтобы контролировать природные программы! Есть сознание… слушай, иди ты знаешь куда?! Я спокойно жил и не просил, чтобы мое сознание оказывалось в другом мире, в другом человеке! Ты не имеешь права! Ты не такой как эти подростки, ты должен быть ответственным! Ответственным? Я, конечно, постараюсь. Сделаю все, что смогу. А могу я не так уж много. Вот так, раздираемый противоречиями, я опомнился только тогда, когда Вадик сказал, что все, пришли. Я ошарашенно огляделся по сторонам – оказалось, что мы действительно пришли.
Оглядев скромный полутораэтажный домик, я не смог сдержать улыбки. Что же, номенклатура советских времен особой тягой к роскоши не страдала. По крайней мере, на том номенклатурном этаже, где обитало семейство Вадика Мушинского. Впрочем, для большинства и такой скромный домик – за гранью возможностей, а для номенклатуры – показатель статуса. Как в мое время – пентхаус в элитном комплексе или дворец в соответствующем поселке.
И была вечеринка. С приторным ликером в хрустальных бокалах для шампанского и приторными турецкими шоколадками на закуску. С приторным по-восточному Тариком Кикорашвили, источавшим приторные комплименты нашим дамам, от которых у меня залип фейс-палм. С приторным «Модерн Толкингом» из магнитофона.