– В это невозможно поверить! – прохрипел Верховный благоговейно, протягивая к камню трясущиеся руки и боясь раньше времени схватить его. – Давай мне его, давай!
– Я отдаю вам в… – Кристиан не успел договорить, как ощутил жуткую боль в голени. Он резко дернулся и обратил взор. Белый волк, прокусив острыми зубами сапог, впился в его ногу, сильно дергал головой и злился. Кристиан не понимая, что происходит, начал отдергивать ногу, прохрипев: – Лихой, прекрати!
Белый волк сразу же отпустил его. Кристиан вновь обратил лицо к Верховному, который дрожащими руками почти уже обхватил камень. Именно в этот миг перед глазами молодого человека отчего-то всплыл ласковый золотистый взор Славы и тот момент, когда она сказала, что любит его. Ее слова до сих пор вызывали в Кристиане непонятную дрожь. В его голове неожиданно пронеслась мысль о том, что никто и никогда не любил его так сильно, как эта девушка, ибо только из-за глубокой и вдохновенной любви она могла отдать ему этот бесценный камень. Однако тут же его холодный разум взял верх над глупыми чувствами, прогоняя эти трепетные мысли, и он нахмурился.
– Да, да. Я беру этот камень в дар! – выпалил быстро Верховный и резко выхватил древний кристалл из руки молодого человека. – Отныне у меня есть то, что следует показать нашему Повелителю…
Верховный цепкими руками впился в камень, сжимая его в ладонях. Кристиан невольно отметил, что алмаз отчего-то не засветился тусклым светом изнутри, как это было в тот миг, когда Слава отдавала ему камень в дар. Верховный отвернулся и засеменил к своему каменному трону. Но, вдруг что-то вспомнив, жрец Лионель обернулся к фон Рембергу и приказал:
– Ах да, Кристиан, в данную минуту брат Бертран разговаривает с нашими братьями, приехавшими из Амстердама. Я считаю, тебе тоже будет полезно переговорить с ними. Ступай!
– Слушаюсь, ваше святейшество…
Быстро пройдя через парадные двери, фон Ремберг, перепрыгивая через две ступени, устремился на второй этаж. Он знал, что надо как можно скорее отправляться в путь, потому что местонахождение книги могло измениться. Он не был в усадьбе несколько дней, уехав из нее еще в тот памятный день, когда девушка подарила ему Великого Владыку.
Три дня назад приехали австрийские монахи, посвященные в ордене, и заявили, что вторая часть древней рукописи Светлых находится где-то на севере Европы, но точного места они указать не могли. Услышав эти слова, Кристиан неожиданно вспомнил о древнем алмазном камне, который ему удалось заполучить от девушки. Насколько он помнил, в первой части книги Светлых было указано, что Великий Владыко может указать место, где в настоящее время находится вторая часть рукописи, так как в конце первой книги был изображен некий знак, который служил ключом к разгадке.
Из-за этого почти двое суток и последнюю ночь Кристиан и брат Бертран бились над этой тайной, помещая великий алмаз Инглии то сверху на этот символ, то сбоку. Но ничего не выходило. Лишь сегодня поутру на фон Ремберга нашло некое озарение. Едва проснувшись, Кристиан, спавший на стуле в своей мрачной келье, приподнял голову и неожиданно заметил, как древний алмаз отбрасывает разноцветные тени на стол. Поскольку солнечный луч, падающий из окна на потолке, освещал камень в тот миг. И Кристиана тут же осенила догадка. Чуть позже, как раз с помощью солнечных лучей, преломленных через древний самоцвет и направленных на книгу, молодому человеку удалось различить в тайном преображенном знаке некий герб. Сразу же узнав герб определенного города, фон Ремберг с ликованием осознал, где следует искать вторую часть древней рукописи Светлых.
И сейчас Кристиан заехал в усадьбу только для того, чтобы переодеться в дальнюю дорогу, намереваясь уже завтра достигнуть окраин России. В своей спальне молодой человек быстро разделся донага, обтер тело влажным полотенцем и облачился в темную удобную одежду. Он накинул на плечи плащ, натянул ботфорты и уже умело повязывал портупею с оружием, когда в дверном проеме появилась стройная светлая фигурка.
Он чуть обернулся на вошедшую девушку. Хотя облик Светославы был хорошо знаком ему, Кристиану показалось, что нечто изменилось в девушке. На ней был, как и обычно, этот невозможный светло-серый балахон-платье, однако ее голова была непокрыта. Волосы ее, золотистые и густые, стягивались в две толстые косы, которые лежали на груди, очертания которой еле угадывалось под мешковатым силуэтом наряда. Ее облик показался молодому человеку весьма милым и невозможно юным. Хотя месяц назад ей исполнилось восемнадцать лет, она выглядела гораздо моложе. Невероятная молодость ее лица в который раз поразила Кристиана. Он невольно подумал, что она совсем еще девочка и ведет себя так же искренне и открыто, как дети.
Светослава застыла посередине комнаты и, ласково улыбнувшись ему, проворковала:
– Людвиг доложил мне, что вы вернулись, Кристиан. Вы разрешили свои дела?
Фон Ремберг нахмурился, ибо в его сознании тут же всплыло воспоминание о ее признании в любви и о том, что он очень дорог ей. Странное сладостное упоение, которое впервые возникло в его существе еще два дня назад, от осознания того, что Слава любит его, вновь завладело им, и Кристиан напрягся, словно струна. Он начал упорно внушать себе, что ему все равно, любит эта Светлая девица его или нет. Главное, что он добился, чего хотел, и камень сейчас был у них. А теперь перед ним стояла новая цель – найти вторую часть, книгу древней рукописи Светлых.
– Вполне. Все разрешилось, – буркнул он и быстро взял с кресла свою треуголку, показывая этим жестом, что ему надо ехать.
Проворно подойдя к нему, Слава положила ладошку на локоть молодого человека и ласково произнесла:
– Вас не было три дня. Я беспокоилась…
Он бросил на нее мрачный взор и заметил ее яркие глаза поглощающе смотрят на него. Неожиданно, он понял, что ему нравится ее теплый взгляд, который как будто согревал его и успокаивал. Но тут же в его существе поднялся дух противоречия. Молодой человек недовольно высвободил локоть из ее пальцев и неприветливо процедил:
– И напрасно, сударыня.
– Напрасно? Но вы не прислали даже записки. Я ждала вас.
– Майн херц, вы ведете себя глупо, – неучтиво перебил ее Кристиан, поморщившись. – Женщина не должна так навязывать себя, – нравоучительно заметил он и начал поправлять шпагу в своей портупее. Он не смотрел на нее, продолжая свою речь уже раздраженно. – И вообще, ваши признания мне порядком надоели. У меня мало времени, и я не жажду слушать все это.
– Кристиан, вы совсем не любите меня? – вдруг пролепетала она, прервав своим приятным голоском его холодную раздраженную речь.
Руки фон Ремберга замерли на ремне, и он медленно поднял на нее фиолетовый темный взор. Она смотрела ему прямо в глаза, открыто и пораженно. Она показалась ему похожей на ту девочку, которую он встретил там, в лесной чаще, когда она исцелила его волка. Дальнейшие холодные слова замерли на его губах, он ощутил, что ему не хочется обижать ее, хотя все его слова были жестокой правдой. Но тотчас он разозлился на себя и на то, что глупые чувства на миг выбились из-под контроля его железной воли. Оскалившись, как зверь, фон Ремберг ехидно процедил:
– А разве я когда-то говорил вам, Светослава, что люблю вас?
– Нет. Но мне казалось… – начала девушка тихо, срывающимся от волнения голоском.
Ах, ей казалось, что он неравнодушен к ней? Но это было просто возмутительно! Фон Ремберг вмиг разозлился. Как она могла даже помыслить, что он испытывал к ней хоть какие-то чувства! Этого никогда не было и не будет! Он не мог быть неравнодушен к кому бы то ни было, так как все эти низменные глупые человеческие чувства не должны были касаться его, иначе ему не стать совершенным человеком. Именно этому учил его Лионель с детства. Потому после ее слов молодой человек впал в крайнее раздражение и, стиснув кулак, запальчиво пророкотал:
– Я никогда и не предполагал любить тебя! Неужели ты могла подумать, что я увлекусь тобой? Да ты настолько открыта и наивна, что совершенно неинтересна. Ты словно серая мышь в этих своих нарядах. И к тому же, видимо, еще и глупа, раз думала, что я могу полюбить тебя! Это была лишь игра!
– Но зачем же тогда вы просили моей руки? – опешив, пролепетала Слава, чуть попятившись от фон Ремберга и ощущая тупую боль в сердце от его жестоких слов.
Она видела, что поведение мужа изменилось: нынче и из вежливого, приятного молодого человека он превратился в жесткого ледяного незнакомца, глаза которого в этот миг были черны как ночь.
– Мне нужен был камень, я же говорил тебе. Мои долги стоили того, чтобы взять тебя в жены и заполучить этот дорогой алмаз.
– Но вы не могли знать про камень, лишь моя матушка и я знали о нем…
Ощутив, что она вот-вот догадается, что он служит Темному Повелителю, Кристиан мгновенно придумал оправдание. Он жутко оскалился и глухо вымолвил:
– Я удивлю тебя, девица, но про камень твоя мать рассказывала покойному мужу, как раз от него я узнал об алмазе.
Непонимающе смотря на него, Слава не могла поверить в его слова.
– Мне кажется, что вы говорите неправду, – выдохнула она, а на ее глазах заблестели слезы.
Кристиан напрягся всем телом, чувствуя, как его сердце откликается на ее душевную боль, которая отчетливо читалась на красивом лице. Он вновь разозлился на себя и процедил:
– Думай, что тебе угодно! Мне это безразлично. Я уезжаю!
– Надолго?
– Я должен перед тобой отчитываться, майн херц? – спросил он холодно. И «майн херц» прозвучало в его устах как оскорбление. Он увидел, как из ее глаз полились прозрачные капли. Несчастно глядя на него, Слава поджала губы.
Фон Ремберг удивленно осознал, что ее слезы далеко не безразличны ему, хотя он пытался оставаться в этот миг бесстрастным. Не в силах более выносить все это, Кристиан стремительно схватил свою черную треуголку и, развернувшись на каблуках, быстро направился прочь из комнаты.
– По крайне мере, вы отдали долги… – пролепетала ему тихо вслед Слава.
Он лишь на секунду остановился, услышав ее слова, и чуть повернул голову. Его сердце стучало глухими ударами и твердило, что он своими руками творит зло. Да, он не раз убивал и творил нелицеприятные действа по велению Лионеля, но сейчас какое-то странное чувство вины начало терзать существо Кристиана, и это было очень необычно для него. Однако, немедля опомнившись, молодой человек вспомнил наставления Верховного о том, что отныне его главная цель – это книга Светлых. Сжав кулак и подчиняя свои глупые жалостливые мысли разуму, Кристиан стремительно направился прочь, желая как можно скорее позабыть все слова этой Светлой девицы.
Любовь – это тот свет, перед которым тьма отступает в бессилии…
Наталья Калинина
Слава медленно ступала босыми ногами по выжженному, некогда цветущему лугу. Суровый неприятный ветер обдувал ее лицо, и она тяжело, через силу переставляла ноги. Она знала эти места, поля ее детства. Именно здесь когда-то давно она бегала девочкой вместе с Яриком. Выйдя на небольшой пригорок, она увидела сидящую на пне молодую женщину. Услышав шаги, женщина обернулась. Направляясь к ней, Слава в какой-то миг издала радостный возглас, узнав в поникшей плечами деве покойную матушку. Девушка со всех ног бросилась к Мирославе, как когда-то давно, еще в детстве. Женщина тоже была боса, в убогом грязном рубище, с распущенной светлой косой.
– Матушка! – воскликнула Слава, останавливаясь в двух шагах от Мирославы.
Только после этого женщина обратила на нее свой взор. Лицо покойной матери было неимоверно печально, а ее глаза выражали боль.
– Ты такая непослушная, дочь моя, – вдруг вымолвила Мира.
Опешив от слов матери и от того, как она холодно говорит с ней, девушка удрученно спросила:
– Матушка, вы разве не рады видеть меня?
– Слава, ты совсем не слушала меня…
– Но что я сделала не так?
– Я велела тебе хранить древний алмаз как зеницу ока! – воскликнула с горячностью Мирослава. – А ты отдала его. И отдала в дар! Как ты могла так ослушаться меня?!
– Матушка, но вы же сами благословили меня на союз с этим человеком! – выпалила в свою защиту девушка.
– Я велела тебе ехать в Архангельск! А ты что натворила?! Как же теперь ты исполнишь то, что было предначертано тебе светлыми богами? – прошептала Мира, и ее образ стал отдаляться.
Слава бросилась за матерью, надеясь нагнать ее, и закричала ей вслед:
– Я так запуталась, матушка… я так виновата… я знаю о том. Что я должна сделать?!
– Очисти свой разум и душу от тьмы и увидишь свет… он укажет тебе истинный путь… – еле слышно твердила Мира, а ее дух улетал все дальше и дальше, и через миг вовсе исчез в облаках.
Вся в слезах, девушка упала на колени, протягивая руки к небу.
Распахнув глаза, Слава резко села на кровати. Холодный пот струился по ее вискам, и она, смотря на тусклый огарок свечи, освещающий просторную спальню, поняла, что ей приснился дурной сон.
Слава гуляла по саду уже давно. Гнетущие, разрушающие мысли о том, что ее жизнь кончена, не покидали ее уже несколько дней подряд.
Последние две недели ее постоянно терзали думы о Кристиане. Девушка страдала уже давно и мучительно, с того самого дня, когда фон Ремберг покинул усадьбу и более не возвращался. Тоска съедала девушку, становясь по вечерам особенно гнетущей. Она постоянно вспоминала, как по вечерам они с мужем проводили время вместе, и как она прикладывала свои руки к его вискам, усмиряя боль. Но тут же эти приятные, интимные воспоминания окрашивались в темные тона, ибо перед ее глазами мгновенно возникала картина того последнего неприятного разговора с Кристианом, когда он сказал, что лишь использовал ее.
Теперь Слава понимала, что совершила чудовищную ошибку, доверившись этому незнакомому человеку, которого знала всего несколько недель до венчания, и который все это время играл роль заботливого, хоть и холодного мужа. Она же, как дурочка, без памяти влюбилась в него и отдала ему свое сердце, признавшись в любви. А самым ужасным было то, что она забылась настолько, что подарила ему драгоценный алмаз, завет деда, который должна была хранить более всего на свете.
В настоящее время Слава отчетливо осознавала, что фон Ремберг никогда не любил ее. А она предала ради него светлую память о матери и своих близких, утеряв бесценный самоцвет Света. И эта правда была настолько страшной, что ее душа не находила покоя ни днем, ни ночью. Она не понимала, как могла так забыться, что невольно отдала оберег матери фон Рембергу. Но Слава явственно помнила тот миг. Она как будто находилась в каком-то обволакивающем нереальном сне, а ею тогда владела неистовая безумная любовь к Кристиану. Потом, когда он ушел, она вроде бы опомнилась, но было уже поздно. Камень был потерян.
Еще в тот день, когда ей приснился кошмар, в котором Мирослава обвиняла ее в проступке, Слава твердо решила во что бы то ни стало попытаться исправить все, что натворила. Она мучительно думала о том, как ей вернуть Великого Владыку. В тот же день переговорила с камердинером фон Ремберга, Людвигом, пытаясь узнать хоть что-то. После вопроса девушки Людвиг сделал удивленное лицо, заметив, что не слыхивал от хозяина ни о каких алмазах и тем более о долгах, поскольку у фон Ремберга всегда было вдоволь денег, и никакие кредиторы никогда не приходили в их дом требовать долг. Все эти расспросы только запутали девушку, и она окончательно сникла. Мучительно поразмыслив над всей этой печальной историей, она вознамерилась ждать возвращения фон Ремберга, чтобы попытаться узнать, кому он продал древний камень.
Дойдя до дальней скамьи небольшого сада, Слава печально созерцала унылый осенний пейзаж. Листья почти опали, а ветер носил по серому небу свинцовые тучи. Настроение девушки было таким же серым и мрачным, как и окружающая ее увядающая природа.
– Здравствуй, сестрица, – неожиданно раздался позади нее мужской оклик.
Услышав знакомый приятный голос, девушка быстро обернулась и опешила. Гриша, ее названый брат, которого она видела в последний раз еще три месяца назад, стоял в нескольких шагах от нее.
– Гриша! – воскликнула Слава радостно и устремилась к нему. – Как я рада тебя видеть! Ты просто не представляешь, как я скучала по тебе! – Бросившись на шею к Артемьеву, она крепко обняла молодого человека. Спустя миг, отстранившись от него, она выпалила: – Целых три месяца! Как долго я не видела тебя. Где ты был все это время? Тебе передали мое письмо? Почему ты не ответил на него?
– Письмо? – удивился Гриша. – Нет, не было никакого письма.
– Но как же? Человек моего мужа должен был передать тебе мое послание.
– Я ничего не получал, Слава.
– Очень, странно, – тихо вымолвила она, понимая, отчего Гриша все это время не давал о себе знать. – Но это уже неважно. Расскажи, что же с тобой приключилось? Я знаю, что тебе удалось убежать от Федора, и ты был болен.
– Так и было, Слава. Федор понял, что это я помог тебе бежать. Он дико разозлился и… – Артемьев чуть замолчал и опустил голову, вспоминая все издевательства Федора, но совсем не собирался все это рассказывать Славе. – Мне чудом удалось выжить. Я сам не помню, как оказался на том постоялом дворе. Почитай, почти месяц провалялся в горячке…
Он замолчал. Слава внимательно посмотрела на Гришу и поняла, что молодой человек многого недоговаривает.
– Он бил тебя?
– Да.
– Сильно истязал? – спросила Слава, холодея, вмиг представив, что мог сделать с Гришей жестокосердный Федор, который ненавидел парня.
– Все уже позади. Одна сердобольная девица, дочь трактирщика, лечила меня, и я остался жив. Я не хочу говорить об этом, – мрачно ответил он.
– Отчего ты не написал, где ты и что ты так сильно болен? Я бы тотчас приехала, – произнесла порывисто Слава.
– Написать, но куда? – удивился молодой человек.
– Ах да, прости, ты же не получал моего письма.
– Едва оправился от ран месяц назад, я сразу же поехал к Семену. Но ты же знаешь, он уехал из Москвы.
– Да, это так.
– А потом я долго разыскивал тебя. Именно слуги Семена сказали мне, что ты вышла замуж за некоего иностранца, который служит при прусском посольстве. Я насилу разузнал его имя. Вот теперь я здесь.
– Когда ты приехал?
– В Санкт-Петербург? Позавчера.
– Так хорошо, что ты все же нашел меня, – улыбнулась ему девушка. – Пойдем в дом. Ты расскажешь мне обо всем, что с тобой приключилось.
В то ненастное утро Слава возилась на усадебной кухне вместе с Матильдой, помогая готовить обед. Наставления своего мужа о том, что ей не следует помогать кухарке, Слава решила позабыть, оттого что фон Ремберг в этот момент явно не нуждался в ее послушании, если вообще вспоминал о ней. Ежедневно, намереваясь подавлять в себе горестные печальные мысли о грубости и безразличии мужа, девушка пыталась занять себя чем-нибудь полезным. Как раз поэтому сегодня поутру она помогала Матильде с приготовлением супа и жаркого.
Слава как раз опустила в кипящую кастрюлю натертую морковь, когда в кухню вплыла высокая неприятная экономка в темно-коричневом простом платье на немецкий манер, Ядвига управляла всеми домашними слугами. Немка по происхождению, она вынужденно, только по приказу фон Ремберга, жила в этой холодной стране уже второй год. На родине в Пруссии у тридцатилетней Ядвиги остался возлюбленный, некий военный в отставке, который постоянно звал ее назад. Но в данную пору она не могла вернуться на родину по долгу службы, потому что место в доме фон Ремберга было весьма престижным и высокооплачиваемым. Ядвига только и ждала момента, когда вновь сможет вернуться в Пруссию и обвенчаться со своим возлюбленным. Экономка ненавидела Россию и все, что с ней связано, и искренне считала, что ее хозяин должен был жениться на немке и остаться жить в Кёнигсберге. Но все случилось иначе. Оттого молоденькая жена хозяина, которая поселилась в усадьбе всего пару месяцев назад, вызывала у Ядвиги открытую неприязнь.
Смерив презрительным взглядом хозяйку, которая была одета как прислуга, экономка на ломаном русском произнесла:
– Госпожа, на крыльце вас дожидаются крестьяне. Они хотят говорить с вами.
Слава обернулась и, недоуменно взглянув на нее, спросила:
– Со мною? Но вы говорили, что всеми хозяйственными делами поместья занимается управляющий, господин Дерюгин.
– Да это так, – холодно ответила Ядвига. – Но люди хотят видеть именно вас, госпожа. Они узнали, что господин фон Ремберг женился и что отныне у них новая хозяйка.
– Хорошо, пойдемте, – согласилась Слава. Наскоро вымыв руки, девушка сняла с головы платок и направилась к выходу. У двери она обернулась к кухарке и велела: – Матильда, вы пока управляйтесь без меня. Я скоро вернусь.
– Слушаюсь, госпожа, – почтительно сказала кухарка.
Велев пригласить крестьян в кабинет мужа, Слава заняла место в вычурном кресле Кристиана, за письменным дубовым столом. Спустя несколько минут в кабинет вошли четверо мужиков в простых запыленных одеждах и лаптях.
– Будьте здравы, барыня, – сказал при входе один из них, кланяясь и комкая в руках шапку-треух.
Слава смотрела на бородатые загорелые от полевых работ лица мужиков и не понимала, что они хотят от нее.
– Здравствуйте. Вы хотели поговорить со мною? – задала она вопрос.
– Так и есть, барыня, – пробубнил нерешительно тот же самый мужик, чуть выдвинулся вперед и уже смелее произнес: – Несчастье у нас случилось в том месяце. Все амбары с зерном погорели, дак ноне мы не знаем, что и делать.
Внимательно окинув озадаченным взором всех четырех бедно одетых мужиков, Слава устремила глаза на светловолосого бородатого мужика, который говорил, и вежливо спросила:
– Как ваше имя, милейший?
– Степка, Иванов сын, – ответил удивленно мужик.
– Степан Иванович, а что же вы не обратились к господину Дерюгину? Насколько я знаю, он весьма умело ведет хозяйственные дела и мог бы помочь вам.
– Как раз от произвола Прокопия Никоноровича мы и хотели просить у вашей милости заступничества, – заметил мужик, нахмурившись. – Ведь он и слушать не хочет о наших бедах. Только одна надежда у нас на вас, барыня.
– Вот как? – удивилась Слава и, чуть помолчав, добавила: – Тогда прошу вас, присядьте и расскажите мне все подробно. Что же случилось? И что именно я могу для вас сделать?
– Благодарствуем, барыня, мы постоим лучше. Привычные мы к этому, – ответил, нахмурившись, Степан Иванович и, прокашлявшись, начал свой рассказ: – В том месяце приключилось несчастье. В северных амбарах, которые на окраине села нашего, случился сильный пожар. Только к утру мы смогли потушить его. Дак все добро и сгорело дотла. В амбарах тех хранился весь нынешний урожай. Почитай, почти с четырнадцати полей собранный. В основном рожь да пшеница, из которой мы еще не успели муку смолотить. И нынче нам не из чего хлеб печь, да и муки-то успели мы намолоть всего на несколько недель. А по велению Прокопия Никоноровича наша деревня должна еженедельно поставлять в имение по восемь пудов, но нам неоткуда взять. Все, что успели смолотить, мы уже отвезли сюда, в усадьбу. А ноне у нас ничего не осталось. Наши семьи уже вторую неделю без хлеба сидят. А еще даже зима не пришла. Вот мы и просили у Прокопия Никоноровича заменить нам пшеничный оброк на другой какой. Но он и слышать ничего не хочет. Говорит, что ему наша репа да свекла не надобна. Да и гречу брать не хочет. А где ж нам рожь да муку эту брать, коли сгорело все?
– Но разве у вас нет прошлогодних запасов зерна? – спросила Слава.
– Нет, барыня. В том годе вообще урожай хилый вышел, холодно было и не выросло ничего. Почитай, весь год впроголодь сидели. Куда уж там запасы делать, хоть бы ноги не протянуть.
– А вы не пробовали обменяться овощами на зерно с другими деревнями?
– Конечно, пробовали. Но они сами не больно много собрали, лето-то дождливое было. И сами они не хотят, им ведь тоже надобно свой оброк платить. Мы уже три раза ходили на поклон к господину Дерюгину, но он и слушать не желает про наши беды. Говорит, что можно муку нашу заменить только деньгами, пятьдесят копеек за пуд! А где нам такие деньги взять, когда он сам же запрещает торговать на ярмарках нашим урожаем? А продавать-то у нас более нечего. Мы и так впроголодь живем. Вот и не знаем, что делать, Прокопий Никонорович угрожает в уплату оброка забрать у нас всю скотину нашу, коров да лошадей. А как же мы без кормилиц-то коровушек? Да без дружков наших, коней, пахать-то как будем? Совсем по миру пойдем. Помогите, барыня, одна надежда на вас! Второй месяц, почитай, на одной грече да репе живем. А зимой вообще ноги протянем. Только вы можете нам помочь!
Слава слушала слова мужика и все больше хмурила брови. Слова Степана Ивановича, пронизанные отчаянием и болью, отозвались в сердце девушки. Она долго молчала, напряженно думая, как ей поступить. Она почти ничего не знала об управлении хозяйством. Но эти люди, видимо, считали ее хозяйкой и просили о помощи.
Нервно заправив выбившуюся светлую прядь волос за ушко, Слава спросила:
– И что же вы хотите от меня, Степан Иванович?
– Ну как же, барыня. Просим мы отменить наш оброк мукой на этот год до будущего урожая. А в следующем годе мы обещаемся отдать в полтора раза больше. Последнее, что есть у нас, отдадим. Только не забирайте нынче наших коровушек да другую живность.
– Хорошо, я обещаю, что переговорю с господином Дерюгиным, – кивнула Слава. – И попрошу его не взимать с вас оброк мукой в этом году. Я думаю, усадьба без него сможет обойтись. Но как же ваша деревня? Вы проживете без зерна сами? Ведь вы, Семен Иванович, сказали, что отдали уже всю муку, что была.
– Да что мы? – удивился мужик и как-то заискивающе заулыбался. – На гречихе как-нибудь протянем. Не первый же год голодаем. Ниче, как-нибудь…
– Что ж, – заметила Слава. – Я переговорю с управляющим как можно скорее. А к следующему четвергу жду вас вновь у себя. Я скажу вам, как мы все с Прокопием Никоноровичем порешили.
– Добро, барыня, – заулыбался Степан Иванович. – Благодарствуем за то, что выслушали и не погнали нас.
Вечером следующего дня в усадьбе фон Ремберга появился грузный, невысокий господин с короткой темной бородкой, усами и невзрачными бегающими глазами. Как только вошел в кабинет, он отыскал взглядом девушку, которая сидела за письменным столом.
Слава, которая в этот момент изучала доходные и расходные книги, услышав шорох, подняла голову на вошедшего.
– Господин Дерюгин, здравствуйте. Хорошо, что вы приехали так скоро, – заметила вежливо она. – Прошу вас, пройдите.
– Доброго вечера вам, госпожа фон Ремберг. Как только получил ваше послание, тотчас оставил все свои дела и устремился к вам, – произнес управляющий приторно-сладким голосом и приблизился к девушке.
– Обращайтесь ко мне Светослава Романовна, если можно, – спокойно поправила его Слава.
Управляющий подошел к ней и окинул взглядом ее фигуру и юное лицо.
– Я так счастлив, Светослава Романовна, что господин фон Ремберг выбрал в жены столь прелестное создание. Я хотел еще месяц назад, когда нас представили друг другу, высказать вам свое восхищение, – произнес управляющий слащаво. Его масляный взгляд задержался на светлых ее волосах, заплетенных в косу и заколотых на затылке в большой пучок, и, быстро приблизившись вплотную к ней, мужчина проворковал: – Вы столь красивы, госпожа, что у меня нет слов.
Невольно Слава подалась всем телом назад, стараясь создать большее расстояние между собой и управляющим, неприятный раздевающий взор которого прямо испепелял ее.
– Прокопий Никонорович, мне кажется, что расточать комплименты не входит в ваши обязанности, – перебила почти невежливо Слава и сама поразилась тому, что непочтительно оборвала речь управляющего. – Простите, – тут же извинилась она за свою горячность. – Я вызвала вас по делу.
– По какому делу, ваша милость? – удивился Дерюгин, думая, что такая молоденькая девица вряд ли что-то смыслит в делах.
– Вчера у меня были крестьяне из Ждановки. Рассказали мне о пожаре и потере урожая. Они просят избавить их на время от оброка зерном.
– Зачем это они решили обременять вас столь никчемным вопросом, который вовсе не стоит вашего драгоценного внимания? Я ведь с ними все уже решил.
– Степан Иванович мне все рассказал. О том, что вы намерены забрать их скотину в случае неуплаты за муку.
– Истинная правда, госпожа. А как же иначе? Неужто они думают, что просто так уменьшат свою долю оброка? Где ж это видано, чтоб босяки свои условия торговали?! Это Степка, сучий сын, всех супротив меня настраивает. Ишь удумал – жаловаться на меня вашей милости!
– Степан Иванович все сделал верно. И я думаю…
– И что вы его слушаете! – вспылил Дерюгин, перебив девушку. – По нему давно кнут плачет. Вот возьмусь я за него!
– А я так не думаю. Вы и пальцем не тронете Степана Ивановича, – произнесла твердо Слава, вмиг побледнев и вспомнив недавние рассказы Матильды о жестокости и зверствах управляющего.
– Да? Вы этого хотите? – удивленно заметил Дерюгин и чуть отодвинулся от Славы. – Что ж, как вам угодно, госпожа.
– Мало того, оброк с Ждановских крестьян на муку и пшеницу я тоже велю вам не взимать до следующего урожая.
– А из чего же печь хлеб-то в усадьбе, да и на ярмарках каким зерном торговать?
– Я просмотрела расчетные книги, это вы делали в них записи?
– Я, – кивнул управляющий. – Каждый понедельник поутру я все записываю.
– Хорошо. В этих записях числится, что Ждановский оброк составляет лишь четвертую часть от всего мучного и зернового оброка, поставляемого из всех деревень. Я думаю, что усадьба вполне может немного сократить траты муки и обойтись. А насчет продажи зерна я думаю – продадим на четверть меньше.
– Да? Но где же взять недостающие деньги на все расходы поместья? У меня каждая копейка на счету! И я рассчитывал, что продам эту четвертину зерна со Ждановки. И позвольте спросить, госпожа, где я должон денег брать, чтобы все траты закрыть? Я едва свожу доходы с расходами. И лишних денег у меня нет, Светослава Романовна! – вдруг вспылил Дерюгин.
– Я понимаю вас, – согласилась девушка. – Но, просмотрев все ваши записи за последние шесть месяцев, отметила, что за это время вы, помимо вашего жалования, не отчитались за четыреста пятнадцать рублей серебром, которые были получены доходом в прошлом году. И нигде нет записей, куда они потрачены. Мне нужны эти деньги. Если вы еще не потратили эти деньги на нужды усадьбы, прошу часть из них взять на покрытие расходов поместья, как вы выразились, если денег будет не хватать. Да и часть денег мне нужна прямо сейчас. Мне необходимо сделать закуп зерна для Ждановских крестьян. Я не могу допустить, чтобы их семьи голодали.