Артур Батразович Таболов
Кэш
II
Эту главу из документальной книги неизвестного ему автора Ларионова «Огонь на поражение» Панкратов читал в Ленинской библиотеке на другой день после возвращения из Твери особенно внимательно. Книгу показал ему бывший директор детского дома №24, глубокий пенсионер, живущий в пристройке при доме – маленький, словно бы усохший, с седым хохолком на голове, почему-то делающим его похожим на воробья. Директором детского дома была его дочь, лет сорока, с виду типичная бизнес-вумен, но без блядской московской лощености и с певучим тверским говорком. Узнав, что Панкратова интересует Георгий Гольцов, сразу сказала:
– Я знаю, с кем вам нужно поговорить.
Провела Панкратова по светлому гулкому коридору, спустилась по лестнице в пристройку, постучала в какую-то комнату:
– Отец, можно к тебе? Вот господин из Москвы интересуется Георгием. Поговори с ним. – Объяснила: – Папа у нас живая история детдома. Знает всё и обо всех. Его зовут Николаем Алексеевичем. Если что-нибудь будет нужно, я у себя.
Комната была небольшая, опрятная, со школьным письменным столом и кроватью, покрытой серым солдатским одеялом. Она была похожа на келью.
– Вы здесь и живете? – поинтересовался Панкратов.
– Ну да, здесь. У дочери квартира в городе, но там дети, зять, буду только мешаться под ногами. А здесь я сам себе хозяин. Вы писатель? – спросил Николай Алексеевич.
– Разве я похож на писателя? – удивился Панкратов.
– Нет, вы похожи на милиционера.
– Когда-то был кем-то в этом роде. Но очень давно.
– А кто сейчас?
– Даже не знаю. Посредник. Помогаю людям мирно разрешать конфликты.
– Ну что, тоже дело. Почему вы заинтересовались Георгием? Вы Георгия Гольцова имели в виду?
– Да. Возникли некоторые неясности, – уклончиво ответил Панкратов. – Вы знаете, что он погиб?
– Конечно, знаю. Это для всех нас было огромное горе. Его любили – все. И старшие, и малышня. Он столько сделал для нас. Мы ездили на похороны. На автобусе. У нас замечательный автобус, «Икарус». Автобус нам тоже он купил. Вы видели наш дом?
– Нет.
– Пойдемте покажу, вам будет интересно.
Николай Алексеевич накинул меховой кожушок, на голову натянул лыжную шапку с помпоном и сразу стал похожим на гнома.
Еще подъезжая к детскому дому на Речной, разместившемуся немного на отшибе от пригородов, Панкратов обратил внимание, что он обнесен забором, но не сплошным, а с красивыми коваными решетками. В глубине стояло новое трехэтажное здание, а на участке – с десяток небольших двухэтажных коттеджей из красного кирпича.
– Дом нам построил Георгий, – объяснил Николай Алексеевич. – На третьем этаже спальни для малышни, на втором классы, на первом столовая и спортзал. Хотел построить крытый бассейн. Не успел.
– Коттеджи – тоже он построил?
– Не совсем. У него был большой бизнес с немецкой фирмой «Блюменгартен». Удобрения, садовое оборудование и всё прочее. Так он уговорил немцев вложиться в благотворительность. Они и построили коттеджи. Сначала назвали «Киндердорф» – «Детская деревня», но название не прижилось. В них живут старшие дети, от семи до восемнадцати, школьники. В каждом человек по восемь. Отдельная воспитательница. Не семья, но хоть какая-то иллюзия семьи.
– Хватает финансирования, чтобы всё это обслуживать?
– Нет, конечно. Помогают спонсоры, наши воспитанники. Те, кому повезло. А главное – фонд Георгия. Им руководит его вдова Вера Павловна. Знакомы?
– Еще нет.
– Интересная дама. Деловая. После гибели Георгия у фонда были трудности, но потом всё наладилось.
– Потом – это когда?
– Месяца через три.
Николай Алексеевич завел гостя в один из коттеджей, с гордостью показал светлые спальни, гостиную с телевизором и компьютерами.
– А где дети? – спросил Панкратов.
– В школе. Они ходят в обычную школу. Была мысль сделать закрытый лицей, но я возражал. Это неправильно, нельзя им отрываться от жизни. А теперь пойдемте, покажу наш музей.
Музей располагался в пристройке к зданию, рядом с коморкой Николая Алексеевича. Все стены были увешены коллективными снимками выпускников детдома, в книжных шкафах стояли альбомы с фотографиями. Отдельный стенд был посвящен Гольцову. Панкратов с интересом разглядывал снимки. От черно-белых, уже тусклых, с угловатым подростком с упрямым выражением лица, до более поздних, крупных, цветных. На одном из них Гольцов был запечатлен во фраке рядом с молодой смуглой женщиной в белом свадебном платье какой-то удивительной, нездешней и будто бы неземной красоты.
– Это кто?
– Его первая жена. Барбара Валенсия. Он привез ее из Венесуэлы. Она была у него переводчицей, когда он строил там электростанцию. Свадьбу устроил у нас. Как и положено – дома. Это был замечательный праздник.
– Красивая девушка, – отметил Панкратов.
– Не то слово! Чудо! Как экзотический цветок. Вроде орхидеи. Я еще тогда подумал: не нужно бы ей приезжать в Россию, эта страна не для неё. И как в воду глядел.
– Они разошлись?
– Она умерла. Через три года. При родах. Ни ребенка, ни её спасти не удалось. Не знаю почему. То ли скорая не сразу приехала, то ли ещё что. Георгий ходил весь черный, я за него даже боялся. Не климат у нас для орхидей. Здесь другие цветы выживают – попроще. И лучше с шипами.
– Его вторая жена, Вера Павловна, попроще?
– Она с шипами.
В альбоме с фотографиями Гольцова Панкратов обратил внимание на старый снимок. На нем Георгию было лет двенадцать – тринадцать, а рядом с ним – какой-то высокий худой человек болезненного вида, лет шестидесяти. При всей разнице в возрасте в их лицах было что-то неуловимо общее.
– Это дядя Георгия, старший брат отца, – объяснил Николай Алексеевич. – Его осудили на двенадцать лет, через десять лет комиссовали и выпустили. От него Георгий узнал, почему стал сиротой. Это было для него потрясением. Тема Новочеркасска стала для него больной на много лет. После возвращения из Венесуэлы он финансировал книгу о тех событиях. Вот эту…
Николай Алексеевич бережно взял с витрины томик в яркой бумажной обложке. Панкратов прочитал: «Русские тайны. Валерий Ларионов. Огонь на поражение». На титульном листе – надпись: «Милому моему дому. Георгий Гольцов, 1989 год».
– Подарить не могу, единственный экземпляр. Я почему спросил, не писатель ли вы? Ларионов приезжал к нам несколько раз, расспрашивал о Георгии. После его гибели Вера Павловна заказала ему книгу о муже.
– Книга вышла?
– Нет, что-то не получилось. Я и подумал, что она нашла другого писателя…
Николай Алексеевич вышел проводить московского гостя к машине. Смеркалось. От пригорода к дому тянулись малыши с пудовыми ранцами, старшеклассники с рюкзачками и кейсами. Обычные школьники и школьницы, ничем не напоминающие детдомовцев. С Николаем Алексеевичем здоровались без особой почтительности, свободно, весело.
– Дети… Все мои дети… – растроганно произнес он и шумно высморкался в большой клетчатый платок. – Что-то я стал сентиментален на старости лет… Вы узнали то, что хотели узнать?
– Да, спасибо, – ответил Панкратов. – Кое-что прояснилось.
Теперь можно было ехать к вдове. Но что-то мешало, что-то тормозило. Панкратов не понимал что, и это вызывало у него раздражение. И всё же наутро он отправился не к вдове Гольцова, а в Ленинскую библиотеку, где несколько часов просидел в читальном зале над книгой Ларионова «Огонь на поражение».
III
Писатель Ларионов жил в подмосковном дачном поселке в деревянном доме с мансардой в глубине просторного участка с соснами и старыми яблонями. На участке был гараж из силикатного кирпича и еще какой-то флигель. Все листья с яблонь давно уже облетели, на облепленных мокрым снегом деревьях в темноте светились неснятые яблоки.
Адрес и телефон Ларионова Панкратов нашел в справочнике Союза писателей. Но дозвониться и договориться о встрече не удалось, механический голос раз за разом отвечал: «Неправильно набран номер». Справочник был старый, телефон, возможно, сменился. И все же Панкратов решил поехать.
Помятуя, что писатели чаще всего не любят рано вставать и не желая ломать рабочий день Ларионова, он выехал из Москвы хорошо после обеда, часа полтора проторчал в пробках на загородном шоссе и дом писателя нашел уже в темноте. Звонка на калитке не было, замка тоже. Панкратов прошел по узкой дорожке, поднялся на крыльцо и нашарил кнопку звонка. Ни звука. Понажимал еще. То же. Пришлось стучать. Из флигеля выглянул какой-то молодой человек:
– Вы к отцу? Он в гараже. Зайдите с улицы, там открыто.
Из гаража доносился звук то ли дрели, то ли еще какого-то механизма. Панкратов вошел и едва не поперхнулся от густой белесой пыли. Её извергала шлифовальная машинка, которой немолодой слесарь в комбинезоне на голое тело обдирал шпаклевку с бочины «Жигулей». Другой слесарь копался в моторном отсеке. Увидев незнакомого человека в дверях, первый выключил машинку.
– Вам кого?
– Могу я видеть Ларионова?
– Валерий, тебя!
Второй слесарь, постарше, совершенно трезвый, но с помятым лицом хорошо пьющего человека, вылез из-под капота и подошел к посетителю, вытирая руки ветошью. Увидев у гаража «фольксваген-пассат» Панкратова, сразу сказал:
– Нет, мы такие машины не чиним. Квалификации не хватает, там же электроники напихано до чертовой матери. «Жигули» и старые иномарки – это пожалуйста
– Вы Ларионов? – спросил Панкратов.
– Да.
– Писатель Ларионов?
– Давно меня так не называли.
– Мне нужно с вами поговорить.
– Вам нужно поговорить с писателем Ларионовым? – недоверчиво уточнил писатель Ларионов.
– Да.
– Что ж, давайте поговорим.
Ларионов обернулся к напарнику:
– Я на сегодня всё. Да и ты закругляйся. Пойдемте, – предложил он Панкратову. В доме поднялся по крутой лестнице в мансарду, завел Панкратова в кабинет. – Подождите, я в душ и переоденусь. Кофе будете?
– Спасибо, не откажусь.
Панкратов с интересом осмотрелся. Кабинет был небольшой, с книжными полками, с громоздким двухтумбовым письменным столом, старым, с облезлой столешницей, прожженной сигаретами, с кругами от стаканов или бутылок. Рабочее кресло с продранными подлокотниками, мягкое кресло сбоку стола. Мертвый монитор компьютера с пыльным экраном. Пыль на столе, на принтере, на клавиатуре. Похоже, в этом кабинете давно никто не работал.
Внимание Панкратова привлекла отдельно повешенная книжная полка и на ней знакомый корешок. Это была книга Ларионова «Огонь на поражение». На титульном листе надпись: «Спасибо. Г.Гольцов». Панкратов перебрал другие книги на полке. Алена Снигирева, «Мой любимый убийца». Маша Зарубина, «Смертельная страсть». Эдуард Хан, «Полиция нравов». Штук пять покетбуков из серии «Детектив глазами женщины».
Вошел Ларионов, в свободном пуловере и домашних джинсах, с жестяным подносом, на котором дымились две чашки кофе, стояла бутылка водки и два стограммовых хрустальных стопаря. Кивнул на кресло сбоку стола:
– Располагайтесь. Вы из милиции?
– Можно сказать и так, – согласился Панкратов, решив, что это проще, чем объяснять, кто он и откуда.
– Выпьете?
– Я на машине.
– Ну и что? Вы же из милиции. Водка хорошая, «Ермак».
– Нет, спасибо.
– Ну, как знаете.
Ларионов наполнил стопарь, оприходовал его, запил глотком кофе и с удовольствием закурил.
– Вчера в Ленинке я прочитал вашу книгу, – начал Панкратов. – Вот эту – «Огонь на поражение». Очень интересно, я об этой трагедии почти ничего не знал. Как я понял, Георгий Гольцов ее тоже читал? На титуле его надпись.
– Читал, – подтвердил Ларионов. – Раз водки не хотите, пейте кафе, остынет.
– Ему понравилась?
– В целом да. Но были вопросы. Мне так и не удалось выяснить, кто отдал солдатам приказ стрелять. Одни говорят – генерал армии Плиев, другие – генерал-майор Олешко, третьи – майор Дёмин, был там такой. А ведь кто-то отдал, армия без приказа не стреляет. Боюсь, мы этого уже никогда не узнаем.
– Как вообще появилась эта книга? Вы были как-то связаны с Новочеркасском?
– Нет, я знал об этом не больше вас. Однажды позвонил издатель, предложил заняться этой темой. Это было в 87-м году. Тогда уже о многом начали писать, но тема Новочеркасска еще была запретной. Я спросил: а ты не боишься, что тебя возьмут за жопу? Он не отличался особой смелостью, и это еще мягко сказано. Но тут заявил: ты пиши, остальное я беру на себя. Заключил авансовый договор. Только потом я узнал, почему он так раздухарился. Деньги на издание дал Гольцов. Не знаю сколько, но много. А чем больше денег, тем смелее издатель. На книгу у меня ушло два года. В 89-м она вышла. Не скажу, что совсем не была замечена, но сенсацией не стала, тогда уже обо всем писали. Еще не свобода слова, но уже сплошная гласность.
Панкратов поставил книгу на полку.
– У вас странный вкус. «Русские тайны» и рядом какая-то Алена Снигирева.
– Почему какая-то? – обиделся писатель. – Алена Снигирева – это я.
– То есть как?
– А вот так. Буквально.
– А Маша Зарубина?
– Тоже я.
– А «Детектив глазами женщины»?
– И это я. Я даже Эдуард Хан.
– Вы шутите?
– Если бы! Писатель Ларионов никому не нужен. А за это туфту платят. Вернее, платили. Сейчас не платят ни за что. Народ перестал покупать книги. Если еще читают, то скачивают из Интернета на халяву. Писатель – вымирающая профессия. Но вы пришли, как я понимаю, разговаривать не о бедах российской словесности. Чем заинтересовал милицию писатель Ларионов?
– Ничем. Нас интересует Георгий Гольцов.
– Вот как? Он погиб больше года назад.
– Есть некоторые неясности в обстоятельствах его гибели.
– Чем я могу вам помочь? – не понял Ларионов. – Последний раз я его видел… когда же? Лет двадцать назад. Когда вышла новочеркасская книга.
– Вдова Гольцова, Вера Павловна, заказала вам книгу о муже. Было?
– Откуда вы знаете?
– Рассказал Николай Алексеевич, бывший директор детского дома.
Ларионов улыбнулся.
– Трогательный старик. Георгий был ему как сын. Впрочем, у него все как родные дети. Да, было.
– Когда?
– Месяца через полтора после катастрофы самолета. После сороковин. Сама нашла меня, дала аванс, многое рассказала.
– Книга документальная? Или роман?
– Что получится. Она хотела только одного – чтобы он в книге был таким, как в жизни. Таким, каким она его любила. А она его любила. Она говорила о нем целый вечер. Говорила и говорила, не могла остановиться. Ей нужно было выговориться. Они прожили вместе пятнадцать лет.
– У них были дети?
– Два сына. Одному сейчас лет десять, второму двенадцать или тринадцать.
– Они живут с матерью?
– Нет, в каком-то пансионате в Англии. Георгий отправил их туда незадолго до своей гибели. Мне кажется, он предчувствовал, что что-то произойдет.
– Вы начали о книге, – напомнил Панкратов. – И что?
– Я начал работать. Съездил в Нижний Кут, где он строил электростанцию, сейчас он называется Светлогорск, в Москве встречался с людьми, которые его хорошо знали. И с бизнесменами, и с политиками. Они много интересного рассказали. Уже написал пару глав, кое-что набросал. Мне хорошо работалось. Как в молодости. Много ли писателю надо? Кусок хлеба и чтобы никто не мешал. И, конечно, чтобы твою книгу ждали. Всё это у меня было. Правда, недолго.
– Почему?
– Вера Павловна отменила заказ. Заплатила за всю работу и сказала, что писать книгу не нужно.
– Она объяснила причину?
– Сначала нет. Приехал какой-то малый на скутере, привез конверт с деньгами и записку: «Спасибо, книгу писать не нужно». И всё. На мои звонки не отвечала. Я поехал к ней, подкараулил у дома, потребовал объяснений. Она сказала, что подумала и поняла, что в книге Георгий все равно не получится, каким был. Она сохранит его в своем сердце. Так она выразилась. Эти блядские штампы заменяют людям мысли. Она, видимо, поняла, что ляпнула что-то не то, и сказала, что я могу писать любую книгу, какую захочу. Только все фамилии изменить.
– Почему же вы не стали ее писать?
– Да кому она на хер нужна?! – Ларионов прервался на стопарь и раздраженно продолжил: – Потратить год или два, а потом таскать рукопись по издательствам до морковкина заговенья? Умолять: хоть прочитайте, суки! А ты кто? Ларионов? Какой такой Ларионов? Вот если бы ты был Донцова!
– Есть Интернет, – напомнил Панкратов.
– Рукописи, поступившие по Интернету, вообще не читают. Нажимают delete в тот момент, когда текст появляется на экране. И даже раньше. А тверское издательство «Колонна пабликейшенс» честно предупреждает: «Дорогие писатели! Присылать нам рукописи не имеет никакого смысла. Мы их не читаем, не рецензируем и не издаём». Ну, их можно понять, Интернет породил чудовищный вал графомании. А нам-то что делать? Возвращаться в советские времена, когда рукописи пристраивали по знакомству с коньяками, кабаками и перекрестным опылением? Слуга покорный. Лучше уж я пойду в гараж.
– Вы сказали, что деньги и записку от Веры Павловны привез молодой человек на скутере, – отвлек Панкратов писателя от больной темы. – Не помните, на каком?
– На желтом. Как канарейка. Марку не знаю, я в них не разбираюсь.
– Молодого человека не запомнили?
– Лет двадцати пяти. Чернявый. Как сейчас говорят, лицо кавказской национальности. Почему вы спрашиваете? Это важно?
– Совершенно неважно, просто к слову пришлось, – отмахнулся Панкратов. – Когда Вера Павловна отменила заказ на книгу?
– С полгода назад.
– И вы сразу ее забросили?
– Да нет, еще некоторое время продолжал. По инерции.
– Вы не могли бы показать мне главы, которые написали? Извините, если моя просьба покажется вам бестактной. С писателями я дел никогда не имел.
– Я не писатель. Я автослесарь. А у писателей есть правило: половину работы не показывают.
– Половину работы дураку не показывают, – уточнил Панкратов. – Вы это хотели сказать?
– Да не обижайтесь, – усмехнулся Ларионов. – Там нет ничего интересного для милиции. Если вы из милиции. Так, беллетристика. И уж тем более ничего, что помогло бы вам прояснить обстоятельства гибели Гольцова.
– Как знать, – возразил Панкратов. – То, что кажется мелочью, может оказаться очень важным. Если передумаете – вот мои координаты.
Он достал из бумажника визитную карточку со своими телефонами и электронным адресом и пристроил ее на видное место к монитору.
Ларионов прочитал вслух:
– «Национальная алкогольная ассоциация. Панкратов Михаил Юрьевич. Советник по безопасности». Какая же это милиция? Это даже не ФСБ!
– Документ прикрытия, – серьезно объяснил Панкратов.
Ларионов рассмеялся.
– Более дурацкого вечера у меня еще не было. Но всё равно спасибо. Развлекли. А то в гараже дичаешь. А знаете, чем работа слесаря лучше писательской?
– А она лучше?
– Кое чем.
– Чем?
– Можно по вечерам напиваться, утром похмеляться пивом, а не накачиваться черным кофе, чтобы заставить шевелиться мозги!
Что автослесарь Ларионов и подтвердил, маханув еще стопарь замечательной водки «Ермак».
Всю дорогу до Москвы Панкратов пытался рассортировать в памяти всё, что узнал о Гольцове. Стало понятно, почему после возвращения из Венесуэлы он так активно включился в политическую борьбу. Пепел Новочеркасска стучал в его сердце. Понятно, почему после ссоры с руководителями предвыборного штаба Ельцина он перешел не куда-нибудь, а в штаб генерала Лебедя, хотя программа Конгресса русских общин, выдвинувшего Лебедя кандидатом в президенты, не очень-то соответствовала его политическим пристрастиям. Но бывают случаи, когда личность человека важнее его слов. Здесь и был такой случай. Для Гольцова генерал Лебедь тоже напрямую связывался с Новочеркасском.
В заключительной главе книги Ларионова высказывалось убеждение, что события в Новочеркасске были таким же переломным моментом, как и «кровавое воскресенье» 9 января 1905 года. В тот день треснул фундамент Российской империи, а 2 июня 1962 года дал первую трещину фундамент СССР. Панкратов поначалу воспринял эту мысль как вольное публицистическое обобщение, но теперь подумал, что Ларионов, возможно, прав. Прошлое никогда не умирает, оно прорастает в настоящее и взламывает его, как слабые побеги взламывают асфальт.
Но это были общие рассуждения. Гораздо больше Панкратова заинтересовали слова Ларионова о курьере на желтом скутере. В разговоре он сказал, что это неважно. Он соврал. Из всего разговора это, может быть, было самое важное.
Неизвестный на желтом скутере привез камнерезу Фролу заказ на надгробие Михалева, которого тот не заказывал. Он же привез Ларионову деньги и записку от Веры Павловны. Такое не могло быть случайностью.
Что ж, теперь было с чем ехать к вдове.
IV
Панкратов хорошо помнил фотографию первой жены Гольцова Барбары Валенсии, юной женщины поразительной, завораживающей красоты. Ему было интересно, кто смог её заменить. Какая она, эта Вера Павловна, прожившая с ним в браке пятнадцать лет? В музее детского дома он видел её снимки с Гольцовым, но не составил о ней никакого представления. Женщина и женщина. Довольно миловидная, с длинными черными волосами, с мягкой улыбкой. Моложе его лет на пятнадцать. Вот, собственно, и всё. Был ли их брак счастливым? Вроде бы да, иначе она не стала бы так убиваться. А там кто его знает, чужая жизнь потемки.
Предварительно он навел о ней справки. Родилась в Новосибирске, в семье военного. Закончила факультет музыковедения местной консерватории, преподавала в музыкальном училище, подрабатывала в филармонии. В девятнадцать лет вышла замуж за артиста драмтеатра. Брак оказался неудачным, через год распался. В двадцать три года вышла замуж за Гольцова и переехала в Москву. Много лет работала в секретариате ЗАО «Росинвест», принадлежавшем Гольцову. После смерти мужа руководит его благотворительным фондом и ведет музыкальные передачи на ФМ-радио «Классика».
Домашний телефон и адрес Веры Павловны Панкратову взял у Ларионова. Он долго не мог сообразить, как представиться ей и как объяснить, почему ему нужно с ней встретиться. У него было удостоверение полковника ФСБ в отставке, иногда он им пользовался, но здесь оно никак не годилось. В конце концов решил ничего не придумывать. Скажет, что ему поручили выяснить все обстоятельства гибели Гольцова и она может ему в этом помочь. Это была правда. Ну, почти правда.
Но ничего объяснять не пришлось.
– Здравствуйте, Вера Павловна, – сказал он, услышав в телефоне ее голос – не то чтобы низкий, но словно бы доверительный. Он сразу узнал этот голос – не раз слышал его по радио в повторах ночных передач, транслировавших классическую музыку. – С вами говорит советник по безопасности Национальной алкогольной ассоциации Михаил Юрьевич Панкратов. Мне очень нужно с вами поговорить.
– О Господи! – изумилась она. – Какое отношение я имею к алкогольной безопасности? Я даже почти не пью. О чем нам говорить?
– О вашем муже Гольцове.
В трубке повисла тяжелая тишина. Потом прозвучало:
– Хорошо, приезжайте.
Она жила в новом тридцатиэтажном доме в Строгино, на берегу канала, с удобной парковкой. На звонок Панкратову открыла средних лет женщина в переднике, приняла у него пальто. Спросила:
– Вы на машине?
– Да.
– Тогда можете не разуваться. – Проводила в гостиную. – Подождите, хозяйка сейчас выйдет.
Гостиная была просторная, с белыми кожаными креслами и диванами, с огромными окнами, выходящими на пустой канал, по которому не тянулись ржавые баржи и не пробегали речные трамвайчики, навигация давно кончилась. В простенке между книжными полками висел большой цветной снимок Гольцова. Очень удачный снимок, отметил Панкратов. Гольцову на нём было лет сорок или чуть больше. Некрасивое, но очень живое выразительное лицо, открытая обаятельная улыбка. Он был такой же, как на надгробии, но старше – сильный, уверенный в себе мужчина. Только вот траурной ленты не было в углу портрета. А могла быть.
– Нравится? – услышал Панкратов. – Это работа Николаса Муртазаева. Знаете такого фотохудожника?
– Нет, – признался он, оборачивась.
– Очко в вашу пользу. Обычно говорят: как же, конечно, знаем. Его никто не знает. Он погиб в двадцать два года. Утонул на Урале при сплаве на байдарках. Гениальный был мальчик.
Вера Павловна стояла на пороге гостиной – в чем-то вроде шелкового бордового кимоно до пят, без всяких следов макияжа на лице. Но что Панкратова поразило – её прическа. Не было длинных волос, как на фотографиях, на голове остался лишь короткий черный ёжик, как если бы её остригли наголо и волосы успели чуть-чуть отрасти. И это ей очень шло, простенькое миловидное лицо приобрело выразительность, а в целом все выглядело очень сексуально, как сказала бы взрослая дочь Панкратова.
– Садитесь, – предложила она. – Один вопрос, прежде чем мы начнем разговор. Вы тоже стрижетесь в «Арбат-престиже» и каждый раз платите по сто пятьдесят долларов?
– Нет, что вы, – ответил Панкратов и смущенно провел рукой по своему ёжику, такому же короткому, только седому. – Раз в два месяца жена стрижет меня машинкой под ноль.
– Зачем?
– Большая экономия времени.
– И денег, – усмехнулась Вера Павловна. – Вы меня удачно застали. Через три дня я улетаю в Лондон, проведать сыновей, они учатся там в лицее. Так чем я могу быть полезна Национальной алкогольной ассоциации? Почему она заинтересовалась Георгием?
– Не она. Меня попросили разобраться в обстоятельствах гибели вашего мужа. Зачем он полетел в Пермь?
– Ему нужно было исчезнуть из Москвы. Так складывались обстоятельства. Пермь оказалась случайностью.
– Это было как-то связано с его осуждением на четыре года?
– На восемь, – поправила она. – Да.
– Как?
– Я не хочу об этом говорить.
– Понимаю, что вам неприятно об этом говорить. Но иногда скажешь, и станет легче. И обстоятельства дела прояснятся. Но если не хотите говорить, не нужно.
– Накануне того дня, 14-го сентября, ему пришла повестка из Следственного комитета, – заговорила Вера Павловна резким, напряженным голосом, так непохожим на её доверительный голос, которым она вела музыкальные передачи. – Вызов на допрос. К следователю по особо важным делам Кириллову. В качестве свидетеля. Но мы знаем, как это бывает. Вызывают в качестве свидетеля, а потом ставишься обвиняемым и оказываешься за решеткой. Я ему сразу сказала: «Не ходи». Он возражал: «У них на меня ничего нет». Я закричала: «Прошлый раз у них тоже ничего не было! Если захотят, найдут!» Не знаю, что на него больше подействовало, мои слова или моя истерика. Он согласился: да, нужно на время исчезнуть из Москвы. Пока не выяснится, что происходит.
– Почему он не улетел за границу?
– Загранпаспорт оказался просроченным, он о нем совсем позабыл. Пожалуйста, хватит об этом.
– Как скажете, – согласился Панкратов. – Как вы познакомились? Если не хотите, можете не рассказывать.
– Почему? Расскажу. Случайно. Он прилетел в командировку в Новосибирск по каким-то делам, пришел на концерт в филармонию. Просто так, от нечего делать. Рестораны он не любил, пить тоже не любил. А что еще делать командировочному в чужом городе? Я вела концерт. После концерта он подошел, что-то спросил. Так и познакомились. На другой день я показала ему город. Была поздняя осень, жуткая холодина. Я продрогла, зашла к нему в гостиницу погреться. И осталась на ночь. Потом он улетел и не давал знать о себе полгода. Не звонил, не писал. А я ничего про него не знала. Кто он, что он.
– А потом?
Она улыбнулась.
– Потом была сказка. Про Золушку. Однажды утром ко мне на работу пришел молодой человек. Его звали Ян. Белобрысый, невозмутимый. Похожий на прибалта. Забрал меня и отвез в аэропорт. Там нас ждал самолет. Мы летели в нем одни. Я, он и шесть стюардесс, все почему-то в красном. Самолет сел во Внуково-2, куда всё начальство прилетало, знаете? От трапа к залу вела красная ковровая дорожка. У входа в зал меня ждал Георгий с огромным букетом белых роз. Через два часа наш брак зарегистрировали в Сокольническом ЗАГСе. На следующий день мы обвенчались в храме Вознесения Христова в Сокольниках.
– Красиво, – оценил Панкратов.
– Нет, сказочно! Он умел из всего сделать праздник… Знаете, почему я вам об этом рассказываю? Потому что мне приятно об этом рассказывать!.. Потом были разные дни, – помолчав, продолжала она. – Были совсем черные, когда его посадили. Но праздник всегда был с нами… Мне он очень непросто дался. Вы знаете, что я у него не первая жена?
– Да. Я видел фотографию его первой жены в музее детского дома в Твери. Барбара Валенсия.
– Она выжгла его душу. Как землю выжигает напалм. На ней ничего не могло расти. Мне пришлось отвоевывать каждый клочок земли у этой пустыни. Поливать каждую травинку, каждый росток. Прошел не один год, прежде чем он ожил.
– А он ожил?
– Да. Кто вам дал мой телефон? В справочнике его нет.
– Писатель Ларионов.
– Я чувствую себя перед ним виноватой. Он так хотел написать эту книгу.
– И пусть бы написал.
– Живым не ставят надгробные памятники. О живых книги не пишут.
– Георгий погиб, – осторожно напомнил Панкратов.
– Для меня не погиб.
– Сыновья были на похоронах?
– Нет.
– Они знают, что отец погиб?
Она нахмурилась.
– Что, собственно, интересует Национальную алкогольную ассоциацию? Что вы хотите узнать?
– Кое у кого есть сомнения в том, что Георгий Гольцов погиб, – честно ответил Панкратов.
– Очень интересно. Как он мог не погибнуть, если самолет разбился?
– Мог. Если не сел в этот самолет. Я проверил, это сделать нетрудно.
Она ненадолго задумалась, потом твердо произнесла:
– Мы продолжим разговор, если вы скажете, кто дал вам это поручение. Если не скажете, разговор закончим.
– Не вижу причин скрывать. Его друг, генеральный директор «Росинвеста» Олег Николаевич Михеев.
Лицо Веры Павловны исказила гримаса презрения и гнева. Потемнели глаза, расширились крылья ноздрей, привздернулась верхняя губа.
– Друг? – переспросила она. – Такой друг в жопу влезет и за сердце укусит!.. Передайте ему, что для него Георгий всегда жив! И он скоро об этом узнает!..
Глава четвертая
ЛОВУШКА
I
О том, что его фамилия появилась в рейтинге журнала «Финансы», который регулярно публиковал списки самых богатых людей России, Олег Николаевич Михеев узнал совершенно случайно во время деловых переговоров с юристом из фирмы «Интеко». Речь шла в фармацевтической фабрике на юго-западе Москвы, которую Олег Николаевич уже считал своей, пока на нее не положила глаз жена московского мэра. Он долго думал, как выкрутиться из непростой ситуации, но ничего не придумал. Тягаться с Батуриной – себе дороже. «Росинвест» для нее семечки, она и не таких акул российского бизнеса харчила, не подавившись. Немного утешала мысль, что и Георгий с его изобретательностью и умением находить нестандартные решения не смог бы ничего придумать. Оставалось только одно – выторговать приличные условия капитуляции.
В трудных переговорах имеет значения любая мелочь. Олег Николаевич понимал, что предлагать юристу для встречи свой офис бесполезно, не поедет. Ехать к ним в Никитский переулок унизительно, это все равно что заранее ставить себя в положение просителя. После некоторых пререканий договорились встретиться за ланчем в клубе на Остоженке, который раньше называли клубом миллионеров. Олег Николаевич был членом клуба. Он злился, когда приходило время платить годовой взнос, но клуб был очень удобным местом для переговоров с серьезными партнерами. Солидные, не бьющие в глаза показной роскошью интерьеры ресторана и уютные гостиные с каминами располагали к обстоятельности, а сам факт членства в клубе говорил о человеке не меньше, чем его банковский счет.
