Артур Батразович Таболов
Кэш
Всего за несколько лет «Росарт», переименованный в «Росинвест», превратился в многопрофильный холдинг с интересами в самых разных отраслях от строительства до нефтепереработки и с годовым оборотом в десятки миллионов долларов. Вручая Гольцову премию «Предприниматель года», председатель Торгово-промышленной палаты тяжеловесно пошутил:
– Все мы очень хорошо умеем превращать деньги в говно. Поприветствуем же человека, который умеет превращать говно в деньги. Побольше бы нам таких людей. Потому что говна у нас много…»
III
Расшифровка разговора с президентом госкорпорации Анатолием Геннадиевичем N. Москва, 12 января 2009 года.
«– Спасибо, Анатолий Геннадиевич, что нашли время встретиться со мной.
– Вы написали, что собираете материал для книги о Гольцове. Он был моим другом. Я чувствую вину за то, что так сложилась его судьба. Так не сложилась. Никакой моей вины нет, но я вспоминаю о нем с тяжелым чувством. Что вы хотите узнать? Спрашивайте.
– Когда вы познакомились?
– Году в 87-м или в 88-м, точно не помню. А где – хорошо помню. В салоне одной демократической журналистки. У неё по средам собиралась разношерстная публика – писатели, журналисты, экономисты, телевизионщики. Огромная гостиная в старом доме на Тверской, тогда еще улице Горького, рядом с рестораном «Арагви». Все, понятное дело, очень прогрессивных взглядов. Каждую среду был заглавный гость, из людей известных. Однажды пришел Андрей Дмитриевич Сахаров. Бывали Юрий Афанасьев, Гавриил Попов, главный редактор тогдашнего «Огонька» Виталий Коротич, Юрий Черниченко. Вы, наверное, и не помните этих фамилий.
– Почему? Очень хорошо помню.
– Однажды честь быть приглашенным выпала и мне, я считался экономистом весьма радикальных взглядов. Ну, рассказал, как я понимаю ситуацию. Начался бурный спор с переходом на личности. Обо мне сразу забыли, чему я был очень рад. Налил себе вина, сел с бокалом в углу гостиной. Рядом сидел молодой человек, лет на пять моложе меня. В спор не вмешивался, только слушал. Но как-то очень хорошо слушал, значительно, если вы понимаете, что я имею в виду. Есть люди, которые умеют говорить. Гораздо реже люди, которые умеют слушать. Он умел. Это и был Георгий Гольцов. Задал несколько точных вопросов. Помню, я употребил расхожий тогда термин «социализм с человеческим лицом». Он возразил, спокойно, но с такой внутренней убежденностью, что у меня пропала всякая охота спорить: «Социализма с человеческим лицом не бывает, только с нечеловеческим». Вот так мы познакомились. Вы курите?
– Курю.
– Закуривайте, не стесняйтесь. Я давно бросил, но дым по-прежнему нюхаю с наслаждением. На чем я остановился?
– Так вы познакомились.
– Да. Позже я стал депутатом Первого Съезда народных депутатов СССР, вошел в Межрегиональную депутатскую группу, потом в Координационный совет МДГ. МДГ – тогда это было очень круто. Он работал в секретариате группы, мы часто встречались на конференциях, а больше при подготовке конференций. Вот тогда я и понял, чем мы, демократы, отличаемся от него, тоже демократа, но совершенно иного происхождения. Наш демократизм был умственный, из головы. И, как бы это сказать, от противного. Мой отец, например, был профессором, читал курс марксизма-ленинизма. Отец Егора Гайдара – военный корреспондент «Правды». Ну, и как мы могли относиться к их идеям? Демократизм Георгия был совершенно другой, нутряной, неприятие советской власти сидело у него в подсознании. Вы знаете, как он стал сиротой?
– Знаю. Его отец погиб при расстреле рабочих в Новочеркасске в июне 62-го года.
– Мне он стал понятен, когда я об этом узнал. Его отношение к советской власти не было жгучей ненавистью, такой, знаете ли, что выводит людей на баррикады под пули. Но оно предопределяло все его поступки. Он редактировал документы МДГ, его замечания всегда были содержательны. Как сейчас говорят – креативны. И он умел на них настоять. Благодаря своей внутренней убежденности. Найдите и прочитайте книгу «Огонь на поражение». Мне её подарил Георгий. Это о событиях в Новочеркасске, вы многое поймете в своем герое.
– Я её читал. Скажу больше, я её написал. Гольцов финансировал издание.
– Серьезно? А я все никак понять не мог, откуда мне знакома фамилия Ларионов. Не связал, извините.
– Не извиняйтесь. Мне приятно, что кто-то еще помнит книгу, написанную двадцать лет назад.
– Тогда вы поймете логику его поступков. Он очень активно участвовал в политической жизни вплоть до конца 91-го года. А потом – как отрезало, занялся бизнесом. Ему предлагали должности в правительстве, в администрации президента Ельцина. Нет. Он выполнил задачу, которая сидела внутри, и потерял интерес к политике.
– Насколько я знаю, не совсем. В 96-м году он вернулся в политику. Это так?
– Да, я привлек его к работе предвыборного штаба президента Ельцина. Я был одним из руководителей штаба. Не того, формального, который возглавлял вице-премьер Сосковец, а настоящего, рабочего. Нам остро не хватало креативных людей со свежими идеями. Я предложил Георгию должность своего заместителя. Он согласился и начал работать. Это была весна 96-го года, очень тяжелое для нас время. Ельцин болел, штаб Сосковца ничего не делал, коммунисты набирали очки. Месяца через два, когда Георгий вник в настоящее положение дел, в настоящее, а не в то, что показывали опросы ВЦИОМ и транслировали по телевидению, он пришел ко мне и сказал: «Анатолий, мы делаем что-то не то». Мы давно уже были на «ты». Народ устал от Бориса Николаевича, его реальный рейтинг ниже трех процентов. Я ответил: «У нас нет выбора. Выбор только один – Ельцин или Зюганов. Ты хочешь, чтобы к власти снова пришли коммунисты?» Он сказал: «Я не народ. И ты не народ. Если мы демократы, мы не имеем права насиловать волю людей. Они хотят Зюганова? Пусть получат Зюганова. Пусть он посидит четыре года, наломает дров, и с коммунистами будет покончено навсегда. Не нами, народом». Такой вот был разговор. Кончился ссорой. Он сказал: «Ты не демократ, ты большевик». После этого хлопнул дверью и перешел в предвыборный штаб генерала Лебедя. Борис Николаевич очень обиделся на него, посчитал предательством. Сказал: «Я больше ничего не хочу о чем слышать».
– С тех пор много воды утекло. Вы и сейчас думаете, что Гольцов был не прав?
– Он был прав на все сто процентов. Из пламенных демократов мы превратились в твердокаменных большевиков. И сами этого не заметили. В новейшей истории России было много драматических моментов. Но президентские выборы 96-го года – это была настоящая трагедия. Мы победили, но это была пиррова победа, извините за банальное сравнение. Мы грубо сломали хрупкий механизм демократии, который только-только появился. То, что мы имеем сейчас, это плоды нашей победы.
– Что мы имеем сейчас?
– Не втягивайте меня в эту тему. Я давно ушел из политики. Вы пришли поговорить о Гольцове? Давайте говорить о нём.
– Вы знали, что его хотят посадить?
– Нет, я узнал об этом, когда суд уже шел. После нашей ссоры мы практически не встречались. Очень редко, чисто случайно.
– Откуда вы узнали? В СМИ ничего не было.
– Пришла Вера Павловна, жена Георгия, просила вмешаться.
– Вы вмешались?
– У меня не было такой возможности. Я всего лишь руководитель госкорпорации. Крупной, но не более того. И это было бы неправильно понято.
– Кем?
– Кем надо.
– Я читал протоколы судебных заседаний. Судья так вела дело, словно приговор был уже заранее приготовлен. Мы знаем, когда это бывает. Когда суд получил указания сверху. С самого верху.
– Вы ошибаетесь. Гольцов не Ходорковский. Президент Путин, если вы его имеете в виду, знать о нем ничего не знал. Слишком мелкая для него фигура.
– В начале нашего разговор вы сказали, что Гольцов был вашим другом. Вы пытались ему помочь?
– Пытался. Даже летал к нему в колонию.
– Как вы могли туда летать? Там нет аэродрома.
– Самолетом до Мурманска, а оттуда на вертолете. Это было в начале его срока. Я сказал ему: напиши прошение о помиловании. Я бываю у президента, он ко мне хорошо относится, подпишет. Георгий отказался.
– Почему? Не считал себя виноватым? Ему инкриминировали неуплату сорока восьми миллионов долларов. Это было в обвинительном заключении и в приговоре суда.
– Я читал обвинение. И приговор тоже читал. Не знаю, что произошло с этими миллионами. Не исключаю умысла. Но я не стал бы его за это осуждать.
– Вот как? У вас репутация убежденного государственника. И вы не осуждаете уклонения от уплаты налогов? Во всем мире это считается серьезным преступлением.
– Во всем мире. Но не у нас. На эти миллионы Георгий не яхту себе купил. И не виллу в Испании. Он построил новое здание для своего детдома. Не думаю, что министр финансов распорядился бы этими деньги лучше. В России «законно – незаконно» никогда не было равнозначно «морально – аморально», а всегда трансформировалось в «прихватят – не прихватят». Его прихватили. Не повезло.
– Если так, что же мешало ему подать прошение о помиловании?
– Он сказал: я не буду просить помилования у того, кто меня посадил. Он был уверен, что сидит по приказу Путина.
– Почему он так думал?
– Георгий был богатым человеком и давал деньги «Яблоку», СПС, даже коммунистам. Не потому, что разделял их взгляды. Его идея была другая – восстановить демократический механизм в России. Пусть будет много партий, пусть они конкурируют, из этого со временем что-то произрастет. Люди всегда склонны преувеличивать своё значение. И дорого за это платят. Он мог выйти через год. Вместо этого просидел лишних три года.
– Если вы уверены, что никакого заказа на Гольцова не было, почему же его все-таки посадили?
– Не знаю. Там какие-то свои дела.
– Спасибо за разговор. Было интересно посмотреть на героя моей книги вашими глазами.
– Не думаю, что я много о нём рассказал.
– Зато много рассказали о себе…»
Глава седьмая
БЕСПЛАТНЫЙ СЫР В МЫШЕЛОВКЕ
I
Намерение Раисы развестись и разделить совместно нажитое имущество привело Олега Николаевича в бешенство. Какое имущество ты со мной нажила? Ты дня не работала, сидела на шее сначала у отца, а потом на моей! Жрала, спала и пялилась в телевизор. Вот и вся твоя работа! Даже в квартире не убиралась, всегда держала домработницу. И за это отдать тебе миллиард триста миллионов рублей? А пупок не развяжется?
Но закон был на ее стороне, с этим приходилось считаться. Значит, нужно вывести из «Росинвеста» все активы, разбросать их по подставным фирмам, чтобы в офисе осталась только пара сломанных стульев. Вот их и дели! За половину дачи на Николиной горе придется заплатить, никуда не денешься. А больше – хрен тебе с маком, моя дорогая!
Подставных фирм у Михеева было несколько, часть лежащих, с нулевым счетом, часть функционирующих, они бывали задействованы по мере надобности. Отложив все дела и даже забыв на время о так некстати ожившем Гольцове, Олег Николаевич начал прикидывать, что куда перевести, рисовал сложные схемы. Он так увлекся это работой, что не обратил внимания на звонок следователя Кириллова из СКП, попросившего заехать к нему на работу.
– Не могу, Саша, очень занят, давай в другой раз.
Кириллов отреагировал как-то неопределенно, а через три дня Олег Иванович получил из Следственного комитета повестку, доставленную почему-то не по почте, а спецкурьером под расписку. Гражданин Михеев О.Н. вызывался к следователю Кириллову для допроса в качестве свидетеля по уголовному делу номер такой. Пришлось ехать.
Вызов был на одиннадцать. Без пяти одиннадцать Олег Николаевич вошел в кабинет Кириллова. Тот сухо поздоровался с ним и, ничего не объясняя, провел его в другой конец коридора, завел в длинную комнату и посадил между какими-то людьми, по-разному одетыми, но примерно одинакового возраста – лет пятидесяти. Их было пять человек, Михеев оказался шестым. После этого следователь вышел и вернулся с секретаршей в милицейской форме, двумя людьми среднего возраста, мужчиной и женщиной, и каким-то человеком лет сорока с незапоминающимся лицом, одеждой похожего на мастера из фирменного автосервиса, которого выдернули прямо с работы.
Секретарша села за столик и деловито раскрыла ноутбук. Кириллов объявил скучным казенным тоном:
– В соответствии со 164-й и 165-й статьями Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации начинаю процедуру опознания в рамках уголовного дела номер 162/13, возбужденного по статье 159-й, часть четвертая, УК РФ. Опознание производится в присутствии понятых. Понятые, назовите себя секретарю-протоколисту. Фамилия, имя-отчество, год рождения, адрес.
– Семенова Анна Борисовна, 1975-го года, проживаю Лефортовский вал, 16, квартира 9, – поспешно сообщила женщина.
– Грищук Иван Васильевич, 1971, Бауманская, 4, квартира 56, – доложил мужчина. – Это будет долго?
– Ровно столько, сколько надобится для выполнения процессуального действия, – отрезал Кириллов и обратился к мастеровому: – Ваша фамилия Еськов Михаил Петрович?
– Да.
– С 2001-го по 2003-й год вы работали курьером в дочерней фирме ЗАО «Расинвест» под названием «Инфосбыт»?
– Работал.
– В ноябре 2002-го года вы получали в Промстройбанке по доверенности три миллиона восемьсот тысяч рублей наличными?
– Было такое дело.
– Посмотрите внимательно на сидящих здесь граждан. Нет ли среди них того, кому вы отвезли эти деньги?
– Есть. Здравствуйте, Олег Николаевич.
– Вы утверждаете, что три миллиона восемьсот тысяч рублей вы передали этому гражданину?
– Ну да, утверждаю. Отдал под расписку, всё до копейки.
– Опознание закончено, – объявил следователь. – Спасибо, все свободны. А вас, Олег Николаевич, попрошу пройти в мой кабинет.
– Что это значит? – напустился Олег Николаевич на Сашу, когда за ними закрылась дверь. Кириллов предостерегающе подергал себя за ухо. – Объясните, пожалуйста, что происходит? – сбавил Михеев тон.
– Объясняю, – тем же скучным казенным голосом заговорил Кириллов. – По факту хищения из ЗАО «Росинвест» трех миллионов восьмисот тысяч рублей возбуждено уголовное дело. Почерковедческая экспертиза проанализировала имеющиеся в распоряжении следствия платежные документы и установила, что все подписи на них сделаны вашей рукой…
– Чушь собачья! – перебил Михеев. – По закорючке на платежке невозможно установить руку!
– Возможно, – возразил Кириллов. – Методика экспертизы отработана и у суда не вызывает сомнений. А только что вас уверенно опознал курьер, доставивший вам деньги.
– Как вы его нашли?
– Он сам нашелся. Мы пытались его найти. У нас была его фамилия, был его адрес, но он давно развелся с женой, куда-то переехал. Регистрация осталась по прежнему адресу, а где он живет, никто не знал. Поди-ка найти человека в Москве! Еськовых в ней тысячи.
– И все же нашли?
– Он сам позвонил и сказал, что готов дать показания по этому делу.
– Откуда он узнал про дело?
– Понятия не имею. Откуда-то узнал. И поспешил выполнить гражданский долг.
– Он же куплен, неужели не понимаешь? – повысил голос Олег Николаевич, не обращая внимания на предостерегающие жесты Кириллова.
– У следствия его показания сомнений не вызывают. Суд может не принять их во внимание, но это уже дело суда. Из свидетелей вы перешли в разряд обвиняемых. По старым правилам я сейчас обязан бы взять вас под стражу, но либерализация уголовного законодательства, недавно проведенная президентом, этого не рекомендует. Поэтому ограничусь подпиской о невыезде. Будьте любезны, автограф!
Михеев расписался на официальном бланке, а на перекидном календаре следователя написал: «Нужно поговорить». «Завтра, 14-00, у памятника Грибоедову на Чистых прудах», – сразу ответил Кириллов, вырвал листок и сжег его в пепельнице.
Назавтра без четверти два Олег Николаевич подъехал на Чистые пруды, оставил машину у Главпочтамта и подошел к памятнику Грибоедову. Подмораживало, вдоль булвара тянул ледяной ветер. Поглубже надвинув шляпу и подняв воротник кожаного мехового пальто, он прохаживался возле памятника, нетерпеливо поглядывая на часы.
Вчерашний вызов в СКП, процедура опознание и даже возбуждение против него уголовного дела не то чтобы совсем не обеспокоили Олега Николаевича, но вызвали у него глубокое недоумение. Кириллов прекрасно знал, чем он связан с Михеевым. И если Олег Николаевич откроет рот, Кириллов загремит в лагерь первым и на много лет больше, чем Михеев. А тогда зачем вся эта мрачноватая комедия?
В два часа Кириллова не было. В два пятнадцать не было. Он появился только в двадцать минут третьего и не от метро, а откуда-то сбоку. Студент и студент в китайском пуховике и облезлой пыжиковой ушанке.
– Опаздываешь, Саша, это невежливо, – укорил Олег Николаевич. – Я тебе не влюбленный, чтобы ждать по полчаса.
– Я не опоздал. Пришел даже раньше вас. Провел некоторое оперативное мероприятие.
– Какое?
– На профессиональном языке оно называется контрнаблюдением. Вроде всё чисто, слежки за вами нет. Но на всякий случай давайте погуляем по бульвару.
Он подхватил Михеева под руку и повлек по пустынной аллее.
– Ну? – сказал Михеев. – Я жду. Что за цирк ты вчера устроил?
– Почему цирк? Совсем не цирк. Ты, Олег Николаевич, человек свободный, что хочешь, то и делаешь. А я служивый. Мне приказали, я выполняю.
– Не пори ерунды! Дела почти десятилетней давности по случайности не всплывают. Сначала какой-то аноним подбрасывает вам платежки, потом неожиданно появляется курьер…
– Но платежки настоящие, – заметил Кириллов. – И курьер настоящий.
– Таких анонимок приходят в СКП десятки, если не сотни! И только одной этой почему-то дают ход. Почему, Саша?
– Я и сам задавал себе этот вопрос. Ответ у меня только один. И ты его знаешь.
– Проплатили?
– Да, занесли.
– Кому?
– А вот об этом мы можем только гадать. Тому, кто может отдавать приказы следователям.
– Сколько?
– Олег Николаевич, ну и вопросы ты задаешь! Откуда я знаю? Много. У нас на мелочи не размениваются.
Михеев задумался. Это было похоже на правду. Во всяком случае, логически всё объясняло. Но кому понадобилось выстраивать против него такие сложные и очень дорогостоящие комбинации? Пятьдесят тысяч долларов, чтобы засветить его в «Финансах». Неизвестно сколько, но уж никак не меньше, чтобы всплыло это старое дело. Найти курьера в многомиллионной Москве и притащить его на опознание – тоже очень не даром. Был только один человек, способный на это. И этим человеком был Георгий Гольцов. Но почему, почему?! Он же ничего не знал. Он не знал ничего! А чего не знают, того нет.
– Ладно, Саша, хватит гадать, давай по сути, – предложил Олег Николаевич. – Можно закрыть дело?
– Всё можно. Кроме того, что нельзя, – привычной присказкой отозвался следователь. – Тут два пути. Можно потянуть время, чтобы к суду истек срок давности. Отмазка у меня железная: руки не дошли. Знаешь, сколько дел в работе у каждого следователя? Но могут не дать. Если мы правы и наверх занесли.
– Второй путь?
– Закрыть дело. За отсутствием состава преступления. Назначу повторную экспертизу, забашляем экспертов, они признают твои подписи на платежках подделанными. Курьер? А что курьер? Сколько лет прошло, мог и спутать.
– Сколько мне это будет стоить? – прямо спросил Михеев.
– Вон та пара, всё время идет впереди нас. Давайте отстанем… Тридцать.
– Тридцать чего? – не понял Михеев.
– Тридцать миллионов.
– Рублей?
– Не долларов же, – усмехнулся Кириллов.
– Вот это инфляция у вас! – восхитился Олег Николаевич. – Летом было три миллиона, а сегодня уже тридцать? Это же миллион долларов!
– А я предупреждал, что будет дороже. Тогда была доследственная проверка. Прикрыть её – как два байта переслать. Уголовное дело – совсем другой расклад. И не мне же в карман, придется делиться.
– У меня нет таких денег.
– Да ладно тебе, Олег Николаевич, прибедняться. Бедные люди в рейтинги «Финансов» не попадают. Отщипнешь от своих миллиардов, не убудет. Зато будешь спокойно жить.
– Я должен подумать.
– Надумаешь – дай знать. Скажи, что в ресторане «Пиноккио» на Кутузовском новый повар из Италии, я пойму. А теперь давай разбежимся. Ты еще погуляй, а я отвалю. Не нужно, чтобы нас видели вместе.
Кириллов исчез так же незаметно, как появился. Михеев дошел до пруда, прихваченного у берега ледком, бессмысленно поглазел на черную воду, замутненную снегом вперемешку с дождем, и вернулся к машине. Долго сидел в салоне, отогреваясь, молчал, наливался злостью. Злость превратилась в ярость. Николай Степанович с беспокойством поглядывал в зеркало заднего вида на потемневшее лицо хозяина.
– Шеф, с вами всё в порядке?
– Да. Поехали.
– Куда?
– На Дмитровку, в Генеральную прокуратуру.
II
Следователя СКП по особо важным делам, советника юстиции Кириллова арестовали в ресторане «Пиноккио» на Кутузовском проспекте в тот момент, когда он получал взятку в тридцать миллионов рублей от предпринимателя Михеева за обещание закрыть уголовное дело против него. Оперативники защелкнули на нем наручники, когда он собирался положить в карман вексель «Промстройбанка» на тридцать миллионов, только что заверенный подписью одного из вице-президентов банка. Вексель был выписан на предъявителя и мог быть беспрепятственно обналичен в любом отделении банка. Он был настоящий, вице-президент был настоящий, его подпись была настоящей, только поперек векселя специальным составом было написано слово «Взятка». Оно становилось видным в тот момент, когда её освещали специальным прибором. Что и было продемонстрировано всем присутствующим и понятым из официантов ресторана «Пиноккио».
Как все люди, имеющие неограниченную власть над другими людьми и привыкшие этой властью безнаказанно пользоваться, психика следователя Кириллова такого испытания, как неожиданный арест и помещение в одиночную камеру СИЗО «Лефортово», не выдержала. На первом же допросе он расплылся, как студень, жалобно говорил о больной маме, которая не сможет без него, о неработающей жене, на руках которой останутся двое малолетних детей, уверял, что всё это чудовищное недоразумение и что он покончит с собой, если оно немедленно не разъяснится. Но следователи и не таких видали.
Олег Николаевич Михеев в своих расчетах оказался прав, учтя нескрываемую вражду между Генпрокуратурой и Следственным комитетом. Следователь СКП Кириллов, взятый с поличным на взятке, был для прокурорских бесценным подарком. Теперь из него нужно было выжать все преступные связи и доказать, что Следственный комитет насквозь пронизан коррупцией, а в общем – что создание его и выделение из Генпрокуратуры было решением поспешным, непродуманным и подлежащим отмене.
Но тут следователи наткнулись на препятствие. Арестованный Кириллов признавал, что уголовное дело на предпринимателя Михеева фальсифицировал и возбудил лично сам, по собственной инициативе, из корыстных побуждений, не получая никаких указаний от своего руководства. Вряд ли он выгораживал свое начальство из любви к нему, тактика его было иная. Одно дело, когда преступление совершается в одиночку, а совсем другое – когда в составе преступной группы по предварительному сговору. Уж это подполковник юстиции очень хорошо понимал. Интенсивные допросы ничего не дали, Кириллов упорно стоял на своем. Тогда применили метод, который всегда приносил результаты: из лефортовской одиночки подследственного перевели в СИЗО «Матросская тишина» в камеру, рассчитанную на сорок заключенных, в которой помещалось человек сто двадцать. На допросы не вызывали, пусть созреет.
Однажды контролер объявил:
– Кириллов! Без вещей на выход!
Его завели в комнату, где следователи проводили допросы, а адвокаты встречались со своими подзащитными, и оставили одного. Через некоторое время вошел среднего роста, плотного телосложения человек в сером пиджаке и черном свитере под горло, с очень короткой седой прической. Удобно устроился на привинченном к полу стуле и дружелюбно, как показалось Кириллову, кивнул:
– Садитесь. Давайте поговорим.
В руках у него не было ни портфеля, ни даже папки с делом. Всех следователей Кириллов знал, он был не из них. На адвоката тоже не похож – слишком обстоятельный, как человек, которому некуда торопиться. Адвокат, назначенный ему судом, всегда спешил, ему жалко было тратить время на обвиняемого, дело которого по причине своей ясности не имело ни малейшего шанса на выигрыш.
– Я не буду вас расспрашивать о деле, за которое вас хотят посадить, меня оно не интересует, – начал незнакомец. – А вот одно старое дело меня очень интересует. Гольцов – говорит вам что-то эта фамилия?
– Вы кто? – спросил Кириллов.
– Моя фамилия Панкратов. Могу назвать свою должность, но она вам ничего не скажет, а вызовет только недоумение. Сразу скажу, что не имею никакого отношения к МВД, прокуратуре, адвокатуре и вообще ко всем правоохранительным органам.
– Как вас сюда пустили? Мне даже с женой свидания не дают!
– Хороший вопрос. Теперь попробуйте на него ответить.
– По блату? – предположил Кирилов.
– Ответ неправильный. Ни с Генеральным прокурором, ни с министром юстиции, ни даже с начальником тюрьмы я не знаком. Как-то не привелось.
– За бабки?
– Угадали. Всего со второго раза.
– Но это же сколько нужно было занести?..
– Много, – подтвердил Панкратов. – Не будем терять времени. Вы помните дело Гольцова? Его осудили в 2004 году за уклонение от уплаты налогов. Следствие вели вы, тогда еще в Таганской межрайонной прокуратуре. Помните?
– Допустим.
– Расскажите о нем.
– Зачем мне это нужно?
– Не торгуйтесь, Кириллов. Возможно, я дам вам хороший совет. Но не раньше, чем вы ответите на мои вопросы. Всё, что вы скажете, останется между нами и никакого вреда вам не принесет. Как видите, у меня нет никакого диктофона. Даже обыкновенной авторучки нет. Продолжим? Или вызывать контролера?
– Спрашивайте.
– Как возникло это дело?
– Обыкновенно. Как все дела возникают? Так и это возникло.
– Дело о неуплате налогов в 1998 году просто так не возникают в 2004 году.
– Еще и как возникают! – возразил Кириллов. – Вспомните Ходорковского.
– Гольцов не Ходорковский. Я не буду вас пытать, Кириллов. Не хотите говорить, так и скажите. И я сразу уйду. Когда и как вы узнали, что предприниматель Гольцов в 1998 году не доплатил налоги с двухсот миллионов долларов?
– Пришел один человек. Сказал, что очень боится, что недоплату повесят на него и он сядет. Попросил совета.
– Вы его знали?
– Немного, через знакомых. Теперь я понимаю, что он ко мне присматривался. Уже тогда, сволочь!
– И понял, что с вами можно иметь дело. Это был Михеев?
– Он.
– Что было дальше?
– Я посмотрел документы. И понял, что зацепиться не за что.
– Недоплата была?
– Была. Но сделано было всё очень чисто. Из фирмы налоги перевели в «Сибстройбанк», он как раз в это время обанкротился, перевод не прошел.
– Что значит не прошел? – уточнил Панкратов. – Вернулся обратно?
– Ну да, на счет фирмы. Офис банка продали за долги, все архивы выкинули на помойку. Но платежка в фирме осталась. Получалось, что все налоги уплачены, не придерешься. А что они пропали в «Сибстройбанке» – это уже не их проблемы. Осень 98-го года, вспомните. Банки лопались, как мыльные пузыри.
– Вы сказали Михееву, что оснований для возбуждения уголовного дела нет?
– Сказал. Он спросил: а если платежка исчезнет? Я ответил: тогда совсем другое дело.
– И она исчезла, – констатировал Панкратов. – А компьютерную базу данных основательно подпортил вирус. Я внимательно прочитал все протоколы судебных заседаний. У меня создалось твердое убеждение, что весь процесс был проплачен. Весь – от следователя до прокурора и судьи. Сколько вы получили от Михеева за то, чтобы возбудить уголовное дело?
– Нисколько. Мне оно было нужно. Для карьеры. Таких дел в Таганской прокуратуре еще не было. Везде были, а у нас не было. Наверху могло создаться впечатление, что мы потеряли политическое чутье. Поэтому я его возбудил.
– Вы забыли, Кириллов, с чего мы начали разговор, – мягко упрекнул Панкратов. – Я никого не представляю, передо мной не нужно врать и оправдываться. Я знаю, зачем Михееву было нужно это уголовное дело. Он боялся, что Гольцов выкинет его из бизнеса. И было за что. Он ошибся, у Гольцова и в мыслях этого не было. Он умел прощать друзей. Тех, кого считал друзьями. А теперь научился не прощать. Сколько вам заплатил Михеев?
– Я уже сказал – нисколько.
Панкратов неторопливо поднялся.
– До свиданья, Кириллов. Правильнее сказать – прощайте. Вряд ли мы с вами еще встретимся. Разве что случайно. Лет через десять. Не думаю, что я вас узнаю. Зона очень меняет людей.
Следователь Кириллов живо представил, как сейчас загремит ключ в двери, хмурый контролер проведет его по коридорам СИЗО и впихнет в камеру, до отказа набитую людским сбродом – грязным, наглым, уважающим только грубую физическую силу и ничего не знающим о правах человека. И он уже никогда не услышит нормальную человеческую речь.
– Не уходите, – попросил Кириллов. – Пожалуйста. Я отвечу на ваши вопросы.
– Сколько вам заплатил Михеев? – повторил Панкратов.
– Двести тысяч долларов.
– Всего-то?
– Тогда это были большие деньги, я на них купил квартиру.
– Сколько занесли прокурору Анисимову?
– Сто тысяч.
– Судье Фроловой?
– Триста. Другой уровень, всё зависело от неё.
– Кто передал взятку судье?
– Адвокат Горелов. Он её хорошо знал, они вместе учились в юридическом институте.
– Адвокат Горелов? – не поверил Панкратов. – Он же защищал Гольцова. И Гольцов ему хорошо платил. Его тоже купили?
– Ну да.
– За сколько?
– Не знаю.
– Кто ему заплатил?
– Сам Михеев.
– Теперь я понимаю, почему Гольцов отказался от последнего слова, – заключил Панкратов. – Он всё понял. Но слишком поздно.
– Вы хотели дать мне совет, – напомнил Кириллов.
– Обязательно дам, – пообещал Панкратов. – Но мы еще не во всём разобрались. Что за повестку вы послали Гольцову в сентябре 2008 года?
– Повестку? – переспросил Кириллов. – Какую повестку?
– Вы вызвали его на допрос в качестве свидетеля. На четырнадцатое сентября.
– Да, было такое, послал.
– Зачем? Хотели возбудить против него новое дело?
– Нет, попросил Михеев.
– Зачем это было нужно Михееву?
– Какие-то дела по бизнесу. Гольцов начал выступать, его нужно было утихомирить. Напомнить, что он вышел по УДО, и срок еще не закончился.
– Сколько за это вам заплатил Михеев?
– Ни рубля. Это была товарищеская услуга, я не мог ему отказать. Вы уж совсем принимаете Следственный комитет за универсам.
– А я всё думаю, на что похож Следственный комитет? Правильно, на универсам. У всего своя цена.
– А в прокуратуре – не так? – огрызнулся Кириллов. – А в судах?
– Не буду спорить, вам лучше знать. Так вот, совет. Он такой. Я представляю, на что вы рассчитываете, когда берете всё на себя. Преступление совершено в одиночку, без предварительного сговора и участия третьих лиц. Одна статья. Еще вы надеетесь, что ваши начальники, узнав о вашей твердости в их защите, подключат свои связи и вытащат вас из тюрьмы. Не надейтесь. Никто и пальцем ради вас не шевельнет, вас уже списали. А Генпрокуратура найдет способ упаковать вас по максимуму. Не за взятку. За вымогательство в особо крупном размере. Статья 163-я, от семи до пятнадцати лет. Вот что вам светит. В наших законах еще нет такого понятия, как сделка с правосудием. Но есть статья, предполагающая смягчение наказания за деятельное раскаяние и сотрудничество со следствием. Так что не стройте из себя Зою Космодемьянскую. Сливайте всех, с кем имели дело. Сдавайте и не раздумывайте. Зачтется.
