Процедура изобличения взяточника и документирования его преступления оказалась длительной и отнимающей у Олега Николаевича всю нервную энергию. Обвешенный микрофонами и скрытыми видеокамерами, он вел переговоры с Кирилловым в парках и случайных забегаловках, договаривался с вице-президентом «Промбанка» о векселе. Арестом взяточника в ресторане «Пиноккио» нервотрепка не кончилась, пошли допросы, очные ставки с Кирилловым, о которых Михеев вспоминал с брезгливостью. И с этой гнидой приходилось считаться ему, серьёзному предпринимателю, занятому серьёзным бизнесом!
Только в конце марта, когда вызовы в Генпрокуратуру прекратились, Олег Николаевич смог вернуться к своим делам и тут обнаружил, что он потерял в них ориентировку, как человек, который заблудился в знакомом лесу. Всё так и не так. Всё на месте, но не на своём месте. Где север, где юг? Где важное, а где ерунда? С чего, собственно, началась эта штормовая полоса, в которую его втянуло помимо его воли, как потерявшую управление лодку?
Умение вычленить из хаоса событий главное – обязательное умение для любого делового человека, иначе он просто захлебнется в текучке. Олегу Николаевичу не понадобилось много времени, чтобы понять, с чего всё пошло. С появления его имени в рейтинге журнала «Финансы». Без этого не родилась бы в куриных мозгах Раисы мысль о разделе имущества. И у этого мозгляка Кириллова не возникло бы желания отщипнуть тридцать миллионов от его мифических миллиардов. А заплатить пятьдесят тысяч долларов делягам из «Финансов» мог только один человек.
Георгий Гольцов.
При мысли о Гольцове голову Олега Николаевича будто сжимало свинцовым обручем. Он и верил сообщению Панкратова, что Георгий жив, и одновременно не верил. Поверить в это означало признать, что на него свалились такие проблемы, по сравнению с которыми Раиса и Кириллов – мелочи, не стоящие внимания. Еще не свалились, но вот-вот свалятся и раздавят его, как рухнувший от землетрясения дом.
Из-за всей этой нервотрепки Олег Николаевич совсем забыл о фармацевтической фабрике и юристе из «Интеко». И был очень недоволен, когда Марина Евгеньевна доложила, что юрист приехал и настаивает на встрече. Только этого жеребца ему сейчас не хватало.
– Меня нет, – буркнул Олег Николаевич. – Занят. Заболел. Обедаю. Срочно вызвали в Кремль.
– Я так ему и сказала. Он сказал: ничего, я подожду. Он и позавчера приезжал. Вас не было, просидел два часа в юридическом отделе у Яна. До чего нахальный господин. Лучше принять, всё равно не отвяжется.
Олег Николаевич подошел к окну. Во дворе рядом с его «мерседесом» и машинами сотрудников краснел знакомый «порше-кайен». Хищная машина, наглая, её так просто не остановишь.
– Ладно, зовите.
Юрист появился в кабинете с радостным и даже изумленным видом человека, который неожиданно встретил старого друга:
– Олег Николаевич, дорогой! Я счастлив, что у вас нашлась для меня минутка! Елена Николаевна доставала меня: почему не решается вопрос? Я отвечал: ну не спешите, человек занят важными делами, ему не до нас. Не знаю, какими делами вы были заняты, но нисколько не сомневаюсь, что они очень важные. Понимаю, что наш вопрос для вас – мелочь. Но для меня не мелочь. Вы же не допустите, чтобы из-за этого потерял работу человек, расположенный к вам всей душой? Это я про себя.
– Вы пришли говорить о деле? – сухо спросил Михеев.
– Простите великодушно. Когда я волнуюсь, меня всегда пробирает словесный понос. А сейчас я очень волнуюсь. Да и как не волноваться? Вот говорят: кризис кончился, кризис кончился. А поди-ка поищи хорошую работу – тогда и поймешь, кончился он или не кончился!..
Говоря это, юрист по-хозяйски отодвинул кресло от приставного стола, уселся свободно, нога на ногу. Он был не в блейзере, как в клубе на Остоженке, а в светлой кожаной куртке с подвернутыми рукавами. Золотой «ролекс», вместо галстука шелковый платок в крапинку. Плейбой, мать его!
– Так вот, о деле, – продолжал он. – Я уже понял, что предложение Елены Николаевны Батуриной не показалось вам интересным. Но не понял почему. Позавчера я два часа разговаривал с вашим юристом. Как его? Ян Серегин. Кремень! Я уж и так, и эдак. На общие темы – сколько угодно. Чуть о ваших делах – стоп. У него даже глаза тускнели. Как у снулого судака. Вот что значит умение хранить коммерческие тайны! У него мне не удалось ничего узнать. Приходится спрашивать у вас. Итак?
Олег Николаевич вспомнил, с каким злорадством представлял себе разговор с юристом. И хотя сейчас ему было не до того, он не отказал себе в удовольствии указать этому нахальному жеребцу его место.
– Видите ли, любезнейший, у нас с Еленой Николаевной разное понимание социальной ответственности бизнеса, – проговорил он таким тоном, каким институтский профессор разговаривает со студентом-двоечником. – Если считать, что главное прибыль, она права. Снести фабрику и построить на её месте элитное жилье – это экономически рационально. Но…
– Разве у вас были другие планы? – перебил юрист.
– Такие же, – согласился Олег Николаевич. – Пока я не разобрался в проблеме. В ней два аспекта. Один эстетический. Вы москвич?
– Нет.
– Откуда?
– Из Ростова. Который не Великий, а на Дону.
– Давно в Москве?
– Пять лет.
– А я коренной москвич, – доверительно сообщил Олег Николаевич. – И мне больно видеть, во что превращается мой родной город. Москва перестает быть Москвой, а становится черт знает чем. Чем-то безликим, средне-арифметическим. Если исчезнет еще один уголок старой Москвы, мы станем духовно беднее. Вы понимаете, о чем я говорю?
– Продолжайте, я слушаю вас очень внимательно, – серьезно заверил юрист, а глаз наглый, насмешливый. – Какой второй аспект?
– Социальный. Фабрика выпускает лекарства для психиатрических и онкологических клиник. Таких лекарств в России не делает никто, только в Канаде. Они дорогие, не всем по карману. Беда академика Троицкого в том, что у него никудышний менеджмент. Но это поправимо. Если ему помочь, российская медицина только выиграет. Это и заставило меня пересмотреть свои планы.
– Дорогой Олег Николаевич, респект! – неожиданно просиял юрист. – Респект и уважуха! Так сейчас говорят в Сети. Не ожидал. Вы, оказывается, крутой перец! Мы-то думали, что вы начнете торговаться, вымаливать лишний процентик, а вы вон как! Сразу послали Елену Николаевну куда подальше. Безумству храбрых поем мы песню. Кстати, забыл сделать вам комплимент, – перебил он себя. – У вас чудесный особнячок. Даже неожиданно. Посреди Лубянки – уголок старой Москвы. Кругом каменные монстры, а тут всего три этажа, дворик. Прелестно, просто прелестно!
– При чем тут наш особняк? – недовольно спросил Михеев.
– Вроде бы ни при чем. Но это как посмотреть. Я позавчера оставил Яну некий документик. Видели?
– Нет.
– Посмотрите. Очень любопытный документик. Если коротко – дополнение к генплану Москвы. Юрий Михайлович Лужков считает неправильным, что Лубянка, самый центр столицы, занята старыми малоэтажными зданиями, исторической ценности не имеющими. Вместо них нужно построить офисные центры. Так он считает. Ваш симпатичный особнячок тоже полежит сносу. Разумеется, стоимость недвижимости будет возмещена владельцу. По оценке Бюро технической инвентаризации. Получите тысяч пятьсот. Или даже миллион. Рублей. Как вам такая перспектива?
– Это шантаж!
– Нет, дорогой мой. Это бизнес. Каждый использует те средства, которые у него есть. Вынужден лишить вас еще одной иллюзии. Я примерно представляю ход ваших мыслей. Он такой: а вот продам я особняк, и Елена Николаевна утрется. Не продадите. Как только Юрий Михайлович подпишет дополнение к генлану, коммерческое отчуждение недвижимости станет невозможным.
– Оно еще не подписано?
– Наконец-то вы задали самый главный вопрос. Еще нет. Бюрократические процедуры очень небыстрые. Но это смотря кто приделывает к бумаге ноги. Неделя – вот сколько отпущено вам на раздумья. И это всё. – Юрист постучал по циферблату «ролекса». – Время пошло!
С этими словами еще раз заверил Олега Николаевича в уважухе, бодрой рысью покинул кабинет, процокал подковами по мраморным ступенькам, во дворике нырнул в «порше-кайен». Машина рыкнула мощным движком и вылетела на улицу, как пришпоренная.
Олег Николаевич проводил её тяжелым взглядом. Вот уж верно: если дует, то изо всех щелей. Вернувшись за стол, вызвал Марину Евгеньевну:
– Пришлите ко мне Яна.
– Он в приемной. Ждёт.
– Чего он ждет?
– Разрешения войти.
– Что за китайские церемонии! – разозлился Михеев. – Ему нужно письменное разрешение? Или хватит устного? Извините, нервы совсем ни к черту. Пусть войдет.
– Вам бы в отпуск, Олег Николаевич, – посочувствовала секретарша. – Куда-нибудь на Канары. Хотя бы недельки на две.
– Хорошо бы, – согласился Олег Николаевич. И подумал: «А потом из аэропорта прямиком в «Лефортово». Или в «Матросскую тишину».
II
Начальник экономического отдела Ян Серегин был самым высокооплачиваемым сотрудником «Росинвеста», не считая самого Михеева. И он стоил этих денег. Прекрасно ориентировался во всех делах холдинга, держал в памяти все цифры. Он был как ведущая шестерня сложного механизма, обеспечивающая его устойчивую работу даже тогда, когда Михеев отвлекался на другие дела. Олег Николаевич не помнил ни одного случая, чтобы Ян не выполнил его распоряжения, даже брошенного на ходу, между делом. Единственное, что в нём раздражало – он никогда не докладывал о том, что сделано. Олег Николаевич злился, Ян с недоумением пожимал плечами: «Зачем? Если бы не сделал или не получилось, сказал бы». Случалось, что он проявлял упорство, с чем-то не соглашаясь. И тогда сбить его невозможно было ничем. Приказы выслушивал молча, глядя на шефа тусклыми, как у снулого судака, глазами, и ничего не делал. Объяснений, почему приказ невозможно выполнить, всегда находились десятки. И чаще всего он оказывался прав.
Ян вошел в кабинет и молча положил на стол стопку листков, отпечатанных на лазерном принтере. На первой странице стояло: «О внесении изменений в генеральный план реконструкции Москвы». Текст короткий: «Изменения генерального плана утверждаю. Ю.М.Лужков». Ни подписи, ни числа. Следующие два десятка страниц назывались: «Пояснительная записка». Это и был тот самый «любопытный документик», о котором говорил жеребец из «Интеко».
– Почему сразу не показали? – хмуро спросил Олег Николаевич.
– Сначала нужно было понять, что это такое.
– Понять – что?
– Блеф это или не блеф.
– Блеф?
– Боюсь, что нет. Посмотрите приложение. Там адреса строений, подлежащих сносу.
Олег Николаевич перелистал пояснительную записку. На последних страницах было три десятка адресов. Последним стоял адрес офиса «Росинвеста». Ян объяснил:
– А вот это похоже на блеф. Наш адрес в конце. Я так думаю, что вписали специально для нас. Можно вычеркнуть. Легко.
– А можно оставить?
– Можно оставить, – кивнул Ян. – Тоже легко.
– Тварь! – вырвалось у Михеева. – Эта тварь уже всех достала! И нет на неё управы. Ну что за подлые времена!.. Ладно, всё это лирика. В каком состоянии договор с Троицким?
– Практически готов. Осталось согласовать несколько позиций и можно подписывать.
– Отложите. Передайте академику, что мы вынуждены отказаться от проекта. Плохая конъюнктура, последствия кризиса. Найдите приличные формулировки.
– Ему это не понравится.
– А мне нравится? – разозлился Олег Николаевич. – Мы вынуждены считаться с обстоятельствами. Пока Лужков у власти, переть против Батуриной – как против танка. Раздавит и не заметит.
– Вы не рано сдаетесь?
– Поздно! Не нужно было всё это затевать. Поддался эмоциям. Занимаешься бизнесом – забудь про чувства. Чувствительные собирают на помойках бутылки. Подготовьте письмо Троицкому, я подпишу.
Ян задремал так надолго, что Олег Николаевич вынужден был повторить:
– Ян, вы слышали, что я сказал? Письмо академику Троицкому.
– Слышал. Я думаю. Нет, не буду я готовить письмо. Это очень слабое решение. Не ожидал, что вас можно так легко испугать этой бумажкой.
– Этой бумажкой? Да ты знаешь, что это за бумажка? – возмутился Олег Николаевич, даже не заметив, что перешел на «ты». – Это предупреждение. И легкий намек на то, что может последовать.
– Что?
– Я тебе скажу что. Представь себе, что однажды я приезжаю в офис, а мне говорят: вам здесь нечего делать. «Росинвест» перерегистрирован на других людей, генеральным директором назначен другой человек, а вы гуляйте. Кто говорит? Да какой-то тип в черной униформе охранного агентства, поигрывая дубинкой. Невозможно? Еще как возможно. Рейдерский захват. Обычное дело по нашим временам. А потом судись с ними до морковкина заговенья. Получая удовольствие от процесса, а не от результата. Не рыпайтесь, а то будет хуже. Вот о чем нас предупредили!
– Вы исходите из того, что Елена Николаевна Батурина всесильна, – возразил Ян. – Да, она всесильна, пока Лужков мэр.
– Он мэр. Это данность.
– Не факт. Я почему не принес вам эти документы сразу? Сначала решил посоветоваться с одним человеком, который в таких проблемах разбирается лучше меня. И лучше вас.
– С кем?
– Неважно. Он в курсе наших дел. Ему понравился ваш проект с фармацевтической фабрикой. Сказал: это уже не мародерство. Так вот, он не советует торопиться с решением. Всё может измениться. Елена Николаевна и Юрий Михайлович достали не только вас. Многих серьезных людей тоже. Они только ждут момента, когда мэр Лужков сделает ошибку. А он, похоже, её уже сделал.
– Ты имеешь в виду эту бодягу с Химкинским лесом? – с иронией поинтересовался Олег Николаевич. – Твой тайный советник принимает желаемое за действительное. Лужков человек Путина. А он своих не сдает.
– Может быть. Но я не стал бы спешить.
– У нас нет времени! Мне дали неделю. Всего неделю!
– Где неделя, там и вторая. А там третья и четвертая. Кто знает, что за это время произойдет. Подумайте.
– Ладно, подумаю, – пообещал Михеев, понимая, что это как раз тот случай, когда Ян уперся. – А письмо Троицкому подготовьте.
– Не обещаю.
– Ян, это не просьба. Это приказ!
– Олег Николаевич, давайте я лучше сразу напишу заявление. По собственному желанию. Это избавит нас от ненужной нервотрепки.
– Даже так?
– Даже так.
– Убирайтесь к черту! – не выдержав, рявкнул Михеев.
– Как скажете.
Олег Николаевич злобно посмотрел на закрывшуюся за Яном дверь. Мальчишка, сопляк! Он будет меня учить! Он будет мне угрожать! Поднялся из кресла, раздраженно заходил по кабинету. Ноги сами принесли его в комнату отдыха, руки сами извлекли из бара бутылку «Хеннесси». Коньяк слегка унял нервы, вернул способность спокойно думать. Почти спокойно.
Ян давно уже не мальчишка. Причину его упорства следовало попытаться понять. В чем он прав? В том, что мэр Лужков давно уже вызывает недовольство очень серьезных людей. Во многом – из-за агрессивной политики жены, нагло захватывающей самые жирные куски московской недвижимости. Время от времени возникали слухи об отставке мэра, но быстро глохли.
За шумихой вокруг Химкинского леса Олег Николаевич следил не очень внимательно. Когда проскользнула информация, что земля вдоль будущей автотрассы Москва – Санкт-Петербург скуплена Батуриной, он сразу понял, что дорога пойдет так, через Химкинский лес, как бы ни протестовали экологи и правозащитники, сколько бы они ни устраивали митингов и акций протеста. Даже распоряжение президента Медведева прекратить вырубку леса и провести дополнительную экспертизу проекта ничего не изменит.
Но правда и то, что через год истекал срок полномочий мэра Лужкова. А в свои семьдесят четыре года он ещё был полон сил и кипучей энергии, вряд ли его привлекала перспектива уйти на покой. И у него был только один шанс сохранить должность – продемонстрировать свою верность Путину. Наметившееся противостояние по Химкинскому лесу между премьером и президентом давало мэру Лужкову такую возможность. И он, пожалуй, её не упустит. Тайный советник Яна, транслировавший мнение в каких-то непонятных верхах, считал, что это будет ошибкой. Олег Николаевич не был в этом уверен. Лужков слишком опытный политик, чтобы лезть на рожон. Если, конечно, его не спровоцируют или не вынудят какие-то обстоятельства.
Чем это кончится? Трудно сказать. Но ясно одно: с фармацевтической фабрикой не стоит спешить, сдаться никогда не поздно. По опыту Олег Николаевич знал, что иногда нужно быстро принять решение. А иногда нужно и потянуть. Похоже, сейчас была как раз такая ситуация.
Олег Николаевич слегка расслабился. Одна проблема отложена. Но от разговора с Яном осталось неприятное, царапающее послевкусие. Будто съел что-то с черным молотым перцем. Тайный советник. Что это за тайный советник, которому понравился проект с фармацевтической фабрикой? «Это уже не мародерство». Михеев хорошо помнил резкую стычку с Гольцовым, когда было произнесено это слово. Разговор был один на один, Ян при нём не присутствовал, Георгий никогда не выносил разногласия между ними на люди. Откуда же Ян его знает? Сам придумать не мог. Значит, услышал от тайного советника. И этим советником был…
«Кажется, у меня едет крыша», – подумал Олег Николаевич. Но мелькнувшая мысль завершилась сама собой.
Этим советником был Георгий Гольцов.
III
Время – как воздух. Оно незаметно, когда его много. Когда его не хватает, человек начинает задыхаться, как марафонец, взявший слишком высокий для него темп. Остро, как нехватку воздуха, ощутил Михеев нехватку времени вечером этого дня, когда приехал на дачу. Он даже открыл фрамугу в кабинете и долго стоял у окна, вдыхая влажный весенний воздух. С соседней дачи, где жил знакомый водкозаводчик, доносилась музыка, запускали трескучие фейерверки, что-то праздновали. Чужой праздник всегда неприятен, когда у тебя всё наперекосяк. Олег Николаевич раздраженно закрыл окно. Воздуха было много, времени мало. И становилась всё меньше.
Олег Николаевич никогда не делал того, к чему бы не вынуждали его обстоятельства, и потому очень редко испытывал угрызения совести. Чувство неловкости – да, это бывало чаще. Нехорошо получилось, но так уж вышло, ничего личного. Допущенные ошибки признавал, хоть и с большой неохотой, злился на себя, тщательно обдумывал, как и почему ошибка совершена и как её можно исправить. Но сейчас то, что он и ошибкой-то не считал, выросло в огромную неразрешимую проблему.
Дарственная Гольцова, на основании которой «Росинсвест» был перерегистрирован на Михеева, была не то чтобы ненастоящая, но и не совсем настоящая. Об этом знал только сам Олег Николаевич. Адвокат Горелов, который вел его дела, возможно, догадывался, но помалкивал, ему за это платили. Её собственноручно написал Георгий незадолго до ареста. Но потом передумал и, не подписав, заменил её договором на трастовое управление всеми акциями. Но дарственную не сунул в шредер, на что-то отвлекся. Олег Николаевич сохранил ее, ничего определенного не имея в виду. После гибели Георгия сразу встал вопрос: кто унаследует «Росинвест»? По закону – вдова и ее малолетние сыновья. Но с Верой Павловной у него были натянутые отношения, она, по мнению Олега Николаевича, тратила непомерно большие деньги на благотворительность. По пятьдесят тысяч долларов каждый месяц детскому дому – с чего? Он попытался урезать отчисления в Фонд Гольцова до двадцати тысяч. Вера Павловна приехала в офис и заявила: «Я не вмешиваюсь в твои дела. Но если ты тронешь фонд Георгия, останешься без работы. Запомни это!» Он отступился, но понял, что вдова, вступив в права наследия, найдет другого человека на должность генерального директора. А это было бы чудовищной несправедливостью. Олег Николаевич почти двадцать лет отдал «Росинвесту», вкладывал в него всё своё время, силы и нервы. И всё это для чего? Чтобы оказаться на улице и смотреть, как чужие неумелые руки разрушают холдинг? Только поэтому он подделал подпись Гольцова на доверенности и заверил её у частного нотариуса, тоже своего человека. Только поэтому.
Олег Николаевич хорошо помнил, с какой тщательностью он переводил на доверенность подпись Георгия со старого договора. Сначала укрепил скотчем договор на стекле ксерокса, подсвеченном снизу мощной лампой, потом целый час клал сверху чистые листы и обводил подпись, добиваясь, чтобы рука не дрожала. И лишь после этого положил на стекло дарственную. Подпись получилась четкая, уверенная. Дату тоже перевел с другого документа, найденного в архиве. Дата была: 23 июня 2003 года. Подправить пришлось только одну цифру. Получилось: 23 июня 2008 года.
Теперь он был готов к решительному разговору с Верой Павловной. Да, за три месяца до своей гибели Георгий собственноручно написал эту дарственную. Вот она, узнаете его почерк? Не знаю, почему он это сделал. В «Росинвест» он вложил всю жизнь, вероятно, хотел передать бизнес в надежные руки. Зачем вообще нужна была дарственная? Могу только гадать. Вы сами видели, в каком состоянии был Георгий в то время. Возможно, он предчувствовал, что что-то произойдет, и принял меры. А когда он что-то решил, спорить с ним было бесполезно, сами знаете. Он передал мне бизнес с условием, что я буду отчислять часть прибыли в его фонд и на ваш счет. Условие не задокументировано, но его слово для меня закон, в чем вы имеете возможность убедиться.
Но никакого разговора не состоялось. Вера Павловна в офисе «Росинвеста» больше не появилась. Через некоторое время Олег Николаевич решил, что пора это дело довести до конца. Подлинность нотариально заверенной дарственной не вызвала никаких вопросов у чиновников Московской регистрационной палаты. Вместе с уставными документами «Росинвеста» она хранилась в архивах палаты и лежала бы там неизвестно сколько.
Если бы не ожил Гольцов.
После опознания в СКП, проведенного Кирилловым, Олег Николаевич нашел в Интернете книгу по теории и практике почерковедения и внимательно ее прочитал. И понял, что зря старался. Современными методами подделка обнаруживалась без труда: возраст бумаги, состав пасты текста дарственной и подписи, несоответствие характерного нажима на подлинной подписи и на подделанной. Да и не нужно никакой экспертизы, если Гольцов придет в Регистрационную палату и заявит: «Никакой дарственной я никому не давал».
И что?
«Не спеши, – остановил себя Олег Николаевич. – Как он придет? Его нет. Официально он мертв, погиб в авиакатастрофе 14 сентября 2008 года. Прежде чем заявлять свои права, ему нужно воскреснуть. А при нашей бюрократии это дело очень небыстрое. Сколько оно может продлиться – месяц, полгода, год?»
Месяц, полгода, год – это были не абстрактные календарные даты. Это было время, отпущенное ему, чтобы выпутаться из опасной ситуации.
Или не выпутаться.
Олег Николаевич включил ноутбук, открыл Гугл и попытался сформулировать запрос в поисковую строку. «Человека ошибочно признали умершим. Его действия?». Как-то не очень. «Процедура восстановления прав человека, по ошибке признанного умершим»? Тоже плохо, коряво. Олег Николаевич выключил компьютер. Голова не работала, слишком тяжелый выдался день. И лучше поговорить с опытным юристом, в этом деле могут быть тонкости.
Всё следующее утро Олег Николаевич пытался дозвониться до адвоката Горелова. Его мобильник не отвечал, офисный телефон отзывался рафинированным голосом референта Славы: «Извините, Василий Афанасьевич не может с вами побеседовать, оставьте сообщение после сигнала». Кричал в трубку, словно криком мог разрушить разделяющую их огромную московскую пустоту: «Это Михеев, свяжитесь со мной! Срочно!» Никакого эффекта. Пришлось ехать на улицу Правды.
Едва выйдя из лифта на восьмом этаже нового административного корпуса, в котором юридическая фирма «Горелов и партнеры» арендовала офис, Олег Николаевич понял, что происходит что-то необычное. Двери всех трех комнат офиса были открыты, какие-то работяги в синих фирменных комбинезонах выносили из кабинетов компьютеры и мониторы, грузили их на грузовую тележку на резиновом ходу. Олег Николаевич зашел в приемную. Здесь уже не было никакой оргтехники, референт Слава без особого интереса выдвигал ящики письменного стола и складывал в картонную коробку то, что заслуживало его внимания.
– Что у вас тут творится?
– Здравствуйте, Олег Николаевич, – ответил Слава. – Фирма «Горелов и партнеры» приказала долго жить. Вам не нужен молодой юрист с высшим образованием? Вежливый, исполнительный, не пьет, не курит, морально устойчив. Очень приятный молодой человек. Не нужен?
– Не болтай, – прервал Михеев. – Объясни толком.
– А вы ничего не знаете?
– Чего я не знаю?
– Вот странно. Об этом уже с месяц говорит вся Москва.
– В моей Москве заняты серьезными делами. О чем говорят в вашей Москве?
– Долог путь рассказа, краток путь показа, – меланхолично проговорил Слава, извлекая из кейса газету «Мой день», изрядно потрепанную на сгибах от частого употребления. – Почитайте. Вот эту заметку – «Нам пишут из Дегунина».
Сначала Олег Николаевич ничего не понял. Какая-то исправительная колония, какой-то подполковник Прокопенко, до которого новости доходят с большим опозданием. И лишь когда мелькнула фамилия Гольцова, кровь бросилась ему в лицо.
– Впечатляет? – полюбопытствовал Слава, с интересом наблюдая за Михеевым.
– Не мешай!
Олег Николаевич дважды прочитал заметку и с брезгливостью вернул газету референту.
– Дешевка. Ни одного доказательства. Горелов сделает из них отбивную!
– Вы думаете? – вежливо удивился Слава. – Тогда взгляните вот на эту заметку. Отчет о заседании мирового суда. «Умылся и пошел». Хорошее название, правда? Мне нравится.
– Невероятно! – вырвалось у Михеева. – Судья куплена или дура. Или то и другое. Решение не выдерживает никакой критики!
– Выдерживает. Мосгорсуд оставил его в силе.
– Невероятно! – повторил Михеев. – Интересы Горелова представлял Рубинштейн. Адвокат мэра. Он никогда не проигрывал ни одного дела!
– Времена меняются. Раньше не проигрывал. С чего-то нужно начинать. Про то, что мэр Лужков слегка зарвался, в вашей Москве тоже не говорят?
– Тогда я чего-то не понимаю, – признался Михеев. – Ты понимаешь? Так объясни мне, что произошло. Ты был на суде?
– Не отказал себе в удовольствии. Даже записал заседание на диктофон. Без разрешения судьи, разумеется. Но вы же меня не выдадите? Хотите послушать?
– Включай.
Слава поставил диктофон на журнальный стол для посетителей, подсоединил наушники.
– Развлекайтесь. Извините, что не могу предложить вам кофе, кофеварку уже унесли.
В наушниках прозвучало:
– Рассматривается иск о защите чести и достоинства. Истец – гражданин Горелов Василий Афанасьевич. Ответчики – редакция газеты «Мой день» и гражданин Прокопенко Иннокентий Иванович…
– Запись, конечно, не передает всех нюансов, но главное можно понять, – проговорил референт, заметив, что Михеев выключил диктофон и сидит над ним, набычив тяжелую голову. – Такие дела. Не повезло мне начать карьеру в хорошем месте. Я-то думал – «Горелов и партнеры», фирма. Член Общественной палаты, президентский резерв. Но когда члена Общественной палаты Федя Кривой при всех посылает на хуй, тут и начинаешь соображать, что к чему.
– Какой Федя Кривой? – не понял Олег Николаевич.
– Ритейлер. Сеть розничной торговли, типа «Пятерочки». Уважаемый господин Федор Илларионович Федотов. В девичестве Федя Кривой. Вроде бы даже вор в законе. Но точно не знаю, врать не буду. Фигура крупная в том социуме. Не Япончик и не Дед Хасан, но не намного меньше.
– Он был клиентом Горелова?
– Ну да, много лет.
– И он при всех послал Горелова? При всех – это при ком?
– При мне.
– А ты что?
– Я очень смутился.
Олег Николаевич только головой покачал:
– Ну и наглец же ты, парень!
– Почему наглец? – запротестовал Слава. – Я в самом деле очень смутился!
– Ладно, проехали, – буркнул Олег Николаевич. – Где сейчас Горелов?
– Дома, наверное. Зализывает раны. Дня три назад звонил из дома. О том, что за аренду офиса больше платить не будет. И чтобы мы выметались. Все уже вымелись, я последний.
– Куда? – спросил Николай Степанович, когда Михеев тяжело влез в машину.
– В Сокольники.
IV
В жизни люди симулируют болезнь, в политике и бизнесе выгоднее симулировать здоровье. Олег Николаевич привык видеть адвоката Горелова всегда энергичным, деятельным и теперь даже не сразу узнал его в опущенном потерянном человечке с больными глазами, который сидел на кухне в майке и трусах за захламленным столом перед литровой бутылкой виски «Джонни Уокер». Он даже как будто уменьшился в размерах, не усох, а словно бы увял, скукожился. Кухня была просторная, с итальянской сантехникой и японским оборудованием, виски дорогое, «блю лейбл», рядом с бутылкой валялся современный мобильник «Верту». В этом антураже Горелов выглядел бомжом в глубоком запое, случайно попавшим в богатый дом. Да еще после уличной драки, где ему чем-то хорошо вломили по физиономии.
Жена Горелова, впустившая Михеева в квартиру, испуганным шепотом сказала:
– Как хорошо, Олег Николаевич, что вы приехали. Поговорите с ним. Второй месяц пьёт, никого не хочет видеть. Вас он всегда уважал, послушается. Скажите ему, что нельзя же так.
– Скажу, – пообещал Олег Николаевич. – Да вы не расстраивайтесь. Мужчинам нужна разрядка. Ну, выпил, бывает. Проспится, и снова в порядке.
Но при первом же взгляде на Горелова он понял, что в порядке тот уже никогда не будет. Это был законченный неудачник. Даже совершенно трезвый, даже в костюме от Хуго Босса или Армани, он все равно останется неудачником. Он уже был переполнен черной энергией неудачи – не той энергией, что передается от человека к человеку, а той, что безвозвратно втягивает в себя чужую энергию, как черная дыра.
Олег Николаевич не любил неудачников и сторонился их, как заразных больных. Он научился угадывать их по той неуверенности, что неискоренимо сидела внутри. Иногда к нему приходили с интересными проектами, он внимательно выслушивал посетителей. Но стоило ему почувствовать внутреннюю готовность к отказу, которую каждый неудачник нес в себе, как родовое проклятье, сразу прерывал переговоры. И редко когда ошибался.
Бутылка перед Гореловым была почти полной, виски в стакане на донышке. Похоже, он был уже в том состоянии, когда и пить ничего не нужно, достаточно знать, что выпивка есть и её много.
– Отдыхаете, маэстро? – добродушно поинтересовался Олег Николаевич, по-свойски располагаясь на другом конце стола, что избавило его от дружеского рукопожатия с адвокатом. – Где это вас так приложили? А знаете, вам идет. Серьезно. Можете выдавать себя за ветерана первой чеченской войны.
– Это всё вы, вы! – неожиданно злобно закричал Горелов. – Вы втравили меня в это дело с Гольцовым! Я как чувствовал, что не нужно за него браться, как знал!