Д. В. Ковальски
Парасомния
Глава 7
1
Что это? Я достиг своего конца? Мой путь оказался короче, чем я думал… Где я сейчас? Я уже покинул тело или все еще привязан к нему? Последние дни совсем истощили его. Но я ничего не чувствую, однако продолжаю мыслить. Я слышу свой голос, но иначе, словно ощущаю всем телом, которого у меня нет, легкое дуновение ветра. И это приятно, не вызывает дискомфорта и боли. Я хочу открыть глаза, но как мне это сделать, если у меня их нет.
Вокруг меня тьма, может, мои глаза открыты, но я ничего не вижу, потому что ничего нет?..
Мое тело умерло, я его не чувствую, но я способен думать, а значит, у моего мозга осталось не так много времени. В моих силах увидеть последний сон, мое райское место, прежде чем мозг умрет вслед за телом.
Я всегда любил море, спокойное, с небольшими волнами. М-м-м, так приятно ощущать его своими ногами. Приятно сидеть на песке, теплом от дневного солнца, и смотреть на всю картину в целом, не разбивая ее на детали.
Прекрасно, теперь я вижу. Пусть этот образ хрупкий и ненадежный, он заставляет улыбаться. Я не чувствую лица, но знаю, что улыбаюсь.
Могу ли я слышать?
Да-а, теперь я думаю, что слышу море и слышу песок, шепчущий от ветра. Ветер я тоже слышу. И музыка, слабая, едва различимая, но все же она есть.
Если таков рай, я готов в нем поселиться.
Плач? Я не ослышался? Я слышал женский плач? Кто-то плачет над моим телом? Я прошу, пусть это будет не Оливия, на ее хрупкие детские плечи взвалился слишком тяжелый груз.
Колокол? Церковный колокол? Меня хоронят? Слишком быстро… или нет. Сколько я здесь? Мой мозг не смог бы так долго жить.
Я что-то чувствую, ожог… Мое бедро горит. Я чувствую ногу, огонь расползается по ней. Меня сжигают?
Нет. Мое тело обретает чувствительность. Жар захватывает его, подбираясь все выше. Я чувствую боль. Моя голова болит. Солнце слишком яркое, а песок слишком шумит. Я не могу убрать эту картину, но я могу зажмурить глаза.
КОЛОКОЛ.
Тупая боль в затылке сейчас разнесет мою голову. Мои легкие, они сдавлены, мой язык, он присох к небу. Мои мышцы, они дрожат. Я вновь ощущаю свое тело, и это ужасно. Надо открыть глаза.
КОЛОКОЛ.
Август вздрогнул на кровати и открыл глаза. Тусклый свет лампады, висящей над ним, бил в глаза, отчего Август снова их закрыл. Он лежал, постепенно приходя в себя. Из его ноги торчал шприц, тот самый, что лежал в чемоданчике вместе с ампулами его плохо проверенного лекарства. Но если это было оно, то оно спасло ему жизнь.
Тело, вернувшее чувствительность, отзывалось болью. Август испытывал ужасные муки, пока его лекарство не добралось до нервной системы, успокаивая ее и притупляя боль.
Было трудно повернуть голову, можно было лишь водить глазами. Он лежал в небольшой комнате, старой землянке, и слышал шаги. В комнате он был не один.
У окна дальней стены, завешенного старыми тряпками, напуганный неожиданным пробуждением Августа, замер пухлый мужчина. Его тело казалось разбухшим, словно утопленник, только выловленный после недельного морского заточения.
У окна дальней стены, завешенного старыми тряпками, напуганный неожиданным пробуждением Августа, замер пухлый мужчина. Его тело казалось разбухшим, словно утопленник, только выловленный после недельного морского заточения.
Все части его тела – плечи, руки, кисти, стопы – были крупными. Голова была особенно большой, оттого так нелепо выглядело маленькое, совсем детское лицо. Глаза пробивались из-под нескольких складок век. Один глаз суетливо бегал по кровати, на которой тяжело дышал гость, второй глаз навечно устремился вверх. Маленький рот скривился в подобии улыбки, оголяя редкие детские зубки на большой взрослой десне. От нетерпения и тревоги он теребил своими толстенькими пальчиками мочки своих ушей. Сделав шаг в сторону Августа, он нелепо засмеялся, подобно клокочущему индюку.
– Мамичка, погляди, мы его вылечили, твой Пити, как настоящий доктор, уколол его, и он ожил, – Пити говорил весело, как ребенок-проказник, хвастающийся сверстникам.
Он родился переношенным, причинив немалую боль своей матери. В один из дней, когда десятый месяц подходил к концу, она чихнула, и он просто вывалился, безобразный и скукоженный. Его мать благодарила бога за то, что это создание не убило ее во время родов и благополучно покинуло ее тело. Ребенка она любила, даже слишком, чрезмерно опекая его. Она никогда не оставляла мальчика наедине с самим собой. Однако эта любовь была иной, не такой, какой живут мать и дитя.
Имя Пити вряд ли было настоящим. Лет с пяти мальчик помнил, что именно так к нему обращались. Его имя служило призывом к действию в зависимости от ситуации и интонации матери. Если он был вне дома и слышал его, то стоило вернуться. Если пахло вареными потрохами и звучало имя, то время обедать. А если он улавливал злость в голосе, то следовало прекратить душить животное. Не всегда, правда, мать успевала вовремя.
Любознательность и фонтан энергии были основополагающими материями мальчика. Если бы не кислородная недостаточность в утробе его матери, повлекшая за собой большие проблемы в развитии, то Пити однозначно со всем присущим ему рвением стал бы выдающейся личностью из мира медицины. Иначе как объяснить его сильный интерес ко внутреннему содержанию всего зверья в округе.
А какое восхищение вызвал доктор, который периодически посещал его и колол его металлическими иглами, после которых он засыпал и просыпался переполненным жизненной силой.
В двадцать шесть лет, когда одна сторона тела перестала слушаться, Пити похоронил свою мечту на несколько лет, пока не открыл саквояж Августа Моргана. Это был знак.
Он подошел и погладил Августа по голове. Его ладошки были влажные.
– Не бойся, дружочек, все будет хорошо, – последнюю часть фразы он пропел.
– Воды, – тихо прохрипел Август. Воздух, который он вдохнул для того, чтобы произнести это слово, влетел и обжог сухие связки.
Пити не услышал его или сделал вид. Он развернулся и отошел от него к столу, за которым сидела женщина. Она не шевелилась. Август видел ее смутно, на глазах была пелена, но сил поднять руку и убрать ее не было.
Землянка, в которой он оказался, переживала не лучшие годы. Из щелей на крыше бежала вода, стены покосились, дверь трещала под напором ветра, пол прогибался под каждым шагом тучного хозяина.
– Мамичка, пусть дружочек поживет у нас, после того как Дутси пропал, мне совсем одиноко.
Пити подошел к кухонному шкафу и достал оттуда чугунок с чем-то, похожим на закисшее молоко. Он наполнил тарелку, утопив в ней свой большой палец, понюхал содержимое и улыбнулся.
Август не видел, что Пити делает, но надеялся на то, что он нальет ему воды. Но миска с тухлой похлебкой оказалась предназначена не ему.
– Мамичка, я покормлю Бутси после того, как Дутси пропал, она то и дело скулит.
Пити скрылся за низенькой дверью в стене.
Скулит. Август представил истощенную собаку и тут же понял, откуда в его мысли прокрался женский плач. Воспаленный мозг спутал его с собачьим скулежом.
Здоровяк с детским лицом ушел, у Августа появился шанс убежать из этого странного места. Чувства опасности его спаситель не вызывал, быть ему благодарным или нет, Август еще не решил, потому что не понимал, радоваться ли тому, что он вернулся к жизни.
Преодолев боль в мышцах, Август спустил ноги с кровати и поставил их на пол. Следом он поднялся, отчего затылок разболелся, и закружилась голова. Силы стремительно покидали его. Жажда никуда не делась. Боясь потерять время, Август маленькими шагами двинулся в сторону двери. Пройдя немного, он вспомнил про женщину за столом, и по спине пробежал холодок. Она могла закричать или позвать своего сына.
Август сделал шаг, но уже в ее сторону, сложив руки на груди, словно собирался обратиться к Богу.
– Прошу вас, мисс, позвольте мне уйти, – надрывая сухие связки, прохрипел Август.
Она молчала.
Август сделал еще шаг, но та не пошевелилась. Подойдя ближе, так, чтобы взгляд мог различить лицо, Август увидел, что женщина мертва. И судя по натянутой коже, похожей на воск, мертва давно. Увиденное его не шокировало, однако поселило тревожные мысли по поводу ее сына.
Тело плохо реагировало на просьбы мозга. Картинка плыла. Голова кружилась. В воздухе замелькали огоньки. Август застыл на месте стараясь понять, что с ним происходит, пока не заметил свою сумку, а рядом жестяную коробочку с бутыльками своего лекарства и металлическими шприцами.
Он вколол мне мое же лекарство, подумал Август, и словно пузырь лопнул в голове. Голова налилась свинцом, нос, губы, десна одолел дикий зуд. Все окружение потеряло объем, стало подобно наспех нарисованной начинающим художником картине. Август сделал шаг и не ощутил прикосновения пола. К этому моменту он полностью потерял чувствительность, ему казалось, что его сущность парит, не обремененная земными оковами. Так на него действовала его собственная настойка.
Несмотря на странные ощущения, Август своей затеи не бросил. Не до конца понимая, идут ли ноги, он шел к стене, где, как ему казалось, была дверь. Должна быть.
В какой-то момент сквозь туманное сознание он почувствовал капли прохладного дождя на своей макушке. Август закрыл глаза, поднял голову и открыл рот. Ему было плевать, что дождевая вода может быть грязной. Его волновала только жажда, которую он старался сбить небольшими порциями пойманного дождя.
Август открыл глаза. Над ним горели тысячи звезд, переливаясь разными цветами. Видение завораживало и манило. Звезды казались настолько близки, что, вытянув руку, можно было коснуться одной из них. Но именно в тот момент, когда Август поднял правую руку, он начал падать на спину. А над ним продолжали сиять звезды, неспешно меняясь друг с другом местами. Их бесконечное количество обладало собственной гравитацией, которая, как казалось Августу, поднимает его над землей и затягивает в сверкающую пустоту.
Он взлетел и опустился на облако. Такими были эти ощущения. Август не понимал, что его тело с довольным и залитым слюной лицом было поднято с пола и возвращено на кровать.
Окружение исчезло. Все, что было перед его невесомым духом, это бесконечность. Август наслаждался моментом, пока его правую ногу не охватил жар от очередного укола. Раскаленная лекарственным раствором кровь болью вернула чувствительность в тело, заставляя мышцы каменеть.
Красота мироздания исчезла, вернув убогие декорации старого жилища. Сквозь полуоткрытые веки Август слабо различал маячившего вокруг хозяина дома. Он, словно добросовестная сиделка, порхал вокруг своего пациента, постоянно следя за его состояние. Вот только все это походило на игру, в которой подопытной игрушкой был Август.
Его непроверенное лекарство имело предписание и строгую дозировку. Переизбыток многих ингредиентов мог вызвать необратимые последствия для сосудов и тканей головного мозга. Именно поэтому ему не позволяли ставить опыты на людях. Однако по злой иронии подопытным оказался он сам.
Эффект оказался приятным, расслабляющим, пока в тело не проникла вторая доза, которая все изменила. Сперва пришли звуки. Все скрипело и шептало, даже собственное тело обрело шум, похожий на низкочастотный гул.
Звуки заставляли воспаленный мозг находить им объяснение, рисуя в пространстве причудливые образы. Они не имели четких форм, постоянно меняясь под воздействием звука.
А потом, незаметно для себя, Август провалился в глубокий сон. Настолько глубокий, что Пити испугался: ему показалось, что новый друг умер.
Бессознательный сон длился недолго. Тихий женский плач заставил вернуться утомленный разум. Тело оставалось обездвиженным. Ему требовалось время, чтобы отойти от действия лекарства. Звуки исчезли, забрав с собой видения. Но Август слышал плач. И в глубине сознания он считал его реальным.
Всхлипнула девушка.
Этот звук долетел до него, стоило прислушаться и откинуть все прочие шумы. Плакали далеко, явно не в этой комнате. Но для уверенности Август решил осмотреться, хотя двигать он мог лишь глазами.
У двери он заметил невысокую фигуру. Он точно был уверен, что не видел ее раньше. Теперь же она медленно шла в его сторону. Это была девочка, похожая на Оливию, возможно, такой ее видел только он. Ее покрывала темная полупрозрачная ряса, скрывающая под собой тело. С каждым шагом ее лицо менялось, теряя детские очертания. Чем ближе она становилась, тем больше походила на высохшую старуху с обвисшей кожей. Она двигалась бесшумно.
Комната заполонила тьма, под которой скрылся интерьер. Все, что осталось, это лишь тайная гостья с тонкой свечой в руках. Слабый огонек освещал ее лицо, которое постоянно меняло форму. Тени от свечи плясали на нем, придавая контурам особый контраст. Порой казалось, что у нее вовсе нет лица, а лишь оголенный череп с недоброй ухмылкой.
– «Если это смерть, то пусть она сделает все быстро», – подумал Август. Но она не спешила.
Август повернул к ней голову. Она не смотрела на него, ее взгляд был адресован пламени свечи. Казалось, она его вовсе не замечает, и пришла сюда по своей собственной воле.
Она шептала, точнее, едва шевелила губами, но звуков никаких не издавала. Как бы Август ни старался прислушаться или ни пытался попробовать прочитать по губам, у него ничего не выходило.
Из-под темной рясы показалась рука. Она выглянула в самом низу, где у девочки, а сейчас ее лицо было именно девичье, должны были быть стопы. Но была там только рука, по-змеиному ползущая к кровати. Она обвила одну ножку и стала подниматься по ней. Старуха в темной рясе продолжала беззвучно шевелить губами, все сильнее кривя их и демонстрируя гнилые зубы.
Рука скользнула к шее Августа, лишь на мгновение застыв, коснувшись плеча, а затем сомкнула острые пальцы, перекрывая доступ к воздуху.
Август Морган слышал свое собственное сдавленное дыхание. С трудом и хриплым свистом остатки воздуха выходили из легких. Хотелось убрать руку от шеи, но его тело отказывалось хоть как-то реагировать.
Сознание затухало. Тьма победила, и Август отключился.
2
Когда Август открыл глаза, он был все в том же проклятом месте. Никого вокруг него не было, за исключением мертвой женщины в дальнем углу комнаты за столом. Его похититель отсутствовал, оставив в его правой ноге торчать металлический шприц. В месте укола бежала кровь. Нога в том месте разбухла, образовав большой комок клеток и лимфы. Если как можно раньше не обработать это место, то в скором будущем можно лишиться ноги. Август это понимал. Но еще больше он понимал: пока его новый дружочек отсутствует, вероятно, забавляется с той, чьи всхлипы он слышал, нужно во что бы то ни стало выбиратся отсюда.
– Верно мыслите, мистер Морган, – у стены стоял незнакомец, его лицо скрывал высокий ворот бордового плаща, – вот только сперва вам стоит проснуться.
– Вы кто? – Август прикладывал немало усилий, чтобы разглядеть его, но видел лишь смутные очертания. Все же были подозрения, что они уже встречались.
– Разве это имеет значение, пока вы спите?
У Августа появилась уверенность, что он действительно видел его, но никак не мог вспомнить, где.
– Вместо того чтобы тратить последние силы на ненужные детали, постарайтесь сосредоточиться на том, чтобы не умереть во сне.
– Разве я сплю?
– Ты спишь очень давно… – незнакомец протянул руку, выставив указательный и средний палец наподобие револьвера, и дернул кистью, словно выстрелил.
Август его вспомнил. Он ожидал очередную вспышку оглушительной головной боли, от которой проснется, но ничего не произошло.
– К сожалению, я бессилен, – незнакомец развел руки. – Ваше лекарство, оно разрушает мозг, не дает ему управлять телом. Ваше сознание теряется в сотнях выдуманных реальностей, наслоенных одна на другую. Боюсь, долго вы так не выдержите и рано или поздно умрете.
– Моя связь с реальностью… – Август огляделся, – я все еще в комнате.
– Всего лишь небольшая защита от полного сумасшествия.
Незнакомец щелкнул пальцем, и стены дома упали, словно их держала только крыша, которая исчезла в тот же момент.
Всему тому, что окружало Августа, вряд ли можно было найти объяснение. Сотни людей бежали к нему с открытыми ртами, над ними, переливаясь светом ночного звездного неба, шумело море. Пространство гнулось и менялось, выпуская из трещин линии света, которые плыли по воздуху подобно змеям. Где-то позади треснула земля, из нее показались огромные руки, хватающие и разрывающие людей.
Это то, что Август увидел за секунду, после чего потерял сознание.
Пламя тонким острием вошло в руку.
Август не знал, что в тот момент, когда ему явился незнакомец, его тело охватил приступ дрожи, который сильно напугал Пити. Тот сперва принялся гладить своего пациента, приговаривая: «Тише-тише, дружочек, Пити тебя не бросит». Следом, когда Август после тяжелого вздоха вдруг замолчал и перестал дышать, Пити решил, что самое время для очередного лечебного укола.
Кто-то тихо стонал за стенкой.
Пити не замечал этого, как не замечал того, что его мать уже давно мертва. Она умерла от остановки сердца в тот момент, когда в чулане дома нашла привязанную голую девушку. Она хотела ей помочь, но свалилась прямо перед ней, выпучив на нее стеклянные безжизненные глаза.
Ее сын верил, что при должном уходе она обязательно поправится, и даже когда она стала смердеть, не избавился от тела. Он даже попытался сделать ей укол, который так хорошо действовал на его дружочка, но ничего путного из этого не вышло.
Пити сидел на стуле у кровати и наблюдал за Августом. После того как он его «подлечил», дыхание вернулось, пусть и с большим трудом.
Август бредил, с трудом выговаривая не связанные между собой слова. В его голове все звучало гораздо лучше. Он просил лишь об одном – чтобы его отпустили и больше не кололи этим лекарством. Спустя время к нему пришло осознание того, что его коллеги, запретившие ставить опыты на живых людях, были правы. Этим лечить было нельзя.
Раствор, если попадал в вену, моментально огнем охватывал все тело, лишая любой способности двигаться. Стоило дойти до головного мозга, как границы реальности размывались.
Сложно было понять, сколько времени Август находился в плену. Иногда ему удавалось оказаться в сознании, но этого не хватало, чтобы даже примерно сосчитать часы и понять время суток. За последнее время он видел достаточно, чтобы сойти с ума, но каждый укол возвращал его в отправную точку.
В прошлый раз, вчера, по крайней мере, Августу так показалось, его тело принялось прорастать в кровать, пуская длинные безобразные щупальца, как у осьминога. Он лежал, обремененный своим телом, пока в горле не появился ком. Причиной тому стал росток, который упорно пробивался наружу. Стоило открыть рот, как стебель вытянулся и расцвел, превращаясь в прекрасный нарцисс.
Сегодня после очередного укола кожа Августа стала сползать, словно расплавленный воск, оголяя атрофированные мышцы. Процесс вышел болезненным, но Августу казался занятным. В этот момент он был наблюдателем. Со стороны все выглядело так, что тело просто избавляется от старой кожи в надежде на обновление, которого, к сожалению, не последовало.
Он спал и не спал, он видел комнату и не видел ничего. Его сознание распадалось и собиралось вновь. Каждый раз Август закрывал глаза в надежде на смерть и умирал, но потом с разрушительной болью возвращался к жизни. Каждый раз, перед тем как потерять сознание, он видел гостя, требовавшего от него пробуждения. Но Август не мог с этим справиться. Его собственное лекарство сковало его. Ужасы, творившиеся вокруг, не вызывали никаких эмоций. Женский плач за стеной стал привычным фоном. Слабость и зуд в теле были уже чем-то естественным.
– Мистер Морган, будет лучше, если Вы проснетесь!
– Снова ты? – Август улыбнулся, но только в своих мыслях, его тело и губы оставались неподвижным. Для разговора с гостем этого и не требовалось.
– Без вас мне вам не помочь, мистер Морган.
– Без меня… я не чувствую себя… возможно, меня уже нет… возможно, я уже дух, который прикован к трупу молодого врача из Лондона. И мой удел – смотреть за собственным разрушением, пока не умрет мозг.
– Вы еще живы, вы просто спите.
– Сплю?! – Август спросил с удивлением, как будто забыл смысл этого слова.
– Проснитесь, – незнакомец в красном плаще с высоким воротом поднял правую руку, сложив пальцы в подобие револьвера, и выстрелил.
3
Август открыл глаза. Перед ним дремал Джонатан Гейл, сложив ногу на ногу. Вагон, в котором они сидели, качало из стороны в сторону. Отсутствие света создавало атмосферу для спокойного сна. Паровоз набирал скорость. Август отложил книгу и встал, чтобы проверить, насколько тело послушно. Оно в точности выполняло все его движения.
– Доктор Морган, простите, я задремал, – Джонатан смотрел на него с недоумением. – Почему вы встали?
– Решил немного размять ноги, мистер Гейл, и будет лучше, если вы не будете называть меня доктором.
– Почему же? После того, что вы сделали, будет странным приуменьшить ваши заслуги!
– После того, что я сделал? – повторил Август.
– Именно!
– А что я сделал?
Джонатан с удивлением посмотрел на своего спутника, словно увидел его впервые.
– С вами все в порядке?
Август на мгновение задумался, оставив дворецкого без ответа.
– Мы едем в Литл Оушен?
– Мы едем в Дарем, а оттуда в Лондон, – осторожно ответил дворецкий.
– Я поборол болезнь?
– И мы благодарны вам за это.
Август сел на место, приложив ладонь к губам. Последнее, что он мог вспомнить, это бар, в котором он встретил странного старика. Были еще воспоминания, но слишком смутные, исчезающие с каждой секундой, как неприятный сон.
– Мистер Гейл, прошу меня простить, последние дни выдались тяжелыми, моя память играет со мной злую шутку.
– Понимаю, Вам пришлось тяжело.
Август закрыл глаза и откинул голову, пытаясь вспомнить последние дни. Это давалось с болью и трудом. Такое могло случиться из-за бессонных ночей, из-за сильных ударов по голове. По крайней мере, это могло случиться из-за ужаса, который заблокировала память.
Путь домой обнадеживал, пусть и выглядело все это странно. Сейчас стоило расслабиться и побороть нарастающую головную боль. Мысленно Август постарался перенести себя в свое место, но ему этого не удавалось. Пляж в его фантазиях пустовал. От усилий голова разболелась сильней, еще и сладкий запах, появившийся в воздухе, усугублял положение.
Букет нарциссов лежал на дорожной сумке Августа Моргана. Он не заметил его в первый раз, когда открыл глаза, но сейчас букет явно намекал на свое присутствие.
– Цветы, откуда они? – спросил Август.
– Ваша память заставляет меня переживать, – Джонатан посмотрел на цветы. – Вам вручила их Саманта, в память о чудном месте Литл Оушен, – дворецкий закончил предложение с улыбкой.
– Саманта?
Поезд сбавил ход. Они приближались к промежуточной станции.
Дверь в купе открылась, впуская из темного пространства проводника поезда. Он был невероятно высок, что ему пришлось согнуться пополам, чтобы попасть внутрь. Доктор доставал лишь до его пояса. Он не был большим, только неестественно вытянутым, с длинными худыми конечностями, обтянутыми старой формой.
Август смотрел на него с удивлением, опасности он не вызывал.
Проводник вошел, оставшись в согнутом положении так, что ему пришлось собой закрыть весь потолок и нависнуть над пассажирами. Сперва он повернулся к дворецкому и тихим басом обратился к нему:
– Вы звали?
– Да, милейший, мы бы желали выпить чаю.
Проводник повернулся к Августу и приблизил лицо, которое скрывали тени.
– Что-то еще?
Августу пришлось вжаться в кресло, чтобы не вдыхать отвратительный запах изо рта. Пахло стухшим мясом. От такого у всякого пропадет аппетит и даже чай вряд ли будет к месту.
Состав приближался к станции. Фонарный свет проникал в каждый вагон, поочередно освещая пустующие купе. Один из лучей добрался и до купе, в котором находился Август, и пробежался по лицу проводника, на мгновение превратив его в подобие фонаря из тыквы. Часть света провалилась в дырки на лице, следы жизнедеятельности личинок, и осветил череп изнутри.
Этого оказалось достаточно для того, чтобы Август увидел истинное лицо проводника – лицо трупа, почившего годы назад. Джонатан Гейл тоже изменился, попав в диск света, в этот момент он оказался скелетом, на котором небрежно висела старая одежда дворецкого. Когда свет ушел, вернулись привычные образы.
«Снова сон…», – осознал Август, и все прекратилось. Нет, вагон, в котором он ехал, по-прежнему существовал, как и его спутники: темная сущность, сбросившая личину дворецкого, и огроменный проводник, закрывающий своим телом большую часть купе. Остались и цветы, источающие ядовитый мертвецкий запах. Пропало лишь окружение за окном, не было фонарей, дарящих спасительный свет, исчезли рельсы со шпалами, на которых колеса состава отбивали мирный звук. Вагон оказался в пустоте.
До слуха Августа долетел женски плач. Август нерешительно встал и постарался выйти из купе, чтобы не потревожить своих компаньонов. Тень мирно глядела в окно, за которым ничего не было, а проводник спокойно проводил Августа взглядом. Темнота вновь накинула на них привычный человеческий образ, но теперь было известно, что под ним скрывалось.
Выйдя в коридор, Август посмотрел туда, откуда, по его мнению, исходил плач. Где-то в дальнем углу противоположной стороны вагона, обрамленная легким светом, плакала Оливия. Она свернулась калачиком и тихо звала Августа. Пространство искажало ее голос, раскладывая его на десятки звуковых волн, совершенно не синхронно долетающих до его ушей. Август сделал шаг в ее сторону. Длинная рука проводника схватила его за локоть.
– Вам не стоит идти к ней, – сказала тень, появившись за спиной.
– Мне нужно ей помочь! – неуверенно ответил Август.
– Помогите! – закричала Оливия.
Август дернулся к ней, но вторая рука проводника сковала его ноги.
Девочка постепенно отдалялась, превращаясь в маленькую точку света.
– Оливия, – произнес Август, но слова вряд ли долетели даже до середины вагона.
Руки проводника оплели его тело, лишая всякой возможности к движению. Все слабые попытки освободиться никакого результата не имели. На другом конце вагона в помощи нуждалась маленькая девочка, пусть она и была сном, что- то внутри не давало покоя. С каждой новой попыткой освободиться тело стремительно теряло силы.
Проводник навис над Августом, подобно руке кукловода, обвив его своими конечностями, и постепенно стал отдаляться в темноту, за которой уже не существовало стены вагона. Там была лишь тьма, куда медленно затягивало Августа. Последняя попытка броситься на крик девочки заставила сжать тиски на его теле так, что затрещали кости и свело дыхания. Август понимал, что это конец.
– Поверь, Август, тебе это не нужно, – сказала ему его собственная, похожая на бесформенную кляксу тень, – твоих сил недостаточно, у тебя нет и шанса.
– Но девочка, она может погибнуть, я обещал…
– Разве это важнее твоей жизни? Я забочусь о тебе…
Никогда еще сон так сильно не влиял на него. Наравне со страхом его поглощала безнадежность. Его тело больше ему не принадлежало, он оказался собственным подопытным в руках психически нездорового человека, который явно не знал ничего про соблюдение дозировки. Его разум попал в ловушку странной болезни, взявшей Литл Оушен в свои сети и доводящей жителей до самоубийства.
Самоубийство.
Сейчас эта мысль казалась не такой уж плохой. Она выглядела как путь наверх, к солнцу, которого так не хватало в этом краю, по которому за несколько дней Август успел соскучиться, хотя никогда его не любил. Она выглядела как спасательная шлюпка на тонущем корабле и обещала безмолвное и спокойное возвращение к родным. Он снова может оказаться на том берегу.
Но что, если берег будет пуст? Или кошмар никогда не кончится. Но он может привыкнуть, просто принять все.
Принять все.
Август Морган уже не выглядел молодым, подающим надежды доктором. Он походил на тряпичную куклу с совершенно пустым взглядом, которым на прощание одарил Оливию. Ее лицо оказалось непривычно близко и было точно таким, каким он увидел ее в первый раз, за исключением одного: ее взгляд больше не блуждал безвольно, а был устремлен прямо на него. Август стыдливо отвел глаза, он не мог ей больше помочь.
– Прости меня, – сказал Август прежде, чем исчез в пустоте.
