Анастасия РУТТ
Семь видений богатыря Родиполка
– Поди-ка в избу прислужников, там все готовится, скажешь, что я наказ дал. Да поскорее, а то наш толмач уже к чернохорым-то пошел.
Богатырь быстро вышел. Изба та прислужников была поодаль от терема княжеского, светлая да большая. Родиполк вошел. Встретила его младая девка да, зардевшись, в сторонку отошла. В избе той было жарко да пахко. Готовили чернохорым гусей, штук отридцать, пирогов малых да больших, извоз рыбы, свеклу, медом политую, да густой каши опять видов. А после – еще и каравай округлый. Стара тетка, что главной стряпухой над всеми была, готовила да подгоняла других девок да молодиц, недовольно посмотрела на Родиполка, но малый горшок дала под его стряпню. Родиполк осторожно сложил сизо-зеленые листья да светлые цветки белушки на дно горшочка, залив водою, поставил в печь. Тетка на то подивилась, но говорить ничего не стала, потому что наказ княжий поменять не могла.
Как солнышко поднялось высоко да стало светить во всю силу, так отвар у Родиполка готов был. Вынул он тот горшок рогачами да, обмотав его полотнищем, понес в погребную к хмельному выбродившемуся питью. В тихой и холодной погребной уже был Альхон-богатырь. С живостью он указы давал, чтобы хмельняры-прислужники кувшины готовили, чего да сколько. Родиполк вручил горшочек с белушкою да рассказал, сколько лить надобно, а уверившись, что все верно поняли, побежал в свою опочивальню, наряжаться. Ведь скоро чернохорый хан Кунта придет, а его встретить надобно, чтобы тот не заподозрил обману. В опочивальне младого князя Светлолика уже не было. «Небось, убег от меня, страшится», – думал Родиполк, наряжаясь в одежды девичьи.
Ряженый, словно девка яркая, вышел богатырь в большую княжескую светлицу. Младого князя Светлолика и тут не было. «Не помогает он отцу своему, не пособляет», – думал Родиполк, окидывая суровым взглядом светлицу. Завидев богатыря, Вольха Силович, усмехнувшись, пригласил с собою встречать посланцев чернохорых, узкоглазых. Хотел было князь Вольха Родиполку хлеб круглый дать для встречи, но, увидев сильные руки, передумал, да остался сам хлеб держать.
– Ты-то руки свои спрячь, хоть и тонки они, но сила в них видна, не скроешь.
Родиполк понял князя да кивнул тому.
Они вышли. Вольха на Родиполка искоса поглядывал, все силился понять, не боится ли тот. Родиполк же не боялся – знал, что сама Вихта-судьба с ними да Порун, что силу дает богатырям. Гостей-ханов было немного, но заметил Родиполк, что были они все важные, что наш князь с людьми своими да боярами. Среди них был и сам хан Кунта со своим младым сыном – воином Ветричем. Была и охрана – одесяток людей, а то и более. Прав был Альхон – хитрый лис, богатырь княжий: остальных у дверей оставят, в чистом поле. Вольха Силович с поклоном да с особым почетом встретил гостей, за стол пригласил. Ласков был, слова добрые приветливые говорил. У хана и людей его глаза загорелись – победу неминуемую чуяли. Хан гордо подбородок вздернул да в колени руки свои упер. Сели они за стол длинный дубовый, угощеньями полный. Хотел Родиполк сесть подле Вольхи, но тот, по договору, остановил его, молвив:
– Племянница моя Светогорушка, что людей славных томить – ты пойди-ка угощенья приготовь да раздай гостям дорогим, чтобы обиды у них не было.
Родиполк только и ждал того: как учила его мамка-нянька, поклонился по-девичьи, мягко да плавно. Вольха Вениславович к хану черноглазому обратился, уважение выказывая:
– Аль не запротивишься, хан великий Кунта, чтобы людей твоих попотчевали?
Толстый хан с большим животом да длинными черными усами гордо посмотрел на князя, кивнул с согласием. Молодой да сильный сын хана Ветрич сдвинул черные брови, заподозрив что-то неладное, но противиться слову отца не стал.
Родиполк порадовался тому да пошел к Альхону Градемировичу-богатырю проверить, все ли готово. Отридцать повозок с лошадьми стояли поодаль от терема, ближе к избам людским. В большие повозки положили соломы, а после покрыли белыми полотнищами. На полотнищах понизу была вышивка ало-золотая – на победу над врагами чернохорыми, чтобы силу у них отнять, безвольными сделать. Но того чернохорые не знают, а потому еду ту примут. Снедь лежала горами: жареные, с темной корочкою, гуси да утки по краям; внутри большая да малая жареная рыба, большие пироги с капустой, луком и горохом, между ними – деревянные миски с кашами, а сверху уж свекла медовая. Люди, прослышав о готовящемся бое, приносили с собою свою еду: соленья, сушеные грибы, мед, лепешки, сметану. Возле мисок ставили кувшины с хмельным выбродившимся напитком – ставили много, не жалели.
Все было готово. Отридцать больших повозок, груженых едой да питьем, повезли к чернохорскому войску. Родиполк, поклонившись, передал послание да кивнул на щедрые потчевания.
С жадностью набросились на то воины, вырывая друг у друга еду да напитки. Богатырь знал, что в питье налили сок белушки – луговой травы. Лили много, не жалели. Многих слабых белушка уморит до смерти, многие посильнее заснут, да сон будут видеть крепкий. Таких воины князя копьями прикончат, а те, кто из чернохорцев не пьет, с Родиполком в бой вступать будут. Как заметил он, таких воинов было мало, в основном главные в войске хановом.
Родиполк стоял смирно, ожидая, пока воины уснут. Чернохорые наелись, напились, размякли. Кто сел, кто прилег, заснули. Не спящих насчитал он одва десятка воинов. Все они были молоды, смотрели остро и злобно. Сильные тела свои они до пояса не прикрывали, не страшась смерти неминуемой. Осмотрел их Родиполк внимательно, увидел места их слабые да как бороться надобно. А тут уж взвился сильный и яркий огонь над банькою русскою. Понял Родиполк, что горят ханы узкоглазые. Увидев знак, стал выполнять все по плану намеченному.
Заметил он опервого молодого хана близ стоящего. Тот был худ, выше Родиполка на голову, но жилист, крепок. Стоял у шатра цветастого да пестрого – охранял, наблюдал. Вдаль все всматривался, глаза свои еще более сужал. Подошел к нему богатырь, девкою одетый, поклонился. Хан-то ус свой черный пригладил и на шатер рукой показал. Зашли они, воин чернохорый и Родиполк. Молодой хан, улыбаясь, стал с себя оружие снимать, ножи да стрелы, раздеваться для утех плотских. Когда гол остался, стал подходить к богатырю ряженому, думая, что перед ним девка. Из широкого рукава своего платья быстро достал Родиполк нож острый и вонзил прямо в сердце молодому воину. Тот не вскрикнул, глаза широко раскрыл, словно дивился чему, да рухнул наземь замертво. Вытер нож свой Родиполк о вещи чернохорого хана, глаза ему закрыл и вышел из шатра.
Подошел к другому молодому хану, чернобровому да длинноусому. Поклонившись ему, сам указал на шатер. Усмехнувшись, чернохорый вошел за Родиполком. Остановились они друг против друга. Хан стал скидывать с себя вещи, с пояса оружие, ножи закругленные да стрелы, спустил, а после и штаны темные. Собрал Родиполк в руке своей силу всю – и ударил ножом прямо в шею. Захрипел тот, зашипел, кровью закашлял, ненавистным, но гаснущим взглядом смотрел на богатыря. Вытянув вперед крепкую руку, схватить богатыря хотел, но не смог – умер в крови своей ханской. Сердце затрепетало в груди младого воина, дух-то сжался, но не от страха, а от увиденного: предсмертного биения тела воина иноземного.
Постоял немного Родиполк в шатре, успокоившись, вышел да направился к другому воину. Тот был старше его, мужалый. Глазами-то своими лихими черными оглядывал все. Руки, скрещенные на сильной груди, были мощные, большие. На спине его широкой висело два меча в ножнах серых блестящих. «Этого бить надо быстро, да не один раз, чтобы мечами не управился», – подмечал Родиполк, подходя к воину. Ряженый богатырь поклонился тому да указал на шатер. Воин мужалый ухмыльнулся, глаза черные узкие сверкнули. Он свистнул да позвал другого чернохорого молодца. Тот подошел, завидев девку младую, посмеивался. Мужалый воин указал на шатер, а другой воин остался возле шатра, у самого входа. Родиполк, заходя в шатер, успел приметить, что у младого воина один меч, да не за спиною, а в руках.
Богатырь вошел – да обомлел. В шатре да на мягких малиновых подушках сидел старший сын князя Вольхи Вениславовича, Светлолик. Хоть и одет он был как хан чернохорый, но образ русичей не скроешь. Волосы у младого князя светлые до плеч вились, а у чернохорых-то больше темные, смоляные. Глаза синие, вон как блестят, как небо ясное, светлое. А у чернохорых-то все более земляные, черные, злобные. «Не выйдет-то у тебя ничего, младой княже Светлолик, – с болью думал Родиполк, глядя зло на князя. – Не спрячешь род-то свой под нарядом ханским». Родиполк его узнал, но и сам смекнул, что понял Светлолик, кто пред ним стоит. «Не делай беды, младой княже Светлолик, не отдавай землю родимую», – просил мыслею Родиполк, глядя на младого князя, развалившегося на малиновых подушках.
Как только за мужалым чернохорым воином запахнулись полы шатра, так вскочил Светлолик да и ударил мечом одва раза в шею да живот. Чернохорый воин тот руками мощными живот прикрыл, да так и упал, лицом на землю. Ряженый напоследок взглянул в ясные глаза младому князю, словно проверить хотел того в опоследний раз. В глазах-то тех синих жизнь была долгая да верная. Богатырь присвистнул, вошел молодой воин, что шатер охранял. Он успел только подивиться, как Родиполк проткнул его же мечом его собрата, да так и упал на того сверху и застыл с поднятыми руками. Далее надо было подождать, как серо станет. Платье на Родиполке кровью залито, да и вуалька потяжелела от алой водицы. Ждать недолго, вон уже и небо красно стало. Светлолик обернулся к Родиполку да сказал заговорщицки:
– Ты-то, Светогор, пойди к ближним, а я пойду к дальним, словно договор слаживать, а сам-то их и порешу – тихо, чтоб другие того не заметили.
Родиполк кивнул да снял вуальку, замотал ею губы да усы золотисто-рыжие свои, чтобы только глаза видны были. Пошел дальше к шатрам чернохорых воинов. Опятому ханскому воину с одного маху голову срубил, словно дерево под корень. А как ошестого колол мечом изогнутым, чернохорским, так тот за вуальку рукой схватился, да так и умер.
Посерело. Более лицо свое Родиполк не стал скрывать, в серости-то и не разглядишь его. Последующего убил во сне. Воин тот, охранник, младой был да неопытный, заснул возле своего шатра. Богатырь проткнул его, лежащего навзничь, а тот и не понял, умер сразу. У спящего Родиполк забрал лук со стрелами, да и убил одвух сразу, пустив им в головы. Опоследнего воина богатырь убивал тяжело. Ножом проткнул его сердце. Но тот сильный оказался, в предсмертии своем проклинал богатыря на своем языке чужестранном. Он-то, последний воин, не старше Родиполка летами, на своем чужестранном языке слова говорил незнакомые, но ненавистные. Все последние силы свои вложил он в проклятия. Проклинал он весь род богатыря будущий, всех детей да внуков его.
Вернулся Родиполк к витязям русичам – воинам своим. Банька догорала, и все, кто был в ней, тоже. На рассвете всех воинов чернохорых витязи да богатыри русские закололи копьями острыми.
Рад да светел был князь Вольха Вениславович, выиграли бой тот княже и богатыри его. Но Родиполк опечалился, смуту да тяжесть в сердце впустил, вспоминая молодого воина с проклятиями. Глаза того ханского молодца горели ненавистью злобною, слова те черные он прямо в сердце Родиполку сказывал. Ханга же мудрая учила правнука своего, что в сердце смуту нельзя запускать, ведь она, смута, как поселится там, так и овладеть может и утянуть за собою в темные леса Зарукки, да и там оставить. А коли там оставит, так можно и не вернуться и дороги назад не узнать да не увидеть. Дух-то сильный надобно иметь, как и тело свое, говорила да учила богатырка Ханга-Огнеяра.
Рядом с Родиполком сел на лаву главный богатырь Альхон Градемирович. Взглянул на него, да и понял все.
– Тяжело тебе-то поперву, – сказал ласково Альхон, словно брату младшему. – Но за землю-матушку, за деток малых битву ты вел. Девок добрых, стариков бессилых оберегал да бой ты делал с супротивником, – его голос сильным стал. – То пройдет все, забудется, – добавил Альхон мягче, словно то он знал уже.
– Знаю все я, – отмахнулся Родиполк. – Схоронить их надобно в земле… – Ряженый богатырь с мольбою посмотрел на Альхона: – Потому как дух их придет правды требовать, отмщения.
– Захороним, захороним, – успокаивал того Альхон, кивая да участливо глядя на Родиполка. – Земелькою пресыплем, дух-то их и успокоится, отмщения не будет сыскивать. Ведали они, знали-то, на что шли, не боялись, вражины, – посуровел богатырь. Похлопал по плечу молодого Родиполка и, уже отойдя, обернулся:
– Ты бабье платье пойди-ка сними и во всем богатырском предстань. Княже наш, Вольха Силович, собирать нас будет повечерью.
– Не один я был, – открылся Родиполк Альхону, зная, что тот князю сказывать будет. Альхон хитро посмотрел на богатыря, улыбнулся уголком рта да ждал, что же тот дальше говорить будет. «Небось, – промелькнуло у Родиполка, – подумал тот Альхон Градемирович, что я про судьбу-помощницу говорить буду».
– Со мною, – сказал Родиполк, – не только судьба-обережница была. – Альхон же оторопел от того, что богатырь его мысли узнал. – А еще и, – продолжил Родиполк, – старшой сын князя Вольхи Вениславовича, Светлолик. Подмогу он мне оказал да содействие.
Альхон-Лис еще раз на младого богатыря посмотрел да ответил:
– То все князю передам, а ты богатырское поди надень.
За такую славную победу князь Вольха Силович велел людям простым радоваться да одва дня веселиться, Ярило-солнце прославлять. Да и сам он пир затеял, богатырей созвал да сродников своих. Празднование той победы проходило в гриднице, на овтором ярусе княжьего терема, где пиры справляли да праздники отмечали. Она, занимая всю ширь, чуть вытянута, самой большой светлицей была, что видел Родиполк. Проход, что вел к ней, был широкий да плавный, того сразу и не уразумеешь, где проход, а где сама гридница. Только по оберегам можно было и распознать, что то светлица. По четырем сторонам, супротив друг дружки, стояли большие срубы деревьев, словно теми столбами расписными потолок подпирали, утопая в основе верха, плавно переходя в радужный свод. А сам свод, к тому же, умельцы-древляничи ажурною резьбой украсили, особый зимний узор выточили. Обвивали те столбы-срубы да своды радужные росписи яркие. Они служили особыми оберегами для терема княжьего да самим хозяевам – князьям. Но чужой-то, инородец, того не поймет. А наш людь коль увидит – то сразу все прознает. Приметит он, что оберег тот и для Перуна сделан, чтобы тот молнии свои не метал в тот терем да околицы. И обережница та – для красы Макуши-весны, чтоб завсегда в доме том уют да тепло было, и для Лады младой, что за оберег рода ответ дает, и для самой Вехоч-судьбинушки, чтобы всем судьбу добру давала. И не забыли мастера славные и про самого Ярилу-батюшку, что тепло дает да обогревает. Обереги те своею красою сияли, словно то золото, что под лучами солнышка поблескивает, играет.
У стены белой в гриднице поставили длинный деревянный стол. Округ того стола лавы стояли, коврами самоткаными ало-багряными покрыты. Стол сиял белизною скатерти да блестел золотою богатою вышивкою. А между золотыми узорами, ветвями да листьями, завитки красные проложены для еще большей нарядности. Заставили стол едою княжескою, сочною, свежею. А вокруг хмельное поставили в ковшах расписных глиняных.
Во главе стола сам князь Вольха Вениславович нарядный восседал на высоком темном деревянном стуле с ажурною спинкою. Хоть и был он в нарядной белой с багряною отделкой рубахе, но все ж казался прост. Ярок, но скромен. Но больше всего его украшало счастье да гордость, что испытывал он от победы над ханом, но и еще что победу ту помог одержать сын его старшой – Светлолик. Он, поглядывая на сына, что сидел от него по праву руку, еще больше светился счастьем. Сын же его взгляда свого не прятал, смотрел прямо, открыто, да весь был светлым, теплым. Но все ж в глазах его была печаль глубокая, непроходящая. Догадался Родиполк, что печаль та возникла, как слегла жена его, в том и винил себя Светлолик. Не походил он на отца свого, а его все одно равняли на отца его Вольху. Возле старшого брата сидел серьезный, скромный младший сын Неждан. Опосля него – сестра его, Милолика. Княженька сама-то пришла, Манрушки не слушаясь, да и осталась среди воинов – богатырей да своих сродников. Князь-то Вольха серчать не стал, а только брови свои темны нахмурил. Но и то долго не было, сразу отошел да своенравию ее не воспротивился.
По леву руку от князя сидел главный богатырь Альхон Градемирович, он был наряден да все хитро на Вольху поглядывал, словно с тем в сговоре был. Подле него устроился мощный богатырь Ведагор, что был ему сродником по матери. А после уж – сам Родиполк. Место показал да усадил его сам князь Вольха Вениславович, да так, чтобы оказался тот супротив младой княженьки Милолики. Княжна-то красою блистала. Горда была, но и умела быть простой народной. Хороша, светла, темноброва, словно та Макуша-весна. Она в одежде проста была, но ее краса ту одежду нарядною делала.
Перед ними поставили блестящие серебряные миски да большие плошки. Плошки те сверкающие были мудреные, на высоком срубе, словно то дерево под ними росло. Ведагор налил в Родиполкову плошку алой хмельной водицы. Но той водицы Родиполк никогда не пил да хотел было отказаться, но того сделать не смог. Заметил он, что сама княженька наравне с мужиками ту плошку поднимает да не боится. Ну, то и ему, богатырю, не пристало пугаться того хмельного. Как выпил он того алого напитка, так запекло ему горло огнем да голова закрутилась. А Ведагор-то, сильный мужик с бородою темной, еще подливает. Князь Вольха Силович за победу над врагом ту плошку поднимает, а все за ним повторяют да опять выпивают. И Милолика от них не отстает да все на Родиполка поглядывает. Так и Родиполк за ними повторяет, хоть он уж и остановиться хочет, да не решается. После слово Альхон держал да все за победу плошку поднимал. Все опять пили, и Родиполк с ними. Чудилось тому богатырю, что вся гридница ходуном ходит да извивается. Чует Родиполк, что и встать-то не может, да куда деваться – ведь не увернешься уж от того, сразу же не уклонился, не ушел, а теперь уж поздно.
Родиполк взглянул на Милолику, княженьку младую, а пред ним стояла, бледна да мертва, невеста его Чаруша. «То не видение мне, – подумал Родиполк, – то все дурман окутал, хмельное». Богатырь тряхнул головой, чтобы дурман тот развеять, принудил себя встать да выйти из большой светлицы-гридницы. Гридница качалась. Все обережны срубы из углов-то выходили да наступали, а после врозь разошлись да опять по углам своим стали. Он тихонько прошел к деревянным дверям да вышел. Дальше – через большу светлицу, а там уж и деревянное высокое крыльцо. Богатырь сел на ступеньку, свежий ночной воздух охладил его, дурман отошел, но серость да туман в глазах остались. «Хмельное то не по мне, – думал Родиполк, – отказ надобно было дать, а я того забоялся. И чего бояться? Сраму-то? Да перед кем? Перед дочерью князя? Али перед самим князем? Но в том отличия нет, срам будет, коли себя потеряешь. Негоже-то себя терять, ведь и не богатырем тогда будешь, не кудесником, а невесть кем. Род-то свой предам, а того мне не надобно. Не надобно». Твердо решив то для себя, Родиполк собрался уж было назад идти, но к нему вышел княже Вольха Вениславович да присел рядом.
– Хмельное-то задурманило… – ласково обратился он к богатырю.
Родиполк на то ничего не ответил, а только на князя взглянул. Тот был в тумане, словно Вольху серостью покрыло. Князь же сказал прямо:
– По нраву ты мне, богатырь. Поведай-ка про себя. Твои матушка да батюшка живы? Али ждет тебя твоя молодица со службы ратной да род твой?
Родиполку от тех слов князя тоскливо стало, словно княже рану теребил забытую. Но и ему был близок Вольха, словно тот отец-батюшка. Ничего не стал утаивать:
– Мать моя, Люба Светославна, молодицею стала, овторого мужа имеет. Дитятко скоро приведет. Батюшка мой, Вертиполох, сгинул. И невеста у меня была, младая Чаруша, но и она ушла за Леть-реку, к прародителям своим… – И чтобы Вольхе то понятно было, добавил: – Умерла она. Зачахла, захворала, после Купальницы-то и умерла. – Про Миролюбу он не сказывал, не мила она ему была, не по нраву.
Родиполку почудилось, что у Вольхи Вениславовича слезы проступили. То все хмельное, подумал в тумане богатырь.
– То все пройдет – стихнет боль та, уймется… – говорил Вольха нежно, словно и о себе сказывал. Богатырь то все понял да поспешил разуверить князя:
– Мила она мне была, но не люба.
Вольха закивал, думая, что тот боли своей срамится.
– По нраву ты мне, богатырь младой, и сила мне твоя по нраву, – опять повторил князь. – Что ж на духу-то у тебя? Не таи.
Родиполк ответил не раздумывая, словно совет держал с отцом своим:
– Страх-то у меня, княже. Ведун я. Того и страшусь, знамений этих. Али надобно-то все людям? Али надобно им сказывать то все? Али примут?
– Страх-то твой пуст. Коли судьба то тебе говорит, то и сказывать надобно. Судьбе-то перечить не велено! – с силою сказал Вольха. – Мне-то сказывал, и я силу ту почуял, победу. Да и победили. Дух-то от видений твоих еще сильнее стал, потому и победили чернохорых.
– То добро было. А коли лихо? Надобно? – все спрашивал Родиполк, словно то для него главным было, решающим.
– Надобно, – уверенно ответствовал княже. – Ведь лихо-то отвернуть надобно, раз тебе судьба то сказала.
Родиполк посветлел, спокойно ему стало.
– А чтобы печали-то у тебя не было, скажу я тебе одно, – продолжил Вольха. – Знал я одного богатыря смелого да сильного. Службу нес самому Зигмуле – князю главному, с правдою да честностью. Видя такую службу, князь сделал того богатыря главным над другими сильными молодцами.
На те слова Вольхины Родиполк смотрел на князя согласно, словно то уже и знал всегда.
– Звался тот богатырь Славь, волосы у него были – огонь яркий, кострище, а глаза-то светлые, как листья младые на деревьях по Макуше-весне. Прослужил он у князя главного Зигмулы Ясноглядовича от весны до весны. Он да княже Зигмула со своим войском супротив хартовников выступали, что подле Хартовского Разлома. – Вольха взглянул на Родиполка пытливо, знает ли тот. А после пояснил: – Хартовники те – народ кочевой, сродня скифам, жили они вблизи града Радогнеза, что за широкой степью. Сильны были! – восхищался Вольха, хоть и враги. – Умели они руками сильно биться да с малыми ножами ловко управлялись, и мечами своими чудными, словно ахтырскими, владели. Харты те, в свое время, захватили печенегов, фурхов, рогонов. Да одолел их Зигмула со своими дружинами сильными. Племена-то те все по широкой степи разошлися, более про них не слыхивал. А как весна пришла, так к богатырю тому на дороге кудесник вышел седобородый. Что сказывал богатырю, того не знаю. Но после слов тех богатырь волосы свои огненные перестал резать да стал в косу плести. Коса-то у него была сильная, крепкая, длинная. А после уехал он. Куда, мне неведомо. Но одно знаю, что жив он был. То, может, и сейчас жив.
У Родиполка от таких слов сердечко громко стукнуло, но то все знал он, чуял. Жив его батюшка, жив!
– Роздых нужон, роздых, – сказал Вольха, словно уверяя себя в том, хлопнул по своим коленям большими да сильными руками. – То пойдем, – продолжил он, поднимаясь, – подведу тебя к палатам твоим.
А как шел он с молодцем, так и открылся ему.
– Откроюся я тебе, – говорил он тихо. – Звать-то меня, по-младенческому, Явиром. – Родиполку привиделось, что княже улыбнулся. – Но Вольхою-то привычнее будет, – продолжил князь.
– То и я, княже славный, откроюсь тебе: меня-то назвали Родиполком, а Светогор – имя то от матери, обережное, – с нежностью в голосе сказал богатырь.
Они прошли хоромы, после девическую в два яруса, а следующее крыльцо-то уж и его было. Напоследок Вольха крепко обнял Родиполка своими сильными руками да сказал тому:
– По нраву ты мне, по нраву, сыном мне будешь.
Родиполк поднялся на крыльцо да подошел к своей опочивальне. Хмельное-то уже отступило. Он вошел. Посмотрел на сруб, что в углу стоял да обережным был. Подошел к нему да на колени стал. Обет дал богатырь, что к хмельному боле не притронется и пить того не будет. Скинув одежды, лег на большу мягкую перину, но сон к нему не шел. Все думал об отце своем. Представлял, как тот, огневолосый, рядом с князем Зигмулою в боях побеждает, врагов своим стальным мечом рубит. А после думал, куда же он ушел и где ныне. Засыпал Родиполк в чаянии, что судьба-Вехоч отца-то ему покажет да к нему приведет. Но позвала его за собою Мара-обманка. Хоть прабабка Родиполка старая, седая Ханга, считала ее не обманкой, а покровительницей кудесников да чародеев. Называла она ее Сорогой – матерью всех волхвов да кудесников.
Повела его та Мара-обманка в чисто поле да подвела к главному владетелю, что за полем тем следил. Наказ он дал Родиполку поле то засеять, а после за полем наблюдать. А когда колосья пышными станут, а зерна наливные будут, то те колосья и собрать можно. «Да когда косить-то будешь, – говорил главный, – то трепетно, нежно. Чтобы с того колоска ни одного зернышка не проронилось да не упало».
Все в видении Родиполка так и было. Сторожил Родиполк ту пшеницу, словно в деревеньке его Сохте. Сторожил правдою да верою. Надежен он был, словно тот оберег деревянный, что молодцы ставят на Купальницу. Никто к тому полю не подступался, колосья не срезал да не топтал. А когда уж пришло то время, чтобы колосья наливные срезать да тому главному отдать, стал Родиполк их срезать. И серп у него не простой был, а серебряный. А как срезал он те колосья пшеничные, так стали они не колосьями, а золотом. Принес то золото, а главный на него кричать стал, ругать, хотел было уже наказать, отсечь голову богатырю. Да ясно солнышко, Ярило-батюшка, посветило лучами ясными прямо в глаза главному тому. Отступил он да руками замахал, простил богатыря.
Проснулся Родиполк, хмель-то уж отошел, но голова тяжела была. Что было то? Видение? Али хмельная дурманит? Обманывает? Не схоже, чтобы Мара-то обманкою была, ведь кудесникам она обережка. «То виденье мне было овторое, о службе моей. Послужил я князю Вольхе Силовичу да людям тутошним. Пора и в другие грады поехать и там добро сделать», – подумал.
Нарядился богатырь да вышел из своей опочивальни. Ярило-солнце светило во всю свою ясную силу. «Ох, хмельное, – думал Родиполк, – не к добру я тебя испробовал». Княже Вольха Силович сидел за столом в светлице. Светлица-то большая была, но скромна. Убранств особых не было, золотом не отделана. Стол серой скатертью покрыли да посередке хлеб круглый поставили. Супротив князя поставили миску да ложку деревянную, а рядом – обычную плошку. Сам князь был одет народно, в простую рубаху да штаны. И видно было по Вольхе, что одежда эта более по нраву ему была, чем та нарядна, княжеска.
Княже рукой указал на лаву, что подле стола стояла. Девки поднесли и Родиполку миску да ложку. На стол-то поставили кашу, с маслом да молоком. Княже разломал хлеб да разложил кашу по мискам: сперва Родиполку, а после уж себе. «Знать, обману в словах его нет, – подумал Родиполк, глядя на Вольху, – по нраву я ему». А как поели они, так княже разговор с ним завел о дружине да богатырях. Предложил он Родиполку послужить у него с богатырями под управою Альхона Градемировича.
– Сам-то видел, богатырей у меня мало, одва. Служи у меня, под управою Альхона Градемировича – видел, сошлись вы. По нраву он тебе, да и ты ему, словно брат. Жаловать буду, золотом платить стану. Не будешь ты в нужде жить, сыном будешь мне. По нраву ты мне, Родиполк, по нраву. И победа наша совместная по нутру мне.
Тяжело было Родиполку отказ давать князю, потому что и сам богатырь прикипел-то к Вольхе Силовичу. Но делать нечего, судьбинушке не перечат, Мару-обманку не отвергают. Правнук Ханги отперся, сославшись на знамение, пришедшее ему от самой судьбы-Вехоч.
Опечалился Вольха, сник. Подпер рукою чело светлое да размышлять стал. Отпустить богатыря, да еще такого непростого, было ему тяжко. Знавал он разных мастеров-кудесников, а также ведунов да волхвов. Разные встречались ему: малые, старые, седые и бородатые. Но этот отличный от них был, богатырь-кудесник. За собою-то этот может повести, под управою самой судьбы. Да отворачивается богатырь, уехать желает. Думы-то его все хмурые видел Родиполк да стал уговаривать князя. Что, дескать, сама Вехоч направляет да указывает ему. А судьбе-то перечить нельзя, а то ведь отвернется да и помогать более не станет. Да Вольха то и сам все знал. Тяжело отпускать князю Родиполка, но под уговоры богатыря отпустил его, но с договором, что поедет Родиполк в Ясный Стольград да будет служить отцу его, князю-батюшке Вениславу Саввичу, под управой главного богатыря Силуана. Родиполк радо на то согласился. Князь вручил младому богатырю письмена собственноручно начертанные да серебряну малу булаву, чтобы принял его Венислав Саввич потеплее да поприветливее, а то ведь княже и суровым может быть, не пощадит.
Глава 4
Славная богатырская служба князю-батюшке Вениславу Саввичу
Широкий да красивый Ясный Стольноград был рядом с малым Печерским, словно батюшка возле свого сына. От сына – Печерского града – тянулось широкое зеленое поле с маленькими березками-девицами, что стояли поодаль, словно подруженьки на гуляниях: где отри, а где и опять. Через поле, чуть сбоку, протоптанная узенькая дорога темною змейкою извивалась к самому батюшке-Стольнограду.
Чувствуя раздолье, лошадь Синявка долетела быстро, не чуя на себе наездника-богатыря. Родиполку невольно передалось чувство свободы, и он, словно соединившись с лошадью и ветром, наслаждался своей полной волею, и сам не заметил, как приехал в Ясный град. Увидав перед собою высокий забор да большие золото-стальные ворота, понял: то он и есть. Широкие ворота были распахнуты, радо встречая приезжих гостей – инородцев да своих, русичей. По обеим сторонам стояли мужалые витязи, зорко осматривая приезжих. Того мужика, что ехал перед Родиполком в повозке со своим родом, женою да малыми детками, охранники не останавливали, ни о чем не спрашивали. Следом за ними проехал богатырь Родиполк, тоже никем не остановленный. Приветливый Стольный град показался младому богатырю светлым и богатым. Жизнь текла здесь шумно, весело, задорно. Девицы гордые, нарядные смотрели прямо в глаза добрым молодцам, не зардеючись. Мужички важные со своими женами под руку расхаживали, одаривая золотыми монетами. А таких любых пухлощеких детей он еще нигде не видел – бегали да шумели, играя промеж собою.