Даниил Мордовцев
Говор камней. Ирод (сборник)
XXIV
Ловкое посредничество Архелая утешило бурю, бушевавшую в душе Ирода. Миротворец был осыпан подарками: он получил от Ирода золотой трон, осыпанный драгоценными камнями, несколько евнухов, красивую наложницу, по имени Паннихия, и семьдесят талантов золотом. Свита его была также щедро одарена, да и родственники Ирода не отстали от царя в своей щедрости.
В заключение, чтобы дать своему гостю эстетическое наслаждение в римском духе, Ирод назначил гладиаторские состязания в иерусалимском цирке. Этот цирк-амфитеатр был сооружен Иродом вслед за возобновлением храма и постройкою дворца с замком Антония. Для гладиаторских боев доставлены были из Аравии и Нубии великолепные львы, тигры и другие дикие звери. Из Греции и Рима приглашены были за огромное вознаграждение гладиаторы, наездники, музыканты. Самое здание было украшено воинскими трофеями и римскими легионными орлами.
В назначенный для состязаний день амфитеатр был весь занят зрителями, большею частью из придворной знати, уцелевшей от последних казней, друзьями и приближенными Ирода, знатными идумеями, самарянами и прибывшими из Галилеи, из Цезареи и других городов. Но из природных иудеев и жителей Иерусалима было очень немного: истые иудеи ненавидели эти кровавые языческие зрелища, на которых людей бросали на растерзание диким зверям.
Когда Ирод и Архелай заняли свои места в царской ложе, распорядитель игр по знаку Ферора приказал нубийцу-сторожу, на попечении которого находился огромный африканский лев, отворить железным шестом дверь, за которою в своем каменном логове помещался страшный нубийский зверь. Перед предстоявшим состязанием льва не кормили более суток и держали в подвале, лишенном на это время света.
Увидев отворенную дверь своей тюрьмы, лев с громовым рычанием радости выпрыгнул на арену. Но свет ослепил его, и он на минуту остановился не двигаясь, а только ощетинив косматую гриву и колотя по бокам упругим хвостом.
– Какой красавец! – невольно воскликнул Архелай, любуясь зверем. – Но найдется ли для него противник?
– Найдется, – с улыбкой отвечал Ирод. – Мне уже о нем говорили, хотя я сам еще не видал его.
Настала мертвая тишина. Весь амфитеатр замер. Вдруг послышался звонкий отчетливый голос Ферора:
– Кто из гладиаторов, для открытия состязаний, желает получить первый приз из рук царя пустыни? – провозгласил он, обращаясь к гладиаторам, которые находились за каменным барьером на скамье гладиаторов.
– Я! – поднялся со скамьи черный великан с курчавой головой…
Это был гигант негр. Обнаженное черное тело его со стальными мускулами отливало черным полированным мрамором. Он был весь голый, только от кожаного пояса его, на котором висели два огромных меча, ниспадал на бедра льняной фартук, далеко не доходивший до колен.
Черный гладиатор вышел на арену, держа по мечу в каждой руке, и пошел прямо на льва!
– Мой брат!.. Мой маленький брат! – послышался крик ужаса из царской ложи.
Все обратились по направлению крика. В углублении ложи Ирода, у колонны, стоял Рамзес, протягивая вперед руки.
– Мой маленький брат! – простонал он.
Ирод и Архелай вопросительно, а первый гневно, оглянулись на него.
– Он был маленький такой… евнухом в свите Клеопатры… это мой брат.
Черный гладиатор при первом крике вздрогнул было, быстро глянул на царскую ложу и, протянув вперед руки как бы для объятий, еще решительнее пошел на льва. Зверь увидел его и заревел в неистовой радости, сделав страшный прыжок вперед, разметая по арене сухой песок. Потом он остановился и прилег, как кошка, готовясь сделать последний прыжок прямо на жертву. Присел и черный гладиатор. Лев тихо поводил хвостом, видимо соразмеряя расстояние до своего врага. Он так мощно дышал своими ужасными легкими, что гнал впереди себя песок арены, словно ветром.
Амфитеатр замер…
Страшный прыжок как раз на гладиатора!.. Меч последнего сверкнул и глубоко вонзился в левый глаз зверя, который с ужасающим ревом опрокинулся на спину.
– Habet! Habet! – раздались неистовые восклицания радости. – Прямо в глаз! В мозг!
– Non etiam habet! – проговорил Ферор.
Черный гладиатор сам это знал хорошо; прыгнув к опрокинутому льву, всадил в него другой меч под левую лопатку, в сердце. Зверь захрипел и конвульсивно вытянулся.
– Habet! – нервно проговорил Ферор.
– Habet! Habet! – повторили голоса по всему амфитеатру.
Вдруг за царской ложей раздались тревожные голоса и послышался лязг оружия. Ирод, нащупав свой меч, быстро поднялся и вышел в аванложу.
– Что здесь? – спросил он, видя какую-то возню.
– Вяжем твоих злодеев, великий царь! – отвечал начальник царских галатов.
– А-а! – протянул Ирод. – Отвести их ко мне, я сам допрошу злодеев.
Не дождавшись конца состязаний, Ирод оставил амфитеатр и отправился во дворец. Там уже ждали его арестованные заговорщики. Их было десять человек. Они стояли в линию, со связанными назад руками и перевязанные за шею одним длинным канатом из верблюжьей шерсти. Впереди всех выделялся своим внушительным видом высокий старик с белою до пояса бородой. Лицо его показалось Ироду знакомым.
– Ты кто? – спросил его Ирод, не решаясь взглянуть в глаза старику.
– А! Ты не узнал меня? – отвечал последний. – Я пришел к тебе от имени Малиха, зарезанного тобою в Тире, от имени царя Антигона, обезглавленного тебя ради, от имени первосвященника Гиркана, тобою убитого, от имени первосвященника Аристовула, утопленного тобою в Иерихоне, от имени царицы Мариаммы…
– Замолчи, несчастный! – крикнул Ирод, обнажая меч. – Говори, кто ты?
– Я Манассия бен-Иегуда, – отвечал старик, – а это – мои дети… За поругание обычаев Иудеи, за пролитую тобою кровь последних потомков Маккавеев, за осквернение храма водружением на его воротах римского золотого орла, за разорение иудеев поборами, за кровавые языческие игры в амфитеатре – за все, за все мы поклялись убить тебя, пролить твою нечистую кровь… Говорите, дети! – обернулся он к другим заговорщикам.
– Клялись и клянемся! – отвечали все девять в один голос.
– Взять их и бросить в темницу! – в запальчивости крикнул Ирод, обращаясь к страже. – Я сам буду судить их всенародно.
Суд действительно был назначен вскоре, так как приближался праздник Пасхи.
В назначенный для суда день весь Иерусалим собрался к дворцу Ирода. На лицах всех было тревожное и угрюмое выражение. В толпе слышались иногда угрозы, возгласы негодования, несмотря на присутствие вооруженного отряда галатов.
Вскоре в сопровождении сильного конвоя, показались и заговорщики. За ними с воплями следовали мать девяти связанных сыновей своих, семидесятилетняя жена Манассии бен-Иегуды, поддерживаемая внуками, их жены и дети, а также масса родственников.
Заговорщиков поставили внизу дворцовой террасы между рядами плотно сомкнутого конвоя.
Скоро на террасе показался Ирод в сопровождении своих трех сыновей и Ферора. Народ встретил его сумрачным молчанием – ни одного приветствия! Только галаты и отряд тяжеловооруженных гоплитов приветствовали царя ударами в щиты.
– Иудеи! – обратился Ирод к народу. – Эти люди виновны пред Богом и законом в открытом покушении на жизнь царя. Они взяты в амфитеатре с оружием в руках и мне лично повинились в своем преступном замысле. Само Небо взывает о мщении! Признаете ли вы себя виновными, ты, Манассия бен-Иегуда, и твои девять сыновей? – закончил он обращением к подсудимым.
– Признаем! – в один голос отвечали все десять энтузиастов. – Но только виновны в том, что не умели убить тебя.
Ирода передернуло. Послышались сильнейшие вопли. Но Ирод скоро овладел собой.
– Иудеи! Слышали вы преступное признание злодеев? – снова обратился он к народу. – Я, Божиею и сената, и народа римского милостию Ирод, царь иудейский, осуждаю их на крестную смерть! Но, иудеи, у вас есть обычай отпускать на Пасху одного из осужденных на казнь. Кого вы хотите, чтобы я отпустил?
– Всех! Всех! – в один голос закричал народ.
– Такого обычая нет, – побледнев от гнева, возразил Ирод. – Одного я отпущу… Кого?
– Всех! Всех! Или пусть все погибнут за Иудею.
– Да будет так! – сказал Ирод. – Всех на крест! На Голгофу! – И он быстро удалился.
– Кровь их на тебе, и на детях твоих, и на детях детей твоих вовеки! – прогремел в толпе чей-то одинокий голос.
Галаты бросились было ловить дерзкого, но он исчез в толпе.
В тот же день страшная процессия двигалась мимо дворца Ирода к Судным воротам, а оттуда на Голгофу. Все десять осужденных несли на себе огромные тяжелые кресты. Впереди шел отец девяти народных героев. Старик шел бодро, как бы совсем не чувствуя креста. Шли осужденные один за другим, а впереди их и по бокам – вооруженные галаты, сдерживая напор толпы, среди которой слышались душу потрясающие вопли и рыдания.
Из всех шествовавших в этой страшной процессии на Голгофу никто не предвидел, что через несколько десятков лет по этому же пути на Голгофу будет следовать подобная же страшная процессия – процессия, последствия которой будут неисчислимы для всего человечества на многие тысячелетия – до самой кончины мира…
Но вот осужденные уже на Голгофе. На лобном месте воины только что покончили свою работу – вырыли десять глубоких ям для крестов и стоят, опершись на лопаты.
Осужденные кладут свои кресты на землю. К ним подходят воины из иноземных наемников и срывают с них одежды, оставляя только прикрытие для бедер.
Вопли усиливаются…
Осужденные, без слов, без стона, сами ложатся на кресты, каждый на свой крест, и распинают руки…
Подходят воины с молотками и гвоздями и приколачивают распятые руки гвоздями к дереву… Стук-стук-стук… ужасные звуки!..
Но опять – ни стона, ни возгласа… только кругом вопли потрясают воздух…
Руки и ноги прибиты гвоздями. Кресты с распятыми поднимаются и нижними концами вставляются в ямы, потом обсыпаются землей.
Распятые смотрят с высоты крестов на несметную толпу. Теперь им видно все – и плачущие жены, и дети, и дворец Ирода, и амфитеатр, и храм, и покрытая оливковыми деревьями Елеонская гора… И их все видят…
Вопли, ужасающие вопли!
XXV
С отъездом Архелая, которого Ирод и вся семья его с блестящей свитой провожали до Антиохии, мир и спокойствие в многочисленном семействе стареющего царя продолжались недолго. Да и как было не возникать интригам там, где на жизнь человеческую смотрели с точки зрения разбойников, поджидающих свои жертвы, чтобы зарезать и, главное, ограбить их. Тайный грабеж, жизнь за счет смерти другого – вот идеал всего Иродова рода: такова была его жизненная задача, такою она перешла и в его постыдное потомство, зараженное его злокачественной кровью.
Кроме Дориды и Мариаммы у него было еще несколько жен, как, например, самарянка Малтака, от которой он имел сына Ирода Антипу, будущего убийцу Иоанна Предтечи, и другие жены, родившие ему Архелая и Филиппа, которые все, как и их матери, при жизни детей Мариаммы, Александра и Аристовула, оставались пока на заднем плане. Между тем первый из сыновей Мариаммы, Александр, имел уже от каппадокийки Глафиры сыновей Тиграна и Александра, а Аристовул от Вероники – сыновей Ирода, Агриппу и Аристовула и дочерей – Иродиаду[26], будущую преступную евангельскую «плясавицу», погубившую Иоанна Предтечу, и Мариамму.
Интригам – безграничный простор.
В это-то гнездо интриг, в эту кузницу ков, явился вскоре такой ловкий кузнец, которому бы и Архелай позавидовал. Это был некто Эврикл, родом спартанец, новый хитроумный Одиссей, не обладавший только честностью царя Итаки, но мечтавший быть царем если не Лакедемона, то хоть Ахаии. В Иерусалим он привлечен был слухами о безумной щедрости и безумном тщеславии Ирода.
На этом тщеславии Ирода он и построил свой будущий трон. Эврикл льстил ему, как только может льстить такой ловкий интриган болезненному честолюбию. Он ковал для Ирода такую сеть льстивости, какую когда-то Вулкан сковал Марсу и Венере. И Ирод скоро запутался в этой сети. Запутались в ней и Антипатр, Александр и Аристовул, и даже лукавая Саломея.
Когда, наконец, все очутились в его сети, а сам он был засыпан золотом со стороны Ирода и Антипатра, Ирод услыхал от него такое признание:
– В благодарность за твои милости ко мне, царь, я дарю тебе жизнь, – таинственно сказал Эврикл.
– Как! – в страхе отступил Ирод.
– Да, жизнь! – продолжал наглец. – Как воздаяние за твое гостеприимство, я приношу тебе свет… Уже давно выточен меч, и рука Александра простерта над тобой. Ближайшее осуществление заговора я предотвратил тем, что притворился сообщником его. Александр сказал мне: «Ирод не довольствуется тем, что сидит на не принадлежащем ему троне, что после убийства нашей матери раздробил ее царство, он еще возвел в престолонаследники бастарда, этого проклятого Антипатра, которому предназначил наше родовое царство».
Ирод тяжело дышал, как бы во дворце не хватало воздуха; но демон продолжал:
– Да, он говорил мне: «Я решил принести искупительную жертву памяти Гиркана и Мариаммы, так как из рук такого отца я не могу и не должен принимать скипетр без кровопролития. Каждый день меня всяческим образом раздражают; ни единого слова, срывающегося у меня с языка, не оставляют без извращения. Заходит ли речь о чьем-либо благородном происхождении, то без всякого повода приплетают мое имя. Ирод говорит тогда: „Есть один только благорожденный – это Александр, который и отца своего презирает за его простое происхождение…“ На охоте, говорит, я вызываю негодование, если молчу, а если хвалю, то в этом усматривают насмешку. Отец всегда сурово со мной обращается, только с Антипатром он умеет быть ласковым. Поэтому, говорит, я охотно умру, если мой заговор не удастся». – Демон приостановился.
– Дальше!.. Дальше!.. – задыхаясь, проговорил Ирод.
– Если же мне, говорит, удастся убить отца, то я надеюсь найти убежище прежде всего у своего тестя, Архелая, к которому легко могу бежать, а затем у императора, который до сих пор совсем не знает настоящего Ирода. Я, говорит, тогда не так, как прежде, буду стоять перед Августом, трепеща перед присутствующим отцом, и не буду только докладывать об обвинениях, которые он лично возводил тогда на меня! Нет, говорит, я прежде всего изображу императору бедственное положение всей нации: я расскажу ему, говорит, как у этого народа высасывали кровь поборами, на какие роскоши и злодейства были растрачены эти кровавые деньги, что за люди те, которые обогащались нашим добром и которым дарили целые города. Затем, говорит, я еще буду взывать о мести за моего деда и мать и сорву завесу, скрывающую все ужасы и гнусные дела нынешнего царствования, тогда, говорит, надеюсь, меня не будут судить как отцеубийцу.
– Га! – в ярости задыхался Ирод.
Слова демона, измышленные вместе с Антипатром и Саломеей, тем более душили тирана Иудеи, что в каждом из них чувствовалась подавляющая правда… Ирод ее чувствовал!
– Смерть родному змеенышу! Смерть обоим!
С разрешения Августа над ними назначается суд в Берите – ныне Бейруте. Юношей ведут закованными в соседнее с Беритом местечко Платана.
На судьбище сто пятьдесят судей, делегатов, все владетели Сирии, римские власти и ни одного защитника! Даже Архелая не пригласили, а обвиняемых не допрашивали!
Обвинял сам Ирод, который, даже по свидетельству своего панегириста, Иосифа Флавия, «вел себя на суде как безумный»… Юношей осудили на смерть.
– Правосудие попрано! Правда исчезла! Природа извращена! Вся жизнь полна преступлений! – раздались страстные крики у самых дверей суда, когда среди собравшегося народа пронеслось слово «осудили».
Это взывал к народу старый воин Ирода, Терон, которого тут же убили камнями клевреты Антипатра.
Александра и Аристовула… удавили.
И что же? Возвратившись в Иерусалим из Берита, Ирод спустя некоторое время созывает все свое многочисленное семейство, всех жен, которых у него было девять: Дориду, Мариамму, дочь Симонапервосвященника – самарянку Малтаку, Клеопатру, уроженку Иерусалима, Паллиду, Федру, Эльпиду, Мариамму, свою родную дочь, сестру только что удавленных Александра и Аристовула; их детей: Ирода от Мариаммы, Антипу и Архелая – от Малтаки и ее дочь Олимпиаду, еще Ирода и Филиппа – от Клеопатры, Фазаеля – от Паллиды, Роксану – от Федры, Саломею – от Эльпиды, наконец, Салампсо и Кипру – от своей дочери Мариаммы, которая была и женой его, а ее дочери, следовательно, его дочери и внучки в одно и то же время.
Созвав это странное семейство с таким путаным родством, он приказал Ферору, Антипатру и Саломее пригласить в это почтенное собрание несчастных вдов только что удавленных сыновей своих с их детьми – Глафиру с Тиграном и Александром, Веронику – с Иродом, Агриппою и Аристовулом и двумя девочками – Иродиадой и Мариаммой.
Убитые горем, робко вступили две молоденькие вдовы со своими малютками-сиротами в это торжественное собрание. Увидев крошек, Ирод заплакал, этот зверь плакал искренними слезами. При виде осиротелых детей он вспомнил то утро, когда задумал утопить юного первосвященника, Аристовула, в бассейне своего иерихонского дворца, он поднял на галерее иерусалимского дворца маленького голубенка, выпавшего из гнезда, голубенка, при виде беспомощности которого у него сердце заныло невыразимой жалостью. Теперь он увидел таких же беспомощных птенцов, которых сам же он сделал сиротами, и заплакал, закрыв лицо руками.
Антипатр и Саломея переглянулись, и у последней в глазах прозмеилась злобная улыбка.
– Страшный рок похитил у меня отцов этих детей, – с дрожью в голосе и с глазами, еще полными невыплаканных слез, проговорил Ирод, отняв руки от заплаканного лица и с глубокой нежностью глядя на малюток, – теперь они, эти сиротки, предоставлены моим попечениям… К этому призывают меня голос природы и чувство жалости, возбуждаемое их осиротением. Если я оказался столь несчастным отцом, то хочу попытаться быть, по крайней мере, более любящим дедом и лучших моих друзей оставить их покровителями… Дочь твою, Ферор, – он обратился к брату, – я обручаю со старшим сыном Александра, Тиграном (мальчик при этом теснее прижался к матери, которая тихо плакала), обручаю для того, чтобы тебя, как опекуна, скрепляла с ним вместе с тем и ближайшая родственная связь. С твоим сыном, Антипатр, – Ирод обратился к нему, – я обручаю дочь Аристовула, Иродиаду, и будь ты отцом этой сиротки! (А будущая «плясавица» в это время, сидя на руках матери, юной Вероники, беззаботно играла ее волосами.) Ее сестру, малютку Мариамму, пусть возьмет себе в жены мой маленький Ирод, имеющий по материнской линии дедом первосвященника Гиркана…
Ирод приостановился и обвел взором все собрание.
– Кто теперь любит меня, – снова начал он, – тот пусть присоединится к моему решению, и пусть никто из преданных мне не нарушит его. Я молю также Бога, чтобы Он благословил эти союзы на благо моего царства и моих внуков, и да взирает Он на этих детей более милосердным оком, чем на их отцов.
Здесь он снова заплакал, а потом, подозвав детей, соединил их ручонки и нежно обнял каждого из них, давая знать, что распускает собрание.
Антипатр вышел с тяжелым чувством: из малюток вырастут его мстители.
Скоро, впрочем, он успокоился на сознании, что лучшие его союзники – это время и коварство. И он не ошибся: время, а равно его собственное коварство и коварство Саломеи сделали то, что Ирод формальным актом назначил своим преемником Антипатра, а преемником последнего – Ирода, сына своего от Мариаммы, которую Ирод, вследствие ли ее изумительной красоты или вследствие созвучия ее имени с именем когда-то обожаемой им Мариаммы, любил более всех своих жен. С этим актом Антипатр отправился в Рим, чтобы представить его на утверждение императора, а вместе с тем погубить и еще двух своих младших братьев – Архелая, сына Малтаки, и Филиппа, сына Клеопатры, чтобы никто больше не стоял у него на дороге к царскому венцу. Маленького же Ирода он надеялся погубить впоследствии. Надо заметить, что Архелай и Филипп были уже взрослыми юношами и кончали свое образование в Риме.
Но в отсутствие Антипатра в Иудее случилось то, что имело ужасающие последствия для всех. И все это произошло, по обыкновению, из-за женщин и из-за перешептывания рабынь.
Сплетни рабынь имели последствием то, что Ирод вновь приказал Ферору развестись со своей возлюбленной рабыней Ирой. Ферор отвечал, что он скорее лишится жизни, чем Иры. Тогда Ирод прогнал его из дворца и велел отправляться в свою тетрархию – в Заиорданье. Но скоро Ферор заболел там и умер. И хотя Ирод велел перевезти тело брата в Иерусалим, предписал народу самый глубокий траур и устроил ему блестящее погребение, однако в народе ходили женские толки, что Ферора отравил сам Ирод.
Толки эти дошли до Ирода. Рабынь и других придворных служанок Ирод приказал пытать. Полилась кровь, раздались стоны пытаемых.
– Господь Бог, царь небес и земли! – взмолилась одна из них под пытками старого Рамзеса. – Да карает Он виновницу наших страданий – Дориду, мать Антипатра!
– Га! – воскликнул Ирод, когда Рамзес доложил ему об этом. – Так пытай вновь всех и показания их вели записывать, а до Дориды я сам доберусь.
Через несколько часов Рамзес явился с записью.
– Ну что? – спросил Ирод.
– Вот! – лаконически отвечал старый негр, подавая запись, которую Ирод стал жадно пробегать глазами.
– А! – шептал он, задыхаясь. – Они все на меня… «Раз Ирод справился уже с Александром и Аристовулом, то он еще и до нас доберется и до наших жен», – вот они что говорят! «После того как он задушил Мариамму и ее детей, то никто не может ждать от него пощады, – поэтому, лучше всего по возможности не встречаться с этим кровожадным зверем…» Да, теперь лучше не встречаться… а встретитесь, встретитесь… А! Это мой первенец жалуется своей матушке, добродетельной Дориде: «Я уже поседел, а отец с каждым днем все становится моложе, и я, вероятно, умру прежде, чем вступлю на престол…» Да, да! Умрешь, умрешь! Это верно… Дальше: «Но пускай даже отец опередит меня смертью – да и когда это будет? – то, во всяком случае, царствование принесет мне кратковременную радость… Голова гидры – дети Александра и Аристовула – растут, а виды для моих собственных детей отец у меня похитил, потому что в завещании преемником моим он не назначил ни одного из моих сыновей, а Ирода, сына Мариаммы…» О, злодей! Змея! Он еще издевается надо мной, говорит: «Впрочем, в этом отношении отец не более как старый простофиля, если воображает, что его завещание, после его смерти, останется в силе – я уж позабочусь о том, чтобы никто из его потомков не остался в живых…»
Кровь бросилась Ироду в голову, в глазах потемнело… Да ведь это его собственная система… Сын ее усвоил себе… Он сам, Ирод, старался искоренить потомство Маккавеев – Антигона, Аристовула, наконец, своих собственных сыновей от Мариаммы… Сын идет по стопам отца…
Оправившись немного, Ирод опять стал пробегать пыточную запись:
– А! Вот что: «Никогда еще ни один отец так не ненавидел своих детей, как Ирод, но его братская ненависть простирается еще дальше: недавно только он дал мне сто талантов за то лишь, чтобы я ни слова не вымолвил с Ферором. А когда Ферор спросил меня: „Что я ему сделал худого?“ – „То, что мы должны считать себя счастливыми, что он, отняв у нас все, дарует нам хоть жизнь. Но невозможно спастись от такого кровожадного чудовища, которое даже не терпит, чтобы открыто любили других. Теперь, конечно, мы вынуждены скрывать наши свидания; но вскоре мы это будем делать открыто, если только будем мужественны и смело подымем руку“.
