Андрей Шопперт
Колхозное строительство 2
Событие двадцать третье
Свердловск вымотал. Началось с того, что в Богданович ехать не надо. Они не успели произвести обжиг. У них план. Пипец! Весь Краснотурьинск был поставлен в позу «зю». Весь – это не преувеличение. Это факт. Чашки и блюдца раскрашивали чуть не сто человек. Все учащиеся и преподаватели Художественного училища. Все художники предприятий и кинотеатров. Все выпускники Художественного училища прошлых лет, не покинувшие город. Все выпускники художественной школы, пожелавшие принять участие в этом флешмобе. Успели за неделю, отправили спецрейсом в Богданович, а у них, самок собаки, план. Пришлось ехать к Борисову. Председатель Облисполкома при Тишкове обматерил директора фарфорового завода. И что? Что изменилось? Конец месяца. Точно утрутся и продолжат гнать план.
Ладно. Есть ведь и другие дела. Ну, у кого-то есть. «Уралобувь» кожу в Краснотурьинск не отгрузила. План. Правда, хоть половину замши отправила. Пётр опять хотел было ломануться к Борисову, но передумал. Нашёл начальника отдела снабжения и дал ему взятку – в прямом смысле. Торжественно вручил золотые часы «Полёт». Самому теперь не надо, есть куда круче. Обещал всё сделать за три дня, и на будущее заверил в совершеннейшем почтении. Нет! «Население нужно менять».
Ещё хуже получилось в редакции «Уральского рабочего». Сами книго-газето-печатники всё сделали нормально – бумага в Краснотурьинск отгружена, станок печатный тоже, даже три. Два с металлолома и один почти рабочий. Ну, утрёмся. Починим. Не надо спасать эту страну. Нужно её переделать.
Проблема была в другом. Ушёл в длительный творческий запой художник, что должен был нарисовать иллюстрации к «Буратинам». Чем свердловчанам не понравился Владимирский – непонятно. Потому что москвич? Ну и ладно. Деньги за книгу получены, пусть сами разбираются. Умоетесь! Поможем. Узнал в редакции адрес «творца». Взял двух бугаёв и наведался. Художник Михаил Щировский жил неподалёку от вокзала, в старых деревянных домах-бараках на улице Стрелочников. Запой ощущался ещё на улице. А уж в подъезде! И в запое был весь подъезд. Пётр нашёл в соседнем подъезде трезвую бабушку и узнал у неё, где тут ближайший телефон. Оказалось, что как раз в квартире Михаила. Пришлось менять план – хотел вызвать машину из вытрезвителя. Ладно, обойдёмся своими силами. Для начала взяли ту саму бабушку и торжественно ввели в квартиру художника.
– Вона он у стенки сидит, – ткнула пальцем пожилая женщина и им же перекрестилась. Большого пальца на руке не было. Где-то недосчиталась. Может, и на войне.
Персонаж, что сидел у стенки, был «спящим». Это не мешало трём гостям сидеть за столом и принимать на грудь «вермут» из бутылок по 0,8 литра.
– Мужики, – Пётр повернулся к спортсменам телохранителям, – Мне очень нужно, чтобы эти люди больше здесь не появлялись никогда.
– Нужно – значит, нужно, – изрёк афоризм бывший старшина.
Он взял ближайшего гостя за шиворот, приподнял его одной рукой и… Своей второй рукой сломал палец на левой руке товарища. Двое других сначала хотели «ринуться» на защиту безвинно пострадавшего от властей, но были пойманы за шиворот тёзкой. Ещё две минуты, и все трое были спущены с лестницы – благо, невысокой, так как квартира была на первом этаже. У всех троих указательные пальцы на левой руке были сломаны.
– Если ещё раз зайдёте в эту квартиру – лучше заранее возьмите с собой запасные челюсти. Сломаю! – Вадим даже оскалился для верности.
Совсем даже без криков и проклятий с угрозами алконавты потрусили за угол. Что ж, теперь сам художник. Набрали в ванну холодной воды и погрузили туда тело. Для верности ещё и притопили. Очнулся, начал сучить ножонками и ручонками. Это против Кошкина-то. Через десять минут купания почти трезвый «творец» предстал голым и мокрым перед Петром. Почему голым? Психология. Голому против одетого тяжелее аргументы «против» придумывать. За время купания Пётр осмотрел «нехорошую квартиру». А ведь и вправду недурной художник. На стенах и на столе – не на кухонном, на рабочем – было полно рисунков-иллюстраций к сказам Бажова. И хороших иллюстраций! Были и другие рисунки. На счастье (художника), и пара Буратин имелась. Вполне. Были даже картины в рамках. Пейзажи Урала, осень, скалы, вода. Красиво.
– Михаил. Ты бросай пить. Я – Тишков Пётр Миронович. Сейчас тебе Вадим сломает один палец на левой руке. Если через неделю иллюстрации к моим повестям про Буратино не будут в редакции, то мы тебя найдём и сломаем все пальцы на обеих руках. Уяснил?
– Не надо. Я всё напишу, – сделал попытку забиться в угол Щировский.
– Надо. Это для тебя же. Вадим, – Кошкин подошёл и за долю секунды, так что художник даже не успел испугаться, проделал «операцию».
Вот только тогда Михаил и испугался, и завизжал, и обмочился. Ещё одно купание – и почти вменяемый соратник.
– Михаил, а ты картины продаёшь? Я бы вот эти две купил, – Пётр указал на две особо удачные картины, изображавшие одно озеро, но в разное время года. Диптих? Или как это называется?
– Так забирайте, только не ломайте больше пальцы, – зашмыгал носом художник.
– Так нельзя. Ты ведь работал. У нас любой труженик получает по заслугам. Так сколько? – ещё не хватало так забрать, а потом товарищ заявит, что ему под угрозой жизни поставили ультиматум – либо картины, любо эта самая жизнь. Ещё и палец предъявит.
– Десять рублей.
– Хорошо. Вот двадцать, за обе, – Пётр вынул из кармана кошель и достал пару «красненьких», – Через неделю зайду в редакцию. Не подведи.
Порадовали только напоследок. Пётр заехал в Суворовское училище. Генерал Тихончук Михаил Павлович был трезв и деловит – спешил. В парадной форме и при орденах с медалями. Немало. Обнял, позвякивая наградами.
– Ну что, Пётр Миронович, считай, получилось. Принято решение создать в Краснотурьинске филиал нашего училища. Подробностей не знаю, приказ ещё не дошёл, где-то в пути. Это так, добрые люди позвонили. Рад, поди? – от небольшого зеркала в углу кабинета прокричал генерал.
Пётр и в прошлый раз заметил громкий голос начальника училища. Война. Скорее всего, последствия контузии.
– Конечно, рад. Спасибо большое, Михаил Павлович. Не пожалеете.
– Уже сто раз пожалел, но песни ты хорошие пишешь, а значит, и человек ты – хороший. А мы, хорошие люди, должны друг другу помогать – иначе нехорошие верх возьмут. Согласен? – отвернулся наконец от зеркала, так ничего и не поправив, генерал.
– У вас ко мне какая-то просьба? Излагайте – всё, что в моих силах, – догадался Пётр.
– Ты Богатикова пришли ко мне на 9 мая.
Ого. Хотя… Нет, всё равно – «ОГО».
– Хорошо, Михаил Павлович. Пришлю, – есть ведь Сирозеев, который за эти три месяца сильно подрос, и есть Градский – в страшных очках, но с чудесным голосом. Выкрутимся.
Глава 4
Событие двадцать четвёртое
Мария Нааб, она же Вика Цыганова, тоже была в Свердловске при делах. Нужна была певица с низким, почти мужским голосом – да те же песни Любы Успенской петь. Ну, и других хватает – «Tombe la neige», к примеру, для гастролей вещь необходимая. Желательно найти девушку с контральто. На худой конец, низкое меццо.
Когда она озвучила свою идею Петру Мироновичу, он заржал.
– Извини, Вика, представил картину. Сидишь ты как Пуговкин, закинув ногу на ногу, тростью помахиваешь и прослушиваешь девиц из консерватории и филармонии.
– И в чём юмор? – обиделась Вика.
– Тебе десять лет. Ладно, девушки будут петь, а вот как на эту сцену будут смотреть преподаватели и разные другие руководители?
– Нам нужна девушка с низким голосом. Ваши предложения? – Вика рассердилась. Это тело доставляло на каждом шагу кучу неудобств. Плюсы? Ну, если считать плюсом прыщики и сопли, то плюсы были. А так – одни минусы. В Краснотурьинске почти привыкли к причудам соплячки, тем более что практически всегда она оказывалась права. Даже побаивались. Ну, и стоящий за спиной Первый секретарь горкома партии. А в Свердловске? А в Москве??? И так ещё лет десять. Ужас!
Отдушиной были репетиции – там забывала о возрасте. Постепенно и окружающие стали забывать. Один Богатиков из хохляцкой вредности всегда начинал со споров. Один раз даже замахнулся на девочку, и это случилось при Петре Оберине – телохранителе и шофёре «папы» Пети, как иногда в шутку называла его Вика. Что уж там сделал здоровущий «Майор» (так его все знакомые называли) и как объяснил зазвездившемуся певцу политику партии – неизвестно, но с тех пор Богатиков ведёт себя как шёлковый, лишь иногда позволяет себе посылать убийственные взгляды.
Ещё бесятся изредка диссидентки, особенно Наталья Евгеньевна Горбаневская. Поэт непризнанный! Нет, признанный – на Западе! О, этот манящий Запад. Там свобода. Там дышать можно полной грудью. И бесполезно что-то говорить, как со стеной. «Tаити, Tаити… Не были мы ни на каком Таити! Нас и здесь неплохо кормят». Ну а Вика была. И на Таити тоже. Особенно потряс Лиссабон. Идёшь себе за гидом по туристическим местам и вдыхаешь запах океана и вечности, запах истории. А сверни в проулок, отклонись от маршрута. Помойка! И, как на всякой помойке, там знатно воняет, особенно в маленьких тесных переулках. Пахнет тухлой едой, мочой, под ногами валяется мусор и бегают крысы. Везде стоят битые, разгромленные машины. Всё в граффити, часто с изображением половых органов. В переходы просто страшно спускаться – это общественный туалет. Даже всякие Гарлемы отдыхают. Проститутки, наркокурьеры – всё на виду. Показать бы этот Запад диссиденткам! И ведь даже не расскажешь. Не поверят и подозрительно спросят – а информация-то откуда? «От верблюда»! Нужно свою страну делать прекрасной, а не захлёбываться слюной от зависти.
– И что же делать, Пётр Миронович?
– Попробую договориться.
Интересно, а есть вещи, о которых не смог бы договориться Тишков? Прямо чудеса. Словно кто подыгрывает. Договорился и тут. С помпой всё пройдёт. В малом зале филармонии, нет, в Камерном зале, состоится прослушивание всех певиц Свердловска с низкими голосами. И ведь всего один звонок секретарю Свердловского облисполкома. Глинских Василий Иванович лично сопроводил девочек и Марка Яновича Макаревича к роялю – в смысле, зашёл с ними на сцену и поприветствовал собравшихся. Но рояль! «Rönisch», Санкт-Петербург, 1909 год. Сказка.
– Это председатель колхоза «Крылья Родины». Все ведь слышали песни к 8 марта и Дню Космонавтики? Это их рук дело. В ансамбль «Крылья Родины» для записи нескольких песен нужна певица с низким голосом. Победительница этого конкурса через месяц будет одной из самых знаменитых певиц страны. Постарайтесь, – и под шёпот тёток и девиц гордо удалился.
Руководитель! Умеет народ на подвиг воодушевить. Вот только насчёт «рук»… Хотя Сенчину с Толкуновой уже и руками двигать научили, не только челюстью. Что можно сказать о самом прослушивании? Долго, нудно, нервно. Сначала пришлось распрощаться с пожилыми толстыми тётками, хотя у одной вполне себе голос – намного выше среднего. Точнее, намного ниже, и с замечательной такой хрипотцой. Заметочку с данными певицы Вика оставила в блокноте. Показывать нельзя, а вот запись на пластинку?
Ещё двоих отсеяла из-за внешности – тоже толстые, и голоса слишком оперные, уже не переучить. Осталось четыре – одно контральто и три низких меццо. Хотелось бы контральто. Оказалось, что не получится – а ведь голос у женщины круче, чем у Шер. Валентина Николаевна Левко пришла из любопытства. Она солистка труппы Большого театра.
– Похвастаться пришли? – насупилась Вика.
– Интересная ты девочка. Ходят по Москве слухи, что все эти замечательные новые песни ты придумала, – погладила по голове, как упирающегося котёнка.
– Только музыку.
– Ну да, ну да. И «Танцы на Марсе»? Туда нужен голос?
– И туда не помешает.
– Жаль, что вы не в Москве. Я бы пару песен с вами записала, – а на вполне симпатичном личике нет сожаления. Как же, оперная ДИВА!
– Жаль, что вы не сможете переехать в Краснотурьинск.
– Где это?
– Там, где будут мечтать побывать всякие Паваротти. Хочется «Грэмми»? А победить в Сопоте? Дать концерт на Уэмбли? Вы будете петь для нескольких сотен избранных – а та певица, которую я сегодня отберу, будет петь в той же Венской опере, в лондонском «Ковент-Гардене», в «Ла Скала» для королев и министров, за гонорары соизмеримые с ценой этого здания.
– Да ты Наполеон в юбке, – снова погладила по головке.
– Валентина Николаевна, мне ещё вон тех трёх будущих звёзд слушать.
– Будешь в Москве, звони, – и протягивает визитку. Хайтек. Точно ДИВА!
Прошла на троечку последняя девушка, аспирантка кафедры сольного пения Уральской консерватории имени М.П. Мусоргского.
– Гибалин Борис Дмитриевич, ректор консерватории, – дядечка, всё это время сидевший в последних рядах Камерного зала, подошёл к Марку Яновичу.
– Рад знакомству. Марк Янович Макаревич.
– А можно и мне вашу девочку послушать? – опа, неожиданный поворот.
– А цель какая? – устала Вика.
– Необычная девочка – и, судя по песням, даже не талант, а просто гений. Я со многими композиторами знаком – всегда есть узнавание. Не скажу, что произведения похожи, но есть общие моменты. А тут ни одна песня не похожа на предыдущую, словно их десятки композиторов писали. И ведёт себя Маша как взрослая.
Ну вот. Что там Штирлиц говорил про провал?
– Тут, наверное, Борис Дмитриевич, дело в том, что я песни как таковые не пишу. Пётр Миронович Тишков их сочиняет и мне напевает, а я просто превращаю его хрипы и стоны в музыку. Аранжировку помогает делать Гофман, это руководитель Краснотурьинского Академического симфонического оркестра, – попыталась выкрутиться Вика-Маша.
– Вот! Час от часу не легче. Человек, не знающий нот, сочиняет песни, без преувеличения великие песни. Девочка десяти лет пишет для них музыку. А человек, который нигде не учился музыке, создаёт академический симфонический оркестр в городе, где даже нет музыкального училища. И он без сомнения справляется с аранжировкой! Мне тут Светланов звонил, пообщались, поперемывали вам косточки. Больше всего это похоже на мистификацию, и меньше всего – на правду. Плюс Фурцева, что с вами носится, как с писаной торбой. Даже не чудеса – за гранью. Ойстрах назвал вас троих инопланетянами. Что скажете? – и голову седую набок склонил, руки за спину завёл. Следователь, блин.
– «На Тау Ките
Живут в красоте —
Живут, между прочим, по-разному —
Товарищи наши по разуму».
Высоцкий тоже нигде не учился, даже в музыкальную школу не ходил.
– И это чувствуется. Мелодии простоваты, – не сдавался ректор.
– Борис Дмитриевич, лет тридцать ведь ваша консерватория работает. А ещё есть Москва, Ленинград, Киев. Подскажете дальше? Десятки консерваторий. Десятки тысяч выпускников. Сколько из них стали писать «великие» песни? И сколько «великих» песен написано выпускниками консерваторий? – решила уделать метра «пигалица».
Ректор не сдался.
– Твоя правда, Машенька. Обидно. Может, выход предложишь? – и опять в позу следователя.
– Борис Дмитриевич, Маше десять лет, – попытался защитить девочку Макаревич.
– То-то и оно, уважаемый! То-то и оно! Так есть выход? – отмахнулся как от мухи.
– Борис Дмитриевич, мне на самом деле десять лет. А выход? Может, нужно больше свободы? Разрешить студентам создавать всякие ВИА, театры миниатюр с использованием музыки. Проводить конкурсы на лучшую песню, – Вика пожала плечами.
– Я три дня назад был на репетиции в ТЮЗе – ученик бывший пригласил, он там за музыку отвечает. Они сейчас сказку ставят. Опять вы! И песни хороши. Несколько штук даже не «великие» – следующая ипостась. «На века». Не пригласите в Краснотурьинск на репетицию?
– С удовольствием. Приезжайте числа 7-го мая, на три дня. Увидите и генеральную репетицию, и концерт. А если приедете с мальчиком, лет десяти, с хорошим высоким голосом, то вообще замечательно. Есть несколько песен, а вот исполнителей хороших нет, – Вика вспомнила свою идею поискать «Серёж Парамоновых» в Свердловске.
– Договорились. А сейчас, может, споёте что?
– Слушайте, – Вика села за рояль. Вещь!
– «Дремлет притихший северный город,
Низкое небо над головой,
Что тебе снится, крейсер „Аврора“,
В час, когда утро встаёт над Невой?»
Плакал ректор. Не навзрыд. Просто слёзы катились. Не замечал.
– Сюда мальчик и нужен? – прокаркал, когда отзвучали последние аккорды.
– И сюда.
– Найду. Весь Свердловск перерою.
Штирлиц утёр пот. Вместо врага – соратник.
Событие двадцать пятое
Как там мессир Воланд говорил Маргарите на балу:
«Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами всё дадут».
Дали. Пётр был последним. Сначала давали учёным. Ни одной знакомой фамилии. И вдруг: Новиков Сергей Петрович – старший научный сотрудник Математического института имени Владимира Андреевича Стеклова Академии наук СССР, за цикл работ по дифференцируемым многообразиям. Целоваться с Брежневым вышел тот самый Сергей, что помог у Люши на дому решить проблему с «кубиком Нерубика». Тесен мир.
А дальше ещё интереснее. Лясс Абрам Моисеевич – заведующий лабораторией, Борсук Павел Афанасьевич – старший научный сотрудник ЦНИИТМ; Долбенко Евгений Тихонович – бывший главный металлург Южуралмашзавода; Онуфриев Иннокентий Александрович – бывший главный инженер МЧЗ «Станколит»; Ткаченко Андрей Сафронович – начальник цеха МЗ «Запорожсталь» имени Серго Орджоникидзе; Рыжков Иван Васильевич – доцент ХПИ имени Владимира Ильича Ленина, за разработку и внедрение в производство принципиально новой технологии литейного производства – изготовления стержней и форм из жидких самотвердеющих смесей.
Мать вашу, родину нашу. Это придумали в 1967 году. А когда начали внедрять? Через сорок лет. Пётр и внедрял, году эдак в 2007-м, на заводе, в РМБ (ремонтно-механической базе). Ну нет, не отвечает он за всю страну, а на БАЗе внедрим в этом году. Связи решают всё. Вот сейчас и свяжемся с Абрамом Моисеичем.
А дальше пошли соратники.
Светлов (Шейнкман) Михаил Аркадьевич (посмертно) – за книгу «Стихи последних лет».
Караев Кара Абульфаз оглы – за музыку балета «Тропою грома» (1958).
Моисеев Игорь Александрович, балетмейстер – за концертную программу ГААНТ СССР (1965).
Пименов Юрий Иванович – за серию картин «Новые кварталы».
Симонов Рубен Николаевич – за постановки пьес классической и современной драматургии в МАДТ имени Евгения Багратионовича Вахтангова.
Ну, и:
Тишков Пётр Миронович – за цикл песен ко Дню Победы.
Достойные соратники. Пётр впервые узнал, что замечательный русский поэт Светлов на самом деле Шейнкман. Бывает. Моисеев (слава богу, не тот – тот родился в тюрьме и имел фамилию Мойсес) и Симонов (тоже не тот), оказывается, Симонянц, – на слуху. Композитора Караева и художника Пименова Пётр не знал и в будущем ни разу не слышал – но познакомиться стоит. Связи.
Что ж, пора идти целоваться. Пётр содрогнулся. С мужиком целоваться взасос! Как отучить Брежнева от этого? Потом ведь весь мир над ним смеяться будет. Вытерпел. Зажмурился и губы сжал со всей силы. Аж шатнуло. Пожал руку мягкую.
– Спасибо.
И вдруг Брежнев выдал явно не по протоколу.
– Хорошие песни. Слезы текут. Тебе спасибо, Пётр. И дальше пиши такие песни.
Неплохой вроде мужик, а во что страну втравил? Советчики хреновые. Суслов, Андропов, что ввергли СССР в афганскую войну. Интересно, сработало ли письмо? Пока вроде никаких изменений. Дождёмся посадки Союза-1, а потом середины мая, когда Семичастного заменят на Андропова. Сядет ли? Заменят ли?
Награждение, что символично, происходило в Свердловском зале Кремля.
Потом был банкет – и даже не фуршет, ещё не придумали. Сидели за столами.
Тихон Хренников, заместитель председателя Комитета по Ленинским и Государственным премиям СССР в области литературы, искусства и архитектуры при Совете Министров СССР, толкнул речь. Не умеет, занудно до смерти. Потом слово дали первому Герою Социалистического Труда в области литературы, поэту Николаю Тихонову. Седой, вальяжный, громогласный. Чуть живее получилось. Настал черёд и Фурцевой. Вот молодец тётка! Речь так речь. И ничего не понятно, и хочется встать и аплодировать. Талант.
Пришлось и Петру выступать. Все награждённые благодарили партию и правительство, обещали оправдать высокое доверие. Штелле решил не выделяться и не креативить. Не время и не место. Поблагодарил тех же и добавил «дорогого Леонида Ильича» – ещё не вошло это у народа в обязательную привычку. Обещал написать ещё больше хороших песен.
Выделился старый знакомый. Сергей Новиков решил, видно, воспользоваться трибуной и предложил открыть в каждом городе математический класс, а в Москве или Ленинграде – основать интернат для особо одарённых. Всё правильно сказал, только место перепутал. Путин его в Сочи создаст. Там детям лучше, чем в стоящей на болотах Москве и в совсем уж заливаемом и сверху, и снизу Ленинграде.
Когда начали вставать и вести застольные беседы, к Тишкову выстроилась очередь. Первым подлетел не присутствовавший в зале министр автомобильной промышленности СССР Александр Михайлович Тарасов, а Тихон Хренников, эдакий цепной пёс реакции. Сейчас, надо думать, поводок в руке Суслова.
– Пётр Миронович, рад знакомству! Ваши песни – это просто глоток свежего воздуха, – ну ничего себе. Правду ли писали в будущем о сём муже?
– Спасибо, Тихон…
– Николаевич.
– Спасибо, Тихон Николаевич. Только не просите спеть, нет ни слуха, ни голоса, – поржали.
Хренников ещё раз пожал руку и сделал вид, что отошёл, а сам пристроился чуть в стороне за спиной. Подслушивает. Значит, не врали про его любовь к «борьбе с формалистами». Да и пусть слушает.
Вторым прорвался Сергей Новиков. Математик поздравил, пожал руку, выслушал ответный комплемент и почти отошёл. Ага. Сделал вид, что пытается отойти, и глазами в угол стрельнул. Прогулялись до угла.
– Пётр Миронович, есть новости по вашему кубику?
– Давай так, Сергей. У меня есть пара образцов. Не с собой, конечно. Приходи завтра утром по тому же адресу, часов в десять, – понятно, что в этот раз Тишков поселился в гостинице «Россия», с ним ведь дочь и Маша-Вика – но вот завтра у него назначена встреча с химиками у Чуковских дома. Совместим. Кубики сделали на зоне и вручили торжественно Петру за пять пачек «со слоном». Почти бесплатно.
– Пётр Миронович, к вам и не пробиться, – вот на этот раз министр.
– Александр Михайлович, вы не переживайте. Конечно же, мы возьмём мальчика. Как его зовут?
– Тёзка ваш. Почти полный. Пётр Митрофанович, – чуть улыбнулся.
– Возьмём тёзку. Он один будет?
– А мать?
– Она тоже больна?
– Тоже, от неё и заразился.
Час от часу!
– Женщина в каком состоянии? – вот уж вляпался так вляпался.
– В среднем, – губы поджал.
– Она вам дочь или невестка?
– А это имеет значение?
– Я просто хотел спросить, а остальных членов семьи она не заразила? – лысый министр, похожий на Хрущёва, поджал губы. Властный товарищ, не привык просить.
– Нет, недавно все проверялись. Это невестка.
– Хорошо. Пусть приезжают. Разместим обоих в детском тубдиспансере. Там сейчас немного свободнее стало, – и правда ведь, за последние три с небольшим месяца выздоровело десять детей, а прибавилось только трое, да и те – из Карпинска и Волчанска.
– «Чайку»…
– Подождите, Александр Михайлович. У меня к вам три просьбы. Даже, вернее, предложения. Два вам точно понравятся, да и третье интересное.
– Предложения? Кого-то устроить нужно в министерство? – конечно же, «балшой началник».
– Нет. Это не на минуту разговор, к тому же, нужно показывать картинки.
– Что машину спроектировали? Фурцева говорила, что вы инопланетянин, – улыбнулся, оттаивая, но глаза невесёлые.
– И машину тоже. Где мы сможем спокойно поговорить?
– Надолго в Москве? – протёр лысину платочком министр.
– Дня на три-четыре. Как пойдёт.
– В понедельник в восемь утра в министерстве. На вас будет выписан пропуск. Кто-то нужен кроме меня? – вот, ну есть же деловые люди.
– Нужен человек, который занимается кузовами «Волг».
– Две сороки! Будут вам сороки, – теперь улыбнулся по-настоящему.
– Сороки?
– Юрий Наумович Сорочкин – это заместитель главного конструктора завода по кузовам. Виктор Петрович Сорокин – заместитель начальника экспериментального учебного цеха автозавода. Они на ГАЗе главные спецы по кузовам. Их там «двумя сороками» зовут. Сегодня же вызову, к понедельнику прибудут. Не придётся хоть краснеть? – опять насупился товарищ.
– Придётся. По противоположной причине.
– Заинтересовали. Сегодня суббота. В понедельник. Знаете, где находится наш дом терпимости?
– Дом терпимости?
– Здание имеет множество входов и выходов с разных сторон, в нем полно переходов, лабиринтов и тупиков. До революции это был доходный дом Алексея Хомякова. Ходят слухи, что в годы НЭПа в нем размещался дом терпимости – благодаря множеству лабиринтов, тупиков, выходов посетителям удавалось избегать нежелательных встреч.
– Не слышал. Интересно.
– Дом стоит на пересечении Кузнецкого моста и Петровки. Красивое здание, найдёте. Ну, не буду больше задерживать, вон к вам уже очередь выстроилась, – снова протёр лысину платочком, и крепко сжав руку, отошёл.
– Пётр Миронович! – вот и Фурцева.
– Добрый день, Екатерина Алексеевна, – чуть снова не поклонился. Здесь бы выглядело не смешно.
– Пётр Миронович, не знаю, плохо это или хорошо, но Михаил Андреевич и Леонид Ильич хотят познакомиться с Машей… вашей, – и радостно щерится, вспомнила про рифму.
– И где они?
– Сейчас пошли в малый зал. Там отдельный стол для руководителей.
– Я про Машу и Таню.
– А я откуда знаю? Шучу, не пугайтесь. Твой человек их у входа в Кремль встретил и проводил в гостиницу, потом моему заместителю отзвонился, а он мне передал, – у, змея! Пётр аж взмок. Потерять этих пигалиц в Кремле…
– Уже послали?
– Конечно, – снисходительно улыбнулась Фурцева.
– Позвоните в номер, пусть посланец возьмёт серый чемодан. Без песен ведь не обойдётся.
– Уже чемоданами песни возишь? – чуть пьяненькая Екатерина Великая прыснула.
– Приходится с вами, – лучший экспромт всегда получается после долгих репетиций. Вот и проверим эту поговорку.
– Как привезут, я тебя заберу. Веселись пока. Много не пей, – и ломанулась за Хренниковым.
Ну, осталось пообщаться с Абрамом Моисеевичем Ляссом. Заведующий лабораторией ЦНИИТМ. Как это расшифровывается? ЦНИ понятно – Центральный научно-исследовательский. ИТМ – институт тяжелого машиностроения? Или точного? Военный, значит. Из Подольска.
– Абрам Моисеевич, можно вас украсть у дамы на пару минут? – завлаб, высокий, почти лысый мужчина с остатками волос только в районе висков, подливал вина крашеной шатенке, не очень-то молодой и совсем не привлекательной.
– Вы ведь композитор? – орлом вылетел лауреат из-за стола.
– Поэт. Это к делу не относится. Я Первый секретарь горкома партии в городе Краснотурьинске. У нас там есть Богословский алюминиевый завод.
– Знаю, даже знаком был с Рюминым, – покивал Моисеевич.
– Замечательно. Там есть литейка чёрная, небольшая. Насосное хозяйство и бронировка мельниц, ну, и по мелочи ещё всякой всячины льют. Тонн триста в месяц. Разговор о насосном хозяйстве. Нельзя ли ваши смеси там внедрить в этом году? У вас формальдегидные смолы? – Пётр отводил за руку товарища подальше от начинающего становиться шумным стола.
– Что, простите? Нет, у нас не пластмассы. У нас смеси на основе жидкого стекла.
Опять Штирлиц был на грани провала. Экое старьё! Даже не вчерашний, а позавчерашний день. И за это Ленинскую премию? Бред! Хотя ведь и живём в этом самом позавчерашнем дне. И как теперь выкручиваться? Ну нет. Пойдём напролом.
– Абрам Моисеевич, а если к песку добавить не жидкое стекло, а эти самые смолы? Не пробовали? Я ещё дня четыре буду в Москве. Нужно встретиться, поговорить. Ещё такая идея есть. Берёте форму, накрываете слегка нагретой полиэтиленовой плёнкой. Потом ставите опоку. Герметичную, с патрубком. Засыпаете сухой песок, и снова плёнку. Потом включаете небольшой вакуумный насос. Песок твердеет. Переворачиваете, не отсоединяя от вакуума, устанавливаете стержни, и так же со второй опокой. При этом вакуум не отключаете. Заливаете. Отключаете вакуум – песок весь сам высыпается. Не нужна никакая регенерация, только просеять. Чтобы плёнка не прилипла к отливке, нужно из пульверизатора обрызгать её антипригарной краской. Лучше на основе спиртов – быстрее высохнет. Метод резко увеличивает качество литья. Вот, я вам на две Ленинских премии материала подкинул. Так когда встречаемся?
– Пойдёмте сейчас со мной в гостиницу, я всех своих позову! – глаза горят, лысина блестит. Учёный!
– Не могу. Брежнев зовёт за свой стол, песни петь. Завтра воскресенье, жду вас со всем коллективом в гостинице «Россия» в семь утра в холле. Не напивайтесь. Нужны ваши незамутнённые мозги.
– Пётр Миронович, где тебя черти носят? Брежнев тебя пока одного зовёт! – Фурцева. Вихрь в юбке.
Мы девчонки из простых,
Без серёжек золотых,
Вот таких, золотых,
Но красивые, пардон!
Посмотри со всех сторон,
Посмотри со всех сторон…
Припев:
Танцуй, Россия, и плачь, Европа,
А у меня самая, самая, самая красивая опа!
Танцуй, Россия, и плачь, Европа,
А у меня самая, самая, самая красивая опа!
Проигрыш.
Все артисты, не вопрос,
Миллионы алых роз
К моим ногам.
Я девчонка из простых,
Без серёжек золотых,
Вот таких, золотых.
Припев:
Танцуй, Россия, и плачь, Аляска,
А у меня самые, самые, самые красивые глазки!
Танцуй, Россия, и плачь, Европа,
А у меня самая, самая, самая красивая опа!
Рыдай Канада, пали из пушки,
А у меня самые, самые, самые красивые ушки!
Молчание? Да нет. Гром оваций. Куда там! Притопывание и прихлопывание. Впечатлились. Особенно когда Вика-Маша в конце сбацала задний глайд, иначе именуемый «лунной походкой», и… запустила шляпой в зрителей. Поймал Шелепин, протянул Брежневу, а тот вдруг бросился на импровизированную сцену целовать девчонок. А потом и Петра. Три раза. Дай бог сил это пережить!
Однако теперь по порядку.
До того, как привезли девочек, пообщались с Вождём минут пять-семь. Странные, непонятные вопросы и подковырки.
– Как охота в ваших краях? – все знают про страсть Брежнева к этому действу. Ну, не спорт же.
– Ходят люди, и на лося, и на волков охотятся. Бывает, и на мишек натыкаются. Правда, за всем этим приходится ехать подальше в горы, звери ведь городской шум не любят.
– А мне вот доложили, что всех собак перестреляли, – и непонятно, как реагировать. Будем по поговорке: «не знаешь, что говорить – говори правду».
– Да, уже и до соседних городов добрались.
– Помогает? – и опять этот взгляд.
– Десять детей и жена Героя Соцтруда, директора нашего подсобного хозяйства.
– А медики?
– Сомневаются.
– Мне вот Катерина доложила, что ты теперь самый богатый человек в стране, – теперь глаза блеснули – издевается.
