Даниил Мордовцев
Говор камней. Ирод (сборник)
VII
Древнейший в мире роман
В каирском музее среди разных саркофагов фараонов и мумий любопытство мое было затронуто одной небольшой гранитной плитой, на которой изображена была богиня Гатор с обычной головой коровы, а около нее два египтянина – один с правой стороны с цветком лотоса в руке, а другой – с левой, униженно распростертый на земле; у ног же богини лежал крокодил с разверстою пастью.
Я спросил своего любезного проводника-грека, одного из младших смотрителей музея, что означает эта картина.
– О, это древнейший в мире писанный роман, – отвечал словоохотливый грек.
И он сообщил мне древнее сказание, которое некоторые египтологи считают чем-то вроде первоисточника истории, в библейском пересказе, об Иосифе и жене сановника Путифара или, по-библейски, Пентефрия.
Оказалось, что я раньше знал это интересное сказание, прочитав его в некоторых сочинениях о Египте. То, что я видел в изображении на камне каирского музея, подробно изложено в знаменитом папирусе, открытом ученым Orbiney, именем которого называется и сам папирус – «Papyrus d’Orbiney». Он находится в Британском музее, и факсимиле его было издано в Лондоне.
Вот содержание этого сказания в буквальном переводе ученых Гудвина и виконта де Руже.
Очень давно, ранее, может быть, фараона Хеопса и, во всяком случае, на целые тысячелетия раньше известной нам женщины-фараона Хатазу, Тутмесов и Рамзесов, жили два брата египтянина. Старшего звали Анепу, а младшего – Бата. Старший был женат. Судя по всему, египтянка, жена его, была так же влюбчива, как и жена сановника Путифара, хотя принадлежала к семейству простых крестьян, возделывавших свое поле. Бата, скромный малый, давно, по-видимому, уязвил сердце красавицы, хотя в наивности своей и не подозревал этого.
Однажды братья поехали в поле, и у них не хватило семян для посева.
– Ступай скорей и принеси семян из деревни, – сказал старший брат младшему.
Бата тотчас же исполнил приказание брата. Придя домой, он увидел, что жена его брата заплетает волосы.
– Встань, – сказал Бата красавице, – дай мне семян, чтобы я возвратился на поле, ибо так наказывал мне старший брат, чтобы я возвратился не мешкая.
– Войди, – отвечала ему красавица, – отвори ларь, и возьми, сколько сердце твое желает; у меня же, если я пойду, как бы не распустились волосы.
И вошел юноша в кладовую, говорит сказание, и взял оттуда большой сосуд, ибо желание его было много понести семян. И он взял на себя зерно и семена дурры и вышел с ними.
Вот тут и начинается «флиртешен» египтянки за шесть, может быть, тысяч лет до наших дней.
– Как велика тяжесть на руке твоей? – издали спросила кокетка.
– Две меры дурры и три меры пшеницы составляют вместе пять мер, кои лежат на руках моих, – отвечал богатырь в простоте души своей.
– Велика сила твоя, – проговорила соблазнительница и, конечно, стрельнула в простоватого молодца своими египетскими глазищами. – Давно смотрела я на силу твою во всякое время.
И сердце ее познало его, говорит сказание, она встала и обняла его.
– Дай нам насладиться часом покоя, – прошептала чаровница. – Хорошо тебе будет, ибо я приготовлю тебе одежду праздничную.
Тогда, говорит сказание, уподобился юноша пантере страны полуденной от внутреннего гнева по поводу дурных слов, которые она к нему говорила; она же испугалась выше всякой меры. И он говорил к ней, сказав:
– Ты, о женщина! Ты была мне как мать, и муж твой был мне как отец, ибо он старше меня, так что он мог бы быть моим родителем. Зачем такой большой грех был мне сказан? Не говори мне таких слов в другой раз, ибо в этот раз я ничего не скажу, и ни одно слово об этом не выйдет из уст моих кому бы то ни было.
И он навьючил на себя свою ношу и пошел на поле. И подошел он к старшему брату своему, и они совершили работу дня. Когда же настал вечер, тогда возвратился старший брат в жилище свое. И младший брат его шел за быками, которых он навьючил разными хорошими вещами поля и гнал их перед собою, чтобы приготовить им подстилку в их хлеве в деревне.
И вот жена старшего брата, продолжает сказание, боясь за слово, сказанное ею, взяла кувшин жиру, и она была, как некто, которому злодей сделал насилие, желая сказать своему мужу: твой младший брат сделал мне насилие.
И муж ее возвратился вечером, как обыкновенно он делал каждый день, и вошел в дом свой и нашел жену свою, лежавшую в припадке дурноты. Она не подала воды на руку его, как обыкновенно. И светильник не был зажжен, так что дом был в темноте. Она же лежала и ее рвало. И муж ее говорил ей так:
– Кто имел дело с тобой? Встань!
Она же сказала ему:
– Никто не имел дела со мной, кроме твоего младшего брата, ибо когда он пришел, чтобы взять семян для тебя, то он нашел меня сидящею одну и говорил мне: «Давай повеселимся один час на покое, – распусти свои волосы». Так он говорил мне, я же не послушала его, а сказала: смотри, не мать ли я тебе (хороша мамаша!) и старший брат твой не как отец ли для тебя? – так говорила я ему, он же не переставал говорить и сделал мне насилие, дабы я тебе не сказала этого. Ныне же, если ты его оставишь в живых, то я сама себя убью.
Каково!.. И тут сказалась Ева.
Анепу пришел в ярость и порешил убить брата.
Но за добродетельного Бату вступились боги, а именно богиня любви Гатор. Она вселилась в одну из коров, которых Бата, ничего не подозревавший, загонял в хлев.
– Добродетельный Бата, – сказала корова человеческим голосом и словами, – спасайся! Жена твоего старшего брата наговорила на тебя мужу, будто ты нанес оскорбление ее целомудрию, воспользовавшись силою своею, а ее слабостью, и твой старший брат хочет убить тебя. Для твоей же молодости не приготовлено еще жилище в загробном мире великого Озириса. Беги от брата.
И юноша бежал.
Узнав об этом, Анепу пускается в погоню за братом. Он убежден, что коварная жена сказала правду. В руках у него нож, а Бата совсем безоружен. Он напрягает все усилия, чтобы спастись от неминуемой смерти, но силы, растраченные им за день, особенно при переноске в поле тяжелой ноши, оставляют его. Расстояние между им и гневным братом все уменьшается.
– О великая Гатор! – в отчаянии восклицает он. – Спаси меня… Для того ли ты повелела мне бежать, чтобы сильнее возбудить подозрение брата моего и быть убитым вдали от дома моего?
Вдруг – о чудо! – он слышит за собою необычный шум и плеск воды.
Он оглядывается и видит: между ним и братом мгновенно образовался глубокий и бурный поток, и в нем полно страшных крокодилов… Брат его в ужасе остановился.
– О великая, милостивая Гатор! – восклицает Бата и в благодарном умилении повергается на землю.
Долго он лежал, молясь дорогой богине, а брат его, стоя на другом берегу потока, громко призывал злых богов, служителей страшного Сета, чтобы они помогли ему совершить месть.
Бата наконец поднялся.
– Брат мой, отец мой, выслушай меня! – горячо проговорил он. – Я не обижал твоей жены. Когда по твоему приказанию я пришел с поля в дом наш, я нашел твою жену заплетавшею волосы свои. И я сказал ей: «Встань, дай мне семян, чтобы я возвратился в поле, ибо так наказывал мне старший брат мой, чтобы я возвратился не мешкая». И она сказала мне: «Войди, отвори ларь и возьми, сколько сердце твое желает; у меня же, если я пойду, как бы не распустились волосы». И вошел я в кладовую, и взял оттуда большой сосуд, ибо желание мое было много понести семян. И я взял на себя зерно и семена дурры и вышел с ними. Тогда жена твоя сказала мне: «Как велика тяжесть на руке твоей?» И я ответил ей: «Две меры дурры и три меры пшеницы составляют вместе пять мер, кои лежат на руках моих». Так я говорил ей. Она же говорила мне, сказавши мне так: «Велика сила твоя; давно смотрела я на силу твою во всякое время». И она встала и обняла меня, говоря мне: «Дай нам насладиться часом покоя; хорошо тебе будет, ибо я приготовлю тебе одежду праздничную». Тогда уподобился я пантере страны полуденной от внутреннего гнева по поводу дурных слов, которые она ко мне говорила; она же испугалась выше всякой меры. И я говорил к ней, сказав: «Ты, о женщина! Ты была мне как мать и муж твой был мне как отец, ибо он старше меня, так что он мог бы быть моим родителем. Зачем такой большой грех был мне сказан? Не говори мне таких слов в другой раз, ибо в этот раз я ничего не скажу, и ни одно слово об этом не выйдет из уст моих кому бы то ни было». И я навьючил на себя свою ношу и пошел на поле. И подошел я к тебе, и мы совершили работу дня. Когда же настал вечер, тогда ты возвратился в жилище свое. Я же шел за быками, которых навьючил разными хорошими вещами поля и гнал их перед собою, чтобы приготовить им подстилку в их хлеве в деревне. Но едва я вошел в хлев, как мне явилась добрая и великая богиня Гатор в образе нашей черной коровы, и она сказала мне человеческим голосом и словами: «Добродетельный Бата, – так говорила богиня, – спасайся! Жена твоего старшего брата наговорила на тебя мужу, будто ты нанес оскорбление ее целомудрию, воспользовавшись силою своею, а ее слабостью, и твой старший брат хочет убить тебя. Для твоей же молодости, – так говорила Гатор, – не приготовлено еще жилище в загробном мире великого Озириса. Беги от брата». И я бежал. Но когда я увидел, что ты гонишься за мною с ножом и уже настигаешь меня, я упал на колени и обратился к великой Гатор с такими словами: «О великая Гатор! Спаси меня. Для того ли ты повелела мне бежать, чтобы сильнее возбудить подозрения брата моего и быть убитым вдали от дома моего?» И тогда богиня бросила между мною и тобою этот поток с крокодилами, чтобы не совершилось братоубийство. Теперь ты все знаешь, и я более ничего не скажу тебе.
Тогда заговорил старший брат.
– Кому же мне верить? – сказал он. – Тебе или жене? Жена говорит на тебя, а ты на жену. Ты здоров, а она теперь больна – с нею дурнота.
Тогда заговорил младший брат.
– Чтобы ты поверил мне, – сказал он, – брось сюда через поток нож твой. И тогда ты поверишь мне.
– Но если я брошу тебе нож мой, – возразил старший брат, – то тогда ты меня зарежешь.
– Нет, – отвечал Бата, – между мною и тобою поток и крокодилы.
Тогда Анепу перебросил через поток нож свой. Бата же, взяв нож, совершил над собою то, отчего он перестал быть мужчиной.
Тогда Анепу поверил ему.
– Я верю тебе, младший брат мой, – сказал он, – но зачем ты совершил такое зло над собою?
– Для того, чтобы ты всегда мне верил и не боялся за жену свою, – отвечал Бата.
– Нет! – воскликнул Анепу. – Теперь я потерял веру в жену свою, и она не должна жить.
В это мгновение и поток и крокодилы исчезли.
Анепу, бросившись к брату, обнял его и долго плакал над ним. Потом братья, примиренные, воротились домой, и Анепу, убив вероломную жену, тело ее отдал собакам.
Сознавая вину свою перед братом, равно как и перед богинею Гатор, Анепу заказал искусному резчику-скульптору вырезать на гранитной доске ту группу, которую я видел в каирском музее: богиня Гатор с головою коровы, а перед нею – Бата, подносящий ей цветок лотоса, и Анепу – кающийся, распростертый на земле перед самой пастью крокодила.
Сказание об Анепу и Бата я назвал «древнейшим в мире романом» потому, что не только знаменитые индийские поэмы Махабхарата и Рамаяна написаны после этого сказания, и притом тысячелетиями позже, но и такие письменные памятники, как Веды, Зенд-Авеста, Шу-Кинг и Библия и те явились на свет многими столетиями после того, как сказание об Анепу и Бата ходило уже в рукописи по рукам египетских жрецов и их ученых, а гранитная стела с кающимся Анепу давно стояла в мемфисском храме богини Гатор с головою коровы и пугала своим содержанием прекрасных, но вероломных египтянок вроде жены Пентефрия.
VIII
Любовь фараона
Я намерен рассказать здесь небольшой эпизод из жизни одного из могущественнейших владык Древнего Египта, фараона Тутмеса III, любовь которого к одной юной египтянке заставила его совершить невероятные подвиги, сделавшие имя его страшным всему тогдашнему миру. Многих потоков крови стоил человечеству сердечный роман этого фараона!
«После этого великого государя (как называет его историк), царствовавшего почти 54 года, остался целый мир памятников».
Целый мир памятников: и все это камни, говорящие камни…
«Начиная от обширного храма, – продолжает историк, – до маленького жука-скарабея, на которых начертано имя Тутмеса III, число документов этого царствования просто неисчислимо. История его времени, богатая свидетелями событий в виде разнообразнейших произведений искусства, представляет нам Египет, сделавшийся средоточием тогдашнего мира вследствие и военного преобладания над этим миром, и оживленной торговли, и открывает нам неожиданные новые картины прошедшего и яркие картины жизни народов древнейшего мира».
И все это совершила любовь, заброшенная в пылкое африканское сердце фараона жгучими глазками такой же, как он, пылкой африканки.
Страсть заполонила сердце фараона при самом его вступлении на престол Верхнего и Нижнего Египта.
Юный Тутмес III, удаленный из тогдашней столицы, из стовратных Фив, честолюбивой сестрой, женщиной-фараоном, Хатазу, с которой я познакомил читателя в пятом и шестом из этих рассказов, жил в изгнании, вдали от двора своих предков, и только по достижении совершеннолетия явился в Фивы полновластным владыкой.
По совершении всех обрядов венчания на царство Тутмес, сопровождаемый высшими сановниками, вступил в главное святилище храма Амона-Ра, где должен был почтить жертвою «живущего бога» – Аписа. Едва он преклонил колени перед изображением божества, как из внутреннего святилища храма донеслось торжественное пение священных гимнов.
– Бог идет… Бог идет… Великий живущий Гапи шествует, – послышался сдержанный шепот среди сановников.
Вскоре широко распахнулись громадные пелены завесы из дорогого белого виссона, и там показался священный бык. Перед ним выступал верховный жрец и воскурял в честь этого бога благоухания «священной страны Пунт». Несколько впереди шла смугленькая девочка ослепительной красоты и держала в одной руке небольшой сноп свежей, только что налившейся пшеницы с сочными колосьями, а в другой – золотой серп. За Аписом двигалась процессия жрецов со священными лодками на плечах и опахалами из страусовых перьев. В лодках находились изображения божеств Египта.
При виде девочки-жрицы со снопом и серпом в руках Тутмесу показалось, что его осиял небесный свет, который томительно-сладким огнем проник ему в душу. Ничего подобного до этой минуты он не видал и не испытывал. Находясь в изгнании, в одном из городов дельты Нила, в Буто, воспитываемый жрецами в храме бога Горуса, юный фараон до самого совершеннолетия своего не видал ни одной женщины. И вдруг перед ним такая, как ему показалось, неземная красота!.. Что это? Откуда оно?.. Царственный юноша совсем растерялся. Он даже робко попятился назад.
Верховный жрец, лукавый старик, сразу заметил это, и тут же в коварном его уме возник и созрел план – сделать юного фараона слепым орудием хитрой жреческой касты.
Апис между тем, проголодавшийся еще с вечера, потому что с самого вечера жрецы не давали ему корм, чтобы он был послушнее в предстоявшей торжественной процессии, все время не спускал своих добродушных глаз с лакомого снопа пшеницы и теперь протянул было к нему морду, но лукавый старик жрец прямо к этой самой морде бога поднес курения, которых бык терпеть не мог, и тем остановил проголодавшегося бога.
– Царь Тутмес, солнце Египта, – да светит оно вечно! – принеси жертву великому Гапи, вечно живущему! – торжественно возгласил он. – Возьми священный серп из рук невинной отроковицы.
Тутмес повиновался. Дрожавшей рукой он взял серп из руки прелестной девочки и, срезывая этим серпом несколько колосьев из снопа, протянутого к нему юной жрицей, встретился с ее глазами: что это были за глаза! Верховный жрец видел, как юноша-фараон побледнел при этом.
«Он наш!» – мелькнуло в уме лукавого старика.
Тутмес, срезав дрожавшею рукой несколько колосьев и преклонив колени, подал их Апису. Рогатый бог стал жадно жевать их, добрыми, благодарными глазами поглядывая на царственного юношу. Радостный, хотя сдержанный шепот пронесся между сановниками:
– Бог принял жертву… Великий Гапи оказал благоволение новому фараону… Слава великому Гапи, вечно живущему!
Девочка-жрица между тем повернулась лицом к внутреннему святилищу. Повернулся за нею и Апис, не спуская глаз с лакомого снопа. Он удалялся в свое святилище, попросту в богатое свое стойло, украшенное резьбой даровитого Семнута, зная, что там ожидает его обильный корм из пшеницы и отборных зерен дурры.
Когда прелестное личико девочки-жрицы скрылось за пеленами завесы, Тутмесу показалось, что угасло солнце. Ничего не помня и не видя, что потом совершалось в храме, не слыша и не внимая священным гимнам жрецов, юный фараон автоматически исполнял все, что требовал от него «верховный святой отец»: его глаза, ослепленные красотой юной жрицы, мысль и сердце были там, за этой таинственной завесой, куда скрылось ослепившее его солнце.
Он опомнился только тогда, когда храм опустел и около него остался один только верховный жрец.
– Сын мой, царь Тутмес, солнце Египта, – сказал старик, подводя его к массивному изображению Изиды, – я оставляю тебя одного с матерью богов. Вопроси ее, какой жизненный путь она укажет тебе, и свято следуй ее указаниям. Да благословят тебя боги!
И жрец удалился, оставив юного фараона перед немой бронзовой статуей с открытыми глазами и ртом. Тутмесу стало страшно, и он упал ниц перед таинственным божеством.
– О великая матерь богов! – чуть слышно простонал он. – Укажи мне путь моей жизни.
Тихо в обширном храме, так тихо, что Тутмес может считать удары своего взволнованного сердца. Но вдруг в эту тишину как бы вливаются откуда-то издали, из воздуха, чуть слышные мелодические звуки. Звуки все ближе и ближе. Это звуки систров – отголоски божества. Божество приближается… Оно тут… Изида говорит… Тутмес затрепетал весь от голоса божества… Что это за голос! – это музыка неба! – это голос ребенка, девочки!..
– Я, мать богов, сама снизошла к тебе, – говорил этот чарующий голосок. – Ты видел меня сегодня, о Тутмес! Я явилась к тебе, впереди великого Гапи, в образе девочки-жрицы со священным снопом в руке… Я вошла в твою душу и в душу той священной девочки… Я соединю навеки ваши души и ваши тела, если только ты, о Тутмес, исполнишь завет мой.
– Исполню! Исполню! – простонал очарованный фараон. – Говори!
В нем проснулся его бурный африканский темперамент, все безумие первой страсти. Он готов отдать вселенную, чтобы только вновь увидеть ту, со снопом в руке, только увидеть, а ему обещают соединить ее с ним навеки!.. Есть отчего с ума сойти…
– Говори! Говори! – стонал юный безумец.
– Внемли мне, о Тутмес! – продолжал тот же дивный голосок. – Меня не хотят знать народы севера, востока и юга… Твоя сестра, царица Хатазу, выпустила из своих рук карающий меч Египта – меч бога Монту… Возьми этот меч в руку твою, и пусть вновь преклонятся пред лицом моим все народы севера, востока и юга и принесут мне дань земли своей. Тогда я отдам тебе ту, которая силою моей пронзила душу твою… Не медли, о Тутмес!
Дивный голос умолк. Звуки систров, все более и более удаляясь, казалось, растаяли в воздухе.
Тутмес встал, шатаясь. Перед ним стояла та… божественная девочка… Она улыбалась…
«О мой Тутмес!.. Мой супруг, мой повелитель…»
Тутмес протянул было руки… Но девочка исчезла, как видение… на ее месте стоял верховный жрец.
Тутмес на походе. Он уже прошел со своим многочисленным войском пустынный перешеек, отделявший Египет от Азии, и приближается к знаменитой крепости Мегиддо, в нынешней Палестине. Там его ждали войска царя Кадеша, который, говорят камни, «собрал к себе царей всех народов, живущих против вод египетских до земли Нахараин (Месопотамия)».
Надписи на стенах храма Амона, где Тутмесу явилась Изида в образе девочки, говорят далее:
«Царь (Тутмес) стоял на медной колеснице. Он был как Горус-поражатель, господин силы, и как Монту, господин Фив. Рог (фланг) воинов его находился у южной горы при ручье Кина; северный рог – к северо-западу от Мегиддо. Царь – в середине между ними, и бог Амон-Ра подле него.
Тогда затрепетали презренные цари Востока. Тогда овладел ими царь Тутмес перед своими воинами. Они удивлялись царю. Тогда побежали презренные цари к Мегиддо, – в лице их ужас, – и покинули коней своих и золотые свои и серебряные колесницы, и их подняли на одеждах их, как на веревках, на стены этого города, ибо город был заперт страха ради деяний царя Тутмеса.
Пока их втаскивали на стены города на одеждах их – о, если бы воины царя не отдали себя желанию взять в добычу вещи врагов, то и презренные цари и Мегиддо взяты были бы в тот же час. Ибо подняты были презренный царь Кадета и презренный царь Мегиддо так, что они ускользнули и вошли в город.
И разгневался фараон.
И его венец одолел презренных царей. Тогда взяты были в добычу их кони, их золотые и серебряные колесницы, которые изготовлялись в земле Асебии (остров Кипр). Они бились, лежа в куче, как рыбы на суше. Храбрые отряды воинов фараона пересчитали вещи их. И вот взята была палатка презренного царя и в ней его сын. И подняли воины разом крик радости и почтили Амона, господина Фив, который дал победу сыну твоему Тутмесу. И они принесли пред царя добычу, взятую ими: живых пленных, кобылиц, колесницы, золото и серебро и всякие вещи…»
Далее камни говорят: «Тогда пришли цари этой страны вместе с детьми своими, чтобы преклониться пред царем и умолить дать дыхание ноздрям их, вследствие силы руки его и вследствие величия духа его. И подошли дети царей пред фараона и поднесли дары их: серебро и золото, синие камни и зеленые камни, и принесли пшеницу, вино в мехах и плоды для воинов царя, так как каждый из народа китти (хеттеяне) принял участие в этом подвозе припасов ради возврата их на родину. И простил фараон чужеземных царей».
На стене храма, где таинственная девочка пленила Тутмеса своей красотой и мелодическим голоском, перечислена добыча, взятая им по повелению этой подставной Изиды: 3401 живой пленный, 2041 кобылица, 191 жеребенок, 1 колесница, обитая золотом, и кузов из золота – враждебного царя, 31 колесница царей, обитая золотом, 892 колесницы презренных их воинов, 1 прекрасный железный панцирь царя Мегиддо, 200 броней их презренных воинов, 602 лука, 7 палаточных столбов, обитых золотом, бесчисленное множество быков и коров, 2000 молодых козочек, 20 500 белых коз.
Но это только ничтожная часть добычи, которую влюбленный фараон повергнул к маленьким ножкам своего прелестного божества – своей Изидочки с хорошенькой плотью и пламенной кровью. Далее камни говорят о тех пленных царях и их подданных, которые отдали себя фараону на его милость (число пленных царей время стерло с камней храма): 39 благородных людей, 87 царских детей, 1596 рабов и рабынь с их детьми, 103 отдавшихся фараону от голода.
А другая добыча: драгоценные каменья кучами, золотые блюда, утварь, мечи, 1784 фунта золотых колец, 966 фунтов серебряных колец (серебро тогда было редкостью!), статуя с золотой головой, выложенные золотом жезлы из слоновой кости с золотыми головами, шесть тронов, шесть столов, осыпанных золотом и драгоценными камнями, царский жезл-скипетр, весь из золота, плуг, выложенный золотом, группа царских семейных статуй с золотыми головами, 28 тысяч осьмин зерна, лазоревые камни и золото, золото без конца!.. Сто фунтов веса одно золотое копье! Для чего оно? Одного золота в кольцах и кусками я насчитал около 1000 пудов!
Но вот курьез: в числе даней, принесенных Тутмесу жителями Лиманопа (Ливан), показаны «две неизвестные породы птиц и два гуся. Эти были приятны царю более всего прочего», добавляет надпись.
Можно из этого заключить, что в Египте гусей не знали, и влюбленный фараон редкими птицами хотел особенно угодить своему маленькому божеству с ясными детскими глазками.
Трудно было бы перечислить все битвы и победы Тутмеса III, одержанные им для того, чтобы завоевать любовь маленькой чаровницы Изидочки, водившей за нос, по инструкции верховного жреца, влюбленного фараона; но я не могу обойти молчанием характерного и наивного рассказа, прочитанного знаменитым египтологом Эберсом на гранитных плитах гробницы военачальника Тутмеса III – Аменемхиба[7].
«Я служил царю моему, господину, в походах его в земли севера и юга, – говорит о себе Аменемхиб. – Он хотел, чтобы я стоял при нем. И я сражался врукопашную противу народа этой страны Негеб. Я увел трех взрослых аму живыми пленными.
Опять участвовал я в рукопашном бою в походе против народа высокой плоскости Уан, к западу от земли Халибу (к северу от Целе-Сирии). Я взял в плен 13 аму живыми, 70 живых ослов и 13 железных, золотом выложенных копий.
Опять сражался я врукопашную в том походе противу народа страны Карикаимеша (Киликия). Я увел несколько жителей живыми пленными. Я прошел вброд через воду страны Нахараин, пока они были в руке моей, не упустив их. Я привел их пред царя. Он наградил меня богатым даром.
И опять принадлежа к его слугам, я удивлялся его храбрости. Взят был Кадеш (знаменитая крепость на р. Оронте). Я не отходил от места, где он был. Я увел из благородных двух мужей живыми пленными и привел их пред царя, господина земли, Тутмеса III, – да живет он вечно! Он подал мне золотой дар за храбрость перед всеми людьми, именно: из чистейшего золота льва, две цепи на шею, два шлема, два кольца.
Опять удивлялся я необыкновенному деянию, совершенному господином земли в стране Ни (Верхняя Сирия). Он охотился на 120 слонов, ради бивней их, на своей колеснице. Я напал на самого большого между ними, который сражался против его святейшества. Я прорезал ему хобот. Еще живой, гнался он за мной. Я вошел в воду и стоял между двух скал.
В то время, когда царь Кадеша выпустил коня с головой… (?)… (точки и вопросительный знак у Эберса; предполагают, что это был или носорог, или бегемот), который бросился в середину воинов, я тогда побежал за ним пешком, держа меч, и распорол ему брюхо. Я отрезал у него хвост и передал царю. Похвалу получил от божественного за то. Радость, уготованная им, наполнила тело мое, и удовольствие проникло в члены мои».
Но вот победоносный Тутмес, обремененный золотом, пленными, всеми богатствами покоренных народов, возвращается в Фивы, чтобы получить высшую награду от божества – любовь очаровавшей его таинственной девочки, милый образ которой он носил как святыню в своем африканском сердце во всех походах. Сколько он взял в плен прелестных царевен покоренных стран, но ни одна из них не покорила его сердце – оно осталось верным своей первой любви, заревом и пожаром вспыхнувшей в храме Амона-Ра, на очах у великого рогатого бога Гапи…
Камень гробницы Аменемхиба говорит далее его устами в переводе Эберса:
«Я совершал эти битвы, бывши военачальником. Тогда приказал царь, чтобы я был тот, который бы распоряжался парусами на его корабле. И я был первый из окружавших его во время путешествия по реке (Нилу), в честь Амона, во время прекрасного празднества его в Фивах. Жители были в великой радости ради сего…»
Но еще большая радость осенила самого Тутмеса.
Когда он явился в храм Амона, чтобы повергнуть богам в дар добытые им бесчисленные сокровища и принести благодарную жертву Апису, – этот великий рогатый бог вышел к нему, предшествуемый… той же дивной девочкой!.. Но она теперь возмужала, а красота ее стала… ну просто обезумливающей!.. Глаза Тутмеса встретились с ее глазками – и великий завоеватель обезумел…
Он очнулся только тогда, когда в совершенно опустелом храме, перед изображением Изиды, он держал в своих объятиях ту… выросшую девочку!
– Ты кто? – в каком-то опьянении спросил он. – Ты божество?
– Я – Изида, – был ответ шепотом.
Дальше – ничего не слышно: губки богини заняты… Вдруг послышались звуки систра, и медная статуя Изиды прорекла:
– Царь Тутмес! Ты держишь на своем лоне божественное зерно, из которого произрастет твое многочисленное потомство.
Хорошенькое «божественное зерно» оказалось любимой дочуркой хитрого верховного жреца.
