Даниил Мордовцев
Говор камней. Ирод (сборник)
IX
Фараон-еретик
Из всех царствовавших в Египте, на поражающем воображение пространстве пяти тысяч лет, фараонов, число которых, по свидетельству говорящих камней и Манефона, достигает двухсот, только один проявил себя еретиком по отношению к отечественным богам и дерзал не поклоняться великому Апису.
Это был Аменхотеп IV, сын Аменхотепа III из XVIII династии фараонов.
Полагают, что еретический образ мыслей и еретические мнения фараон этот всосал с молоком матери, царицы Ти. Но откуда она была родом, кто такая – камни об этом молчат.
«По-видимому, – говорит Бругш-бей, историк фараонов, – женитьба Аменхотепа III была супружеством необыкновенным в Египте. Женою его была не царская дочь и не наследница удела из среды родственных ему семейств египтянок, но, по-видимому, следуя влечению своего сердца или вкуса, он избрал женою девицу не царского рода… Это та царица Ти, которая так часто появляется на памятниках этого времени рядом с царем как любимая жена фараона, к которой он был нежно привязан всю жизнь. Какого она была племени, доселе остается загадкою – загадкою, которая едва ли может быть разрешена посредством филологического рассмотрения созвучных имен ее отца и матери (Иуао и Тхуао), но которых родина лежала вне Египта и, быть может, далеко от него. Принадлежали ли они к семитическому племени? Где видел Аменхотеп III свою невесту? Не на охоте ли? Не в походе ли в отдаленной южной, а быть может, и восточной стране? Все эти вопросы остаются без ответа, так как памятники об этом упорно молчат. А между тем с ними связуется другая загадка – загадка о значении и смысле религиозного переворота, совершившегося в последующее царствование».
Судя по многому, что мы увидим ниже, позволительно, однако, спросить: не была ли эта женщина дитя того удивительного по нравственной стойкости племени, той духовно несокрушимой расы, которая впоследствии, через много-много генераций, дала миру Моисея и Христа?
Как бы то ни было, но она воспитала своего сына, будущего фараона, в еретическом духе. Недостаточно почтительное отношение к богам Египта проницательные и ревнивые к своей власти жрецы стали замечать в нем очень рано, когда он был только наследником престола, и потому стали проявлять некоторую враждебность к августейшему нигилисту. За жрецами не замедлили последовать и многие высшие сановники государства, которые не могли не видеть, что всеми фараонами, за спиною богов, помыкали святые отцы, непосредственно получавшие откровения от небожителей и разговаривавшие с самим Аписом на его божественно-бычьем языке. Враждебнее же всех оказались египтянки, так как для женщин жизнь без кукол в виде богини Гатор с коровьей головой, в виде Аписа, ибиса, священных жуков и кошек не имеет смысла.
Но вот фараон-нигилист вступает на престол. Восшествие его на священный трон Верхнего и Нижнего Египта сопровождалось небывалым скандалом, который поразил ужасом всю страну.
Случилось следующее. После всех торжественных церемоний венчания на царство новый фараон, по обычаю, должен был испросить благословения великого Аписа. Аменхотепа сажают на золотой трон, поставленный на богато изукрашенные носилки из слоновой кости и золота, и двенадцать сановников – эрисов, головы которых украшены страусовыми перьями, несут его к храму рогатого бога. Над владыкою Египта, облеченным во все царские доспехи и прикрытым дорогой мантией из виссона-пурпура, высятся изображения Правосудия и Истины, осеняющие его крыльями. У престола золотой сфинкс – эмблема мудрости и лев – эмблема мужества. Кругом – придворные с опахалами. Далее – ряды войск и народ.
Далеко виден царский пурпур! Он так и режет глаза на ярком африканском солнце.
Гремит музыка. Навстречу двигается другая процессия, жреческая, с Аписом во главе. Воздух оглашают священные гимны жрецов.
Процессии более и более сближаются. Процессия фараона останавливается, и Аменхотеп сходит с трона, чтобы встретить великого бога. Ярко сверкнул на солнце пурпур фараона.
Но что это? Священный бык остановился… Кроткие глаза его наливаются кровью… Он нагибает свою массивную с острыми рогами голову и, взрывая ногами землю, издает страшный рев… Длинный хвост его то вытягивается копьем, то колотит бока разъяренного животного… Бык, видимо, взбесился… Вот-вот он ринется на фараона и поднимет его на рога или выпустит царственные кишки…
Крик ужаса вырвался из уст стотысячной или миллионной толпы…
Великий бог гневен!.. О, горе, горе Египту!.. Гапи растерзает фараона!.. О великая Изида!
Аменхотеп, пораженный неожиданным бешенством священного быка, схватился было за меч, но эрисы мгновенно закрыли его собой.
Бык остановился, но продолжал реветь и рыть землю ногами. Вопли народа усиливались.
– Конец света! Конец бытию!.. О великие боги! – слышались истерические рыдания женщин.
Тогда выступил верховный жрец Фив и, приблизившись к разъяренному быку, стал кадить перед самой мордой Аписа благовонными курениями «священной земли Пунт», дым которых так ненавидело боготворимое животное.
Алис был побежден. Не вынося противного дыма, он с видимой досадой повернулся и, задрав хвост, стремительно бросился к своему храму, в апиэум – в свое роскошное стойло, украшенное художественною резьбой по черному и красному дереву, с вкрапленными в него золотыми пчелами и жуками-скарабеями.
В душе Аменхотепа кипела злоба. Он видел себя посрамленным на глазах своих подданных – всего своего войска и народа, которого в одних Фивах насчитывалось более двух миллионов.
Ужас объял население стовратной столицы Египта, а тысячеустая молва разнесла этот ужас далеко за «тропики Рака», с одной стороны, и до «Великих зеленых вод» – с другой. И от Аменхотепа отшатнулось большинство его подданных.
– Отринут богами за неверие, – боязливо шептались они и в переходах дворцов фараона, и в бедных хижинах, ожидая для страны великих бедствий.
В тот же вечер Аменхотепу доложили, что его желает видеть «учитель тайн неба» – жрец-астроном Мерира, чтобы сообщить царю «великую весть». Фараон тотчас же принял его.
– Сердцу великого фараона, земному солнцу – да светит он вечно над Египтом! – нанесена сегодня тяжкая рана злым умыслом служителей божества, – таинственно проговорил пришедший. – Они, ведая, что глаза великого Гапи, быка по плоти, не выносят цвета пурпура, с затаенною злобою поднесли тебе, о Аменхотеп, этот пурпур для облачения – и при виде его на тебе в сердце Гапи вселилось бешенство… Теперь недостойные слуги божества смеются над тобой из глубины гортаней своих.
Аменхотеп понял все. Быки действительно не выносят красного цвета. Жрецы с умыслом осрамили нелюбимого фараона-вольнодумца перед народом и войском.
Аменхотеп принял вызов, брошенный ему в лицо жрецами: это был исторический вызов от всего старого Египта, от всех предшествовавших поколений жрецов и фараонов всех восемнадцати династий… На Аменхотепа глядели теперь, как впоследствии, через четыре с половиной тысячелетия, глядели на дерзкого белолицего завоевателя с высоты пирамид не сорок, а более сорока веков.
Подобно другому царю – царю великой северной державы, которому, через сорок пять веков после Аменхотепа, старое царство, в лице своих бояр и стрельцов, бросило свой вызов бородами и кафтанами и который, приняв вызов, обрезал эти бороды и полы кафтанов, а потом покинул и свою старую, постылую столицу и основал новую, с окном в Европу, – подобно, повторяю, этому северному царю, Аменхотеп бросил свои стовратные, постылые Фивы и заложил новую столицу в самом сердце оскорбившего его Египта. Он отбросил от себя даже свое историческое имя – наследие отцов – и назвал себя новым именем, по имени нового божества, которому научила его поклоняться мать, царица Ти. Божество это – единая созидающая сила – Атен: творческая сила солнца. Новое имя Аменхотепа – Хун-Атен.
И вот камни говорят:
«И разослал фараон повеление, чтобы созваны были все строители, начиная от верхнего рубежа Египта до нижнего, до «Великих зеленых вод», и все жрецы, начальники и вожди народа – для производства великой ломки крепкого камня на сооружение новой великой столицы во имя светового бога, жизнь дающего солнечного диска». И превратились великие и знатные господа – жрецы и носящие опахала фараона – в надсмотрщиков ломки и погрузки на корабли камней.
Какое посрамление! Еще более жесткое посрамление ожидало великого бога Аписа.
Но вот началась лихорадочная стройка новой столицы, которая тоже названа по имени божества – Ху-Атен. Город вырастал не по дням, а по часам. Он расположен был на правой стороне Нила, ниже нынешнего Сиута, в местности, называемой ныне Тель-эль-Амарна. В самом центре новой столицы, на обширной площади, возвышался великий храм, а рядом с ним – величавый дворец фараона.
Когда город был готов, фараон-нигилист Хун-Атен велел созвать на площадь всех жрецов, сановников и народ. Войска построились шпалерами. Под дикие звуки музыки выходит из дворца фараон в полном царском облачении, осеняемый опахалами эрисов. Рядом с ним – скромный «учитель тайн неба», Мерира, открывший фараону проделки жрецов.
– Здесь, – торжественно возгласил фараон, обращаясь к Мерире, – я лично присутствую, чтобы возвысить тебя на звание верховного созерцателя солнечного диска в храме солнца города Ху-Атен. Да будешь ты таковым согласно желанию твоему, ибо ты был слугою моим, который был послушен новому учению. Никто, кроме тебя, сего не сделал. Сердце мое полно удовольствия. Потому даю тебе я это высокое звание, говоря: ешь от питания фараона, господина твоего, в храме солнца!
Потом он подозвал Аамеса, великого казнохранителя и хлебодара.
– Ты хранитель палаты серебра и золота! – сказал фараон. – Награди созерцателя солнечного диска в городе Ху-Атен. Положи золотое драгоценное ожерелье на шею его кругом. Положи золото к ногам его, ибо он был послушен новому учению фараона во всем, что было говорено, – в отношении этих прекрасных мест, устроенных фараоном, – в палате пирамиды, в солнечном храме солнечного диска, в городе Ху-Атен. Наполнен да будет всеми хорошими предметами, многим зерновым хлебом и полбою солнечный алтарь солнечного диска.
Затем, окруженная юными сверстницами, приближается к фараону прелестная девочка «с розами на ланитах» и с цветком лотоса в черных, как вороново крыло, волосах. В одной руке у нее маленький снопик свежей, сочной пшеницы, а в другой – золотой серп. Это старшенькая дочка фараона, Ми-Атен.
Тогда по знаку фараона расступается одна колонна воинов, и за нею открывается небольшой каменный бассейн с приспособлением для поливки тут же находящегося цветника лотосов. Вслед за тем – о ужас! – показывается великий бог, с завязанными глазами!.. Но ужас толпы усугубляется, вырастает до воплей, до обморока верующих женщин!.. Ужас, ужас! За богом идет верховный жрец Фив и хлещет бичом по бокам бога – бога хлещет!.. Затем впрягает его в ярмо рычага водокачки и, подгоняя бичом, заставляет его двигать рычаг вокруг бассейна!.. Бог всего Египта накачивает воду для поливки цветов лотоса!.. Это ли не ужас![8]
Довольно! Натешился оскорбленный фараон. Он подходит к Апису вместе с хорошенькою Ми-Атен и, взяв из ее ручек золотой серп, отрезает им несколько колосьев пшеницы. Верховный жрец между тем развязывает глаза наказанному богу… Апис изумлен, ошеломлен… Но перед его мордой сноп чудной пшеницы, а бог голоден, о как голоден!.. Его морили без пищи несколько дней, бедный бог!..
Лукавый фараон-нигилист протягивает ему колосья пшеницы. Апис бросается на них с жадностью… К его божественной морде подсовывают весь сноп… О, радость! Он жадно, жадно ест…
– О! – пронесся восторг в толпе египтян и преимущественно египтянок. – Великий Гапи принял жертву! Принял! Слава фараону! Слава!
Так отомстил свой позор фараон-нигилист.
В заключение скажу, что у фараона-нигилиста было восемь дочерей и ни одного сына. И все восемь дочерей были нигилистки – первые нигилистки в мире, прародительницы наших недоброй памяти нигилисточек…
Но о них – до следующего рассказа: камни, собственно скалы Тель-эль-Амарна, сохранили для нас и их деяния, и их портреты.
X
Царевны-нигилистки
В предыдущем рассказе «Фараон-еретик» я упомянул, что у этого фараона, Аменхотепа IV Хун-Атена, было восемь дочерей. Камни сохранили нам не только их имена, но и портреты их и их отца и матери. Вот как их звали: Ми-Атен, уже знакомая нам из предыдущего рассказа, если читатель не забыл, что эта девочка держала сноп пшеницы, когда ее отец подвергал публичному поруганию бога Аписа. Имена остальных царевен были следующие: Мак-Атен, Нофру-Атен, Бек-Атен, Тошера, Нофрура, Сотепенра и самая младшенькая – Анхнес-Атен.
Я сказал, что камни сохранили нам их портреты. Действительно, среди ужасающих развалин столицы фараона-еретика, города Ху-Атен, в местности Тель-эль-Амарна, на гранитных стенах гробничных палат царской усыпальницы семейства Аменхотепа IV сохранилась картина, в самом идиллическом жанре изображающая семейную жизнь этого фараона.
«Судя по оставшимся в гробницах, за городом, в скалах, картинам, – говорит историк фараонов, – Хун-Атен жил весьма счастливой жизнью в кругу своей семьи. Окруженный дочерьми своими и вместе с женою своею, он изображен на балконе своего дворца, причем дочери его, царевны, бросают собравшейся внизу толпе подарки, тогда как мать их, супруга фараона, держит на коленях младшую дочку, маленькую царевну Анхнес-Атен. По-видимому, Аменхотеп IV утешался среди привязанностей семьи и находил в ней и в религиозном чувстве к своему божеству достаточное удовлетворение взамен потери привязанности к нему святых отцов и значительной части своих подданных».
Разве это не идиллия, и притом глубочайшей древности!
По поводу другой картины на тех же гранитных стенах историк говорит: «Мы видим, что в спокойном счастье своей семьи принимала участие и царица-мать, престарелая Ти, бабушка царевен, которую мы видим на изображении разговаривающею со своим сыном, фараоном, и его женой в зале царского дворца».
В другом месте, на высокой скале, картина изображает царя и царицу, которые молитвенно воздымают руки к солнечному диску, изливающему на них лучи свои. Тут же изображены и старшие царевны, Ми, или Мери-Атен, и Мак-Атен. В то время, вероятно, у Аменхотепа не было еще прочих шести дочерей. Между прочим, фараон обращается к божеству с такою клятвою: «Сладкая любовь наполняет сердце мое к царице, к ее юным детям. Даруй высокую старость царице Ноффи-Ти, да держит она многие годы руку фараона. Даруй высокую старость царской дочери Мери-Атен и царской дочери Мак-Атен и детям их: да держат они руку царицы, матери их, всегда и вечно. В чем, я клянусь, есть истинное сознание того, что говорит мне сердце мое. Нет никогда лжи в том, что я говорю».
Время между тем шло, как оно идет и в наши дни. Юные царевны, которых было уже восемь, подрастали – прелестные «цветки лотоса» распускались быстро, дружно, как это возможно только под пламенным солнцем Африки. В то время, когда младшей из них, Анхнес-Атен, исполнилось одиннадцать лет, старшей, Ми-Атен, которая держала сноп и серп при посрамлении Аписа, стукнуло уже восемнадцать. По мере подрастания девочек в них росли инстинкты отрицания, унаследованные от бабушки Ти через посредство крови отца, фараона-нигилиста. В силу семейной традиции они все скептически относились к поклонению Апису. Как смешон был, по рассказам отца и Ми-Атен, рогатый бог с завязанными глазами, подгоняемый бичом!.. Как жалок был тогда обманщик и плут – верховный жрец Фив!.. Девочки при виде коровы, смеясь, спрашивали друг друга: не это ли мамаша или сестрица фиванского бога?.. А когда им приходилось есть говядину, то озорницы опять издевались над верованиями египтян.
– Мне досталось ребро великого Гапи, – подсмеивалась Ми-Атен, – какое вкусное!
– А я люблю божеский хвост, – говорила лукавая Анхнес-Атен, – он так хрустит на зубах.
– Мы богоедки, – весело заливалась Нофрура.
С таким же отрицанием и даже отвращением царевны-нигилистки относились к поклонению крокодилам. Особенно негодовали девочки, когда бабушка Ти рассказала им предание о том, как дочь фараона Себекхотепа III, из XIII династии фараонов, прелестная царевна Анук-тата, вследствие несчастной любви к одному царедворцу, бросилась в пасть бога-крокодила и погибла в полном расцвете красоты и молодости. Это та Анук-тата, судьба которой изображена мною в четвертом «Говоре камней», в рассказе «Невеста крокодила».
Равным образом юные царевны поднимали на смех «священных жуков-скарабеев».
– Вот ползет бог и катит шарик из навоза… Бог, бог!.. Куда ты ползешь? – стучала ножкой шалунья Анхнес-Атен, мешая жуку катить свой навозный шарик.
От бабушки девочки узнали, что около Фив и Мемфиса имеются отдельные гробницы, в которых покоятся мумии «священных кошек». Их смешила богиня любви, великая Гатор – с головою коровы!.. А бог Анубис – с головою шакала… Все эти «священные» кобчики, ибисы, пчелы – разве же это боги?
Только цветок лотоса, уважаемый египтянами, почитали и юные нигилистки, но только за его красоту, за олицетворение чистоты, изящества и постоянно украшали свои черноволосые головки этим милым цветком.
Но и для нигилисток настал роковой час: они полюбили… Но что удивительнее всего – «солнечный диск», новый бог, бог отца их и бабушки, влил пламя любви в сердца старшей и самой младшей царевен, не заронив пока лучей своих в сердца остальных сестер… Одиннадцатилетняя Анхнес-Атен страстно полюбила «благородного господина», как называют его камни… Одиннадцатилетняя девочка – и вдруг! Да, такова сила африканского солнца, особенно же среди знойных скал Тель-эль-Амарна.
Случилось это таким образом. Царевны часто навещали старую кормилицу своего отца, которая когда-то была наперсницей их бабушки, царицы Ти, и в честь ее также носила имя Ти. В сохранившихся на камнях начертаниях она называлась то «высокая кормилица», то «мать, вскормившая божественного», то «одевшая царя» – высокий титул! Она была замужем за «святым отцом последней степени», то есть жрецом низшего ранга «солнечного диска», но который облечен был в высшие должности при дворе фараона, сделан был «носителем опахала по правую сторону царя и начальником конских заводов фараона». Имя его было святой отец Аи. По этому поводу историк говорит на основании показания камней: «По всей вероятности, кормилица царя пользовалась особым расположением Хун-Атена. Богатство ее дома росло необычайно, до такой степени, как говорит наивно документ (у Лепсуса – Denkmaler), что жители города перешептывались об этом часто на ухо. Это, – прибавляет историк, – весьма характерная и притом общечеловеческая черта их жизни и нравов египтян, склонных, как все толпы, к сплетням и пересудам».
Так вот к этой-то кормилице часто бегали юные царевны. Их привлекало к ней, с одной стороны, то, что она много рассказывала им о старине, о детских годах их отца, о каких-то далеких городах, которые провалились, причем на их месте показалось море с «мертвою водой», и тому подобное, а с другой стороны, то, что царевны страстно любили лошадей и ристалища на военных колесницах, которыми, как и царскими конскими заводами, заведовал муж кормилицы, святой отец Аи. Царевны почти каждый день упражнялись в ристании на колесницах, в метании боевых копий и других воинских упражнениях, свойственных только мужчинам. И здесь, как видит читатель, проявились их нигилистические наклонности.
В этих неженственных упражнениях руководили царевнами помощники святого отца – Саанехт и Анхнес-Амон. Тут же и началось сближение царевен с черномазыми кавалерами. Кавалеры так же не верили или притворялись, как все придворные, что не верят ни в божественность Аписа, ни в кошек, ни в священных жуков и крокодилов, ни в то особенно, что богиня любви украшена коровьей головой. Напротив, они уверяли, что богиня любви имеет такое же светлое лицо, как само солнце….
– Такое же светлое, божественное личико, как у божественной Анхнес-Атен, – шептал черномазый кавалер – «благородный господин» Анхнес-Амон, ворочая кокетливо своими африканскими буркалами с огромными белками, несясь на своей боевой колеснице рядом с колесницею хорошенькой одиннадцатилетней дурочки.
Смуглые щечки дурочки при этом нубийском комплименте, конечно, вспыхнули от радости, но, по женскому кодексу, который обязателен был и для египтянок за пять-шесть тысяч лет до нас, притворилась, что ничего не понимает.
Когда же другой черномазый кавалер, страшно ворочая своими нубийскими буркалами, стал шептать еще более африканские любезности восемнадцатилетней нигилистке Ми-Атен, то эта красавица сначала огрела любезника хлыстом, до крови, по голому плечу (черномазый кавалер, подобно всем спортсменам, вместо всякого одеяния имел на своих железных бедрах только легкий фартучек из финикийского биссуса), а потом, по окончании ристалища, тайно от всех, горячо прильнула своими лукавыми губками к раненому плечу «милого, милого»…
– Ты что сегодня такая радостная, моя девочка? – спросила царица Нофер-Ти свою младшую дочку, Анхнес-Атен, видя ее оживленное личико.
– Я сегодня так хорошо управляла колесницей, – ответила плутовка, – меня похвалил Анхнес-Амон (а сама только и думала о его буркалах).
– Помолись же, поблагодари за все бога: видишь, бог заходит, – сказала царица, указывая на склонившийся к горизонту, за Нилом, солнечный диск.
Девочка опустилась на колени и молитвенно сложила ручки.
– Повторяй за мной слова молитвы, – сказала мать.
– Солнечный диск! О ты, живой бог! – повторяла за матерью юная царевна. – Нет другого, кроме тебя! Лучами своими ты делаешь здравыми глаза, творец всех существ. Восходишь ли ты в восточном световом круге неба, чтобы изливать жизнь всему, что ты сотворил, – людям, четвероногим, птицам и всем родам червей, на земле, где они живут; они смотрят на тебя и, когда ты заходишь, – засыпают. Дай сыну твоему, любящему тебя, жизнь в правде, господину земли, Хун-Атену, да живет он в единении с тобою в вечности. Даруй дщери его, царевне Анхнес-Атен, живот в любви к отцу, да живет она всегда и вечно при нем… А как же я замуж? – перебила молитву наивным вопросом Анхнес-Атен.
– Тебе рано еще, – засмеялась мать, – пускай выйдут прежде в жены старшие сестры.
– Это долго, – надула губки дурочка.
Гораздо серьезнее была молитва старшей сестры к заходившему в тот вечер солнцу:
– Прекрасно захождение твое, о ты, солнечный диск жизни, владыка владык, царь миров! Когда ты соединяешься с небом в захождении твоем, то радуются смертные пред лицом твоим и воздают почести тому, кто сотворил их, и молятся пред тем, кто сделал их. Вся земля египетская и все народы повторяют имя твое при восхождении твоем, чтобы славословить восхождение твое. О ты, бог, который поистине есть бог живой, – ты находишься перед обоими глазами нашими. Ты еси тот, который создает то, чего не было никогда, который соделывает то, чего не было никогда, который соделывает все, что содержится в целом. И мы появились вследствие речения уст твоих[9].
Так молилась Ми-Атен; в душе же ее вставал образ того, кого она так безжалостно обидела бичом по голому мужественному плечу.
Впрочем, молитвы царевен были услышаны божеством: скоро Ми-Атен сделалась женою Саанехта, а маленькая Анхнес-Атен отдана была курчавому богатырю Анхнес-Амону.
Ристалища на колесницах также послужили в пользу мужественным царевнам. Знаменитый египтолог Мариетт-бей на камнях Тель-эль-Амарна, среди развалин бывшей столицы фараона Ху-Атен, нашел изображение битвы египтян с соединенными силами азиатов, вероятно, финикиян и сирийцев. На этих камнях есть «изображение царя Хун-Атена на колеснице, сопровождаемого семью дочерями, также на колесницах, которые (то есть дочери фараона), как и отец, тоже сражаются и топчут азиатов».
В битве – только семь царевен: вероятно, младшую не взяли в поход, и воображаю, как она ревела, несмотря на то что была уже замужем.
Зато она должна была утешиться трофеями победы отца и сестер. В египетской коллекции города Лейдена имеется каменная плита с изображением следующей сцены: будущий фараон Хоремхиб, тогда еще царедворец Хун-Атена, как почетнейшее лицо при дворе, представляет царю пленных разных стран, которых ведут царские слуги; в числе этих пленных являются глупые лица негров, лукавые лица сирийцев и узкие лица мармаридов, жены которых ведут в подарок лошадей в поводу.
Таковы были нигилистки времен фараонов.
