Бетельгеус Скобни
Приключения филистимлянина из Ашдода сына Хоттаба
– Сейчас лето четыре тыщи и триста тридцать второе от дарения Велесова угодия на оплодотворения вечныя.
– О! Так я тут и за этим. А, да нет, не за этим. Вот Гассан… Я встретил человека, моего друга, и обратился к тебе, мой брат. Я долго ждал этого времени, сколько лет прошло со времени нашего уговора? – подметил один брат другого брата.
– Не много, – подумав, ответил Перун, – и ста лет не прошло…
– Точнее? – растянувшись в улыбке, добивался от него ответа Сварог.
– Точнее, шестьдесят два лета, – ответил Перун.
– Вот! Живут еще росы от упоминания Велесова! И будут!..
Было заметно, что Перун не был особо взаимно рад брату о соблюдении памяти людей о нем, следуя своему обратному собственному внутреннему убеждению. Он разлил, черпая из принесенного животным ведра, декоративно обработанным ковшом жидкость по бокалам, выглядевшим совершенно не такими, как посуда Египта, Финикии, Израиля или мест, являвшихся его родными, где чаши из глины являлись единственным видом приспособления для распития. Раньше застал Гассан те времена, когда они черпали воду из котлов или самодельно выделанной посуды из деревьев, здесь же сосуды были легки и изготовлены просто из твердой коры. Сварог, не мешкая, осушил тару. Получая удовольствие от напитка, казалось, он застынет в блаженнстве надолго. Но тут, очнувшись, принялся самостоятельно под одобрительным взором своего брата наполнять берестяную чашу.
– Гассан-филистимлянин не гладынь, он не бывал в заснеженных землях подолгу, и структура его физики немного не такая, – загадочно для Гассана сказал Перуну брат и выпил медовуху.
Гассан же, распробовав напиток, отметил, что в нем есть вкус, похожий на лучшие вина Филистии и из мест Ашшура. Отметив в напитке вкус вина, то разлитую медовуху он выпивал лишь в солидарность гостеприимству. Осушив свой сделанный из коры стакан, не придя в едином выводе о его вкусе, и, вновь употребляя его раз за разом, когда после третьего стакана он, все же приняв приятную сладость, как дарящую легкое опьянение, поднимавшее настроение, желая на удивление его новым друзьям испить медовухи еще и еще.
– Но он человек! Как у нас был уговор. – Сварог был серьезен, но также не хотел давить на брата, в уголке его рта появилась едва заметная хитрая ухмылка.
– Ни Полетница, ни конь-человек, ни рептилия с задом жвачного животного, ни человек… с головой птицы, ни собака, никого из другого и более редкого существа. Первый из пожелавших войти в твою горницу! Отвали мне теперь полный бочонок медовухи! А?! Хе-хе… брат…
– Да, оно так. Тогда выпьем за филистимлянина! – предложил Перун.
– Употребим… – добавил Сварог.
Все трое осушили бокалы из бересты. Для Гассана это была четвертая порция, которая явно заставляла поинтересоваться, что за свет-птица находится в другой комнате. Но, не дожидаясь ответа, собственно, Гассана самого повело в другую комнату.
– Фуить. Свет-птица, покажись… – крикнул басом Перун.
Его голос был настолько громким, что Гассан задумался, правильно ли он поступает, хозяйничая в чужом доме, даже гостеприимном по отношению к нему. Но поразмышлять ему не удалось. Как он тут же прикрылся руками, съежившись. Над ним ярким светом пролетел, казалось, огонь, так что на миг Гассан подумал, будто объят пламенем. Но, не ощутив запаха гари своей одежды, он, оглядываясь с опаской, опустив руки, поднял взор, еще больше зажмурившись от яркого пылающего света. Птица, влетевшая в горницу, устроившись на шесте, что-то гаркнула, сложив свои крылья, и ее свет стал заметно слабеть. Она вновь что-то гаркнула. Гассан, сориентировавшись на месте, сказал на своем языке «ну и дела», употребив к нему короткую фразу ругани, состоящую из родного диалекта, высказав мысли вслух. Братья, в свою очередь, наблюдая за действиями Гассана, улыбнувшись друг другу, предложили еще употребить гостю напиток причудливых стаканов, чтобы ему успокоиться.
День, казалось, здесь никогда не закончится. В трех из окон свет дня озарял горницу. Но когда Гассану захотелось выйти наружу по нужде, вместо уборной, расположенной в самом доме, он направился к выходу. Его привлекал снег, такой пушистый, как суфле из сладостей Вавилона, но холодный и очень безвкусный. Оказавшись снаружи, Гассан заметил, что начался поздний вечер или даже ночь. Вокруг по обе стороны открытой местности было темно, и лишь заснеженные пустые просторы и звезды, ярко светящиеся с одной из сторон поля, навеяв о чем-то печальном, заставили юношу вернуться в дом, где было тепло. Тут же встретив во входе Перуна приняв его предложение лечь на печь отдохнуть, сделав так, Гассан отметил про себя, что напиток не только опьянял, но и клонил в сон.
Внутри дома через окна стало заметно темнеть, как будто день только сейчас заканчивался, несмотря, что снаружи за стенами Перунова дома была глубокая ночь.
В печи потрескивали дрова от разжигания свет-птицы. Птица, забравшись в топку, чудом разведя внутри огонь, вышла из нее, взлетев, уселась на свой шест. Тело Гассана овеяло приятным расслаблением. Это ощущение было намного приятней, чем в Гиввефоне. Печь дяди всегда топилась во времена, когда солнце практически редко показывается в небе на сезон в месяцах шват и адар, в ночное время оно затягивалось серыми тучами над всем Израилем. Тогда требовалось топить печь каждый день, как для обогрева жилища, так и для приготовления пищи, что было редкостью в доме Равена, чтобы ощущался домашний уют. В таком порядке случилось жить лишь при появлении в хижине принцессы Нефертатонптах.
Гассан, вкушая блаженство на согретом устройстве Перуна для обогрева дома, выложенном каменной кладкой и в опьяненном состоянии от хмельного напитка, в последний момент перед сном вспомнил об оставшихся в Египте друзьях, решив, что обязательно… их посетит.
В самом деле, находясь ныне в неизвестном месте, до этого оказавшись на дне рождения своего отца, на его землях, Гассан не ведал о том, что ныне в его город Ашшур прибыло известие из Египта со многими вопросами к нему, и с одним «как дела, дорогой друг?»
означавшее, что нужна помощь.
Проснувшись, Гассан не знал, утро сейчас или день, но было светло. Он вспомнил вчерашний затухавший свет солнца, когда снаружи за дверью уже стояла глубокая ночь. От печи веяло теплом и сном. Хотелось задержаться на тепельке, как назвал Перун устройство обогрева дома, но филистимлянин все же заставил себя оставить уютное место. Но что всерьез толкало Гассана Абдуррахмана ибн Хоттаба отбросить желание понежиться, продолжить сон, так это желание вновь увидеть Вишух А, и, спрыгнув с печи, тотчас он решил провести ритуал по вызову магического духа.
– Прошу великопочтенно отпотчевать гостя к столу, – произнес Перун, поднеся ко рту блюдце с напитком, заваренным из душицы.
Божество Дарполя сидело за столом с чистой скатертью и шарообразным медным изделием для кипячения воды с высокой трубой, наполненным древесным углем. Совсем другой способ подогрева воды в Ашшуре. По утрам Гассану в его опочивальню приносили утренний напиток из тонких заваренных листьев уже готовым в сохранявшем теплоту чайнике и горячую подслащенную воду, и он смешивал эти растворы в отельном бокале с ручкой. Чем подслащивали воду, Гассан не интересовался, но знал, что такая водичка была доступна лишь ярчайшей знати Междуречья. Менее же зажиточные люди употребляли напиток с халвой или другими продуктами, такими как мед или томленый сок кокоса. Во времена проживания в Израиле Гассан иногда смешивал разогретую воду в котелке с молоком коз для вкуса. В Филистии, родине Гассана, воду грели, разбавляя ее заваренным из цветков с освежающим и бодрящим эффектом.
Пригубив предложенный Перуном заваренный напиток, перед этим смешав его с водой из самоварного прибора с трубой, Гассан, вспоминая вкус других утренних напитков, отметил про себя, что ему больше по нраву пригубленный в Египте «красный чай». Приготовленный из трав ярко-красного цвета, вымоченный специальным раствором для придания ему сладковатого привкуса, сочетаясь с его кисловатым вкусом, выпивал он который часто по утрам после празднования дня рождения Несера, но уже после того времени, когда они с Нефертатонптах заняли трон Верхнего Египта, объявив древний город государства Мисраим в новоэллинском названии.
Гассан, поедая одно за другим душистые мучные изделия за столом Перуна, узнавал в их содержимом приятный вкус плодов, неизвестных ему. В разговоре поделившись этим с идолом Дарполя, узнал названия ягод: клубника, смородина и ежевика.
– Да, да, вот эта как будто кислит, напоминая утренний чай… – Гассан, увлекшись завтраком, забыл, зачем поднялся так рано. Или не рано…
– Есть такой чай из красных лепестков и есть такой один фрукт… – У Гассана внезапно возникла другая идея отплатить за гостеприимство хозяину дома, расположенного в странном месте, где непонятно, где ночь, а где утро. – Который можно добавить в заварку… Давай мы его сейчас и добавим? А все это, ну, твои пироги, я заберу с собой в Ашшур. А потом мне снова надо встретиться с отцом, Перун. Он замыслил какую-то охоту. Вот потеха! Я только сейчас вспомнил! Уж как больно хорошо я проспался на твоей теплой лежанке, что все мысли отлежал, – делился гостеприимством Перуна Гассан. – А у нас в доме дяди уют стал проявляться после появления в нем Нефертатонптах… Равена…
Внезапно образ добродетели Перуна стал меняться. Гассан отметил, как едва заметные морщины на лбу даже не изменились, но Гассан почувствовал от них некоторую напряженность или даже нарастание гнева. Черты лица домовладельца также принимали вид суровости или скорей окаменелости. До этого момента личность Перуна, располагавшая к себе, стала вдруг прохладной, но более как отчужденной.
– А где Сварог?.. – решил сменить тему для лучших взаимоотношений.
– Я так думал, что добром все это не кончится. Однако остается узнать, кто ты сам. Такой гость?! Или же все-таки…
Перун начал приподниматься, его и так могучее тело, казалось, стало еще большим, Гассан почувствовал себя букашкой, как когда-то замечанной не раз на разостланной ткани лежанки в Гиввефоне, набитой годовалой соломой.
– Задхрынь!! – позвал Перун медведя, не спуская взгляд с Гассана.
Выпрямившись, хозяин дома положил руки на пояс, расправив плечи. Филистимлянину оставалось гадать, куда бежать в случае атаки на него идола староверов.
Главное, чтобы он не узнал о его волшебном кольце. Гассан был готов применить его при любой возможности. Но сейчас, решил он, перед верзилой лучше руками не махать.
– Сгоняй за Сварогом! Он в хлеву! – приказал Перун зверю.
Задхрынь прорычал в знак исполнения указания и отправился в комнату, откуда еще вчера явилась к ним свет-птица.
– Поспрошаем, кого нам тут состряпатель привел. Человека! Или маскарад нам тут решил устроить?!
Гассан попробовал привстать, не отводя немигающего взгляда от божества россов, но, не осмелившись этого сделать, продолжал ждать момент, чтобы произнести заклинание.
«…может, просто позвать джинна? Но как нашептать кольцу? “Джинн, приходи”, что ли?..» – гадал филистимлянин, но вдруг решил расслабиться и залить кипятком из самоварного изделия заварку, приготовленную не так давно, во вторую чашку. Как ни странно, при этих действиях Гассан не ощутил ни страха, ни ненависти от домовладельца, наоборот, ему также хотелось предложить наблюдавшему за ним здоровяку продолжить с ним трапезу, как вдруг наконец в горнице появился Сварог.
– Что? Что случилось? – Его взгляд был удивленным.
– Ты глянь, кого ты к нам привел! Но если бы я вчера спросил его, а не тебя о том, как он оказался в наших местах?! – сказал Перун.
Его голос казался более громким, чем вчера.
– Он же сказал: прибыл из дальних краев, оттуда, где есть великолепный город, целая цивилизация с бескрайними полями виноградников, величайшими… – продолжил Сварог, но остановился.
– Ты знаешь, брат… зачем он здесь? Ты знаешь, кто его отец?! – спросил Перун.
– Хоттаб, владыка и повелитель всех джиннов. и сам Джирджис ему служит. – Не понимало гнева своего друга божество руссов.
– Они с папашей хотят устроить тут охоту. На наших поселках и всех его животностей! – пояснил Перун другу.
– Что?! – Тут Сварог перевел взгляд.
Его доверчивый взгляд, остановившись на нем, было видно, едва справлялся с недоверием к словам Перуна. Как вдруг его посох засветился. Тут Гассан не выдержал, вскочив из-за стола, не допив из чаши с ручкой напиток, вскинул над головой правую руку, при этом как можно так, что придать убеждение тому, что действия его намеренны, растопырил пальцы руки.
– Джинн! —убедившись, что ему никто не мешает, Гассан сделал круг. – Появись!
В суете он позабыл правильность выполнения ритуала, но, отметив, что ничего не происходит, тут же убедившись в том, что его знакомые, властители душ Дарполя, дают повторить ритуал, Гассан вспоминал действия, вызывающие слугу кольца. Переделать все правильно. Сделав круг правой рукой, он наконец произнес волшебные слова:
– Леху мешарет абот ликрателай!
Однако по-прежнему ничего связанного с магическим появлением духа не происходило. Гассаном овладела настоящая паника. Он схватился за левое запястье, кольцо-подделка было на месте. Гассан отказывался принимать неудачу. Им овладело оцепенение с осознанием того, что в глубине души он надеялся, да и не мог допустить, что идолы, с которыми он так недавно задушевно выпивал настоянный душистый мед, предадут его и сделают с ним немыслимое. Но тут, однако, наконечник посоха Сварога, символизирующий вечность и богатство, стал останавливаться, теряя при этом свое свечение, как вдруг тут же всю комнату заполнил дым без присутствия какого-то ароматического основания, и в нем, к радости Гассана, начал угадываться силуэт слуги кольца Соломона.
– Джинн! – выкрикнул филистимлянин, как будто это был его лучший друг. – Забери меня отсюда к прямо к Вишух А, а я тебе целого быка подарю и пряностей! Только отнеси!
Гассан Абдуррахман не знал, что на всем поле, покрытом белым холодным покровом снаружи хижины Перуна, как и внутри дома, мощь амулетов царя израильского не имела силы. Джинн безучастно взирал на владельца кольца.
– Джинни?! – Не понимал его молчание Гассан. – Слуга кольца, вытащи меня отсюда!
Сцена недоходчивости филистимлянина продолжалась бы долго, пока Сварог не пожалел незадачливого сына Хоттаба, сына Назарея, жизнеописание которого уходит далеко к безначалию Магриба. Отец отца Гассана занимался менем верховенствовом при жизни, но более мирным.
– Успокойся, Гассан. Твой дух не властен только в доме Перуна, здесь идет согласие между эфирными крайностями. Здесь хаос приобретает баланс между плотью и духом, – сказал Сварог.
– Охватывающа духом плоть, разделенная область начинается здесь, – Сварог пытался объяснить значение его с братом мира, – где приостанавливается и последний путь человека. Здесь грань, где взвешиваются его ошибки и дела. Как и дела его благожеланий.
Сварог был как никогда серьезен в словах и внушителен.
– Мы позволим тебе с братом… – Сварог переглянулся с Перуном, – перенестись туда, куда ты желаешь, но ты должен усвоить одну нашу просьбу.
Гассан был весь во внимании. Недаром повелители дум казались совершенно безобидными и лучшими собеседниками, но сейчас в них ощущалась великая мощь без единого намека на иронию или забаву.
– Всему кто пытается показать истину, скрывает свои собственные желания, тому не верь. И неуточняй дела преждевременно, – загадочно произнес Сварог.
После того как он так сказал, перед Гассаном все исчезло, и только умиротвореный взгляд Сварога словно сейчас начал исчезать, выветриваясь из его памяти.
Гассан очутился в том помещении, куда они спустились со слугой Хоттаба, – в разномировом подземелье, которое сам отец филистимлянина давно не посещал и не решался. Здесь, Гассану казалось, ничего не изменилось, даже можно было предположить, что людей в этом месте за тысячу лет или даже больше не было. Так безмолвно выглядели стены и безымянно все, что там было. Статуи являли собой словно застывших когда-то на века людей. Но выбор перед Гассаном встал вновь он включал единственный и точный, проход, который находился слева. Это другие открытые ворота, ведшие в темный мир, выдавали большее пространство, отталкивая от себя, взамен проступающему страху перед неизвестностью ожидавшему оттуда подвоха, что являла собой зияющая тьма. Гассан аккуратно, словно крадучись, продвинулся посередине помещения, так что оказался напротив каждого края из врат, чтоб ненароком не попасть под чьи-то лапы, или ноги, или крылья. Остановившись, поджидая для безопасности какое-то мгновение кого-нибудь из двух этих туннелей, посчитал, что если повернуть направо, то он опять попадет во владения Сварога. Впрочем, подумал Гассан, это было бы его правильным выбором, насчет которого его предостерег Сварог, употребление хмельного медового напитка может привести в конце к непредвиденным последствиям, но в этом уже не было бы опаски на неожиданные обстоятельства если рядом друзьям, нежели увеселения с не приятелями. Заодно будет возможность без проблем познавать остальные тайны владений идолов Дарполя и Перуна. Но, приблизившись аккуратно, словно подкрадываясь, к по-прежнему открытому проему, филистимлянин вдруг услышал свое имя:
– Гассан! Мальчик мой, вот ты где! Наверное, уже заждался, мой дорогой сын?! – Это был его отец Хоттаб.
Гассан оглянулся. Встретив отца больше его не пленяли действия по выбору, куда ему отправиться.
– Отец, что это? Что это за вместилище, и куда это твой слуга привел меня? – спросил Гассан отца, чтобы быть готовым ко всему.
Хоттаб, раскинув в стороны руки, желал заключить сына в свои объятия. Но остановился. Ему было необходимо рассказать сыну, о чем тот спрашивает, и предупредить о его дальнейших действиях и своих планах. Позади него, ожидая свое время, находился Юсуф, и у Гассана складывалось мнение, что он также знал об этом зале, но сам здесь никогда не был.
– О! Это древний склеп Лаэр Эна. Так его называли атолиэндичи.
Гассана удивило новое слово, вероятно, название какого-то поселения или цивилизации отдельного древнего народа.
– Двести сотен и десять веков тому назад, – рассказывал Хоттаб, – когда против нас в небе находилась другая земля… Да, да, сын, наша земля – она как полусфера, и могущество ее в том, что она не дает людям улетать за пределы, туда, где живут духи и другие существа, невидимые для нас. Но тем, которые же не могучи, вмешиваться в наши дела. То ли им кто-то не позволяет, то ли кто-то не разрешает. Но однажды, знаешь, я уяснил одно, сынок! Здесь людям позволяют делать все, что заблагорассудится! А также есть такие штучки, которые придают еще большую силу не только над людьми, но и над мочами природы, которые нас делают могущественными!
Хоттаб настолько был убежден в своей правоте и всевластии, что его лицо для убеждения сейчас, казалось, выпадет. Но этого не случилось. Хоттаб продолжал:
– Но тебе, наверное, совсем не интересно знать о твоем друге, сын мой, достаточно иметь у себя на руке амулет, что сильнее самого гроша! Самого потопа!
Гассану, конечно, не хотелось увлекаться сейчас древними историями, но желание узнать о царе Израиля, как он догадался, на кого намекает Хоттаб, заставляло его прислушаться к отцу. Впрочем, лучше бы это было не здесь, в некогда запущенном месте, а, например, в каком-нибудь другом более благоприятном для беседы, например, на прпостранстве балкона его апартаментов в Ашшуре.
– Ну, он просто… не просто царь евреев, царь Израиля. – Гассан чувствовал недоверие к царю Израиля его отца и пытался проникнуть в его дружбу Хоттаба, чем сейчас их отношения казались для Гассана скорее отношения как работник и работодатель. – Отец. Соломон дал мне подарок за хорошую работу, вот и все, – поделился сын с отцом.
– Отлично! Сын мой, тебя повысил сам царь Иудеи!
Хоттаб принял позу высокомерия, однако, растянувшись в улыбке, посмотрел на сына. Омар Юсуф, младший из сыновей Хоттаба ибн Назарея, понял, что подразумевается под дружественным сарказмом их отца, также улыбнувшись, тем самым как бы одобряя рассказ о правителе Израиля.
– Нет, Гассан, он теперь твой друг да, быть может, и наставник, и смотри, как бы он не обратил в свою веру, – сказал Хоттаб.
Как вдруг его лицо стало серьезным.
– В те времена, – начал Хоттаб, – когда тебе исполнилось всего три года, второй из царей евреев имел большое влияние в основном над Ханаанской землей, издревле владевшей тогда многочисленными войсками! Многочисленные армии собирались и разбивались на многие поселения, образовывая новые колонии, новые племена. В те времена люди могли свободно ступать из одного места в другое, где теперь же эти места разделяет граница! При твоем царе!
Гассан хотел поспорить с отцом по поводу границ, потому как, побывав в окрестностях Израиля, понимал теперь, что не было бы такого государства, не было бы централизованной культуры и сохранение богатств, а также обмена и торговли в отношении с другими государствами. Если прежние грабежи и насилие до сих пор потрясают сознание поселян плодородных земель Большого моря. Богатеи бы своевольничали, приведя человечество раствориться, как о том слышал Гассан от Хирам Абифа о разрушенных городах у берегов Невкусного моря.
– Но не волнуйся, сын мой! Ты мой найденный сын и можешь иметь дружбу с кем пожелаешь, даже с самим Джирджисом! Но ты должен простить меня за то, что я даже и не подумал искать тебя. У меня появился новый сын. – Хоттаб умиленно глядел на старшего сына и перевел свой взор на Омара Юсуфа.Хоттаб вновь растянулся в улыбке, представив Гассану второго сына. – И я был рад его появлению.
Во время пира Хоттаб уже открывался своей любовью к матери Гассана. В опьяненном состоянии и с появлением за многие годы сына он желал без меры поделиться с ним, во время рассказов все же отвлекаясь на воспоминания своих завоеваний, истории, связанные с волшебством и неизвестными никому существами. Теперь, в подземелье он старался не повторяться, но часть слов, забытых в охмелевшем угаре, пыталась прорваться, чтобы дополнить его рассказ.
– Но я тебе говорил уже пару дней назад, когда ты… – он хотел сказать «случайно», – неожиданно прибыл, и как раз в день моего рождения! А?! Сынок, признайся, тебе кто-то выдал тайну даты, когда я появился на свет?! – с опаской о правоте своей догадки узнать имя их общего знакомого.
Как подумал Хоттаб что речь вновь зайдет о забытом своем друге, а быть может, и враге и, стараясь успеть не получить от Гассана ответ, прочитал в его мыслях, не желая знать больше ничего о том, как и где жил его потерянный сын.
Где-то в глубине души он ощущал вину перед покинутым Гассаном и более не желал вспоминать о том, дабы не делиться с ним, упадая в томления воспоминаний и объяснения, не выносимые для него самого, Хоттаба ибн Назарея. Единственное, чтобы уцепить в сыне значение к отцу, хотя Гассан в этом и не нуждался, решил поделиться с ним некоторыми замечаниями из своей прошлой жизни, не приступая к силе гипноза. Причем его воспоминания содержали весьма неприятные моменты.
– Нам пришлось с твоей мамой покинуть ханаанские племена, – делился Хоттаб, – точнее, то, что от них осталось.
– Да, отец, ты рассказывал, вас преследовали, – напомнил Гассан, предлагая тем самым уйти от воспоминаний, которые, как казалось ему, отдаляли его с Хоттабом.
– Пророки Валаама, разделявшие некогда эти племена, были пленены царем Мисраима, ныне, как говорят, Египта?
Гассан подтвердил название древнего государства.
– Но не Рамсес был виновен в том, что ваши племена стали неугодны воле египтян. Они знали многое, вот, в частности, Валаам, сын пророка Илии, сына Моисея, который, кстати, и увел из Египта евреев, знал многое. Он знал, как повелевать бурями, вспахивать моментально поля, и так, чтобы в дикой пустыне появлялась вода. Целые озера! После того как евреи прибыли на плодородные земли, кстати, удивительным способом. Они прошли через Красное море, пока часть его отступила, и полнота воды их дороги была не больше, чем толщина моего пальца. – Хоттаб показал мизинец, сам притворно изображая удивление.
Гассан также был удивлен таким чудесам, но больше его поражали чудные дела в долине Перуна.
– А часть египетской конницы, нет, вся конница, преследовавшая пророка с евреями, пала в пучину. После прохода беглецов море вновь затянулось. Так вот, часть мудрецов, соединенных общиной, отданной в память пророка Валаама, разделилась. А после того как Давид, отец Соломона, царь народа иудейских хананеев совмещенного из соития аракмеев и финикийцев, единолично сокрушил последнего высокого человека из племен северных гор, пошли очередные внутренние разногласия. Прошел даже один мятеж, поднятый финикийцами против соединения границ с племенами, образованных из сыновей Иакова язычниками, которые впоследствии все равно примкнули к родам израилевым. Кто затем отдельными племенами Филистии правил, я не знаю, да и нет на то у меня желания знать. Теперь главное – ты, сын, со мной. Но те, кто не желал оставаться в землях холмов, как и мы, были вынуждены скрываться и биться с иудеями, как и с племенами богини Аастры Междуречья и Баалы! Им не нравились наши устои, сражайся или умри. Нас, промысловиков, не разделявших религию морского царя, было мало, мы не вынесли напора. По благоволению свыше осталась не тронута одна деревушка, где нам с твоей матерью удалось укрыться. Но ненадолго. После возведения на пустоши разделивших нас и филистимлян боевых острогов вынудили нас бежать в места аль Машрика в Мисраим. Но вскоре и там ваш царь установил свое правления, дал о себе знать. Он женился на одной из дочерей фараона, тем самым укрепив свои силы. К нам истинного числа амореев вновь приняли обложение и гонение. В ту пору Омару Юсуфу исполнилось два года, но мать ваша уже не могла следовать за мной. Но до последнего момента я оставался с ней!..
Хоттаб остановился, задумавшись, но продолжил:
– А тебя мы оставили дальней сестре твоей матери. Она очень любила тебя, Гассан Абдуррахман, как свое дитя, своих у нее не было, – сказал Хоттаб.
Омар Юсуф ибн Хоттаб словно впервые слышал эту историю, так же внимательно слушая отца.
– Мой дальний брат Равен, кстати, видимо, неплохо тебя подучил, сын мой, раз ты вот так хорошо справляешься с волшебным браслетом. Даже можешь не стараться скрыть от меня, на какой он у тебя руке. Я прекрасно знаю, – похвастался своей интуицией Хоттаб. – А знаешь, сынок? – вдруг увлеченно спросил отец Гассана. – Я давно ожидал достойного соперника для своих игр.
Хоттаб для Гассана после таких слов стал выглядеть не больше, чем его отец, но скорее как просто заинтересованное деловое лицо.
«Занятно! – подумал Гассан, гадая. – Уж не ту ли охоту хочет навязать мне отец, которой так опасался Перун?»
– В твоих мыслях нет ничего зазорного, сынок, что скрываешь. Я о твоих новых друзьях, о которых ты еще мало знаешь. Открою секрет, сын мой. Омар Юсуф, твой родной младший брат, не унаследовал магию внушений, но лишь часть интуиции от своей матери, дочери ханаанских калиодов, – сказал Хоттаб, поясняя тем догадку о Перуне, но далее не стал посвящать вновь обретенного сына в семейные таинства, посчитав, что, если это будет нужно, Гассан сам все разузнает. Сейчас его больше привлекал азарт игр, планируемых в местах, где энергия планеты концентрировалась больше, где совпадали грани разных миров тайного и видимого, где большая часть секретов волшебства хранилась под образованием созданием космоса, часть не позволяема для открытия человеку.
– Около ста веков не открывались эти ворота, – пояснил Хоттаб Гассану, обнаружив в мыслях Гассана вопрос, где же они находятся. – Ну, хорошо, сынок, расскажу тебе еще кое-что. В аль Магриб мы перебрались, конечно, не от удачи и везения. На то повлияла та же магия иного мира, собственно, та же, что и привела тебя сюда. Но более я должен упомянуть…
Немного подождав, Хоттаб был не в силах сдерживать эмоции.
– Сынок, хвала Каилу! Сейчас ты рядом со мной! – Казалось, Хоттаб вот-вот растрогается.
Но, обняв наконец сына, Хоттаб заговорщицки прошептал:
– Ну, мы тут развлечемся, Гассан!
Он похлопал по плечу совего сына, улыбнувшись. Омар ибн Хоттаб, в действительности не зная о планах отца, но ему было известно одно: его отец сильнее Гассана, но не тем, что он был его отец, а тем, что у него есть могущественный амулет, владея которым, обладатель его мог управлять самым главным из джиннов, и никто с ним не мог совладать. Омару не досталась власть ни над одним из волшебных духов. Однако еще с раннего возраста он, как мог, старался, скрывал в себе желание также обладать этой силой, и, со временем научившись управлять самосознанием, он так это умело скрывал от Хоттаба, что тот поверил в то, что Омар свыкся с мыслью о своем рождении без шансов на обладание в будущем магическими вещами. Просто Омар тщательно скрывал свои навыки, тая в себе, зависть к отцу.
На безымянном пальце правой руки Хоттаба Гассан заметил большой перстень, точь-в-точь который представлялся ему в мыслях незнакомца в проулках Израиля. Прощупывая его сознание, пытаясь его контролировать, тогда Гассан изучал свои способности. Филистимлянин узнал камень в перстне. Это был ан ха калаг тура камень бело-лунного цвета, который искал тот мужчина.
– Так вот зачем он… – Гассан оборвал мысль, чтобы не узнали его тайну, но все его соображение уже было поймано его отцом.
– …холоп альтотимских князей. Альтотимы, сын мой, это отголоски хамшинов, простолюдины всегда в поисках чего-то этакого, – с долей надменности и важности от своих познаний повествовал Хоттаб.
Видимо, он гордился своими редкими, но точными познаниями о людских племенах.
– Особи поселений, собранных невесть откуда, охочие на какую-нибудь безделушку с раздутой, дополнительной, ничего не значащей историей.
Гассан внимал словам Хоттаба и корил себя за то, что вновь дал возможность войти в свой разум иному читателю чужих мыслей. Но тут он заметил, что тот, поймав его мысли, ощутил подъем духа, еще не понимая о начавшейся в нем игре Хоттаба ибн Назарея. И теперь, он уже умело блокировал проникновения в свои мысли другому думопросвечивателю и тем более управлять ими.
Как вдруг Гассан почувствовал тяжелый установившийся на нем взгляд Хоттаба Саидшарифа ибн Назарея.
– Ощущаю, что ты теперь в игре, Гассан! – значительно произнес Хоттаб.
На самом деле, несмотря на его грозный вид, Хоттаб был доволен без какого-то либо воинственного расположения, скорей оттого, что ему лишь приходится вести интересную борьбу с тем, кто был бы ему равным. Хоттаб восторгался своим сыном как достойным противником, которого так давно у него не было, даже зная, что Гассану не хотелось участвовать в подобных забавах своего отца. И первым просчетом магистра Магриба было то, что старший сын не мог устоять перед его вызовом, к тому же не зная о том, что Гассан Абдуррахман был уже подготовлен к волшебному состязанию. Однако и первому просчету для Гассана была занижена сила могущества его отца. Хоттаб ибн Назара, словно схватив что-то в воздухе, сжав кулак, подводя руку к себе, вызвал на удивление Гассана своего духа.
