полная версия

Артур Батразович Таболов
Кэш

– Прекратите истерику! – приказал Михеев. – А то я скажу, сколько вы получили за это дело. И спрошу, почему вы предложили подполковнику только десять тысяч долларов. Десять, а не тридцать, которые получили от меня.

– Тридцать его бы перепугали, – попытался оправдаться адвокат. – Это для него слишком большие деньги.

– А десять не перепугали? Он их швырнул вам в лицо? Не потому ли, что посчитал их мелкой подачкой? Тридцать тысяч долларов швырнуть труднее, не находите?

– Он их не швырнул! – снова закричал адвокат. – Он их убрал в сейф! Пообещал сделать всё, что от него зависит. Ничего не сделал! Сказал, что на него давят большие люди из Москвы. Это правда, к нему многие приезжали. Один даже прилетал на вертолете!

– Ну, допустим, – согласился Михеев. – Десять тысяч подполковник взял, а на суде врал на голубом глазу. И врал, нужно признать, очень убедительно. А где остальные двадцать тысяч? Не помню, чтобы вы их мне вернули. Или я забыл?

– Вы зачем приехали? – окрысился адвокат. – Потоптаться на мне? Топчитесь, теперь можно. Даже Федя Кривой потоптался. Бандит, пробы негде ставить, а туда же! Забыл, сколько раз я отмазывал его от тюрьмы!

– За что?

– Было за что. Похищения, заказные убийства. Гнил бы сейчас на строгом режиме!

– Вообще-то я приехал проконсультироваться по одному делу, – проговорил Олег Николаевич. – Но вижу, что вам сейчас не до этого. Ладно, маэстро, отдыхайте.

– По какому делу? – вяло поинтересовался адвокат.

– Если человека ошибочно посчитали умершим, что ему нужно сделать, чтобы восстановиться в правах? Сколько времени это может занять?

– Вы о ком?

– О Гольцове

– Он жив?

– Возможно, – неохотно ответил Михеев.

В больных глазах адвоката мелькнуло злорадство.

– Ага! Похоже, и вы в говне! Добро пожаловать на помойку. Располагайтесь, здесь места много! Восстановить умершего в правах – целое дело. Но Гольцов не умер, он погиб в авиакатастрофе. А это всё меняет. В юриспруденции есть понятие – виндикация. Сейчас объясню, что это такое…

Михееву не удалось узнать, что такое виндикация. Горелов нетвердой рукой налил полстакана виски, залпом выпил и тут же судорожно зажал рот обеими руками. Сквозь пальцы на стол изверглось содержание его желудка. Не переставая блевать, адвокат кинулся в ванную, шлепая босыми ногами по блевотине на паркете.

Олег Николаевич послушал, как в ванной Горелова выворачивает наизнанку, и встал. Здесь ему больше нечего было делать. Но перед тем как уйти, вытер своим платком заблеванный мобильник адвоката, нашел в контактах номер Феди Кривого и записал его в свой телефон. У Горелова он был обозначен как Федотов Федор Илларионович. Платок пришлось выбросить.

– В какую-нибудь юридическую консультацию, – распорядился Михеев, вернувшись в машину.

– В центральную? – уточнил Николай Степанович.

– В любую, в самую обыкновенную.

Юридическая консультация попалась через несколько кварталов на Бульварном кольце. Она располагалась на первом этаже блочного дома в обычной квартире. В шестиметровой приемной, бывшей когда-то кухней, пожилая секретарша поинтересовалась, какое дело у Михеева – гражданское или уголовное?

– Гражданское.

– Тогда вам к Иосифу Абрамовичу. Он очень опытный цивилист. Консультация триста рублей.

Очень опытный цивилист оказался очень старым цивилистом, но в свои лет восемьдесят был вполне бодр. Он сидел за письменным столом в соседней комнате, пил чай с сушками и со скукой смотрел телевизор.

– Чем могу быть полезен? – оживился он при виде посетителя.

– Мне хотелось бы кое-что прояснить. Один мой знакомый, можно даже сказать друг, попал в двусмысленное положение. Его признали умершим, а он оказался жив. И теперь не знает, что ему делать.

– Вашего друга можно поздравить. С тем, что он оказался жив. И можно глубоко посочувствовать. В нашей стране умереть просто, а вот воскреснуть очень непросто. При каких обстоятельствах он умер?

– Разбился в авиакатастрофе. Так все думали. А он не сел в тот самолет.

– Так это совсем другое дело! Ваш друг просто счастливчик. Вам нужна юридически обоснованная справка?

– Нет, объясните как можно проще. Какая разница между тем, как человека посчитали умершим?

– Очень большая. Если человека признали умершим по ошибке, так бывает – отвезли в морг, а он ожил, или по решению суда как безвестно отсутствующего в течение пяти лет, органы ЗАГСа выдают свидетельство о смерти. Юридическим последствием является прекращение всех прав и обязанностей, которые принадлежали ему как субъекту права. И для восстановления этих прав требуется длительная и сложная процедура. Такая сложная, что иногда кажется, что лучше не воскресать. Если бы меня объявили умершим, я не стал бы ввязываться в эту тяжбу. Нет, не стал бы. Подождал бы, пока мой физический статус сравняется с юридическим. Я не слишком сложно объясняю?

– Пока все понятно.

– Если же гражданин пропал без вести при обстоятельствах, угрожавших смертью или дающих основание предполагать его гибель от несчастного случая, то для объявления его умершим требуется шесть месяцев, – с видимым удовольствием продолжал цивилист. – Например, если известно, что гражданин был пассажиром или членом экипажа затонувшего морского судна либо потерпевшего катастрофу самолета, как в случае с вашим другом. Суд в данном случае признает не факт смерти гражданина, а объявляет его умершим на основании презумпции смерти. Факт смерти и презумпция смерти – это две большие разницы. Потому что в тех случаях, когда гражданин, объявленный умершим, фактически жив, решение суда ни в коей мере не влияет на его правоспособность. В случае явки гражданина, объявленного умершим, не требуется восстанавливать его правоспособность. Будучи живым, он остается полностью правоспособным, несмотря на решение суда об объявлении его умершим.

– Не так быстро, – попросил Олег Николаевич. – Значит, моему другу, чтобы воскреснуть, не нужно предпринимать ничего? Никаких судов, никаких свидетелей, никаких экспертиз?

– Совершенно верно. Ему достаточно предъявить себя. Поэтому я и сказал, что ваш друг счастливчик, ему очень повезло.

– Спасибо, вы всё очень хорошо объяснили.

– Рад был оказаться полезным. Передавайте привет вашему другу.

– Обязательно передам, – пообещал Михеев. – Еще вопрос. Что такое видикация?

– Это право собственника требовать возврата своего имущества, незаконно от него отчужденного. Не вникайте, вашему другу это не понадобится. Всё его имущество как ему принадлежало, так и принадлежит.

Олег Николаевич вышел из консультации. Ярко светило щедрое солнце Молодые мамаши катили коляски с младенцами, голенастые старшеклассницы в коротких юбчонках сидели на спинках скамеек с банками пива, матерки в их щебетании воспринимались невинно, как чириканье воробьев.

«Ему очень повезло, – вспомнились Олегу Николаевичу слова цивилиста. – А мне очень не повезло».

С тяжелым сердцем он вывел на дисплей мобильника номер Феди Кривого. Ничего личного, это бизнес. Только бизнес. Господи, да что же это за проклятая жизнь, вынуждающая человека делать то, что глубоко противно его натуре? Что это за дьявольская сила денег, диктующая жизни свои законы?

Но бизнес – это как гонки на мотоцикле по вертикальной стене. Пока прибавляешь скорость, поднимаешься. Чуть замедлился – оказываешься внизу. А если на верхотуре вдруг заглох мотор – об этом лучше не думать.

– Здравствуйте, господин Федотов, – проговорил Олег Николаевич, услышав в трубке недружелюбное «Кто это?». – С вами говорит генеральный директор «Росинвеста» Михеев. Нужно встретиться по важному делу…

Глава девятая

ГОНКИ НА ВЫЖИВАНИЕ

I

Последние годы Панкратов всё чаще чувствовал себя посторонним человеком в России. Не то чтобы ему было безразлично, что в ней происходит, но всё проходило стороной, фиксировалось умом и оставляло равнодушным сердце. Он и в молодости никогда не загорался идеями социального преобразования общества. От яростных споров однокурсников в общежитии и аудиториях МГУ о политике всегда уклонялся, ему было не до политики, учеба давалась трудно. Позже, во время службы в Управлении по борьбе с особо опасными хищениями социалистической собственности КГБ, старался добросовестно делать свою работу, и это давало ему чувство причастности к жизни страны. Он вступил в КПСС, потому что офицер КГБ не мог не быть членом партии. В 91-м году, когда КПСС разогнали, не стал публично рвать или сжигать партбилет, как некоторые его сослуживцы, просто бросил его в нижний ящик письменного стола, где валялись почетные грамоты и благодарности Председателя комитета.

22 августа 1991 года он допоздна засиделся на службе и видел из окна своего кабинета, как под ликование многотысячной толпы памятник Дзержинскому подъемным краном сдернули с пьедестала и он проплыл над площадью, как повешенный. В здании на Лубянке царила паника. Офицеры КГБ смотрели на площадь из темных кабинетов, прячась за портьерами, а потом выбегали в бесконечные коридоры с опрокинутыми лицами. На них читалось: «Что будет, что теперь будет?» Ничего не будет, хотелось сказать им Панкратову. Что было, то и будет. Но он ничего не сказал, молча собрал бумаги в портфель, вышел из КГБ с заднего подъезда и уехал домой.

Все последующие события он наблюдал будто со стороны. Ему скорее нравился, чем не нравился президент Ельцин, особенно поначалу, крепкий русский мужик, не чета болтливому и вертлявому Горбачеву. Он даже голосовал за него на выборах 96-го года. Появление Путина, сначала в роли премьер-министра, а потом преемника Ельцина, Панкратов воспринял с настороженностью, больно уж неожиданно, из ничего, возникла эта политическая фигура. Но свое мнение оставил при себе, потому что у него не было никакого мнения. «Ты пенёк, дубовый пенёк!» – сердилась жена, с которой он сначала разошелся, а потом снова сошелся. Она была из семьи потомственных московских интеллигентов, всё принимала близко к сердцу. И хотя основные интересы её сходились на современном искусстве во всех его видах, политики она не чуждалась. Панкратов только пожимал плечами: «Я не лезу в то, чего не могу изменить». А изменить он ничего не мог. Поэтому никуда и не лез.

Панкратов многое знал из того, что происходит в России. Не понаслышке, не из газет и Интернета. Из реальных дел, которыми ему приходилось заниматься. Он знал, как захватывают чужие многомиллионные бизнесы, как подкупают следователей и прокуроров, как дают взятки судьям, какие деньги и в какой форме заносят чиновникам всех уровней. Коррупция, о которой взахлеб писали все газеты и которая сурово осуждалась президентом и премьер-министром с высоких трибун, была для него не абстрактным понятием, а воплощалась в конкретных людей и конкретные жизненные коллизии. Сам он никогда не давал взяток, но иногда подсказывал, кому и сколько дать.

Позиция стороннего наблюдателя, при сём присутствующего, вполне устраивала Панкратова. И только сравнительно недавно он начал ощущать в ней какую-то не то чтобы ущербность, но словно бы недостаточность. Он понимал политическую активность Гольцова, в его судьбе был Новочеркасск. У Панкратова никакого Новочеркасска не было. Или все-таки был?

Он хорошо помнил странное чувство, испытанное им, когда он хоронил мать. Отца Панкратов не знал. Мать говорила, что он был геологом и погиб в какой-то северной экспедиции. Но из случайного разговора соседок по коммунальной кухне на Тишинке он узнал, что никаким геологом отец не был, а был не пойми кем, обрюхатил девушку и был таков. Это оставило его равнодушным, половина тишинских пацанов была безотцовщиной, отцы, если они и были, по большей части сидели. Мать до самой смерти работала проводницей поездов дальнего следования на Казанской дороге. Умерла она в 63 года, схватила двустороннее воспаление легких и сгорела за две недели. Панкратов растерялся: где её хоронить? Никакого семейного кладбища у них не было. Когда-то давно родители матери бежали в Москву от голода из деревни Вешки Рязанской области. Панкратов их не застал, он родился уже в Москве и в Вешках никогда не был. Пришлось хоронить где предложили – на новом Алтуфьевском кладбище. Стоя над могилой матери, он испытал новое для себя чувство – чувство безродности. Позже он съездил в Вешки, нищую заброшенную деревню, где осталось только несколько стариков и старух, побродил по запущенному, заросшему матерой крапивой кладбищу и вернулся в Москву с тем же чувством обделенности жизнью. А ведь была когда-то большая семья, был род, и вот – как обрезало косой безжалостной русской истории. Кого в этом винить? И нужно ли кого-то винить? Те, чьей волей или безволием творилась история, давно уже расплатились за вину своей жизнью.

Два года назад незамужняя дочь Панкратова, живущая с матерью, родила сына. Назвали Игорем – в честь деда по материнской линии, довольно известного филолога. Когда было время, Панкратов приезжал к ним, гулял с внуком, чувствуя себя немного неловко в роли деда. Внук как таковой никаких особенных эмоций у несентиментального Панкратова не вызывал. Внук и внук, симпатичное маленькое существо. Но внук как некий символ вызывал чувства довольно сильные и не очень приятные. Вот лет через двадцать он придет и спросит: «Дед, ты какую Россию мне оставил?» И ему не скажешь: «Какую получил, такую и оставил». Не такую. И получил не такую, и оставил не такую.

Звонок Веры Павловны застал Панкратова во время прогулки с внуком и прервал его размышления о судьбах России и о своей роли в её многострадальной истории.

– Вы меня узнали? – спросила она.

– Да, конечно. Здравствуйте…

– Не называйте меня, – перебила она. – Я звоню из уличного автомата. Ваш мобильник прослушивается?

– Теоретически не исключено. Но я понятия не имею, кому это надо.

– Мне нужно вас увидеть. Срочно. Назовите место, которое я бы знала, а никто бы не знал. Если ваш телефон все-таки слушают.

– Там, где вы обычно встречались с Арсеном, – подумав, предложил Панкратов. – Устроит?

– Откуда вы знаете, где я встречалась с Арсеном?

– Потом объясню. Я смогу подъехать туда часа через полтора.

– Подъезжайте, буду ждать.

Телефон умолк. Панкратов отвел внука домой, погрузился в свой «фольксваген» и направился сквозь бесконечные московские пробки к Речному вокзалу, размышляя, что бы мог означать этот необычный звонок.

Вера Павловна была не из тех, кто устраивает панику на пустом месте. Если она позвонила, да еще с такими предосторожностями, значит её что-то серьезно встревожило. Странно только, что позвонила она, а не Гольцов. Георгия Панкратов не видел с того вечера, когда решили, что Арсену нужно исчезнуть из Москвы. Он не звонил, был занят какими-то своими делами. Панкратов тоже не напоминал о себе. Но по опыту знал, что такие жизненные коллизии всегда имеют продолжение, чаще всего неожиданное. Похоже, продолжение последовало и в этом сюжете, в котором Панкратов волей случая оказался задействован.

Речной вокзал удивил его необычным оживлением. Гремела музыка, на гирляндах трепыхались флажки на речном ветерке, было много милиции почему-то в парадной форме. У стенки стоял многопалубный теплоход, на него с шумом и гамом грузилась совсем зеленая молодежь. Юные девушки в платьях, похожих на свадебные, юноши в костюмах с галстуками. На всех широкие красные ленты через плечо. «Выпускник 2010» – успел прочитать Панкратов. Понятно, праздник последнего звонка. Или получения аттестатов зрелости? В общем, праздник. А милиция следит за порядком.

Возле скамейки, второй справа от входа в вокзал, Веры Павловны не было. Сидела какая-то блондинка, по виду студентка в джинсах, в белой рубашке, завязанной узлом на пупе, в надвинутой на лоб белой бейсболке. Панкратов пристроился на другом конце скамейки, чтобы Вера Павловна еще издали могла увидеть его и понять, что он один.

– Здравствуйте, Михаил Юрьевич. Спасибо, что пришли, – сказала блондинка. – Не оглядывайтесь на меня, смотрите на молодежь и делайте вид, что завидуете их цветущей юности.

– Чему там завидовать? – отозвался Панкратов, послушно глядя в сторону. – Только представить, сколько им всего предстоит, страшно подумать. Нет, это не для меня. Что с вашей прической?

– Парик.

– Мы так и будем разговаривать, глядя в разные стороны? Давайте сядем в вашу машину и куда-нибудь отъедем.

– Я приехала на такси. Такси меняла два раза. Честное слово, чувствовала себя этакой Матой Хари.

– Понравилась?

– Нет. Вон там, у шестого причала, речной трамвайчик. Он отходит через десять минут. Я сейчас подойду к нему. А вы проследите, не увяжется ли кто за мной. Если нет, тоже садитесь, там мы спокойно поговорим. Если что-то заметите, уходите, встретимся позже.

Вера Павловна неторопливо подошла к кассе, потом предъявила билет дежурному матросу и скрылась внутри пароходика. Её передвижения ничего необычного на причале не вызвали. Никто не кинулся к кассе, никто не побежал к трапу. Панкратов сел в трамвайчик, когда матрос уже убирал сходни. Веру Павловну он нашел на корме. Она сняла бейсболку и парик и с удовольствием подставляла голову со своей замечательно короткой стрижкой свежему ветерку. Народу здесь почти не было, публика, соблазнившаяся прогулкой по Москве-реке, толпилась на верхней палубе и в баре.

– Так что же всё это значит? – спросил Панкратов.

– Вы, наверное, считаете меня сумасшедшей?

– Нет. Но вижу, что вы чем-то очень встревожены. Чем?

– Скажу, – пообещала Вера Павловна. – Но сначала вопрос. Как вы узнали, где я встречаюсь с Арсеном? За мной следили?

– Да.

– Мой телефон прослушивали?

– Да.

– Зачем?

– Мне нужно было узнать, жив Георгий или погиб. А вы были единственным человеком, который мог это знать. Когда вы узнали, что он жив?

– Через два месяца после его похорон.

– Почему Георгий не объявился сразу? Как только стало известно о катастрофе самолета?

– Он боялся, что я себя выдам. А через меня выйдут на него. Я понимаю, о чем вы думаете. Знать целых два месяца, что твой муж погиб, это страшное испытание, врагу не пожелаешь. Но вы не представляете, в каком ужасе мы тогда жили. Мы были уверены, что его снова хотят посадить. Что за ним охотится ФСБ. Я ждала его четыре года. Я бы не выдержала, если бы он снова попал в тюрьму. Он всё правильно сделал. Он обязан был так сделать. Он думал не о себе – обо мне, о наших сыновьях. Жестоко? Да. Но только мы об этом можем судить. Никто не имеет права его осуждать!

– И меньше всех я, – подтвердил Панкратов. – Как вы узнали, что Георгий жив?

– О Господи! – вдохнула Вера Павловна. – Я вызвала вас по важному делу, а вы ввергаете меня в прошлое, которое даже сейчас я не могу вспоминать без содрогания!

– Не рассказывайте, если вам неприятно. Мой интерес к Георгию вполне обывательский. Я не часто встречал людей с таким характером и с такой необычной судьбой.

– Он совершенно невозможный человек! – горячо отозвалась Вера Павловна. – Человек-событие, человек-приключение! Стоит ему появиться, и обычная жизнь превращается в аттракцион. Иногда в праздник, иногда в трагедию. Я расскажу, как я узнала, что он жив. На выходные я отпускаю домработницу. И вот представьте, возвращаюсь вечером со студии в пустой дом и первое, что вижу в прихожей – его туфли. Те, в каких он уехал в аэропорт. Захожу в гостиную, а в кресле сидит какой-то человек. В его тапках. Вылитый он. Но не он, не может быть он, его похоронили на Ваганьковском кладбище! Я очень хорошо всё помнила, очень хорошо! Было много венков, свечей, отпевал настоятель храма Воскресения Словущего. Спрашиваю: «Это ты?» Он говорит: «Да, я. Я вернулся. Можно сказать, с того света». А у меня в голове только одна мысль: нужно срочно обзвонить всех друзей, чтобы никто не сказал ему, что он умер!..

Она замолчала. Мимо медленно тянулись набережные, проплыла гостиница «Украина». На мгновение потемнело, трамвайчик прошел под Новоарбатским мостом.

– Так я узнала, что он жив, – снова заговорила Вера Павловна. – Как вам это нравится, Михаил Юрьевич? Превратить свою смерть в трагифарс – на это способен только он! Я замужем за ним уже пятнадцать лет, и до сих пор не знаю, чего от него можно ждать!

– Не утомляет? – поинтересовался Панкратов.

– Как ни странно, нет. Что вы, совсем нет! Чему вы усмехаетесь?

– Вы посоветовали мне смотреть на молодежь и завидовать их юности. А я немного завидую вам. Вам повезло встретить Георгия. Ему тоже повезло. И я даже не знаю, кому больше. Он уже больше года считается погибшим. Вы встречаетесь?

– Что за вопрос! Я не постригалась в монахини.

– Он приезжает к вам? Или вы к нему?

– Нет, это опасно. Встречаемся где придется. Летом в Крыму, заказываем одну и ту же гостиницу. Зимой в загородных отелях. Прислуга на меня смотрит, как на блядь. Иногда садились на теплоход на Речном вокзале, есть там трехчасовые прогулки по каналу. Из каюты даже не выходили. Смешно, да? Как любовники втайне от жен и мужей. У вас есть еще вопросы?

– Нет, – сказал Панкратов. – А теперь сядьте поближе и расскажите, что вас встревожило.

Рассказ Веры Павловны уложился в расстояние от пристани «Киевская» до «Парка культуры». Недели две назад она обратила внимание на то, что в квартире раздаются телефонные звонки и кто-то тут же вешает трубку. Домработница рассказала, что однажды пришли два сантехника, которых никто не вызывал, проверяли отопление. В ДЭЗе сказали, что никаких сантехников не присылали. Потом она заметила, что за её «маздой» всё время следует какая-то машина, «хонда» синего цвета с висюлькой в виде обезьянки на лобовом стекле. Эта обезьянка и привлекла ее внимание. Когда она попалась на глаза в третий раз, Вера Павловна насторожилась. Несколько раз попыталась уйти от преследования, но «хонда» неизменно оказывалась сзади. В машине один человек. Довольно молодой, не кавказец. Когда Вера Павловна заходила в магазин или торговый центр, он незаметно шел за ней.

– Номер записали? – спросил Панкратов.

– Да. Но на следующий день номер был другой. Его я тоже записала. Вот они, возьмите. А машина та же. Что это значит, Михаил Юрьевич?

– Пока не знаю. Но вы правильно сделали, что позвонили. Мой телефон дал вам Георгий?

– Да. Он сказал, чтобы в случае чего я звонила вам. Вы знаете, что делать. И знаете, как с ним связаться.

– Вы ему звонили?

– Нет, мы связываемся по Интернету. Эта шпионская жизнь начинает мне надоедать.

На пристани «Парк Культуры» трамвайчик заметно опустел, публика решила продолжить развлечения в парке Горького, где, как и на Речном вокзале, было полно выпускников с красными лентами. Панкратов сходил в бар и принес две банки «Кока-колы». Не то чтобы его мучила жажда, ему нужно было время подумать.

«Хонда» с разными номерами. Какая-то самодеятельность. Профессиональная наружка давно уже не меняет номера, она меняет машины. Один водитель в «хонде». Он же следит за клиентом в магазине. Совсем ни к черту. Топтуны всегда работают парой. Нет, здесь что-то не то.

– Сделаем так, – предложил Панкратов. – Завтра утром вы позвоните мне с домашнего телефона и попросите срочно приехать.

– В телефоне наверняка жучок, – предупредила Вера Павловна.

– На это и расчет. В квартире тоже жучки. Даром, что ли, приходили сантехники? Я приеду, и вы расскажете мне то, что сейчас рассказали. Взволнованно, с экспрессией. Сможете?

– Постараюсь.

– Скажете, что через вас кто-то хочет найти Георгия. И вас это очень тревожит. Я задам пару уточняющих вопросов и скажу, что в самое ближайшее время встречусь с Георгием и введу его в курс дела. И мы вместе решим, как следует поступить.

– Вы в самом деле встретитесь с Георгием?

– Нет. Может быть, позже. Сейчас я хочу, чтобы слежка переключилась на меня. Так и будет, если мы правильно понимаем ситуацию. Им нужны не вы, а Георгий. Если, конечно, вас не выслеживает ревнивой любовник.

Вера Павловна вспыхнула:

– Михаил Юрьевич, а банкой «Колы» по голове хотите?

– Не хочу, она липкая. Я пошутил. Вы всё запомнили? Подходим к Устьинскому мосту, можете здесь сойти. А мне придется плыть обратно. Машину-то я оставил на Речном вокзале.

Вера Павловна надела парик и снова стала похожа на блондинку-студентку. Пожаловалась:

– Терпеть не могу парики, в них голова потеет. До завтра!..

Забрав свой «фольксваген» с парковки у Речного вокзала, Панкратов успел сделать еще одно дело, заехал на Мясницкую в Главное управление ГИБДД и у знакомого полковника пробил номера синей «хонды». Как он и ожидал, номера оказались фальшивыми, оба с машин, давно снятых с учета. А вечером в «Кофе Хаус» на Неглинке встретился с человеком, который предпочитал, чтобы его называли Николаем Николаевичем, а как его звали на самом деле, не знал никто.

II

«Филер должен быть политически благонадежный, честный, трезвый, смелый, ловкий, сообразительный, выносливый, терпеливый, настойчивый, осторожный, правдивый, дисциплинированный, уживчивый, серьезно и сознательно относящийся к делу и принятым на себя обязанностям, крепкого здоровья, в особенности с крепкими ногами, с хорошим зрением, слухом и памятью, с такою внешностью, которая давала бы ему возможность не выделяться из толпы и устраняла бы запоминание его наблюдаемыми…»

Всеми этими качествами, перечисленными в инструкции Департамента полиции начальникам охранных отделений, ведавших в царской России сыском, Николай Николаевич обладал в полной мере. Кроме разве что политической благонадежности, о которой Панкратов не мог судить, потому что они никогда на эти темы не разговаривали. А всё остальное при нём: трезвый, смелый, сообразительный, крепкого здоровья даже сейчас, в шестьдесят лет. А уж его умению не выделяться из толпы мог поучиться любой артист. Никто не выделил бы его и среди работяг, выходящих с завода после смены, и среди привокзальных бомжей. Если надо, он сошел бы за своего даже на научной конференции – скромный провинциальный профессор, внимательно слушающий столичных коллег, но не рискующий с ними спорить. Эта способность сливаться с окружающими, обязательная для сотрудников службы наружного наблюдения, и предопределила его судьбу. НН – так называли наружку на сленге. Или Николай Николаевич.

Панкратов познакомился с ним еще в советские времена по служебной надобности, когда Николай Николаевич был небольшим начальником в 7-м Главном управлении КГБ – в «семерке», следившей за подозрительными иностранцами и вступавшими с ними в контакт нашими несознательными гражданами. Начинал рядовым топтуном, тогда Панкратов не смог бы с ним познакомиться ни при каких обстоятельствах, в КГБ это была самая закрытая служба. Сотрудников наружки знал только их непосредственный руководитель, а больше не знал никто, включая Председателя КГБ. Они никогда не появлялись в здании на Лубянке, с начальством встречались на конспиративных квартирах.

В КГБ Николай Николаевич дослужился до подполковника, после 91-го года его вывели за штат, он перешел в «семерку» МВД и сделал там неплохую карьеру. Лет десять назад что-то у него не срослось с новым начальством, в чине генерал-майора он вышел в отставку и стал, как он сам говорил, рантье. Рента была не процентами с капитала, никаких капиталов он не нажил, ренту давала ему обширнейшая и очень специфическая информированность. Как Панкратов служил посредником между бизнесменами и властями, так и Николай Николаевич был связующим звеном между МВД и теми, кому требовались особые услуги милиции. Прослушка любых телефонов, в том числе и сотовых, гарантированно защищенных от прослушки, негласная охрана ВИП-персон, стационарное и мобильное наружное наблюдение, контрнаблюдение – всё это Николай Николаевич мог организовать. Понятно, что очень не даром.

За многолетнее знакомство между ними сложились взаимно уважительные отношения, отчасти из-за сходства характеров, внутренней уравновешенности, а больше – из-за обязательности, присущей обоим. Ни Панкратов, ни Николай Николаевич никогда не обещали того, чего не могли сделать. И всегда делали то, на что подписались. В отличие от многих милицейских, которые брали деньги и потом находили десятки причин, почему они не могут ничего сделать. Поэтому деловые люди, раз попробовав, больше никогда к ним не обращались.

Каждое дело, за которое брался Николай Николаевич, требовало довольно сложной организации. Говоря современным языком – логистики. Панкратов не знал, как Николай Николаевич строит свои отношения со службой наружного наблюдения, а про прослушку однажды рассказал. Не специально, просто пришлось к слову. Чтобы она была или хотя бы выглядела законной, договаривались со следователем, он вписывал нужные номера в какое-нибудь из уголовных дел, которых в работе у каждого следователя были десятки. Суд, не вникая, санкционировал прослушку. Таким образом она становилась не просто законной, но могла фигурировать в обвинительном заключении в качестве доказательства. Но до этого не доходило, заказчикам достаточно было знать содержание разговоров.

Вечерняя публика в «Кофе Хаус» на Неглинке была не такая, как днём. Почти не было молодежи, всё больше модно одетые дамы, заглянувшие отдохнуть после шоппинга и поболтать с подругами, и интеллигентные пенсионеры, достаточно обеспеченные, чтобы позволить себе чашку эспрессо за сто пятьдесят рублей или ассорти из мороженого за двести пятьдесят. На такого пенсионера был похож сейчас и Николай Николаевич.

– Вам кофе? – поздоровавшись, спросил Панкратов.

– Лучше капучино, – ответил Николай Николаевич. – Кофе здесь не очень.

– Есть проблемы? – спросил он, когда Панкратов вернулся к столику от бара с двумя чашками капучино.

– Есть. Завтра мне понадобится наружка. Три машины. Контрнаблюдение. Это возможно?

– Сделаем. На сколько?

– На весь день. Возможно, еще на день или два.

– Встанет в копеечку.

– Знаю.

– Кто объект?

– Я.

– Вы? – удивился Николай Николаевич. – Неужели стали олигархом? Поздравляю.

– Не стал. И уже не стану. Раньше нужно было начинать, лет двадцать назад.

– А тогда кому понадобилось за вами следить?

– Это и нужно узнать. Будет синяя «хонда» с фальшивыми номерами. Запишите номера… Но не исключено, что еще две или три машины.

– Серьезные дела, я смотрю, – заметил Николай Николаевич. – Прослушка нужна?

– Может понадобиться, потом решим. Пусть ваши люди подтянутся завтра к половине первого в Строгино. Я буду на «фольксвагене» темно-синего цвета. Госномер…

– Да знаю я ваш номер. Куда в Строгино?

Панкратов продиктовал адрес Веры Павловны. Объяснил:

– Там живет одна дама, за которой следит кто-то на «хонде». Попросила меня помочь.

– Почему она не пошла в милицию?

– Это вы у меня спрашиваете?

– Странные времена, не находите? – проговорил Николай Николаевич не то с недоумением, не то с раздражением. – Есть милиция, но она сама по себе. Есть правительство, тоже само по себе. Даже президент сам по себе. Всё есть, а люди обращаются к нам, а не к ним. К чему мы идём, Михаил Юрьевич?