Артур Батразович Таболов
Кэш
Фамилия у хозяина кабинета была Штокман, а имя Рудольф Иванович.
– Как вы отбираете фигурантов для своих рейтингов? – спросил Олег Николаевич, когда с процедурой знакомства было покончено.
– О, это очень, очень сложный процесс! – заявил Штокман с многозначительным видом. – На первом этапе мы определяем круг лиц, претендующих на место в рейтинге. На втором этапе производится оценка состояний. Величина капитала складывается из стоимости пакетов акций, недвижимости и всех прочих доходов. На третьем этапе проводится анализ капиталов фигурантов с целью исключить из них средства, потраченные на покупку новых активов. Наша методика позволяет довольно точно определить состояние человека. В отличие от стандартной методики, учитывающей только стоимость акций.
– Как вы оцениваете незавершенные проекты?
– Это один из самых сложных моментов. Особенно с девелоперскими компаниями. На начальной стадии мы их вообще не считаем, плюсуем прибыль только на стадии завершения. Мы учитываем также аналитические отчеты ведущих инвестиционных компаний, Центрального банка, Федеральной службы по финансовым рынкам, анонимные экспертные оценки. Погрешность наших расчетов никогда не превышает десяти процентов. Если учесть, что данные «Финанса» можно использовать только в неофициальном порядке, это вполне приемлемо, не так ли?
Штокман набил трубку табаком из замшевого кисета, примял желтым от никотина ногтем, но прикуривать не стал. Пожаловался:
– Пожарники лютуют, прямо беда. Как я понимаю, вы хотите попасть в наш список самых богатых людей России? Как видите, это очень непросто.
– Нет, – возразил Олег Николаевич. – Я в него уже попал. Под номером двести пятьдесят три.
– Вот как? – переспросил Штокман. Он пошуршал клавишами ноутбука и признал, как показалось Михееву, с некоторым разочарованием. – В самом деле. Два миллиарда шестьсот миллионов рублей. Поздравляю, это большое достижение. Тогда я не понимаю, какова цель вашего визита?
– Я хочу знать, как появились эти миллиарды. Как вы считали?
– Это конфиденциальная информация.
– Рудольф Иванович, мы с вами деловые люди и понимаем что к чему. Время – деньги. Информация – тоже деньги. – С этими словами Олег Николаевич достал из кармана узкий желтый конверт со слюдяным окошком, в котором зеленели американский рубли, и положил на стол. – Здесь три тысячи долларов. Продолжим разговор?
Штокман покосился на дверь и смахнул конверт в ящик письменного стола.
– Внимательно слушаю вас, господин Михеев. Что конкретно вас интересует?
– Вся раскладка по моей фирме.
Штокман отложил трубку и придвинул к себе ноутбук. Минут через десять он вывел справку на принтер и молча протянул листок Михееву. В справке было два десятка позиций с ценой активов, не слишком отличавшейся от той, что еще сегодня днем считал Олег Николаевич. Получались примерно те же полтора миллиарда. И только в самом конце стояло: «Девелоперский проект. Фармацевтическая фабрика. Прибыль1,3 миллиарда рублей».
– Всё правильно? – поинтересовался Штокман.
– Почти.
– Я же говорил, что наши эксперты не ошибаются.
– Кроме двух позиций. «Росинвест» мне не принадлежит. Его акции находятся у меня в трастовом управлении. Я всего лишь наемный менеджер.
– Минутку! – встревожился Штокман и снова углубился в компьютер. – Нет никакой ошибки, – через несколько минут сообщил он. – ЗАО «Росинвест» перерегистрировано на вас три месяца назад. Основание: дарственная прежнего владельца Гольцова. Это данные Московской регистрационной палаты. Странно, что вы этого не знали. Если действительно не знали. Какая вторая неточность?
– Фармацевтическая фабрика. Проект не будет осуществлен.
– Я вас не понимаю. Вы хотите сказать, что попали в рейтинг по ошибке?
– Да, это я и хочу сказать.
– Очень странно, – повторил Штокман. – Многие готовы заплатить немалые деньги, чтобы попасть в наш список. Вы не исключение. Не понимаю, зачем вы ломаете эту комедию.
– Я ничего не платил.
– Значит, заплатили за вас.
– Кто? Сколько?
– Этого я не знаю. Такими делами занимаются другие люди.
– Так узнайте, – раздраженно бросил Олег Николаевич. – За три тысячи баксов можно оторвать задницу от стула?
Штокман оскорбленно вскинулся, но быстро понял, что он в проигрышном положении. Можно не только лишиться трех тысяч долларов, которые он уже считал своими, но и огрести кучу проблем от этого непонятного посетителя. Он молча вышел. Вернулся минут через двадцать. Не садясь, как бы давая этим понять, что хочет как можно быстрее избавиться от неприятного и чем-то опасного собеседника, сообщил:
– Кто – неизвестно. Ваш доброжелатель, он не назвался. Переговоры шли по телефону, а деньги привез курьер.
– Сколько?
– Пятьдесят тысяч долларов.
V
«Ваш доброжелатель. Пятьдесят тысяч долларов…»
В самом мрачном настроении ехал Олег Николаевич домой. У него было такое ощущение, что на него вдруг посыпались неприятности, как из неосторожно порванного бумажного мешка на антресолях, набитого старым ненужным хламом.
Плохой новостью было то, что стало известно о перерегистрации «Росинвеста» на его имя. Её можно было и не скрывать, если бы Георгий Гольцов погиб. Если же он каким-то чудом остался жив – это было чревато такими неприятностями, что даже думать о них не хотелось. Олег Николаевич пожалел, что поспешил с перерегистрацией, нужно было дождаться завершения расследования Панкратова. Но кто же знал, что всё так повернется.
Таинственный доброжелатель, выложивший пятьдесят тысяч долларов, чтобы воткнуть Михеева в список «Финансов», вообще не лез ни в какие ворота. Какой доброжелатель? С чего вдруг? Для шутки дороговато, да и не было у Олега Николаевича друзей, которые могли бы так подшутить. У него вообще не было друзей. Что-то похожее на то, что называют дружбой, смутно вспоминалось о временах, когда они с Георгием раскручивали бизнес – азартно, не считаясь со временем, бешено ругаясь, но тотчас о ругани забывая. С тех пор, как Олег Николаевич вошел в серьезный бизнес с серьезными деньгами, он словно бы перестал принадлежать себе. Деньги, будто живая материя, меняя свою концентрацию, обладали способностью устраивать жизнь вокруг себя по каким-то своим законам, незыблемым, как законы природы, они определяли образ жизни, привычки, круг общения. Были деловые партнеры, иногда они же приятели, были полезные знакомые, были знакомые бесполезные. И всё.
– Завтра, как всегда, в девять? – спросил водитель, останавливаясь у подъезда.
– Да, – буркнул Олег Николаевич и полез из машины.
«Спокойно высплюсь, а утром обдумаю всё на свежую голову», – решил он. Но спокойно выспаться ему не удалось.
Еще в прихожей он заметил рядом с норковой шубой Раисы две итальянские дубленки, а на полу – две пары женских сапог зеленого и красного цвета на высоких шпильках. Зеленые были старшей дочери, Серафимы, а красные младшей, Ангелины. Имена дочерям выбирала Раиса. Серафиме было двадцать шесть лет, четыре года назад она вышла замуж за бизнесмена, который умел только делать долги, которые приходилось оплачивать Олегу Николаевичу. Сама она работала в аналитическом управлении «Промбанка» и была вроде бы на хорошем счету. Жила пара в двухкомнатной квартире в Кузьминках, которую им купил Михеев. Денег было жалко, но Олег Николаевич решил, что это дешевле, чем каждый вечер натыкаться на зятя, всегда полного планов быстрого обогащения, которыми он спешил поделиться с тестем.
Младшей дочери было двадцать четыре года. После окончания режиссерского отделения Института культуры она вела богемный образ жизни, носилась то с планами создания андеграундного театра, то с организацией каких-то фестивалей подпольного кино. Деньги на свои затеи требовала у отца. Один раз Олег Николаевич дал триста тысяч рублей на театр, они были мгновенно пропиты андеграундными актерами. Больше он денег не давал, вызывая ярость дочери и неодобрение жены. Хватит того, что он давал ей деньги на жизнь и оплачивал ее съемную квартиру, в которой она то жила с бойфрендом, то бурно ссорилась с ним и перебиралась под крыло матери в квартиру на Ленинградском проспекте. Обе дочери были в Раису – крупные, грудастые, некрасивые, по молодости еще более-менее стройные, но обещавшие с годами превратиться в такую же тушу, как мать. Вместе они приезжали редко, нынешнее сборище было необычным и это, как почувствовал Олег Николаевич, не предвещало ему ничего хорошего.
Семейка сидела вокруг круглого стола в гостиной с напряженным видом. На столе Олег Николаевич заметил знакомую обложку журнала «Финансы» и понял, что еще не вся рухлядь вывалилась на него из мешка на антресолях.
– Михеев, ты поужинаешь или сначала поговорим? – любезным тоном поинтересовалась Раиса.
Олег Николаевич опустился на диван и устало махнул рукой:
– Говори.
– Не боишься, что пропадет аппетит?
– Переживу.
– Нам было очень лестно узнать, что мы являемся членами семьи миллиардера. Хоть и не долларового, а всего лишь рублевого. Но два миллиарда шестьсот миллионов рублей – это и для России неплохие деньги. Правда же?
– Продолжай.
– Но почему-то мы этого не чувствуем. На хозяйство получаем какие-то гроши, и каждый раз со скандалом, с руганью из-за каждой копейки…
– Ты получаешь на хозяйство по сто тысяч в месяц, – вяло огрызнулся Олег Николаевич. – И никогда не можешь сказать, куда ты их деваешь.
– Ходим в обносках, одна твоя дочь живет в задрипанной квартире в Кузьминках, вторая вообще в съемных квартирах, как безродная нищенка, ездят на дешевых «фиатах», в которые не сядет ни один уважающий себя человек…
– А они хотят на «бентли»? – перебил Олег Николаевич. – Сколько ты разбила машин за последние три года? – обратился он к Ангелине. – Не помнишь? А я помню. Две. А почему я помню? Потому что за них платил.
– Девочка в творческих исканиях, ей не до этого! Хороший отец нанял бы ей водителя! – парировала Раиса.
– На что ни попросишь – денег нет, – на высокой ноте включилась Ангелина. – На театр нет, на фестиваль подпольного кино нет, на андеграундных художников нет. А сам купается в миллиардах! Что ты ними делаешь, папахен, пересчитываешь по ночам под одеялом?
– Что-то я не помню, жена, чтобы ты интересовалась такими изданиями, как «Финансы», – заметил Олег Николаевич. – «Космополитен» – да, «Мари Клэр» – да, однажды видел у тебя даже «Плейбой». А «Финансов» не видел ни разу. Откуда он у тебя? Неужели стала выписывать?
– Очень надо! Привез курьер.
– Какой курьер? – насторожился Олег Николаевич.
– Обыкновенный, на мотоцикле.
– Он заходил в квартиру?
– С какой стати? Позвонил в домофон, я вышла. Не увиливай, Михеев. Ты считаешь, что это нормально? Что мы, семья миллиардера, живем, как нищие?
– В журнале «Финансы» ошиблись. Решили, что «Росинвест» принадлежит мне. А я всего лишь наемный работник, менеджер. У меня большая зарплата, но её не хватит на «бентли» и подпольных художников.
– Не ври, – вмешалась Серафима. – «Росинвест» принадлежит тебе. Это данные Московской регистрационный палаты. А там не ошибаются.
– К чему этот разговор? – прямо спросил Олег Николаевич Раису. – Не просто так же ты его затеяла. Договаривай до конца.
– Не торопись, дорогой. Сначала посмотри небольшое кино. Девочки, выйдите, – приказала она дочерям.
– Ну вот еще! – фыркнула Ангелина. – А то мы не видели порнухи. Видели и покруче!
Раиса тяжело поднялась из-за стола, сунул в плеер кассету и включила воспроизведение. Сначала Олег Николаевич ничего не понял. Какая-то квартира, разобранная кровать. Потом в кадре появилась блондинка и начала под музыку раздеваться. Она была очень хороша: стройная фигурка, большие, еще не обвисшие груди, длинные ноги. Вдруг Олег Николаевич замер: это была Елена Георгиевна, пресс-центр «Росинвеста». Камера переключилась на кровать, на которой возлежал он, голый, плешивый, пузатый, с тощими волосатыми ногами. Пресс- центр переместилась к нему, затеяла игру, призванную возбудить его мужские достоинства.
– Выключи! – приказал Михеев.
– Неужели не интересно? – удивилась Раиса.
– Выключи! – рявкнул Олег Николаевич.
– А нам очень интересно. Правда, девочки?
Олег Николаевич схватил с журнального стола вазу и запустил ею в экран телевизора. Кино кончилось.
– С тебя еще восемнадцать тысяч. За телевизор, – хладнокровно констатировала Раиса. – А теперь я скажу, зачем этот разговор. Ты пришел в нашу семью голый, как воробей, только что вылупившийся из яйца. У меня никогда не было иллюзий, почему ты женился на мне. Ты рассчитывал на связи отца…
– Это было самой большой моей ошибкой, – буркнул Олег Николаевич.
– И ты не ошибся, – продолжала Раиса, не слушая его. – Благодаря связям отца ты поднялся и решил, что пора начать новую жизнь. С этой шлюхой или с другой, это неважно. Но ты просчитался, дорогой мой. Я не хочу сидеть и ждать, когда ты придешь со страдающим видом и скажешь, что полюбил другую и нам нужно расстаться. Завтра я подаю заявление о разводе и разделе совместно нажитого имущества. Эта квартира в совместно нажитое имущество не входит, она завещана мне отцом. Так что будет лучше, если ты уберешься из неё уже сегодня. А всё остальное входит. И дача, хоть она записана на тебя. Не нужно мне сочувствовать, Михеев. Меня вполне утешат миллиард триста миллионов рублей, которые я получу по суду. А я их получу, можешь не сомневаться.
Олег Николаевич извлек видеокассету из плеера и молча вышел из квартиры, не оглянувшись ни на жену, грузной тушей возвышавшуюся за столом, ни на притихший дочерей, не ожидавших, вероятно, такого исхода разговора.
Николай Степанович не успел поставить машину в гараж и минут через двадцать подкатил к дому.
– В Выхино, – приказал Михеев.
– Когда за вами заехать? – спросил водитель, привыкший к тому, что визиты в Выхино обычно затягиваются до утра.
– Никуда не уезжай, жди!..
Олег Николаевич открыл квартиру своим ключом, миновал темную прихожую и в комнате включил свет. Картина, представшая ему взору, очень напоминала кино, которое он только что видел, только на кровати барахтался с пресс-центром не он со своим пузом, а нечто молодое, очень физкультурное и длинноволосое.
– Ой! – испуганно сказала пресс-центр и попыталась закутаться в простыню.
Нечто длинноволосое сразу сообразило, что его присутствие в этой ситуации излишне, поспешно натянуло штаны и ретировалось, опасливо оглядываясь на Михеева, застывшего посреди комнаты мрачной глыбой.
– Это мой брат, – поспешно сказала пресс-центр. – Он приехать погостить в Москву, ему негде было переночевать.
Олег Николаевич показал кассету.
– Как появилась эта кассета? Не ври, я всё знаю.
– Это шутка! Честное слово, шутка! Я попросила одного мальчика поставить камеру и снять нас. На память. Мне было так приятно смотреть эту кассету, когда тебя нет!
– Как она оказалась у моей жены? Принесла сама?
– Нет, что ты! Попросила одну девочку.
– Когда?
– Когда попросила?
– Когда принесла!
– Месяца два назад. Или три. Точно не помню. Не сердись, Олежек! Ты говорил, что с женой давно не живешь, но не можешь развестись с ней, потому что у вас дети. И я подумала…
– Что ты подумала?
– Что это поможет тебе принять решение. Ну, развестись.
– И жениться на тебе?
– Ну да! У нас была бы очень хорошая семья, я бы тебя так любила, родила бы тебе чудесных крошек, мальчика и девочку… Я сделала что-то не так?
Олег Николаевич пристально посмотрел на нее, но ничего не сказал.
– Копии кассеты есть?
– Только одна. Вот она.
Михеев разломал обе кассеты о колено, швырнул их в угол и пошел к выходу.
– А как же я? – удивленно спросила пресс- центр.
– Ты? С тобой так. В офисе больше не появляйся, пресс-центр упразднен. Выходное пособие завтра тебе привезет посыльный.
– А кто будет платить за квартиру?
– Этот, длинноволосый, – ответил Михеев, бросил на стол ключ и вышел.
– Куда? – спросил Николай Степанович.
– На дачу.
Наутро он попросил Марину Евгеньевну соединить его с Панкратовым. Минут через пять она вошла в кабинет:
– Домашний телефон на автоответчике. Хозяина не будет несколько дней. Что передать?
– Спасибо, ничего. Позвоню на мобильный.
– Слушаю, – прозвучал в мобильнике голос Панкратова.
– Михаил Юрьевич, вы не могли бы подъехать ко мне?
– Никак не могу. Я сейчас в поезде «Москва – Мурманск».
– Что вы там делаете? – удивился Михеев.
– Еду в колонию, где отбывал срок Георгий Гольцов.
Глава пятая
КАК НАЙТИ ЧЕРНУЮ КОШКУ В ТЕМНОЙ КОМНАТЕ
I
Панкратов вышел из квартиры Веры Павловны в 2.15. В 2.25 прослушка зафиксировала телефонный звонок:
– Арсен, нужно встретиться. Где всегда. Это срочно.
В 2.40 Вера Павловна вывела из подземного гаража двухдверную «мазду» цвета «спелая слива» и проследовала к Речному вокзалу. Наружка, нанятая Панкратовым, сопровождала её на неприметных «Жигулях». На парковке возле Речного вокзала Вера Павловна оставила машину и прошла на пристань. Но в здание вокзала заходить не стала, подошла к одной из скамеек, второй справа от входа в вокзал, и минут десять прохаживалась возле неё, кутаясь от резкого речного ветра в воротник дубленки.
В 3.15 к ней подошел молодой человек в кожаной куртке, в высоких ботинках со шнуровкой, похожих на армейские берцы, и в черной вязаной шапке, натянутой до ушей. Разговор продолжался шесть минут. Зафиксировать содержание разговора не удалось. После чего оба вернулись на парковку, Вера Павловна села в свою «мазду», а молодой человек уехал на скутере «Honda Spacy 100» ярко-желтого цвета без номерных знаков, не предусмотренных для этого вида транспорта. Следуя ранее полученным указаниям Панкратова, наружка последовала за ним, но застряла в пробке на Ленинградском проспекте и потеряла объект наблюдения, умело лавировавший между машинами. Телеобъективом было сделано два десятка снимков. Фотографии неизвестного на скутере интереса не представляли, так как молодой человек был в шлеме, полностью закрывавшем лицо. Снимки, сделанные на пристани, были вполне пригодны для идентификации.
Расплатившись с наружкой, Панкратов распорядился прекратить прослушивать домашний телефон Веры Павловны. Вряд ли еще что-нибудь интересное выяснится. Главное уже выяснилось – таинственный курьер на желтом скутере.
Немного выше среднего роста, лет двадцати пяти – двадцати шести, чернявый. Лицо кавказской национальности. Где могла познакомиться с ним Вера Павловна? Нигде, только через мужа. А где с ним мог познакомиться Гольцов?
В штате «Росинвеста» никогда не было сотрудника по имени Арсен. Знакомый подполковник МВД, служивший в Зональном информационном центре, прогнал сканированный снимок Арсена через базу данных. Ни среди осужденных, ни среди находящихся в розыске такого человека не было. Не мелькнуло этого имени и среди свидетелей на суде над Гольцовым.
Три дня просидел Панкратов в архиве Таганского суда, изучая протоколы судебных заседаний. Дело по 282-й статье УК РФ (уклонение от уплаты налогов в особом крупном размере) было возбуждено следователем Таганской межрайонной прокуратуры юристом первого класса Кирилловым, обвинение поддерживал заслуженный юрист РФ, государственный советник юстиции первого класса прокурор Анисимов, председательствовала на процессе судья Фролова, защищал Гольцова адвокат Горелов, тогда не очень известный, а в последние годы ставший заметной публичной фигурой и даже членом Общественной палаты.
Процесс длился три месяца. Он был копией судебных процессов над крупными и не очень крупными предпринимателями, начавшимися после ареста и суда над Ходорковским. Защита доказывала, что все действия подсудимых полностью соответствовали существовавшим тогда законам, обвинение считало, что законы, когда это нужно, имеют обратную силу, а вор должен сидеть в тюрьме. Вряд ли судьям кто-то давал начальственные указания, они сами чутко уловили общий тренд.
Гольцову пытались инкриминировать незаконный вывод в оффшор на Кипре 430 миллионов долларов, которые он заработал на операциях с государственными краткосрочными обязательствами, но доказать этого не смогли, тогдашние законы на этот счет ничем не отличались от нынешних. В последнее время делались попытки законодательно предотвратить отток капиталов из России, но судить по непринятым законам – это было слишком даже для басманного правосудия. Осталась только неуплата налогов с двухсот миллионов долларов из четырехсот тридцати. Защита утверждала, что налоги на прибыль в размере 24 процентов или 48 миллионов долларов были своевременно перечислены в «Сибстройбанк», но банк в 1998 году обанкротился, его архивы исчезли, а в отчетности ЗАО «Росинвест» никаких следов перевода не оказалось. Свидетелем на суде выступал тогдашний финансовый директор «Росинвеста» Михеев. Он плел какую-то невнятицу о вирусе, повредившем базу данных, но убедительных доказательств привести не смог. У Панкратова создалось впечатление, что он боялся, как бы ему самому не оказаться на скамье подсудимых.
При том что все такие суды шли по одному шаблону, в этом процессе Панкратову угадывалась какая-то заданность. Судья Фролова, не дослушав, отклоняла все ходатайства адвоката, прокурор Анисимов пер, как бульдозер, полностью игнорируя аргументы защиты, да и адвокат Горелов выглядел очень бледно, словно бы заранее смирился с проигранным делом.
От последнего слова Гольцов отказался.
Суд признал Гольцова виновным в уклонении от уплаты налогов в особо крупном размере и приговорил его к лишению свободы сроком на восемь лет.
Рассмотрев кассационную жалобу, Мосгорсуд оставил приговор Таганского суда в силе. Осужденный Гольцов был отправлен для отбывания наказания в колонию ИК-6, расположенную в Мурманской области.
Туда и ехал Панкратов, с удобством расположившись в двухместном купе вагона СВ скорого поезда «Москва – Мурманск», попивая крепкий чай из стакана в просторном мельхиоровом подстаканнике и рассеянно глядя в окно.
До Питера за окном была зимняя московская хлябь с мокрыми сквозящими перелесками, за Питером началась настоящая зима, Снег закрыл уже все поля, затуманил леса, а ближе к Мурманску заискрился под низким морозным солнцем.
Заглянул проводник:
– Вы до Зашейка? Приготовьтесь, через полчаса прибываем. Сразу пройдите к выходу, стоим всего две минуты.
II
Станция Зашеек Мурманской железной дороги представляла собой одноэтажный деревянный вокзал посередине единственной длинной платформы, освещенной тусклыми фонарями. На привокзальной площади стоял автобус с трафаретом на лобовом стекле «Полярные Зори». Поодаль – несколько легковушек с водителями, то ли встречавших приехавших, то ли рассчитывавших подцепить пассажира.
Панкратов знал, что нужный ему лагерь находится километрах в двадцати от станции, рядом с деревней Дегунино. И это были никакие не Полярные Зори.
– Мужик, тебе куда? – подкатился к нему малый в китайском пуховике и роскошной лисьей шапке.
– В лагерь. Знаешь где?
– У нас тут три лагеря. Тебе в какой?
– В ИК-6.
– А, в «шестерку»! Триста. Годится? Учти, автобус на «шестерку» будет только завтра утром.
– Поехали.
– Не против, если я еще кого-нибудь прихвачу?
– Против.
– Тогда пятьсот.
– За двадцать километров? – удивился Панкратов. – У вас тут цены покруче московских.
– Так ведь какая дорога! Это же мудовые рыданья, а не дорога! Полдня потом под машиной лежишь!
– Ладно, уговорил. Где твоя тачка?
– Сейчас будет!
Малый кинулся к легковушкам и вскоре подкатил к пассажиру на потрепанной «Ниве».
– Полярные Зори – это что? – поинтересовался Панкратов.
– Атомград, жемчужина Заполярья. Кольская атомная станция – слышал?.. У тебя в зоне-то кто?
– Знакомый.
– Чтобы к знакомому ехали – редкость. Все больше к сыновьям, к мужьям. Видел теток с сумками? Везут подкормить своих. «Шестерка» считается ничего. А на «трешке» и «восьмерке» – там, говорят, народишко воет.
Темная узкая дорога, вся в рытвинах, заставила водителя примолкнуть. Через час «Нива» остановилась на краю деревни с тускло освещенными узкими окнами. В стороне, за черной озерной протокой, ряды фонарей и прожекторов рисовали контур зоны.
– Тебе куда? – спросил водитель.
– Есть здесь какая-нибудь гостиница?
– Тут, мужик, не Москва. Но приезжие на улице не ночуют. Зона всех кормит. Я знаю, куда тебя пристроить. К бабе Фросе. У неё чисто. И отдельная горница найдется. И что характерно – клопов ну совершенно нету. Тараканы, правда, есть, но они в темноте не мешают.
Отдельная горница у бабы Фроси, рослой мужеподобной старухи, обошлась Панкратову еще в восемьсот рублей. Сколько-то из них переместилось в карман водителя – комиссия за выгодного постояльца. Зона всех кормит. Всю ночь он проворочался на пышных перинах в жарко натопленной горнице, заснул только под утро. С облегчением покинув странноприимный дом, вышел на улицу и понял, что опоздал. На его глазах из автобуса выгрузилась целая толпа теток с сумками и тележками, человек тридцать, и выстроилась в очередь к административному корпусу лагеря.
Удостоверение полковника ФСБ, хоть и в отставке, могло бы здесь помочь. Но встреча с начальником лагеря, который был нужен Панкратову, сразу приобрела бы официальный характер и никакого толку от нее бы не было. Поэтому он решил зайти с другой стороны: пристроился к очереди с видом обычного посетителя, который приехал навестить томящегося в узилище родственника. Очередь почему-то двигалась очень медленно, только к обеду Панкратов оказался в зале с длинным столом, на одном конце которого за компьютером сидел пожилой прапорщик, а на остальном пространстве стола с десяток надзирателей и надзирательниц потрошили содержимое сумок и тележек приезжих. Перерезали вдоль батоны колбасы и булки хлеба, ломали сигареты, перерубали пополам шоколадные конфеты прямо в фантиках. Тележки развинчивали, дули в полые алюминиевые трубки.
– Это зачем? – удивился Панкратов.
– Положено, – ответил прапор. – Всё пытаются пронести – наркоту, деньги. Вы к кому?
– Мне нужно встретиться с одним знакомым.
– Разрешение есть?
– А как же? – Панкратов подсунул прапору паспорт с вложенной в него стодолларовой купюрой.
– Трудно, – вздохнул прапор.
– А так? – спросил Панкратов, добавив еще одну купюру.
Доллары исчезли, как их и не было.
– Фамилия заключенного? – деловито спросил прапор.
– Гольцов Георгий Андреевич. Статья 282-я, срок восемь лет.
Толстые пальцы прапора забегали по клавиатуре и тут же остановились, словно бы клавиши заклинило.
– Какой Гольцов? – изумился он. – Гольцов откинулся больше года назад!
– Как откинулся? – в свою очередь изумился Панкратов. – Ему еще три года сидеть!
– Вышел по УДО. Освободился условно досрочно. Вы не знали? Надо же. Приперся человек из Москвы, а куда приперся, не знает. Ну, люди!
– Этого не может быть! – заявил Панкратов. – Могу я поговорить с начальником лагеря?
– А он что, другое вам скажет?
– Прояснит детали.
– Только время у людей отнимаете! – проворчал прапор. Но вспомнил, видно, о долларах и снизошел. – Пойдемте, провожу. Семенов, замени!
В сопровождении прапора Панкратов поднялся на второй этаж. Возле обитой железом двери с табличкой «Прокопенко И.И.» прапор велел подождать, деликатно постучал и вошел в кабинет. Через несколько минут вышел и кивнул:
– Заходите. Его зовут Иннокентий Иванович.
Кабинет начальника тюрьмы был обставлен добротной, хоть и не очень изысканной мебелью, сработанной, скорее всего, в лагерных мастерских. Сам начальник, подполковник внутренних войск Прокопенко Иннокентий Иванович, был изготовлен в тех же мастерских – кряжистый, тяжелый, с большой бритой головой, с загорелым лицом и бледным черепом. Линия загара проходила по лбу, по обрезу фуражки. К церемониям он не привык, предпочитал сразу брать быка за рога.
– Мой сотрудник сказал мне, что вы интересуетесь Гольцовым. Это так? – спросил он, разглядывая необычного посетителя с простодушным интересом.
– Так.
– Вы кто?
– Да такой же служивый, как и вы. Только бывший.
Панкратов показал удостоверение. Не так, как обычно показывают кагэбэшники – издали и не давая в руки. Он небрежно бросил его на стол перед начальником, словно показывая, что оно уже не имеет никакого значения.
– Полковник ФСБ, – прочитал подполковник. – Ух ты, не проста сопля, с пузырьком!
– В отставке, – уточнил Панкратов.
– А мне до отставки еще пахать. Ладно, Михаил Юрьевич, это ты перед моим прапором можешь дурочку валять, а передо мной не надо. Никогда не поверю, что ты не знал, что Гольцов откинулся.
– Конечно, знал, – с усмешкой подтвердил Панкратов. – Мне нужно было увидеть тебя. Принял бы ты меня с парадного хода?
– Ну до чего же хитрожопые вы, москвичи! – восхитился подполковник. – Принял бы. По предварительной записи. Примерно через неделю.
– Вот! А Гольцова я видел перед отъездом. Он просил передать тебе привет и небольшой презент.
Это был рискованный шаг. Но расчет Панкратова оказался верным. О гибели Гольцова в авиакатастрофе в газетах ничего не было, по телевизору не передавали, а если о событии пишут в газетах и не передают по телевизору, то никакого события и не происходит.
Панкратов извлек из кейса фирменную коробку, в которой бережно, в рисовую бумагу, как хрупкая елочная игрушка, была упакована семисотграммовая бутылка армянского коньяка «Ной».
– Смотри-ка! – уважительно оценил её подполковник. – Это же сколько тут звездочек?
– Если считать по годам выдержки – двадцать.
– Никогда такого не пил!
– Я тоже, – признался Панкратов.
– Сейчас исправим! Сержант Лялина, тотчас мне хрустали и порезанный лимон с сахаром! – скомандовал он по интеркому. – Сахару много не сыпь.
Появилась очень симпатичная сержант Лялина с расписным жостовским подносом, на котором стояли два граненых стакана и блюдце с лимоном.
– Меня нет, я на объекте. Свободна, – отпустил её подполковник, откупорил бутылку и разверстал коньяк по стаканам.
– Ты куда столько льешь? – поразился Панкратов. – По полному! Мы же не успеем поговорить!
– Успеем, – успокоил подполковник. – Говорят, это в Европах пьют по двадцать грамм. Не понимаю, только рот поганить. Давай, Михаил Юрьевич, со знакомством!
– Со знакомством, Иннокентий Иванович!
Панкратов сделал пару глотков, а подполковник одним духом опорожнил стакан и старательно зажевал лимоном.
– Как? – поинтересовался Панкратов.
– Ну что я тебе, Миша, скажу? Забористый, это есть. Что есть, то есть. А вообще никак. Если ты всю жизнь жрал сивуху и «Солнцедар», «Ной» тебе не в коня корм. Мне однажды подарили шампанское, этот, «Дон Периньон»…
– «Дом Периньон», – поправил Панкратов. – Самое известное французское шампанское, подают на светских приемах.
– Ага, оно. И что? Ситро! Как там Гольцов поживает?
– Нормально, – неопределенно отозвался Панкратов.
– Бизнесом занимается?
– Да, но не так чтобы очень.
