Деметрио Росси
Капитали$т. Часть 1. 1987
– Алексей, – ответил я.
– Слушай, Алексей, – парень подошел ко мне и дружески хлопнул меня по плечу. – Тебе что, впадлу пару раз в неделю сделать сеансы для пацанов бесплатные. Ну и уделить там с ваших куражей на пузырь-другой? Положено так, понимаешь? Вы бабки делаете, мы за район стоим.
– А не согласен – башку отобьем, еще и видик отнимем, – добавил прыщавый. – И работать все равно здесь не будешь, нам пох и блатные, и менты.
Я пожал плечами.
– У меня компаньоны – два человека. Я без них не могу ничего сам решить. А вы, парни, вообще кто? Как мне партнерам сказать?
– Мы с Краснознаменки, – гордо сказал здоровяк. – А вы теперь думайте. Мы завтра подойдем в это же время.
Незваные гости удалились, а я остался ждать своих партнеров и думать. Как же не хватало мне в этот момент мобильного телефона!
Глава 19
Группировка с Краснознаменки была хорошо известна, отголоски ее славы докатились даже до моего времени, а сейчас, в восемьдесят седьмом, она переживала расцвет. Только я не понимал одного – каким образом ДК медиков попало в сферу их влияния? Улица Краснознаменская – длинная и извивающаяся, проходящая почти через весь город, лежала сильно восточнее. Или краснознаменские до того обнаглели, что проникли не в свой район?
В те славные годы в городе орудовали около десятка молодежных группировок. Кроме «краснознаменских» были хорошо известны «центровые», «восточные», «шанхайские» и «заводские». Власти и милиция привычно закрывали глаза на происходящее, поскольку в нашем передовом обществе такой проблемы, как молодежная преступность, не могло быть в принципе. Время от времени, конечно, деятельность группировок попадала в поле зрения газет – когда кого-нибудь убивали или калечили. Нельзя сказать, что подобное случалось часто, но все же случалось – пацаны дрались жестоко, не только кулаками, но и дубинами, цепями, штакетинами, а то и ножами. «Краснознаменские», которые заявились ко мне в тот день, имели репутацию беспредельщиков, враждовали со всеми остальными группировками, не вступая даже во временные коалиции и не признавали криминальную систему ценностей, в отличие от тех же «шанхайских», на районе у которых множество мужчин побывали в СИЗО и зонах.
Заявились Витёк с Валериком, с видиком и кассетой, и я рассказал им интересные новости.
– Начинаются чудеса… – мрачно сказал Витёк. – Ну что, какие будут мнения, товарищи коммерсанты?
– Хрен им моржовый, а не сеансы, – сказал я. – И не давать ничего, пусть пасутся. Если каждому давать…
В тот момент я был зол и готов к любым боевым действиям.
– Кровать может не выдержать, – согласился со мной Валерик. – Я согласен, ничего им не давать, потому что в итоге оборзеют и отнимут все.
– Согласен, – сказал Витя. – Тогда будем как-то отбиваться. Ты вот что, Лёха… иди ищи этого Федю Комара. Завтра они в это же время обещали появиться?
– В это же, – подтвердил я.
– Ну и всё. Пусть подходит и переговорит с ними.
Дипломатические способности Феди у меня вызывали сомнения, но другого выхода не было.
Девятнадцатый дом я нашел быстро – это была панельная пятиэтажка – убогая, сырая и плохо пахнущая. А доносящиеся из подвала звуки музыки свидетельствовали о том, что Федя, скорее всего, присутствует на месте.
Мне повезло, Федя действительно был на месте. Правда, был он не очень трезв, но, судя по всему, это было его нормальное состояние. В подвале кроме Феди было еще человек десять – разных возрастов и степеней опьянения. Несколько сдвинутых вместе и покрытых газетой ящиков из-под овощей заменяли стол. На этом импровизированном столе гордо возвышались несколько бутылок «Плодово-ягодного», порезанные хлеб и лук, а также – пустая банка консервов «Килька в томате».
– Какие люди и без охраны, – радостно улыбнулся Комар. – Только недавно виделись и вот опять… Да свой это, – успокоил он обитателей подвала, которые с неприязнью меня рассматривали. Рассказывай, что стряслось.
Я рассказал, стараясь говорить быстро и по сути.
– Краснознаменка… – сказал Комар с пьяной задумчивостью. – Ну совсем малолетки охренели, берегов не видят. Территория их! Ты им сказал, что с людьми работаешь?
– Сказал. Говорят, что болт ложили на это все.
– Ого-го! – радостно рассмеялся Федя. – Вот это оперились щеглы. Ладно. Завтра пойдем, будем разговаривать. Они когда подойдут?
– В половину шестого, – сказал я.
– Ну и все. Порешаем вашу проблему, не тушуйся!
Оптимизм Феди передался и мне.
– Пару пузырей прихвати завтра, – сказал мне Федя на прощание. – Пригодится, по любому.
Я вернулся в видеозал, когда «Терминатор» уже закончился. Восставшие из пепла ядерного огня были повержены, а переполненные впечатлениями зрители выходили наружу.
– Пообщался? – требовательно спросил меня Витя.
– Пообщался, – сказал я. – Говорит, что завтра подойдет, будет разговаривать с этими «краснознаменскими».
– Мы вот думаем, – сказал Витек задумчиво, – может быть завтра боксеров подтянуть из Валеркиной секции? Для страховки. Вдруг не получится договориться?
– Я – всегда пожалуйста, – пожал плечами Валерка. – Человек пять могу собрать, а больше и не нужно. Кого там бить – шпана малолетняя…
– Бабок им сколько нужно будет дать? – деловито спросил Витя.
Валерка довольно усмехнулся.
– Бабок не нужно. На такси только если. У нас же солидарность, вы чего? Если кого отлупить, то собираемся без всякого.
– Ну как-то отблагодарить нужно… – сказал Витёк с сомнением.
– Зарядим им сеанс «Рокки» или «Карате-кид». Как раз перед основным сеансом, – предложил я.
– Точно! – просиял Витёк. – Лучше им дополнительный сеанс устроим, чем всяким козлам. Они и дальше пригодиться могут!
На том и договорились.
По домам возвращались на адреналине.
– Что же это за страна? – возмущался Витёк. – Что же это за такая удивительная страна, где ты даже ментов не можешь вызвать, чтобы шпану приструнить? Я удивляюсь – почему они до сих пор в обком не пришли, эти «краснознаменские» и прочие – секретарю по лысине, буфет обнести… А чего? Кто бы им помешал?
– Витя, – сказал я устало, – ты хочешь, чтобы и на елку залезть, и не поцарапаться. Так не бывает.
– Да какая елка к такой-то матери, – воскликнул Витёк. – Я хочу денег. Понимаешь? Простых советских денег, для удовлетворения своих скромных потребностей. Вот что в этом ужасного, ты можешь мне объяснить?
Я усмехнулся, вспомнив свои споры еще в «той» жизни о том, как жилось в СССР.
– Тебе, Витя, мне, а также всем прочим гражданам государство наше гарантирует работу. Рублей на двести. Или тебе мало?
– Мне – мало! – с нажимом ответил Витёк. – И кому угодно мало. Потому и прут с заводов и фабрик все, что гвоздем не прибито. И никто это не считает чем-то зазорным, все считают, что убытки компенсируют.
– Да, наш человек не ворует. Он компенсирует убытки, – согласился я.
– А если двести рэ не хватает, то можно на Север поехать, там зарплаты большие, – легкомысленно заметил Валерик, чем окончательно вывел Витю из себя.
– На Север?! Почему не на юг? Не в Антарктиду? Не в космос? Ну идиотизм же – чтобы какие-то мало-мальские бабки заработать, нужно к белым медведям ехать.
– В космос тоже можно, – согласился Валерка, – космонавтам, говорят, «Волгу» дают без очереди.
Витя с досадой сплюнул и произнес несколько ругательств.
– И потом они эту «Волгу» кавказцам по двойной цене перепродают! – воскликнул он патетически. – А я не хочу. Не хочу «Волгу» без очереди. Или у космонавта перекупать. Я хочу пойти и купить, честно заработав бабки. Почему везде можно, а у нас нельзя?
– А везде другая проблема, Вить, – сказал я. – Тачки есть, а бабок нет. Тоже дефицит.
– Ты дофига умный, – раздраженно сказал Витёк. – Ты в загранке не был ни разу, вот и нечего. А я общаюсь с теми, кто оттуда не вылезает. Они рассказывают…
Как интересно, думал я. Заграница для советского человека почти недоступна. А значит, представление о ней – сплошной миф. И высшее счастье – попасть туда.
– Ты, Витя, хочешь денег, – сказал я. – Это, конечно, прекрасно. Но ты живешь в обществе, где провозглашены совершенно другие ценности. Любой школьный учитель скажет тебе, что хотеть нужно не денег. А хотеть нужно работать на общее благо и приносить пользу обществу. И видишь какая штука – твои интересы вступают в противоречие с общественными.
– Хрен там они вступают, – не сдавался Витя. – Все хотят бабок побольше, а трындят о труде и всеобщем благе. Вон, посмотрите, мужик идет с работы. – Витя кивнул в сторону мужика, который неуверенно и пьяно шел нам навстречу. – С завода идет, сто процентов! И шатается не от счастья, что столько пользы обществу принес, шатается от того, что с кентами по бригаде на троих сообразили после работы. И нажрались они не потому что избыток радости от созидательного труда! Нажрались они потому что беспросветность и говно кругом.
– А может у него сын родился, – поддел я Витька, – может этот мужик – ударник производства и в заводской самодеятельности участвует.
– Ага, – сказал Витя саркастически, – таких вот треть примерно, если не половина. Каждый день у них сыновья рождаются, крестины и все такое. Где только берут – непонятно, сухой закон на дворе!
– И что же, – заинтересованно спросил я, – ты считаешь, что этот мужик, который пьяненький домой возвращается, он тоже бабок хочет?
Витя задумался.
– Не знаю, – сказал он мрачно. – Может уже и не хочет. Но только, Лёха, если человек бабок не хочет, то это уже все. Край. Дальше ехать некуда. И ведь таких много, которые вообще ничего не хотят. И это страшно же. – Витя посмотрел на меня. – А сам-то ты чего хочешь?
– Витя, – сказал я, – друг мой дорогой, – ты спрашиваешь у человека в семнадцать лет, чего он хочет. Ты вот прямо как наша классная. Или мой батя. Совесть имей. Откуда я нахрен знаю, чего я хочу? Это ты у нас один такой весь целеустремленный и деловой, все прочие-то – обычные люди.
– Вы это… – прервал нашу дискуссию Валерик. – Мне своих с секции завтра подтягивать или нет?
На следующий день, в видеозал к четырем вечера подтянулись Валеркины друзья-боксеры – это были спортивные парни с набитыми кулаками, все старше нас, некоторые уже после армии.
Мы поставили им классику – «Рокки» со Сталлоне, но боксеров «Рокки» почему-то не впечатлил, они смотрели его как хорошую комедию и ржали так, что снаружи было слышно.
– А чего – уютно у вас тут, – сказал один из боксеров, самый старший. Его звали Сергей («можно просто Серёга»), он был уже после армии, откуда пришел старшиной запаса.
Был он большим любителем пообщаться, и в процессе просмотра рассказывал мне истории из своей жизни.
– … и вот, отгулял я дембель, все как полагается… Себя в порядок привел, надел форму, значки, комсомольский значок нацепил, как идиот последний, и пошел в райком комсомола. Пришел и говорю: «Вот я весь такой замечательный, старшина запаса, по боксу разряд, мне бы с молодежью поработать по спортивной линии…». А они там на меня смотрят и улыбаются – мальчик, ты чего пришел сюда? У тебя, говорят, опыт организационной работы недостаточный… И пришлось на завод. А дома жена – перед армией женился…
Около четырех вечера подтянулся и Федя Комар. Как обычно, на позитиве и слегка выпивши. Оглядев собранное нами боксерское воинство, он весело сказал:
– Ну вы, парни, даете! Ни хрена себе, банду собрали. Это вы правильно, может пригодиться. Но лучше, чтобы не пригодилось, так что будем сначала разговаривать, а бить уже потом. Только говорить я буду. А то они прицепятся к слову какому-нибудь, начнутся качели…
«Краснознаменские» подошли к половине шестого, примерно в том же составе, что и вчера. Семеро парней явно хулиганской внешности ввалились в видеозал, но, обнаружив, что в зале уже сидит около десятка человек, из которых больше половины – явные спортсмены, вчерашней наглости не проявляли.
Увидев незваных, но ожидаемых гостей, слово сразу взял Федя Комар.
– О, пацаны, – добродушно улыбнулся он, – с Краснознаменки, что ли? Что-то я вас не узнаю никого. Где Кот, Руся, Рыжий, Гера? Где все старшие, с кем разговаривать?
– Со мной, – вышел вчерашний парень, который пытался играть роль «доброго гангстера», – меня Коля зовут. Рыба дразнят.
– А я Федя Комар, – представился Федя. – Слышал, наверное?
«Добрый гангстер» Коля неопределенно мотнул головой.
– Ну что, будем разговаривать? – спросил Федя. – Рассказывайте, чего хотели.
– А че хотели… – хмыкнул Коля-Рыба. – Попросили вот у него, – он кивнул на меня, – чтобы пацанам пару раз в неделю кино посмотреть. Ниче такого. Не у всех бабок полные карманы, а он по рублю за вход заряжает. Мы просто попросили, а он полез в это самое… Чего тут разговаривать – темы не вижу. Че ему, впадлу пару фильмов пацанам поставить?
– Он тебе сказал, что с людьми работает? – спросил Комар, и из голоса его пропало дружелюбие. – Сказал, что не один?
– Не помню, – махнул рукой Рыба. – Какая разница, один – не один. Район наш. Мы пришли, попросили по-нормальному, а он отморозился, еще и вас привел. И чего ты мне хочешь сказать, что мы не правы?
– Свой район, – жестко сказал Федя, – бывает у участковых ментов. И у врачей еще. А люди работают там, где захотят. И еще. Мой товарищ, словам которого у меня нет оснований не доверять, – Федя показал на меня, – сказал, что вы вчера нехорошо отзывались об уважаемых в городе людях. Болт на них ложили, типа. Было такое или нет?
– Да гонит твой товарищ, – выскочил вперед вчерашний прыщавый гоблин. – Интригу подводит, чтобы нормальных пацанов лбами столкнуть. Вы за кого вписываетесь вообще, он барыга, на пацанах бабки делает! И кенты его барыги.
– Гонит, значит, – сказал Комар, глядя в пол. – А ты, Коля, подтверждаешь, что такого не было?
– Не помню, – мрачно сказал Коля.
– Тогда давай поступим так, – сказал Комар, – сейчас берем вас, его, ваших старших и едем к людям. И там выясняем, кто, чего и про кого говорил. Согласен?
– Да ну нахрен, – сказал Коля угрюмо. – Еще не хватало головняка из-за каких-то барыг. Пусть живут, нам похрен. Пусть подавятся своими бабками.
– И вообще, – Федя пристально посмотрел на оппонента, – я смотрю, что некоторые здесь начинают борзеть. И пора уже воспитательный час проводить, если в школе пионервожатые вас не воспитывают ни хера. Вас ставили в курс, что «сборы» под запретом?
«Сборами» у нас тогда называли массовые драки, в которых иногда участвовало до нескольких сотен пацанов. После каждой такой акции больничные травматологии наполнялись парнями с переломами и сотрясениями мозга. В худшем случае, со «сборов» везли в морг, к счастью, такие исходы случались довольно редко. В «Сборах» принимали участие в основном пацаны из «пролетарских» районов и рабочих семей. Никто из моих одноклассников подобными вещами не занимался.
– Ставили, – огрызнулся Коля. – Только как это получается, наших пацанов лупят, а мы ответить не можем? Не, такое не катит. Вы сначала решите с «центровыми» и «шанхайскими».
– Ох пацаны, пацаны, – покачал головой Федя. – Порядка не знаете, старших не слушаете… А Пузо сидит? – вдруг безо всякого перехода спросил Федя.
– Сидит, – сказал Рыба, с удивлением.
– Сидит! – передразнил его Федя. – Порешил пацана, ни за что… А ему говорили, чтобы себя нормально вел. Тоже вот, как вы, не слушал никого. Теперь уедет лет на семь, а там плохо… Здесь, на воле не сахар, а там вообще… Думайте, пацаны.
Пузо был одним из авторитетов у «краснознаменских». Сейчас он сидел под следствием за убийство во время очередных «сборов». Позже Комар объяснил нам, что там дело темное, убивал он или нет – не известно, просто слишком надоел и милиции, и преступному миру этот парень семнадцати лет.
– Ладно, че, пойдем тогда, – сказал Рыба неохотно.
– Давайте, давайте! – к Феде будто по волшебству вернулось дружелюбие и хорошее расположение духа. – Старшим привет передавайте. И вот это, – Федя протянул «краснознаменским» пакет с двумя бутылками водки, которые Витек сегодня утром купил у таксиста.
«Краснознаменские» приняли подношение и мрачно удалились.
– Во, видали? – весело сказал Федя. – Так что, работайте спокойно. Пока, – многозначительно добавил он. – Это ж балбесы, с ними раз и навсегда договориться не получится. Сегодня эти приперлись, завтра другие прибегут.
– Будем решать проблемы по мере их поступления, – сказал я.
– Вы заходите, если что, – сказал нам Федя на прощание.
– Уф-ф… – выдохнул Витя, когда дверь за Федей закрылась. – Кажется, отбились.
Да, на этот раз мы действительно отбились.
Глава 20
Что искренне удивляло меня на первых порах моей жизни в восемьдесят седьмом году, так это умение советских людей выражать свои мысли. Разговаривать. Даже далеко не самые развитые советские люди умели это делать лучше большинства моих знакомых из двадцать первого века. Тот же Федя Комар – отнюдь не доцент и не артист разговорного жанра, но он умел общаться и делал это довольно успешно. Почему эта способность пришла в упадок к моему времени – для меня загадка. То ли мобильные телефоны с СМС-ками виноваты, то ли Твиттер с Тик-током, транслирующие огрызки мыслей…
А затем были выпускные экзамены в школе, которые я, к счастью, не сдавал, предъявив врачебное предписание. Оценки за четверть пошли как экзаменационные, так что, я получил очень даже приличный аттестат. Была торжественная линейка, был выпускной, было напутственное слово классной руководительницы, во время которого и сама учительница, и многие девушки нашего класса сильно расчувствовались. Вот, у меня и моих одноклассников скоро выпускной, а по факту, я их и не знаю толком, я чужой среди них, нормально сойтись получилось только с несколькими, фамилии остальных я едва запомнил.
Именно в такие моменты я чувствовал себя очень чужим в этом месте. Самозванцем. Я получаю аттестат, предназначенный не мне. Слушаю предназначенные не мне слова. Дома у меня родители, которые вовсе не родители. И будущее мое – это чужое будущее, которое я украл. Я пользуюсь чужой жизнью. Никакого кайфа от этого я не испытывал, скажу честно. А иногда это было и вовсе невыносимо – жить в чужом мире.
А в мире творилось странное – простой немецкий пилот-любитель Матиос Руст сажает самолет на Красной площади, без каких-либо проблем преодолев эшелонированную советскую ПВО. В той же Москве почти легально собирается «Память», активисты которой вещают о сионистском заговоре. А в Новосибе – рок-фестиваль. А Горбачев – на комсомольском съезде. А сверхзвуковой ЯК-141 успешно летает. Как и сверхмощная «Энергия».
И вроде бы все неплохо, но почему-то очереди становятся больше, а народ в них злее, ругают Горбачева, Рыжкова и сионистов. Очень надеются на инопланетян, которые все больше входят в моду. Все видят НЛО и обсуждают экстрасенсов, и уже появились первые астрологи, и Джуна уже кого-то лечит с непонятным результатом…
Почему-то появляется очень много сумасшедших, самых разных и повсюду – в транспорте, магазинах, рынках и даже государственных учреждениях. Это и неопрятные бабушки с горящими глазами, костерящие перестройку, партию и правительство, и совсем молодые люди – чаще всего с религиозным уклоном, будущие жертвы тоталитарных сект.
Мой папенька, узнав о высадке Руста на Красной площади, не выдержал. Сильно выпил, хотя ему с язвой и гипертонией было категорически противопоказано. И еще я первый раз услышал от него крепкие нецензурные выражения.
– Позор… – шептал он, сидя за столом и читая газету. – На весь мир… Так опозориться… Столько лет работы…
Я, кажется, начал лучше понимать своего папеньку. Конечно, ни в какие коммунистические идеалы он не верил, поскольку был человеком в высшей степени практическим и здравомыслящим. А верил он в силу и мощь своей корпорации – КПСС. И вне этой корпорации себя не представлял, как и многие его коллеги, для которых самым страшным наказанием было исключение из партии.
Наш видеозал работает. Почти процветает. Мы зарабатываем пятьдесят рублей в день, что очень неплохо для семнадцатилетних пацанов. На остальной бизнес забили – некогда, да и нет особого смысла вкладываться, поскольку кооперативам официально разрешено производство одежды и обуви. Впрочем, иногда мы приторговываем сигаретами, прямо в видеосалоне, по старой памяти. «Мальборо» и «Кэмел» для желающих. И немецкое пиво, которое стало почему-то намного сложнее доставать. Шпана нам пока не докучает, видимо доводы Феди Комара оказались весомыми и убедительными. Валеркины друзья-боксеры по выходным приходят к нам посмотреть фильмы на халяву. Боксеры рады, больше всего им почему-то заходят не фильмы о единоборствах, но ужастики с Джейсоном и Фредди.
В кармане у меня всегда около сотни. Черт его знает – зачем. В ресторане на червонец можно обожраться, а на четвертной устроить загул.
Мне нужны деньги. Но не так, как Вите, который молится на купюры. Мне нужны деньги потому, что мое знание будущего без ресурса не стоит ничего, а деньги – это самый эффективный ресурс из существующих на этой планете. Впрочем, это не совсем справедливо для Советского Союза образца восемьдесят седьмого года. Деньги у людей были, пусть и не очень большие, проблема была их потратить.
А еще я часто думал о своей семье. Той, которая действительно моя. Отец и мать еще не познакомились, они живут далеко, в небольшом сибирском городке, она – учительница русского языка, он – инженер. Познакомятся они в следующем году, а еще через год я появлюсь на свет. Или не появлюсь? Я изо всех сил старался гнать от себя такие мысли, но они все равно лезли в голову и буквально сводили меня с ума…
С каким удовольствием я уехал бы куда-нибудь на несколько месяцев! Так, чтобы спокойно и тихо посидеть и разобраться, если не во всем, то хотя бы в чем-то. Но куда уедешь? Семнадцать лет, выпуск из школы, активная жизнь – вокруг все бурлит и меняется.
А потом наступил выпускной. К нему готовились основательно – маменька повезла меня к портному-армянину, шить костюм, и уже через неделю я стал счастливым обладателем роскошной серой тройки.
Перед выпускным я позвонил Марине. Сам не знаю – почему. Что-то я к ней чувствовал, что-то особенное. Не любовь, нет, оно было более подростковое, болезненное и хрупкое.
– Привет, – сказала она весело. – А я думала, что все. Уже не позвонишь.
– Пошли гулять! – предложил я лихо.
Она как-то сразу согласилась. В тот день стояла прекрасная погода – конец мая, когда уже достаточно тепло, но еще не жарко, городские клумбы расцвели тюльпанами, а городские фонтаны извергали водяные столбы.
Мы гуляем по парку и болтаем о пустяках.
– Буду поступать на педагогический, – говорит она. – Родители против, но мне все равно. Музыка – не мое, я ее вообще терпеть не могу. У нас дом наполнен музыкой всегда, сколько я себя помню. Я уж сбежать готова… куда угодно, хоть на БАМ, хоть в общежитие…
– Это правильно, – отвечаю я. – Если не лежит душа, то зачем…
Совсем не то я хочу ей сказать, но продолжаю говорить о пустяках.
– А я на экономический, – говорю я. – Мой отец говорит так: экономика это всегда экономика! Закончу и пойду на завод, экономистом.
Мы смеемся.
– А как ваш бизнес? – спрашивает она. – Процветает?
Я пожимаю плечами.
– Хочешь, пойдем посмотрим?
До видеосалона минут пятнадцать ходьбы. На хозяйстве Витёк с Валеркой, готовят сеанс «Назад в будущее» – очень символический фильм, максимально в тему.
– Ну пойдем, – говорит она с удивлением.
Видеосалон уже окружает небольшая толпа, ожидающая сеанса. Я открываю дверь, и мы проходим внутрь.
– О, какие люди! – Витёк с Валеркой улыбаются.
Мы садимся перед телеком.
– Так это ваш бизнес? – спрашивает она с улыбкой. – «Мир кино» – название сами придумывали?
– Название как название, – пожимаю плечами я. – Разве в названии дело? Люди хотят посмотреть фильмы, и мы их людям показываем. Что, скажешь, опять наживаемся на временных трудностях? Ну не хочет Госкино показывать то, что всем интересно! А люди вот, – я махнул в сторону двери, – стоят, ждут сеанса.
Она ничего не отвечает, просто улыбается. Видеозал тем временем заполняется людьми, оставшиеся без мест – недовольны. Их успокаивает Витёк – завтра все будет повторяться! Затем свет гаснет и мы погружаемся в приключения Дока и Марти. Я видел его несколько раз и в приличном качестве, но смотрю снова с огромным удовольствием. Тогда еще умели снимать хорошие фильмы.
После сеанса мы нова прогуливаемся.
– Понравился фильм? – спрашиваю я.
– Интересно, – говорит она. – И идея, и сюжет… А вот если бы ты оказался в прошлом, вот как этот Марти? Что изменил бы тогда?
Я вздрагиваю от этого вопроса.
– Сложно сказать. Вообще, большой вопрос – можно ли что-то менять? Ты представляешь, какая это ответственность? Допустим, я смогу предотвратить какую-то катастрофу. Крушение поезда, например. И люди, которые должны были погибнуть – не погибнут. И один и тех, кто не погибнет, оказывается врачом, который придумает жуткий вирус, убивающий процентов девяносто носителей…
– Ну, нет, – говорит она. – Если в таком духе рассуждать, то и тонущего человека спасать нельзя… Ребенка из-под колес вытаскивать.
– Это совсем другое, – говорю я. – Даже в этом фильме Марти менял будущее только своих близких, а не стран и народов. Он не побежал убивать, я не знаю… создателей ядерных бомб! Он и понятия не имел, где их искать!
– Мне понравилось, – улыбается она, – как он сыграл рок-н-рол в прошлом. Музыку своего времени. И народ сначала веселился, а потом просто обалдел. А ты бы хотел послушать музыку будущего?
Ох, Марина, ты сама не знаешь, о чем говоришь, думаю я. Одно дело там еще «Hi-Fi» или Земфира… Но вот, например, Мишаня Круг или Валя Карнавал. Или этот татуированный с ног до головы парень… вечно забываю, как его… тоже музыка будущего, и не сказать, чтобы такая уж прекрасная.
– Я думаю, – говорю я осторожно, – что на музыку будущего мы отреагируем также, как в кино отреагировали на музыку Марти. А может быть еще и хуже.
– А я бы хотела, – говорит она. – И не только музыку будущего, но и вообще – знать, чего и как произойдет. Это же очень интересно! Лет через двадцать, наверное, на Марс полетим. А через тридцать и еще дальше. Рак победим и многие болезни. И войн наверняка не будет уже. Так интересно!
У меня внутри опять выбивает предохранитель.
– Чрез два года, – говорю я скучно, – советский прокат порвет фильм о валютной проститутке. В это же время начнутся национальные конфликты – армяне начнут резать азербайджанцев, узбеки – турок-месхетинцев, а грузины – абхазцев. Еще через четыре года все развалится. Они, конечно, попытаются все удержать в девяносто первом, но ничего не выйдет, Союза не будет.
– А Горбачев? – спрашивает она растерянно и, кажется, даже испуганно.
– Пойдет пиццу рекламировать. Куда ж еще. А потом начнется такое, что и представить сейчас сложно. И на Марс мы не полетим. Только роботов запустим. И рак не победим полностью, еще и куча новых болезней появится.
– Ты шутишь, – говорит она испуганно, – очень плохая шутка, не смешная совсем. Зачем ты так?
Я моментально остываю.
– Извини, – говорю я, – забудь, пожалуйста, действительно плохая шутка.
– Мне пора домой, – говорит она.
И я иду провожать ее домой. Мы молчим. Я, конечно, полный идиот. Сорвался, не выдержал. Вывалил на ни в чем не повинного человека черт знает что…
У дверей подъезда она говорит почему-то шепотом:
– Ты правда считаешь, что так будет?
– Нет, – говорю я, – нет, конечно. Это все нервы. Стресс. Экзамены, поступление, крыша едет. Ты не обращай на меня внимания, пожалуйста. Я не хотел…
Она качает головой.
– Нет. Сейчас ты врешь. А тогда ты правду говорил. Скажи, неужели ничего хорошего не будет? Сплошной мрак?
– Будет хорошее, – говорю я. – Веришь?
– Верю, – отвечает она. – Расскажи! Я ж не усну, если не узнаю.
– Например, – говорю я, – всю нашу районную библиотеку можно будет засунуть в устройство, размером с книжку. И с него же читать. И в это же устройство – всю любимую музыку и фильмов с десяток. И с него же – смотреть и слушать. И даже звонить, хоть на другой конец земного шара! В любом магазине – полста сортов колбасы. Бананы и ананасы круглый год. Качество, правда, так себе… А в любом кафе – итальянская пицца и японские суши.
– Суши? – переспрашивает она. – Я читала в какой-то книге… Но не пробовала, конечно. И никто, наверное, у нас не пробовал.
– Редкая дрянь, на самом деле, – говорю я, не переваривающий азиатскую кухню. – Но многим нравится. Вообще, ресторанов и кофеен будет много, на любой вкус. И магазинов одежды – тоже на любой вкус. Еще можно будет за границу полететь. Хоть в Тайланд на пляж, хоть в Бразилию на карнавал. Откроется много спортивных центров. Не такие, как сейчас «качалки», а с беговыми дорожками, кучей тренажеров, люди будут ходить после работы. И появятся компьютерные игры. Они уже есть, но очень простенькие, а научаться делать так, что это будет интереснее и красивее реальности. И многие люди будут жить там. И фильмы будут в нормальном качестве, а не такое, как мы сейчас смотрели.
– Еще! – говорит она.
– Машин будет много, – вспоминаю я, – почти в каждой семье будет автомобиль, а то и два. И научатся делать машины на электричестве, без бензина.
– А инопланетяне, экстрасенсы и все такое?
– Лет пять все с ума посходят, и все сойдет на нет, – говорю я.
Она смотрит на меня и глаза ее расширены от удивления и ужаса.
– Я не спрашиваю, откуда ты все это знаешь, – говорит она. – Не спрашиваю. Но я вижу, что ты не врешь. Значит ты или псих, или…
– Я – псих! – честно признаюсь я.
Она качает головой. Не верит.
– Ни один псих никогда не признается, что он псих!
Я смеюсь.
– А я хитрый псих. Я специально признаюсь, чтобы меня не заподозрили.
– А кто там сейчас правит в будущем? – спрашивает она. – Генеральный секретарь или…
– Генеральный секретарь сейчас последний по счету, – говорю я. – Больше их не будет. Правит президент. Фамилия тебе ни о чем не скажет, так что…
– А после Горбачева кто будет? – Ее глаза горят любопытством.
– Сейчас он партийный деятель, высокого ранга, но не очень известный. Фамилия тебе тоже ничего не скажет. Скоро он начнет себя вести очень активно, так что, все его узнают и сильно полюбят. А потом возненавидят.
– Все, не могу больше, – говорит она. – У меня острое информационное отравление. Только я не понимаю, – она смотрит на меня с изумлением и жалостью, – если ты все это знаешь, то как же с этим живешь? Это же невозможно, просто так со всем этим жить?
Я молча машу рукой. Действительно, жить со всем этим сложно, но приходится.
– Я все же надеюсь, что ты меня разыграл, – говорит она.
Мы прощаемся.
– Я не помню, я уже говорил тебе, что ты мне нравишься? – спрашиваю я.