Даниил Мордовцев
Говор камней. Ирод (сборник)
XIV
Прошло несколько лет, самых бурных и кровавых в жизни Ирода.
Он давно царь и полновластный владыка Иудеи и всей Палестины. Галилея, Самария, Идумея – провинции его могущественного царства. Пред ним все трепещет. Он давно муж Мариаммы и отец ее детей.
Но чего это ему стоило? По каким потокам крови он дошел до иудейского престола! Как состарил его этот тяжелый венец Маккавеев! Теперь морщины уже бороздили его лицо. Седые волосы, как змеи, вились уже в черной бороде, змеились на висках. Зато казна его ломится от золота. Чего бы ему еще? Так нет! Душа его полна мрака.
Он припоминает ту лунную ночь в Риме, когда он ждал решения своей судьбы. И судьба его решена, она все бросила ему под ноги. Но с этой лунной ночи мрачные думы не покидают его. Все прошлое – какие-то кровавые призраки.
Эта ужасная смерть братьев Фазаеля и Иосифа – их кровь на его порфире. Голова Иосифа, которую отрубил Антигон, каждую ночь кричит ему: «Ирод! Ирод! За что я погиб?»
А эти ночные посетители с зияющими ранами, из которых медленно сочится черная кровь? Он видит их по ночам. Он вместе с ними переносится к скалам Тивериадского озера. Его воины со скал спускаются по веревкам, в деревянных ящиках, к отверстиям недоступных пещер и беспощадно убивают скрывшихся там приверженцев Антигона, а у устья одной пещеры стоит старик и закалывает своею рукою, одного за другим, семь своих сыновей-богатырей. Ирод кричит ему: «Остановись! Пощади!» А старик отвечает: «Будь проклят, идумей!»
– Проклят? Кто смеет проклинать царя Ирода?.. Зачем вы пришли ко мне? Не я вас зарезал – отец!
– Ты кого зовешь, царь? – Это Мариамма входит со светильником в опочивальню Ирода.
– А! Это ты, Мариамма? Побудь со мной… Что дети?
– Я к ним иду. Малютки что-то плохо спят.
Ирод остается один. Опять тени прошлого в темноте обступают его, все кровавые тени. Он видит, как его воины и римские легионеры, ворвавшись вместе с ним и Соссием в город и на двор храма, производят ужасающую резню и по улицам города, и по домам… Но где Антигон? Где убийца Фазаеля и Иосифа? Где мнимый царь Иудеи?..
– А! Вот он!
Бледный, трепещущий, он выходит из дворца и припадает к ногам Соссия.
– Прочь, Антигона! Ты не мужчина, не Антигон, а Антигона!
Вот он в цепях, последний Асмоней! Топор палача отрубил голову, которую украшала последняя корона Маккавеев.
– А это кто? А! – Ирод узнает их. – Это члены синедриона, это их тени, их призраки… – Они стали призраками за то, что осмелились когда-то призывать Ирода к суду.
Ирод слышит чей-то тихий старческий голос:
– Ирод! Не я ли был тебе отцом, заглушая даже родственные мои чувства к Антигону, племяннику моему? Я в синедрионе спас твою жизнь, которую ты должен был позорно кончить на кресте за убиение Иезеккии. Я в Тарсе возвысил тебя перед Антонием в ущерб Антигону. Я отдал тебе последнее утешение моей старости – Мариамму. За тебя я пошел в пасть львов пустыни – парфян, и за тебя в их присутствии Антигон изувечил мою голову…
Перед Иродом стоял, весь в белом, в первосвященническом одеянии, с белою, как снега Ливана, бородою, призрак… без ушей!..
– За тебя я ушел в плен к парфянам. Иудеи Парфии полюбили меня и почитали как царя и первосвященника. Но твой коварный друг Сарамалла и ты сам умоляли меня воротиться в родную Иудею. Я тосковал о ней в плену. Мне, более чем восьмидесятилетнему старцу, хотелось взглянуть на святой город, где я вырос, хотелось видеть перед смертью Иерусалимский храм, в котором я служил Иегове около полустолетия и о котором тосковал на чужбине… Я послушался тебя, и вот я тень! Я прихожу к тебе из сени смертной… Ирод! За что ты убил меня?
– Прочь! Исчезни, страшное видение! – закричал Ирод и проснулся. Тень Гиркана исчезла.
В окна дворца из-за пурпурных занавесей опочивальни брезжило утро. С надворья слышен был оживленный писк ласточек, воркованье голубей. Но Ирод все еще оставался под давлением ночных кошмаров, теней, призраков, которые теперь посещали его почти каждую ночь. Сны его постоянно были полны мрачных видений, казалось, что это были не сонные видения, а видения наяву.
Он подошел к одному окну и раздвинул занавеси. На него глянули масличные рощи у подошвы Елеонской горы в утренней прозрачной дымке, громадный массив храма с его башнями, колоннами и бесчисленными переходами и галереями.
– Мой храм затмит славу храма Соломонова, – со скрытой иронией процедил сквозь зубы Ирод.
Он задумал перестроить Иерусалимский храм, дать ему небывалое величие.
В опочивальню вошел Рамзес, чтобы помочь царю совершить туалет.
– Кто ждет меня? – спросил Ирод.
– Твой светлейший брат – Ферор.
– Так он в Иерусалиме?
– Только сейчас явился во дворец.
– Позови его, когда кончишь свое дело, и никого не принимай, пока я не прикажу.
– А царицу?
– И ее попроси обождать.
Скоро явился Ферор. Он смотрелся таким свежим, моложавым, хотя немногим был моложе Ирода. В черных глазах его играл жгучий огонек, а полные губы часто складывались в саркастическую улыбку.
– Давно из Заиорданья? – спросил его Ирод.
– Сегодня утром… Из Иерихона выехал ночью.
– Знаешь, что задумал этот наложник нильского крокодила-самки? – вдруг заговорил Ирод.
– Рогатый римский Апис? – улыбнулся Ферор.
– Да… Ему мало одной фараоновой коровы.
– Еще бы! Их было семь да еще семь – тощих и тучных – всего четырнадцать.
– Помнишь, здесь был недавно этот живописец, Деллий, любимец этого римского Аписа? – спросил мрачно Ирод.
– Да. Он еще писал портреты с царицы и с Аристовула, – отвечал Ферор.
– Эти-то несчастные портреты и распалили ненасытную утробу римского быка. Он теперь пишет мне, будто болван Деллий сказал ему, показывая портреты: «Эти дети – это Мариамма и Аристовул – показались мне происшедшими от богов, а не от людей». Понятно, что у быка возбудилась похоть… О, я его знаю еще с Тарса, где его сразу ослепила фараонова корова… Теперь он пишет мне, что портреты так восхитили его, что он желал бы видеть самые оригиналы…
– Ого! Уж слишком многого захотел Апис!
– Да. Но, конечно, потребовать к себе мою жену, царицу Иудеи, не мог бы позволить себе и его меднолобый Юпитер, а не то что фараонов бык…
– Да и фараонова корова из ревности забодала бы его, – засмеялся Ферор.
– Я и сам так думаю, – согласился Ирод. – Но он просит, чтобы я выслал к нему Аристовула.
– Те-те-те! Понимаю! – не удержался Ферор. – У этих римлян, как и у греков, лесбосские вкусы… Что ж, отправь к нему женоподобного мальчишку, авось его фараонова корова забодает… Даже это очень хорошо для тебя…
Ирод понял намек брата. Он сам давно думал, как бы извести последнюю мужскую отрасль Маккавеев… Так или иначе, а надо подсечь под корень эту опасную поросль, столь дорогую для иудеев… Антигона уже нет, Гиркана также, хоть они и навещают его по ночам… Пусть!.. И этот мальчишка будет навещать его… Пусть! Пусть!
– Нет, милый Ферор, – сказал он после некоторого раздумья, – этого мальчишку опасно выпускать из Иерусалима, а тем более в Египет; в нем душа Маккавеев. Да, если он еще очарует Антония, то этот бык при его лесбосских вкусах наденет мой царский венец на кудрявую голову этого Адониса, хотя сорвать со своей головы венец я позволю только с моим черепом. Ты знаешь, что Клеопатра ненавидит меня. У нее аппетиты ее предка Рамзеса-Сезостриса: она мечтает при помощи Антония пожрать не только Петру со всей Аравией, но и Иудею. Не пощадит она и тебя. Притом же у меня за пазухой ядовитая змея – мать моей супруги. Александра мечтает о короне для своего сына и желала бы украсить его этой шапкой даже при моей жизни.
– Но она бессильна, – заметил Ферор, – она может связать для своего сынка только дурацкий колпак.
– Не говори этого, брат, – возразил Ирод, – где две бабы сойдутся, там они оплетут самого дьявола, не то, что Антония. Тебе известно ли, что Александра в постоянной переписке с Клеопатрой? Она часто посылает ей подарки, благовония для умащения тела египетской сирены. На меня она наговаривает Клеопатре, а я если и боюсь кого на свете, то только этой красивой ехидны. Я боюсь ее огорчать, боюсь ее ядовитого жала. Но я придумал средство разом умилостивить и Ваала и Молоха.
– Какое же это средство смирить ехидну и ядовитую жабу? – спросил Ферор.
– Я отвечу Антонию, что не могу отпустить к нему Аристовула. Я буду просить дуумвира отказаться от мысли видеть юношу в Египте, ибо если я только выпущу его из Иерусалима, то все иудеи, как пчелы за маткой, потянутся за ним, и тогда общий мятеж неизбежен. Антоний же так изнежился в Египте и изленился, что, кроме оргий со своей бесовкой, он ни о чем думать не хочет.
– А как же ты умилостивишь ехидну и жабу? – спросил Ферор, любивший выражаться по-солдатски. – Бабы, как пауки, все же будут плести свою паутину.
– А я на паутину выпущу просто шмеля, и он прорвет ее к их же удовольствию.
– Кто же этот шмель?
– Аристовул, – загадочно ответил Ирод. – Ты знаешь, приближается праздник «кущей». Семаия и Авталион уже приготовляют все для этого торжественного дня, только плакались мне, что торжество будет неполное, ибо иудеи после смерти Гиркана…
Ирод остановился и вздрогнул. Ему показалось, что в окне появилась тень Гиркана, казненного им тайно.
– Ты что? – спросил Ферор.
– Тень… Его тень… днем…
– Да это прошел по галерее Аристовул, действительно, его тень, – сказал Ферор и засмеялся.
– Хорошо, – успокоился Ирод, – пусть же он в самом деле будет тенью Гиркана… Я назначу его первосвященником и выпущу эту куклу в народ как раз на праздник «кущей», все дети, как дети, утешатся куклой…
– И обе женщины будут по горло сыты, – улыбнулся Ферор. – Но ведь впоследствии и кукла может сделаться опасной.
– Да, впоследствии… Но впоследствии все может случиться, – загадочно отвечал Ирод.
Ферор понял брата.
XV
Наступил праздник «кущей». Еще накануне по Иерусалиму разнеслась весть, что юный Аристовул, последний от корени царя Давида и Маккавеев, в сане первосвященника явится в храм для жертвоприношений. Весть эта подняла на ноги весь Иерусалим. Более других народов склонные чтить свою историческую старину, своих национальных вождей, иудеи думали видеть в этом факте признаки возрождения того, что, казалось, попрано было идумеями. Иудеи опасались даже, что сан первосвященника, сан, преемственный от патриархов и пророков, идумеи так же присвоят своему роду, как благодаря оружию римлян они присвоили себе царскую власть. А от Ирода все станется. Ведь он изгнал же из своего дворца и из Иерусалима свою первую жену, Дориду, а вместе с нею изгнал и своего первенца сына, Антипатра, рожденного от Дориды. Как еще не изгнал он Аристовула? Мало того, как еще жив этот прекрасный юноша? Недаром в городе ходит молва, что Ирод погубил престарелого первосвященника и царя Гиркана.
Теперь иерусалимляне стремились к храму перед началом жертвоприношений. Особенное движение замечалось около Овчей купели, где мыли овец, обреченных на заклание. Тут же толпились нищие, хромые, слепые. Всё, казалось, ожидало какого-то чуда. Двор храма был также запружен народом, который протискивался к ларям, столикам и клеткам с голубями, также предназначенными для приношений. Продавцы и покупатели кричали, спорили, так что двор храма представлял собою какой-то неистово галдящий базар или «вертеп разбойников», как шестьдесят лет спустя и назвал его Тот, Которого не поняли фарисеи.
Вдруг словно электрический ток пробежал по толпе. Она как будто оцепенела на мгновение.
– Идет! Идет! – послышались взволнованные голоса.
Толпа расступилась. Показался ослепительной красоты юноша в блестящем одеянии первосвященника в сопровождении седовласых Семаии, Авталиона, прочих членов синедриона, а также наиболее влиятельных фарисеев и саддукеев.
– Осанна! Осанна сыну Давидову! – вдруг загремела толпа. – Осанна в вышних! – волной ходило восклицание по обширному двору храма, как шестьдесят лет спустя оно ходило и потрясало воздух, когда вступил сюда Тот, Который «не имел, где голову преклонить».
Этот возглас достиг ушей Ирода, потому что возглас этот, как эхо, повторили даже улицы иерусалимские. Царь побледнел, прислушиваясь к ликованиям толпы.
– Разве у Аристовула отец был Давид, а не Александр? – наивно спросил Рамзес, помогая своему господину одеваться.
– Нет, – отвечал Ирод, – это у глупых иудеев такой обычай: называть сынами Давида людей царского рода, как в Египте фараонов называют сыновьями Озириса и других богов…
«Так вон оно куда пошло, – подумал он, – шмель в одежде красивого мотылька становится опасным… Надо отослать его к дедушке и к предкам».
Но если бы Ирод видел, что делалось в храме, когда Аристовул явился перед алтарем, он пришел бы еще в большее неистовство. Умиление народа при появлении юноши не знало границ: только иудеи, изумительно страстный и впечатлительный народ, так умеют выражать свой экстаз и в радости, и в горе. Женщины рыдали навзрыд от счастья, смешанного с горькими воспоминаниями о национальных бедствиях. Мужчины выражали свои чувства то восторженными криками, то угрожающими кому-то жестами.
– Вот все, что нам осталось от нашей славы и нашего могущества, – говорили горестно старики, – оба деда его погибли насильственной смертью, отец также, дядя сложил голову под топором римского палача.
– Горе, горе Иерусалиму! – восклицал старый энтузиаст Манассия бен-Иегуда. – Мое сердце вещает недоброе…
– Нет, нет! – восклицала иерусалимская молодежь. – Мы сплотимся около него! Мы никому не дадим его!
Душа Ирода запылала гневом и завистью, когда ему доложили наушники, что происходило в храме. Он решил не медлить ни дня, ни минуты; в адском уме его сложилось непреклонно…
«Я хочу сегодня, непременно сегодня, вот при этом, а не при завтрашнем свете этого солнца, видеть у ног своих труп этого Адониса», – злобствовал он в уме, глядя, как высоко уже стоит солнце над гробницами пророков, вправо от Елеонской горы.
Он стоял в это время на галерее. Вдруг к ногам его упал молодой голубь, еще не умеющий летать. Лицо Ирода мгновенно преобразилось. Он догадался, что голубь выпал из гнезда, помещавшегося на узком карнизе галереи. Он бережно поднял его.
– Бедный птенчик, ушибся, – нежно гладил он перепуганную птичку, – не повредил ли чего? Эй, Рамзес! – крикнул он подходившему рабу. – Позвать сейчас моего доктора! Вели ему осмотреть несчастного птенчика: он выпал из гнезда; не повредил ли он чего. Да потом опять посади его в гнездо и наблюдай, чтобы он опять не вывалился… Укрепи гнездо… А для меня и для Аристовула, а также для брата Ферора и для принца Акибы прикажи седлать коней… Я еду в Иерихон… Чтобы стража из моих галатов также была готова в путь… Возьми, мне некогда, береги как зеницу ока, понимаешь? – заключил он, бережно передавая рабу голубя.
И тотчас же отправился на половину Аристовула и его матери. Александру он застал молящеюся.
– Где Аристовул? – быстро спросил он.
– У себя, переодевается.
– Какая радость! Слышала? – продолжал торопливо Ирод. – Слышала, как принимали в храме нашего юного первосвященника? Радуется сердце матери? И мое ликует… Я так люблю его, больше, чем сына.
Александра с радостными слезами слушала восторженную речь зятя.
– Это должно было сильно повлиять на мальчика; он же такой впечатлительный… Я боюсь за его здоровье… Ему надо сегодня же отдохнуть, рассеяться от слишком сильного волнения… Я хочу повеселить его… Пусть он подышит воздухом… Я сейчас еду в Иерихон и возьму его с собою. Со мной едет и Ферор, а для Аристовула собственно мы еще прихватим и Акибу.
Вошел и Аристовул, такой радостный, светлый. Ирод со слезами умиления обнимал его.
– Знаю, все знаю, – говорил он. – Я давно ждал этого светлого момента; давно я хотел показать Иудее брата моей Мариаммы во всем его блеске… И сегодня это совершилось: Иерусалим и вся Иудея снова обрели своего первосвященника! Но я трепещу за твое здоровье, мой мальчик… хоть ты и первосвященник, но для меня ты – мальчик… Сегодня же, сейчас едем в Иерихон вздохнуть бальзамическим воздухом долины Иордана… Здесь душно, как в каменном мешке, как в печи огненной, куда Навуходоносор сажал таких же, как ты, «трех отроков».
– Но я уже не отрок, – гордо сказал юноша, – мне восемнадцатый год.
Ирод засмеялся и снова обнял юношу.
– Но у тебя еще грудь не укрепилась, за твои легкие я опасаюсь, – говорил он, – готовься же, сейчас едем.
– Куда это? – вдруг спросила вошедшая Мариамма.
– В Иерихон… Я хочу рассеять мальчика после стольких радостных потрясений… А радость, как и горе, все же отрава; только одна сладкая, а другая нет.
Мариамма подозрительно посмотрела на мужа и нежно обняла брата.
– Хвала Непостижимому! – с чувством сказала она. – Он не отвратил лица Своего от нашего рода.
Глаза Ирода сверкнули яростью; но он скрыл все это; он боялся, чтобы жена не разрушила его адского плана.
– Да. Но бедный мальчик бледен, он много волновался, и ему нужен целительный воздух долины Иордана, и я еду туда с ним, с братом Ферором и Акибой, – сказал он, не желая слушать возражений.
– Лошади оседланы, и стража готова в ожидании царя, – доложил вошедший Рамзес.
– А голубок что?
– Голубок совсем здоров и опять посажен в гнездо.
Через несколько минут отряд галатов выступал из дворца, сопровождая Ирода и бывших с ним.
По улицам, по которым они проезжали, народ, завидя вооруженных галатов и Ирода, со страхом давал им дорогу, но при виде Аристовула радостно кричал: «Осанна! Осанна!» Слыша эти возгласы, Ирод проникался еще большею яростью против виновника народных приветствий, но тем более старался выказать ему свою нежность.
Выехав Овчими воротами, они обогнули вправо городские стены и через Кедронский поток и масличные рощи стали огибать Елеонскую гору, следуя мимо гробниц пророков.
– Отчего теперь Бог не посылает к нам пророков? – наивно спросил Аристовул.
– Теперь Бог предоставил нам самим предугадывать свое будущее, – отвечал Ирод.
– Всякий человек, как и всякий народ, кузнец своего будущего, – заметил Ферор.
– А я не знаю, что кую и что выкую, – улыбнулся Аристовул.
– Своим благонравием ты уже выковал себе сан первосвященника, – сказал Ирод. «А рождение твое выковало тебе смерть в воде от источника пророка Елисея», – добавил он мысленно.
Оставив влево Вифанию и спустившись в междугорье, они продолжали то рысью, то иноходью проезжать каменистым путем вплоть до того места, где часа два езды от Вифании их глазам открылась долина Иордана с садами и рощами Иерихона, а влево мрачное Мертвое море. Из-за зелени садов выступало белое здание дворца с башнями и бойницами. День был необыкновенно знойный.
– Ах, как хорошо было бы теперь выкупаться в дворцовом водоеме! – сказал Аристовул Акибе.
«Сам лезет в свою могилу», – подумал про себя Ирод и тут же прибавил вслух: – Благая мысль, это освежит вас.
– А ты плавать умеешь? – спросил Аристовул Акибу.
– Умею. А глубоко в водоеме?
– Довольно, чтобы утонуть тому, кто не умеет плавать, – засмеялся Ирод.
Вступив на дворцовое крыльцо и разрешив всем своим спутникам выкупаться в обширном бассейне, который окружал весь дворец, Ирод подозвал к себе одного галата из своей стражи.
– Иди за мной, – сказал он. – Говорят, ты хороший водолаз? – спросил он, когда они вошли в отдельный покой, где никого не было.
– Когда я служил в Аскалоне, светлейший царь, то доставал губки из глубины морской, и в этой глубине я как у себя дома, – смело отвечал галат.
– А долго можешь пробыть в воде? – снова спросил Ирод.
– Столько, сколько нужно, чтобы трое непривычных водолазов могли задохнуться под водой насмерть.
– Хорошо. Я всегда тебя отличал… Ты мне нравишься, и я теперь доверю тебе исполнение моего тайного царского приказа. Сегодня я узнал, что Аристовул, брат царицы, моей супруги, которого я облагодетельствовал, возведя в высокий сан первосвященника, умышляет на мою жизнь. Для этого, чтобы расположить в свою пользу население Иерусалима, он явился в храм в полном величии своего сана. Но мне открыли его злодейский умысел: лишив меня жизни и захватив мой престол, он намерен предать казни всех моих верных слуг, в том числе и вас, моих доблестных галатов. Узнав об этом гнусном замысле, я тотчас же приговорил злодея к лютой казни. Но ты знаешь, он брат моей супруги, царицы Мариаммы. Как гласно предать его казни? Это убьет царицу, которая нежно любит его. Я и порешил казнить его тайно и совершение этой казни возлагаю на тебя. Сейчас он отправится купаться вместе с принцем Акибой и галатами. Иди и ты с ними и во время купанья вызови, шутя, конечно, Аристовула на состязание. Он хвастается, что отлично плавает и очень далеко ныряет. Ты состязайся с ним в этом. Когда вы оба разом, по сигналу, нырнете, ты под водою осторожно схвати его и продержи под водою столько времени, чтобы он успел задохнуться насмерть. Но не дави его, не жми, не души, чтобы не было на его теле знаков насилия: это я тебе особенно строго запрещаю. Когда же ты убедишься, что он мертв и на поверхность бассейна всплыть не может, тогда ты и вынырни как можно подальше от него. Понял?
– Понял, светлейший царь, и исполню твой приказ в точности.
– Помни же. А тебя за точное выполнение моей воли ждут награда и повышение по службе. И не забывай, что это должно остаться глубочайшей тайной: ее знаю только я, да ты. Иди же, исполняй твой священный долг.
Все уже купались, когда к бассейну подошел исполнитель гнусной воли злодея. Он тотчас же разделся и бросился в воду.
– Кто хочет со мной состязаться? – крикнул он вызывающе.
– В чем? – отозвались многие.
– В нырянье: кто дальше нырнет.
Все галаты знали, что в нырянье никто не превзойдет аскалонского водолаза, и потому все отказались от состязания. Один Аристовул, который в это время плавал наперегонки с Акибой, вызвался помериться с водолазом своим молодечеством.
Оба состязавшиеся постояли некоторое время неподвижно, втягивая в легкие побольше воздуха, а потом, по знаку, поданному Акибой, разом исчезли под водой.
В окошке одной из башен дворца чуть-чуть виднелось чье-то лицо, но его никто не видел. То Ирод тайно наблюдал за исполнением свего адского замысла.
– Как долго они под водой! – удивлялся Акиба, не видя, чтобы кто-либо показался на поверхности бассейна. – Я бы давно задохся.
– Ай да молодой первосвященник! – говорили между тем галаты. – Каковы легкие!
Время идет-идет, а ни Аристовула, ни аскалонского водолаза нет и нет! В одном месте бассейна стали было выплывать на поверхность воды пузыри, но и те полопались и исчезли…
А тех все не видать…
Наконец далеко-далеко вынырнул водолаз…
– Вот он! Вот он! – закричали галаты. – А того все нет! Вот ныряет!
Ждут-ждут. Вот аскалонский водолаз приплыл, а того все нет!
– Ну, осрамился я, – сказал водолаз, тяжело дыша, – мальчик победил меня!
Еще ждут… Мгновения превращаются во что-то бесконечное… Акибе становится страшно…
– Да он не человек, а сирена, – говорит между тем аскалонский водолаз, продолжая тяжело дышать.
– Нет, нет! Он утонул! – испуганно восклицает Акиба. – Надо его искать, спасать!
– В самом деле, не захлебнулся ли он? – высказывается опасение и среди галатов.
– Да, да! Будем искать его… Долго ли до беды!
Галаты начинают нырять по всем направлениям. Нет и нет Аристовула! Акиба начинает громко рыдать.
– Что случилось? – появился вдруг у бассейна Ферор, который, как страстный любитель лошадей, воротился из царских конюшен, где он осматривал приведенных из Аравии кровных маток. – Где Аристовул?
– Боимся, не утонул ли он, – робко отвечали галаты.
– Сети сюда скорей! – приказывал Ферор. – Где смотритель воды? Давайте сети!
Принесли сети. Закинули. На террасе дворца показался Ирод.
– Что случилось? – крикнул он. – Кого ищете?
– Аристовул утонул! Аристовул! – громко рыдал Акиба. – О Иегова!
Подошел к бассейну Ирод. Тут же в смятении толпились все служители дворца, конюхи, рабы.
– О, какое несчастье! – говорил Ирод, не спуская глаз с бассейна. – О, какое несчастье! Ищите! Ищите тщательнее!.. Его еще можно спасти.
– Здесь! Здесь! Что-то тяжелое! Тащите к берегу!
Вытащили. В сетях, сверкая чешуей на солнце словно серебром, бились попавшие в сеть рыбы, и там же чарующей красотой молодых форм белело, как мрамор Пароса, прекрасное безжизненное тело Аристовула.
Все плакали, стараясь возвратить к жизни похолодевшее тело юноши. Акиба рыдал истерически. Плакал и Ирод слезами крокодила.
