Бетельгеус Скобни
Приключения филистимлянина из Ашдода сына Хоттаба
Фивы
Город Но являлся столицей Долины Тростника Та-шемау, городом двух древних колоссальных статуй, как еще его называли про себя люди, жившие в других землях, бывавшие в Мисраиме, путешествуя там или бывая по необходимости.
Утренний пейзаж дворцового здания, переименованного в Сим Бэб Хакхор Ра в этом септе, имел внутренние большие помещения с коридорами, разводящимися в разные стороны, заканчивающиеся комнатами.
Солнце освещало огромные расписанные цветами наружные колонны здания, словно пытаясь пробиться в темные проемы залов. Поспевая за ранними лучами, словно радугой переливались красками разные самоцветы, выложенные на стенных рисунках так, будто рассказывая каждое утро одну и ту же историю о древних прародителях египетского народа.
Таким образом свет, попадавший на ладонь нарисованного Септ Птаха, первейшего божества Египта, державшего на руках цветок с лучепреломляющим александритом. Направляя лучи от утреннего солнца, он передавал свет по другим самоцветам: гранатам, сапфирам, турмалинам или бастнезитам, а те, в свою очередь, под лучами наступающего диска солнца – другим драгоценным камням. Заканчивали панораму небольших размеров шпинели, представляя тем самым истории о сотворении мира. На изображении фрески во всю стену Птах передавал жизнь своей жене, а та, в свою очередь, определяла смысл бытия, тем что, разделяла огонь на свет и для жилищ, обозначая это на панораме людьми занимающихся своей деятельностью как наследием.
В это утро редко кто появлялся на террасе. На колоннаде террасы были установлены блоки с выгравированными на них орнаментами с символами и рисунками. Спустившись по широким ступеням, которых насчитывалось пять штук, открывлся обзор аллеи с многочисленными фигурами из песчаника или гипса. В основном это были статуи баранов и издревле выстроенных здесь сфинксов, которые сопровождали шедших вдоль них по прямой дороге аллеи, которая, в свою очередь, разбивалась на пути, ведущие к другим парковым сооружениям, бассейну, паркам, к культовой оранжерее.
Нефертатонптах в это утро первой появилась на террасе здания.
Еще два года назад она не знала, как ей забрать трон у жрецов. Сейчас, во время третьего месяца восходов, как никогда лучше она им владела, повелевая Верхним Египтом обоснованного с давних времен областей, как и теперь, сохранившимися древними городами с его административными делениями. Ныне при правлении Нефертатонптах и ее мужа, септы называли номами по направлению от эллинистического нового прагматизма. В память, отдавая дань своему покровителю Гассану Абдуррахману ибн Хоттабу, изменившему их и свою жизни.
Солнце восходило на востоке, с Машрика, места, обжитого разными племенами, в том числе и теми, которые предпочитали кочевой образ жизни, зачастую весьма не спокойный характер.
Нефертатонптах спустилась по лестнице навстречу восходящему диску солнца в культовую часть ассамблеи парка. Сейчас ее мысли были заняты не политическим анализом об окружающих в ее царстве, а тем, кому она поклонялась в действительности. Атон единственный бог был в ее представлении. Но скрыть поклонников своего предка Аменхотепа Четвертого, посвятить себя единобожию она не решалась. Много препятствий могли бы учинить ей жрецы и поклонники многобожия. Это каста, у которой руки были еще свободны на ее новое царство и ее власть. Но, не имея большей силы, что была прежде до гибели их главного жреца. Однако Нефертатонптах понимала, что держать все царство Египта ей одной просто не в силах.
Среди жителей Нила нашлось бы свыше многих тысяч недоброжелателей и завистников. Царица была сдержанна в своей воле. И все же сейчас, выйдя на террасу, где тишина сливалась с вдохновением рождающегося дня, этому короткому моменту времени она предпочла мольбам Атону, когда тут сотни лет назад так же поклонялась ему ее прабабка Нефертити.
– Мой господин, – едва шептала она, – благодарю тебя за возможность мне вновь управлять государством. Без твоей помощи мне бы ни за что…
Ее молитвы прервал голос мужа:
– Нефертатон… госпожа моя, что ты там делаешь в одиночестве? Молишься? – позвал ее царь, также поднявшись рано.
Нефертатонптах остановилась, но на ее лице было умиротворение.
– Несер, почему так рано встал? – спросила она.
– Да крики Шешонка никак не дают уснуть, – зевая, ответил ее муж. – Я тут вспомнил, как там Гассан, наш друг и великий чародей? Давно что-то не заглядывал к нам. Уж третий период времени засухи наступил…
– Да, муж мой! – слегка повернув в сторону голову, ответила ему Нефертатонптах. – Третий период засухи без твоего друга переживаем мы.
Несер подошел ближе к жене, обнял ее за плечо.
– Грустно как-то без него, дорогая. Помнишь его чудачества? – спросил он ее.
Нефертатонптах ласково поглядела на него.
– Да, Несер, помню… – Задумалась царица.
– А потом почему мой?.. Он и твой друг, – спросил правитель Фив Нефертатонптах.
– Ну, вы же с ним еще и коллеги бывшие, – заметила его жена.
Несер, глядя на женщину, не мог ничего добавить.
– Мудро, – сказал он и поцеловал ее.
Он любил ее, ранее, до рождения сына, относившись к ней больше как к подруге или своей женщине. Но во время половодья, принесшего разлив Нила, как и рождение их ребенка, полюбил ее как единственную женщину.
Вдруг он заметил, как горизонт от поднимавшегося солнечного диска осветился пурпурным цветом. Нефертатонптах не знала, что происходит за ее спиной. Она прижималась к груди своего мужа. Несер, наблюдая за явлением, едва заставил себя оторваться от него, решил поделиться об этом с женой.
– Что?! Что это? – зачарованный, спросил он скорей Нефертатонптах, чем самого себя.
– Что? – женщина посмотрела вначале на своего мужа, затем обратила взгляд назад.
Нефертатонптах, отпрянув в изумлении от Несера, также стала гадать, отчего солнце становится красным. Но больше изумления появилось у них, когда они, подняв головы на звук сверху, обнаружили там парившую над ними стальную птицу, направленную в сторону восходящего светила, вскоре провожая ее, удалявшуюся, все меньше издававшую громоздкий гул. Наконец первым от удивления отошла царица.
– Ну и что можешь мне на это сказать, Несер? – Она серьезно глядела на своего мужа.
– Что? – не понимал он ее.
По ее взгляду он пытался понять, о чем она его спрашивает.
– Это был Птах. Единоцелый бог, создатель всего целого. Я… – Не могла сознаться Нефертатонптах. – Я только что молилась ему.
– Что? – Не удивился, скорей испугался за нее Несер, понимая свою жену. – Ты понимаешь, что бы было? Они тут же разнесли бы весть об этом всему Египту, и хорошо, если нас просто выдворят из дворца. Я думаю, и Гассан бы нас не спас снова. Ты понимаешь, как ему пришлось нелегко уговаривать Ибаш Хиль Атеса?
– Ты думаешь, он уговаривал этого негодяя?!
Несер пожал плечами.
– А что?.. Где он сейчас? – спросил Несер. – Наверное, выдворен из государства и находится за пределами всего Египта, – предположил он, не зная, что на самом деле случилось со жрецом Амона.
– Я думаю, его уже не существует, – едва слышно, но утвердительно произнесла Нефертатонптах.
– О чем ты?.. Нефа! Жена моя! – Несер направился за женой, которая явно уходила от ответа, удалялась вглубь дворцовой террасы, в покои дворца.
– Нефер? – У Несера вновь появились вопросы, ведь о чем-либо ему всегда хотелось поговорить. Но, как оказалось, было не с кем. В отчаянии он побрел за своей женой.
А вопросов появилось много именно в этот момент. Первый – почему солнце стало красным? Что это за штуковина пролетела над их домом, похожая на стальную птицу и до которой можно почти было достать рукой? Да и, в самом деле, где этот жрец, который в действительности его мало интересовал?
Вернувшись в свои покои, убедившись от слуг, что с Шешонком все в порядке, он подозвал к себе «отмечающего», придворное лицо, занимавшееся записыванием указов или писем, или просто ведшее какой-либо дипломатический учет.
– Ак Кэфейл! – Несер позвал отмечающего.
– Да, господин? – сказал царский служитель.
Еще недавно выпрямленный как столб, ожидая возле входа, сгорбившись, словно раб, поспешил он к царю. Должностное лицо долго не смел тревожить царя пока тот размышляет и не позовет его.
Несер, расположился на удобном диване из редкого дерева, покрытого золотой краской, с подушками на нем и мягким покрывалом из льна с птичьим пухом внутри.
Словно вспомнив о служителе, Несер позвал его к себе, и когда тот поспешил, царь наконец уже придумал, что поручить этому человеку.
– Мое повеление, Ак Кэфейл, – произнес царь Верхнего Египта.
– Да, мой повелитель. – Письмоводец был во всем внимании.
– Мое значимое слово, – продолжал Несер, – такое: во-первых, разыщите мне Гассана Абдуррахмана, израильского царедворца, с доставкой к нему из моих слов.
– Да, – Ак Кэфейл был во всем внимании.
Соглашаясь, он подытожил, что понимает своего царя, отмечая тем самым готовность к выполнению указанных пунктов.
Несер поднялся. Так ему легче было сформулировать мысль. До этого он делал какие-либо указы, став царем Та-шемау, редко покидая опочивальню, трапезную или развалившись, отдыхая после купания в бассейне, разморенный от жары в дни периода засухи.
– Дорогой друг, прошу тебя объяснить мне то значение, когда над нами пролетела птица Рок. Теперь она была надо мной и моей женой Нефертатонптах. Жду твоего приезда. Второе…
– Да, – подтвердил Ак Кэфейл.
– Э-э… – Несер задумался.
Он знал, что повсюду могут быть шпионы и предатели, хотя особого внимания этому не уделял. Поэтому у него с другом Гассаном было что-то вроде кодированных слов при отправлении одного из них другому в посланиях. Несер давно не использовал таких слов, поэтому, соблюдая осторожность, он придумывал их на ходу, зная, что друг его поймет, там где было личному обращению он оставлял пометки шифром используя иероглиф, отсылая письма на иврите имея тайное послание, повествующее о какой-либо важной помощи или совете.
– Не могу объяснить, отчего вода может мутнеть в бассейне, возможно, там появились пресноводные животные. Все.
– Да, – подтвердил Ак Кэфейл.
– Отправить немедленно и доложить об ответе! Тут же! – дал указание Несер.
– Да, – сказал Ак Кэфейл, но не собираясь покидать царя, пока тот не укажет ему это сделать.
– Что? – спросил его Несер, заметив задержку слуги.
– Позвольте, господин, поправить из-за благонадежности вашего духа и здравия тела, – советовал служитель состоявшего в личном аппарате служителей царя.
Несер терял терпение, теперь в его голове витали совсем другие мысли. Его беспокоило красное солнце, но не этот худощавый и весьма неприятный на лицо тип.
– Вода в бассейне кристально чистая, вы можете принять ее, когда захочется вашей милости. А насчет пресноводных…
– Иди!.. Иди уже, – открылся в своем негодовании к нему Несер, но, спохватившись, что его нетерпение к египтянину может навлечь на него подозрения на не любовь к своему народу, остановил его: – Ак Кэфейл?!
Тот, не успев удалиться, поспешил развернуться к остановившему его царю.
– Да, небоподобный и всемилостивейший. – Он обрадовался, что тот его окликнул.
– Спасибо. Иди… – сказал Несер.
Ак Кэфейл был вне себя от счастья.
– Это моя служба, – произнес он сквозь потаенную радость.
Выпрямившись, он удалился.
К полудню царская чета, обычно прогуливаясь перед обедом в дворцовом саду, на этот воздерживалась от каких-либо разговоров, ненароком все чаще обращая внимание на багровеющий солнечный диск. Нефертатонптах, в который раз обращала внимание на него, веруя, что это предзнаменование возвращения ее бога. В последний раз всерьез задумалась, вглядываясь в солнце.
– Ты это замечаешь, Несер, но вроде как диск Ра становится красным? – спросила мужа Нефертатонптах.
– Да, дорогая. Да, ты права. – Царь молча стал вглядываться в ту же сторону, как и его жена. – Знаешь, отправляйся к сыну. Я буду держать тебя в курсе всего, что происходит, – предложил ей Несер.
– Знаешь, давай-ка лучше я займусь этим, а ты ступай к Шешонку, – предложила его жена.
Не сразу, но Несер согласился.
***
Они спускались. Гассана интересовало только одно: кто принес его сюда, в его комнату? «Вероятнее всего, я оказался здесь не без помощи колдовства», – предположил про себя Гассан и тут же ухватился за руку. Кольца были на месте. Ключ оставался на груди. Это означало, что отцу и брату можно было доверять. Однако сию минуту единственное, что его смутило, – это почему они не интересовались им все эти годы. Впрочем, вероятней всего, они были заняты и в ближайшее время все равно бы ринулись на его поиски, успокаивал себя Гассан. Они спускались не так долго, но столько, сколько Гассан мог поразмышлять и об образе своего отца, и похож ли он сам на него, не переставая искать сходство.
В своей келье города Ашшур с кроватью и шторами он заимел небольших размеров вещь с отражательной плоскостью в виде небольшого овала, в котором он мог видеть свое отражение. Отражавщее его образ стекло окаймлял обод, украшенный драгоценными камнями. Такие обрамления являлись планируемым подарком для Вишух А.
Гассан, продолжая следовать за слугой по винтовой лестнице, вспомнил свое отражение на глади и образ отца. Обросший короткой растрепанной бородой, он напоминал юноше свое отражение в «отображенице», как называл он маленькую вещицу, но если бы тот был в молодости.
Именно для Вишух А он украсил вещицу. Но как сделать так, чтобы она получила ее случайно, Гассан не придумал. Он улыбнулся от удовольствия, представив сцену, как девушка дается диву – собственному отражению в стекле. «Это принадлежит тебе, Вишух А…» – скажет он ей, когда вернется обратно. И вначале Вишух А изобразит неподдельное удивление штучке, через отражательную вещицу бросив взгляд на него. Как ему нравился этот взгляд, удивительный, независимый, чистейший, наивный и преданный. «Мне?!» – произнесла бы она. Но вдруг мысли Гассана прервал вид приемной комнаты, куда они наконец попали со слугой.
Огромная зала со множеством декоративных светильников, свисавших с потолка, с множеством свечей выставленных на их ободах. После их спуска в помещение Гассан, не заметив исчезновения проводника, разглядывал детализацию внутреннего убранства. Да и ему было не до слуги. Он вспомнил о своем спутнике, лишь когда стены вдруг по обеим противоположным сторонам стали расходиться в разные стороны, проявляя тем самым незаметные врата. Скульптуры, поддерживающие потолок, или другие фигуры, создававшие образ каких-либо из своих действий, казалось, сейчас сойдут со своих мест – так реалистичны они были. В одном из открывшихся проемов Гассан заметил льющийся свет. Казалось, он открывает потайной путь или тоннель в неизведанный мир, или дорогу, ведущую прямо в сад Эдема. Как вдруг из расступавшихся стен выбежал конь с головой и торсом человека. Создание, заметив Гассана, внезапно замерло. Растопыренные на бегу руки по-прежнему оставались в таком положении, но его лицо выдавало замешательство. Но тут же человек-конь посмотрел в сторону, откуда прибыл, вновь ринулся вперед, позабыв о Гассане. Кроме того, что филистимлянина смутило, это места за межстеньем, он не решался пройти внутрь.
Наконец приняв решение в связи с тем, что ничего далее не происходило, Гассан сделал шаг вперед, как вдруг тут же остановился от изумления. По верху, едва не задевая хоросы под потолком, пролетела огромная птица с человеческим лицом. В лапах у нее что-то было, но что, Гассан не разглядел. Его привлек ее лик, похожий на женский. Он вновь не решался идти дальше. Птица издала вскрик, похожий на птичий. Так обычно кричат птицы, возвещая, что поблизости беда, или перед атакой.
– Варшак! – выкрикнула она.
Ее лицо было агрессивно, как заметил филистимлянин.
Вскоре, спустя какое-то мгновение Гассан преодолел себя и решил направиться в правый проход. По тому выбору, что кольцо Соломона находится на правом запястье его руки, и, тем наиболее вероятно, что справа находился проход, предвещавший более внушающее ясности. В открывшемся проходе что то яркое мелькнуло в левую сторону скрывшись во тьме но далее внутри прохода являло что-то светлое, хоть и занесенное туманом.
Пройдя несколько шагов, Гассан, окунаясь все дальше в туман, оглянувшись, уже потерял из виду вход. Но тут же взял себя в руки перед неизвестностью. Он помнил о волшебном кольце, которое поддерживало его дух. Посчитав, что не стоит пока понапрасну вызывать джинна, решил продолжить путь.
Пройдя вперед, не зная, куда он двигается, но стараясь не сворачивать и словно представив тоненькую нить, шел по ней, чтобы при случае вернуться назад по прямой дороге. Наконец туман стал рассеиваться, или это Гассан вышел из него, но перед ним возникло подобие сада из деревьев, чьи кроны выглядели как шары – так искусно они были ухожены, и некоторые из них отдавали очертание фигур существ. Деревьев было очень много. Вдруг он заметил появившегося из-за деревьев небольших размеров человека. Он вступил на дорогу, рядом с которой, как оказалось при рассеивании тумана, находился филистимлянин. Гассан уже стоял на ней.
– Приветствую тебя, мой друг! И посетитель этого великолепного сада! Раз ты здесь, значит, что-то привело тебя сюда.
Мужчина был средних лет, с широкой улыбкой, пышной рыжей кудрявой шевелюрой, больше чем его голова. Его одежда представляла собой что-то вроде рубахи с вышитыми узорами, так что казалось, что они были из золотых нитей. Его куртка до пояса капустного цвета навевала на отображение летней прохлады, которой в Египте часто Гассану не хватало. Штаны похожи на те, что носил филистимлянин, весьма легкие. На ногах незнакомца сандалии явно были сделаны из золотого сверхлегкого материала, но крепкого, и пальцы выглядывали из открытых носков обуви. Гассан ибн Хоттаб хоть и догадывался, что говорит человек, на вид которому, как он определил, где-то лет тридцать, не понимал его слов. Но незнакомец, заметив промедление с ответом прибывшего, тут же понял его молчание.
– О! Так ты филистимлянин? – спросил он.
Заметив удивление юноши, человек радовался своей правоте, вновь растянув улыбку, делился своим добродушным настроением.
– Сварог, – представился незнакомец. – Я, можно сказать, владелец всего этого великолепия!
Он развел в сторону руки, в одной из них он держал посох, на конце которого был какой-то символ в виде креста с загнутыми концами в круге. Таких символов Гассан еще не встречал.
– Предлагаю прогуляться по моим владениям, взглянуть на мир, который еще не придуман! – загадочно сказал Сварог, перейдя на ломаную речь племен Филистии.
– Почему не придуман? – удивился Гассан.
Впередиидущий человек вдруг обернулся и остановился. На его лице появилась свирепость. Знак его посоха засветился.
– Люди! – сказал он. – Люди не понимают, зачем они здесь! И считают себя правыми во всем! Из моих желаний помочь им они только все портят! Они создают свои религии и поклоняются земле и кускам деревьев, делая из них своих божеств! А я, дорогой мой человек, принимал непосредственное участие в создании этого великолепия! Мой сад – начало всех времен и дорог. Здесь! Появились первые люди. А я в свое время должен был следить за ними… Но…
Сварог принял безмятежное выражение лица, что немного успокоило филистимлянина. Но сначала ожесточенное выражение лица попутчика напугало его. Он едва не дал дёру от страха, но удерживало его то, что, чтобы скрыться куда-либо от него, он не знал местности, на миг забыв о волшебном амулете.
– Что-то пошло не так… – сказал Сварог, но вновь повеселел. – А знаешь, так даже хорошо. Я теперь могу вмешиваться в дела людей! Конечно, в самом деле влияя не на них, но на их желания. Тело бренно, но что находится внутри человеческого тела?.. Дух. Он не зависим ни от каких-либо внешних факторов, кроме самого человека. Это биомеханика. Она мне мало известна. Да и внешняя сторона тела мне… просто. Мне до него не досуг. Но гром и молния…
Мужчина то ли хвастался, то ли действительно был настолько заточен в своем одиночестве в этом парке, что представившийся случай, встретив здесь пусть даже обычного человека, поведать ему о своих достижениях и возможностях, тщательно скрываемых для простого смертного, заставлял его делать это.
– А знаешь?.. – Сварог замолчал, дав время филистимлянину осмыслить сказанное им.
– Гассан, – догадался молодой человек.
– Гассан… – повторил задумчиво его проводник.
– Да? – Гассан уже принялся не без опаски от того, что ему может стоить неприятностями, выслушивать откровения волшебника.
Сварог вновь оживился.
– Там, где я могу владеть природой, есть место, кроме этого сада. Здесь я так… Я здесь только слежу за порядком. Но в местах Дарполя, что на севере, я могу делать все, что захочу! Представь себе, если ты захочешь, то летом пойдет снег!
Гассан не знал, что ответить, да и не было необходимости в этом. Проводник сам продолжил за него, разворачивая свою мысль.
– А зимой наступит лето?
– Впрочем, насчет зимы я поторопился, но сила моя в том, Гассан… – Сварог искал слова, но каждая затянувшаяся попытка найти подходящее словно угнетала его. Человек менялся в лице. Оживленность его сменялась понуростью.
– Да что я обманываю себя, вот мои владения – вот мой дом, а там… – Выбросил он руку назад. – …все поменялось, когда Нил переменил свое течение.
Общаясь, путники то двигались вперед по выложенной кирпичом дороге, то останавливались, но окружающий их вид по-прежнему оставался таким же, каким был при знакомстве. Их путь-дорога, ведущая в неизвестность, деревья и кустарники, одни из которых для филистимлянина имели какие-то фигуры из подстриженной зелени, другие находились нетронутые в своем естественном образовании. Гассан оглянулся. Позади него продолжал находиться сгусток тумана, если бы он возвращался, то никогда бы не нашел выхода из этих мест. Но Гассан Абдуррахман, сын великого заклинателя джиннов Хоттаба ибн Сулеймана, ни за что не рискнул бы зайти так глубоко, как не был бы он лучшим работником у самого Сулеймана ибн Дауда, царя Израиля, имея волшебную силу, при которой он, собственно, и попал в этот дивный мир.
Филистимлянин следовал за Сварогом, который позвал его вперед и у которого, казалось, никогда не угасает жизненная энергия, он выглядел бодро и казался своим. Но сейчас божество Дарполя и его людей словно приуныло. Его народ жил на земле, где были постоянные холода и явления, покрывавшие землю, называемые снегом, сменявшие зеленую траву, были нередкими, но лишь когда во времена потепления в период в Египте наступает сезон конца времени засухи под начало времени половодья. И народ его звался названием, как ни странно, схожим с божеством поклонения солнцу, именуемым в сочетании с египетским пантеоном небесного диска Ра как снежным народом Рас. Сам Сварог за последние времена редко появлялся в тех местах, о которых рассказывал Гассану, из-за случившегося там раскола племен.
Люди, именуя солнце Рас, разделились, перешли на созвучное ему имя Рос, а у племен хлебопашцев и общества косарей светило стало именоваться Рус. Так и появились у них из-за имен разные взгляды о божестве, поклоняясь тому, которого, в самом деле нет, а также причисляя его брата Перуна услужником непонятному для братьев идолу, что сердило его брата.
– Мой брат Перун, – говорил Сварог, – очень добрый, хотя кажется очень дерзким, но скорее он ворчун, – рассказывал ведущий по дороге среди зарослей деревьев и кустарников, трав и мхов новый товарищ филистимлянина.
– Он стал таким, после того как люди тех земель начали забывать о нем и обращаться к другим идолам. Несуществующим. Эх, – вздохнул, шествуя впереди, Сварог, – придет время – забудут и меня, и…
Он остановился.
– И все то, что касается сверхъестества. Но ведь так вроде бы пока не забывает наши возможности человек!
В его речи ощущалось воодушевление самим собой. Гассану не оставалось ничего, кроме как посочувствовать приятелю. Но, имея возможность получить новые знания, а также хоть как-то поддержать его оптимистическое настроение, обратился к нему с вопросом:
– А кто такие «мы»? – спросил он.
Сварог продолжил движение, за ним последовал и его компаньон.
– Кто? – Сварог сделал вид, что не понял, о чем ведет речь филистимлянин.
– Ну, ты говорил «нас забудут». О ком ты говоришь, кто они, как и ты? – пояснил Гассан.
– А.… Да так, оговорился, но…
Сварог снова продолжил путь.
– Скажу только, Гассан, что нас много, – сказал Сварог.
Гассан не стал допытываться, что скрывает его сопроводитель. Единственное, он желал узнать, что это за место, где они находятся сейчас, и как выбраться отсюда, не применяя магию. Впрочем, он всегда имел возможность вызвать джинна, как только потеряет желание продолжать путь или почувствует подвох со стороны этого божества людей Дарполя.
Освещение парка было несколько иное, чем на земле. Здесь солнца не было. Гассан не приметил, но, быть может, оно было незаметно из-за верхушек деревьев, гадал он. Но с каждым просветом вершин, где должны были просвечиваться лучи солнца, было только небо.
«Потом все разузнаю», – подумал Гассан, желая уже воспользоваться кольцом Соломона, но тут они вышли на поляну. С одной из сторон открытой местности шел мелкий дождь. В этой части поля едва виднелись столбы с преломлением света красного, оранжевого и желтого цветов. Гассан остановился, чтобы подивиться такому явлению. В противоположной стороне ему высматривать было, в общем, нечего, кроме на слегка покрытые колосья высокой травы легкого снега, темного затянувшегося неба и, казалось, бесконечно падающих белых хлопьев, отдававшие холодком, продолжая покрывать эту часть местности. Со стороны, привлекавшей Гассана, наоборот, веяло теплом, небо было чуть темновато-голубым, но в его сторону плавно переходящее осветленной частью, куда они со Сварогом продвигались по дороге, ставшей уже узкой тропой, скрывавшейся в колосьях пшеницы или ржи, Гассан не знал точно. Она вела прямо ко впереди стоявшему одноэтажному строению, совершенно не похожему ни на один из домов, где бывал филистимлянин. Даже в родном его поселении и в других поселениях Филистии, граничивших, и иногда участвовавших набегами на их хижины, весьма отличались от этого дома. Отдельная труба на крыше была еще понятно тем, что служила дымовыводом печи, но более тонкая в диаметре труба из жести, выходящей из стены, прикрытой конусом, заставила задуматься путешественника. Отделка наружных стен строения была чем-то похожа на грубую отделку хижин Израиля, но здесь она была более гладкой и светлой. Но немного грубее, чем облицовка египетских пирамид, выстроенных некогда задолго до царства возле Нила, хранивших и поныне свою принадлежность в разрушенном пару столетий назад центра в Египте Мемфиса в области Та-шемау. Тут на пороге, дома обращенном со стороны ниспадающего снежного покрова, появился человек. Спустившись, он пошел навстречу путникам.
– То мой брат Перун! Погляди, Гассан. Он приветствует нас, он рад тебе и мне. Значит, мы сегодня попробуем медовухи! – радовался Сварог.
– Ме… до… что? – не понял его Гассан.
– А!.. Сам поймешь. Вещь! Брат! – проводник Гассана выкрикнул, раскинув в стороны руки, по-прежнему держа в одной из них свой посох.
Они приблизились к дому. Встречавший их человек выглядел совсем неестественным, для того чтобы его называли божеством и уж тем более поклонялись ему. Это был средних лет мужчина, хотя из-за прямой неряшливой бороды до пояса трудно было определить его точный возраст. Белая рубаха, расписанный золотыми закорючками пояс, которые Гассану ни о чем не говорили, каковых он решил определить просто узором. Однако что они были просто красивой вышивкой, филистимлянину с трудом представлялось. Брюки, схожие как у Гассана, вздутые, из весьма удобной материи, годились бы при любом погодном условии. На ногах то ли тапки, то ли повседневная такая обувь, выделанная из толстой травы или коры деревьев. Густые брови мужчины придавали ему грозный вид. Впрочем, если у Перуна оставить, представив из волосяного покрова лица лишь шевелюру, образ его был бы весьма приветливым и означал бы «так-так, гостюшки?! Ну! Милости просим друзья!», но тут взгляд, казавшийся исподлобья и затерянный в бровях, выдавал другой ошибочный: «Ну что, еще?!» Впрочем, приветствие человека совершенно изменило негативное восприятие его у Гассана.
– Мой друг и брат Сварог! Ты опять с новым другом? Ну, милости просим! Медовуха давненько уже сварена.
– И ждет тебя! – дополнил хозяин дома.
– О! – воскликнул Сварог.
Братья, поравнявшись, обнялись. Сварог представил Гассана. Перун долго рассматривал филистимлянина.
– Сын самого ибн Хоттаба, значит?! – сказал Перун.
Гассан слегка подивился знаниям незнакомого ему человека о его отце. Но так как он был неким божеством для кучки племенных родов, оставил вопросы о знаниях своих родственников, коротко подтвердив его слова.
– Ну, давайте в дом, – сказал Перун.
В горнице было просторно и светло. Отдельная часть убранств внутреннего строения составляла печь. На столе находился чайный прибор. В плетеных вазах была сдоба на любой вкус. На полках возле одного из окон рядом со столом стояли блюдца с желеобразной густой массой с ярко-золотистой коркой.
– Прошу за стол, – пригласил Перун.
Внезапно из одной из комнат Гассан услышал крик, переходящий в клекот, сменившись плавным мелодичным звучанием.
– Это свет-птица, – пояснил хозяин дома, заметив волнение гостя. – Сейчас она нам ни к чему – в горнице светло. Но как только Рас изменит свое направление, тут мы ее и посадим.
Перун показал на шест, стоявший рядом со стеной, с обмотанным на нем шероховатым кушаком. Древко заканчивалось деревянной рогаткой, напоминая чьи-то рога.
– Задхрынь! – позвал кого-то Перун.
И тут в большой комнате появился странный зверь с шерстью бурого цвета, при движении он косолапил, держа в лапах бочонок.
– Молодец, Задхрынь! – поблагодарил хозяин дома зверя, отлив из чаши с золотистой желеобразной вязкостью в одну из чашек, стоящую на столе, и отдал ее зверю.
– Кушай, дорогой! – сказал Перун.
– Стой! – вдруг остановил он Задхрыня. – Отнеси-ка сыночкам бубличков.
Перун снял одну из связок плетеных баранок с металлического сосуда с высокой трубой, стоявшего на столе, и передал сдобу зверю. Животное прокричало что-то на своем зверином, поблагодарив Перуна, и скрылось в том же проеме, откуда Гассан слышал звуки свет-птицы.
– А что, Задхрынь не отдыхает? Сегодня лето? – спросил Сварог брата.
– Нет, Сварог, сейчас только начало оттепели, – пояснил Перун.
– О! Так еще не все потеряно! А какое сейчас лето у людей с того дня, как мы согласились помогать нашим подобным человеческим существам? – поинтересовался Сварог.
