Анастасия РУТТ
Семь видений богатыря Родиполка
Старшой сын Саввича, славный Венислав, правит в Ясном Стольнограде. За лета его высокие да простоту прозвали его все князем-батюшкою, хоть и самым важным князем он не был, а главным был дядька его – Зигмула. Венислав Саввич силу свою от рода радомичей унаследовал, управлялся с мечом быстро, резво, словно молодчиком был одвадцатилетним. В свой шестой десяток был он жив умом, правил княжеством строго, но мудро, защитником славился, победы за ним были немалые. Но и нещадным был. Свого второго сына Мечеслава за измену самолично зарубал мечом.
Меньшой сын Мечеслав от второй жены князя-батюшки Агафьи родился. Но когда ему одвадцать пять годков было, уехал он к своему деду по матери Титлону, да и не вернулся. Агафья же прислужника подкупила да и вслед за сыном поехала. Князь Титлон этот супостатом оказался да войною на Венислава пошел, а с ним и Мечеслав заодно. Князь-батюшка Венислав во главе витязей своих стал за главного богатыря. Бой тот выиграли. В опоследней битве князь порубал жену свою да сына. Весь народ Титлона извели: мужиков порезали, жен да девок в чернушки взяли. Сам же Венислав меч сына свого, изогнутый дугою, с собою взял да на стену повесил во всеведение да на осмотр, чтобы более никому не повадно было народ свой да земельку-матушку предавать. После боя того постарел князь Венислав, хмурной да белый стал, как облако. Силы в нем много, но жену себе более не брал. Сын его старшой, княже Вольха Силович, видя таким батюшку свого, девок ему сватал, но от князя им отказ был. А завел себе князь-батюшка мамку-няньку Светославу. Она возле него, потчует его, чистоту держит да порядок наводит. А овогда и баньку истапливает, чтобы дух и тело князя Венислава чистыми были да могучими. Детей он более не имеет, окромя старшого сына Вольхи Вениславовича.
Княжит Венислав Саввич в своем граде без подмоги сына. Вольху возле себя не оставил, а поставил его княжить в Печерском граде, что близ Белграда да Сванграда стоит. Вольха родился у князя-батюшки и у жены его Макуры опервый. Макура, синеокая красавица, после месяца как привела сына, ушла за реку Леть к своим прародителям. Сына свого растил сам отец, князь-батюшка Венислав Саввич.
Вольха Вениславович с малолетства был силен да храбр. С опяти лет умел скакать на лошади, да не хуже свого крепкого батюшки. Рубить мечом Вольха, как и писать, мог обеими руками, а потому боялись его враги чернохорые. Вольха учен, грамотен. Читать может не только свои письмена, но и письмена инородцев. Силы в нем немерено, и в теле его, и в духе, а храбрости и того более. Потому и стали величать его Вольха Силович. Любит он свою землю-матушку, всем своим духом широким, да народ свой русичей. Потому и оженился не на инородной красавице, а на Марье – девице русичей. Марья-то его была мила, но красою не блистала да не сверкала. Оженился он на ней без месяца в очетырнадцать лет. Родила она ему отрех сыновей да дочку нежную милую. Назвали сыновей Светлоликом, Свояжичем, Нежданом, а девицу – Милоликой.
Растил Вольха детей своих в заботе и доброте, а особенно дочку любимую. Как исполнилось младшей Милолике десять годков, овдовел Вольха Вениславович, забрала его жену река Леть к прародителям. Горевал Вольха да безутешен был, до отридцати с пятью годками не оженился, новую жену себе не сыскал. Горе Вольху Силовича сделало суровым да гневливым. Но жизнь свою положил для народа свого да земли-матушки родимой. Оженил он сыновей своих, для спокойствия земли русской, на красавицах-чужестранках. Старшого сына Светлолика – на голубоглазой, с белыми кудрями девице Ондре, дочери князя заморского Лихты. Говорили, девка странная была, белые волосы свои не сплетала, а распускала их до самых пят. Но на странности ее Вольха Силович не глядел, а оженил сына да договор подписал, что совместно с князем Лихтою да его родом море буйное стеречь будут от врагов-супостатов. Но и сын его Светлолик те странности не приметил, краса-девица та духом его завладела, полюбилась со страстью молодецкой – больно уж красива была, белолика. Старшого сына с женой его оставил подле себя княже Вольха – наследником Печерского града.
Среднего сына Свояжича, за договором с народом кочевым, оженил на Карахте, дочери тамошнего князя Суйла, чтоб народ этот набеги не чинил да на Новый град не шел войною. Посадил он там свого сына Свояжича с женой его Каратхе, темноглазой да черноволосой. Отретьего сына Неждана оженил с Ростинкою, дочерью купца богатого Матфея. Поставил он сына свого во главе дел морских и товаром чужестранным заведовать. А сам князь Вольха Силович жил в малом тереме, богатством да златом себя не баловал, а более скудностью. Одевался народно да просто.
…Князь Вольха Вениславович сидел во главе князей на сборе. Решалось большое дело, а потому страстные споры были слышны из-за кованых дверей. Родиполк, ожидая, распознал сильный глухой голос Вольхи Вениславовича. Тот кричал:
– Что ж вы, князья полоумные, забились в норы, будто зайцы серые! Кого испужались, дикарей-обдерышей?! Нам ли, добрым людям, сильным, могучим, бояться власти чернохорых с глазами хитрыми?
Закричали в разноголосье князья от обидных слов Вольхиных, зашумели. Стукнул князь по столу дубовому, словно громом Перун, все стихли. Обозвался старший сын Вольхин, княже Светлолик Вольхович по прозванию Старшенский. Голос его был страстен, молод, но мысли в тумане, темны.
– Княже наш светлый, не пужай нас попусту, – говорил он Вольхе-князю, словно тот и не батюшка его родный. – Знаем мы себя, и чего стоим. И людей наших – русичей – мы знаем, – твердо сказал княже Светлолик, уверяя свого батюшку в том. – Но орава их, – повысил он голос, – больше, чем наши славные грады вместе взятые! Ты по нам не суди о трусости, – сжав кулак, произнес молодой княже. – Ты нам дело давай! – супротив батюшкиного слова говорил Светлолик. – Коли можешь, а нет у тебя мочи, то давай согласие на их уговоры. Толмач-то уж тут, прибыл.
Родиполк ответа Вольхи Силовича ждать не стал, рванул на себя кованую дверь и вошел. Все люди славных кровей застыли. Их было много, все знатные князья, нарядные. Но богатырь на тех и не взглянул, а смело смотрел прямо в глаза князю Вольхе Вениславовичу рода знатного, почетного. Крепкий княже Вольха темноусый был, безбородый, с глазами синими, бровями седыми. Широкие брови его к переносице сдвинуты, к концам своим вздернуты. Лицо его большое, грубое. Взгляд строгий, колкий, с хитрым прищуром. Взглядом своим острым вмиг распознавал друзей своих али врагов. Он был прост, руса глава его – без княжьего обруча, а сам в народной светлой рубахе. Родиполк-Светогор заговорил с ним, не страшась гнева князя:
– Добра тебе, великий княже Вольха Силович, – поклонился Родиполк. – Я под знамение к тебе прибыл, для защиты земли красной. Будь, Вольха Вениславович, ко мне ласков, и одержим верх над сумраком и силами темными.
Княже Вольха, онемев от изумления, так и застыл возле стола. Отойдя, сел на стул свой высокий дубовый, златом отделанный, да произнес спокойно:
– Ты чия ж будешь, молодец? Коли есть сила говорить с людьми знатными да почетными.
– Я, – ответил гордо да сильно Родиполк, – Светогор, правнук славного богатыря Своярта-могуты, сам того же складу, что и прародитель.
Вольха долго да пристально смотрел на Родиполка. То ли отметку давал ему, то ли вспоминал его именитого сородича. Вольха Вениславович в жизни повидал немало людей разных. Знавал он всяких богатырей, малых да великих. Наслышан был и о Всевласии-Своярте, и о роде его.
Долго раздумывал Вольха Силович. Тишина стояла. Сильные и смелые воины – люди высокого чину – ждали гнева Вольхи. Родиполку чудилось, что они пригнулись, головы повтягивали. Богатырь, чувствуя натугу всех людей, так же ожидал буянства князя. Но княже не прогневался. Приказал Вольха позвать молодого тамошнего богатыря Альхона Градемировича (по прозванию Лис). Альхон-то этот княжих кровей был. Отец его – Градемир, самый меньшой сын Саввича да жены его овторой Радомилы. Градемир-то этот богатырем не был и не княжил, а больше был хорош по делам письменным да счетным, потому как родился он с уродствами – кривым да хромым. Поговаривали, что когда Градемира того его невеста увидала, так плакала всю обручную.
Но сын его Альхон был не только здоровым да красивым, но и сильным богатырем. Владел тот Альхон Градемирович мудростью и хитростью. Неспроста-то его Лисом прозвали, ведь Альхон мог бой выиграть не ударами и силою, а изворотом и ловкостью. Говаривали, что Альхон был сподвижником самого сильного да прославленного богатыря Доброжита. Еще говаривали, что не Доброжит обучал Лиса, а сам Альхон – славного богатыря Доброжита. Но после знаменитой ссоры, что гремела на всю округу, с его братом, Могутою, Доброжит отправил Альхона на службу к князю Вольхе Вениславовичу.
Лис вошел. Его горделиво-величавая походка была княжеская, смелая. Всем своим видом Альхон говорил, что окромя богатыря, он еще и князем будет. Но гордился он тем так, ненамеренно, словно то ему Верхоглядами дано, а что то все приметят, то ему все одно было. «Но то нас и различает, – думал Родиполк, – что горд ты княжеским родом, а я то прячу все». Младой богатырь Родиполк тоже был княжьего роду, но того не думал, а все думал, чтоб его богатырем почитали али ведуном – то как сложится, как судьба повернет. Но еще и года были их отличны: Родиполку овосемнадцатая осень была, а Альхону-то, по всему, одвадцать с опятью годками будет. Младой богатырь нашел схожесть с собою в Альхоне, в лице и теле, и это ободрило его дух. Лис так же, как Родиполк, был больше худ, чем могуч, высок. Серые усы его тонкою ниткою росли над верхней губой. Глаза имел тихие, серые, взгляд твердый, без стеснения.
Альхон-богатырь снял свою макивку железну, обнажив короткие, до плеч, мягкие, светлые, как пшеница, волосы с завитками на концах. Одет он был просто и вольно: светлая рубаха широкая, по краям с оберегом, вышитым женою его Радославою; поверх – красный передник, подвязанный красным поясом с золотой строчкою; широкие штаны летние вправлены в красные сапоги. Все богатыри под передник надевали кольчуги из тонких железных колец. Кузнецы-мастера кольца эти сплетали между собой в особый многослойный рисунок, у каждого свой, именной. Поэтому враги, пуская стрелы и видя, что те отлетают от воинов-русичей, слагали сказания о бессмертии богатырей. Но заметил Родиполк, что под передником у Альхона кольчуги нет, потому как он был у князя в светлице. Княже Вольха Вениславович обратился к Альхону:
– Добрый богатырь Альхон Градемирович, рассуди нас. На нашу землю русичей движется полчище черное, во сто крат больше дружины нашей витязей смелых. Наши славные, – он остановился, словно хотел словом этим упрек им сделать, – люди высокие, – продолжил он, слова растягивая, обвел собравшихся рукой, – склонить головы хотят.
Вольха-князь нахмурил брови, и Родиполку показалось, что искоса взглянул на свого сына Светлолика, но то был миг, и окромя Родиполка, того никто не подметил.
– А вот молодец удалой, – князь кивнул в Родиполкову сторону, – богатырского роду, – снова повысил голос князь, словно хотел слово то особо выделить, и как Родиполк уразумел, свому сыну указать на его слова да сомнения, – бой нам взять предлагает.
Светлолик-то все понял, что отец ему в трусости упрек делает, да задумался, ревниво на Родиполка поглядывая.
– Ты что же молвишь, Альхон Градемирович? – продолжил князь, обращаясь к Лису.
Альхон же взгляд свой на князя устремил, рукой серый ус поправил и с хитрою усмешкою сказал:
– Великий наш княже, сильный и смелый Вольха Вениславович! – Голос его был сильный, но звонкий, мальчишеский. – Дабы бой выиграть, можно и головы склонить.
– Хитро говоришь, Лис Альхон, – кивнул Вольха довольно, что тот ему бой предлагает. – А то по правде как же выйдет?
– Это, – говорит Альхон, – я тебе самому скажу.
– Что ж, добро. Молви то, не чуждайся.
Князь Вольха обвел взглядом князей сидящих:
– А ну-ка, люди добрые славные, дайте нам с богатырем Альхоном растолковать.
Все засуетились, со стульев и лав дубовых вставали да терем покидали. Сын его задержался в надежде, что отец его оставит, но Вольха и не взглянул в его сторону. И Светлолик с обидою побрел за всеми. Младой богатырь Родиполк тоже хотел было уйти, но князь его остановил и оставил вместе с собою и Альхоном.
Вольха Силович внимательно выслушал Лиса, улыбаясь краем рта его хитрой выдумке. А придумка его была такова. Утром рано встретить хана чернохорого с хлебом и солью, пригласить его с соратниками на пиршество да за стол богатый. А после истопить им баньку да попарить их там, чтоб аж зажарились, смеясь говорил Альхон. Баньку-то эту тихо сам князь подожжет, да и сгорят они все там. Остальных же воинов, тех, что за дверями железными будут, накормить да опоить вином, ночью же заколоть.
– В хмельное можно белушки долить, – добавил Родиполк. – Эта травушка сморит да усыпит их.
– Верно, – сказал Альхон, одобрительно взглянув на младого богатыря. – Встречать же гостей будет, – продолжил Лис, – сам славный наш княже Вольха Вениславович. Да не один, а со своею племянницею, Светогоркою. – И богатырь взглянул на Родиполка, прищурив свои серые лукавые глаза.
– Усы-то его мальчишеские, – продолжал богатырь Альхон да руками показывал, – под вуалькою спрячем, в платье женское нарядим. Княже Вольха со своею племянницею поведет всех в терем свой, напоит, угостит да баньку истопит, – улыбнувшись своей придумке, вел дале богатырь. – Сам баньку и подпалит. Дух-то бани не осерчает, уразумеет нас, ведь дело то благое, доброе. Светогор-то, богатырь ряженый, с извозами пойдет, кормить врагов наших. Они шли издалека, небось, изголодались. Вот опосля-то ночка разгульная будет! – потирая ладони, говорил Альхон. – Когда сон их сморит, а банька догорать будет, мы других и порубим. Младой богатырь-то – самых главных, а мы – остальных низших.
Вольхи Силовича глаза синие горели жадно, словно победу уже увидал да всех чернохорых извел он один. Княже кивнул да приказал позвать тетку-няньку Манрушку, что за теремом следит да за ладом в нем. Манрушка породнилась с Вольхою Вениславовичем, отдав свою внучку Ростинку за сына княжьего Неждана Вольховича. Да и сама Манрушка, приведя Ростинку в терем, в тереме-то княжьем осталась, Вольхе прислуживать. Но прислуживать она не умела, больше советы давала да князем управлять хотела. Боярка-то эта хитра была, знала все дела княжие да боярские. Вольха Вениславович ее управы над собою не терпел, но она хитра была, словно кошка, углы все обходила да князя упрашивала, дела свои решала. Упросила князя свого сына Зелехта в боярский совет поставить, чтобы в делах града участвовал, на вече заседал да советы давал. Поначалу Вольха на то отказ давал, но теткины уговоры ласковы свое делали. Согласие на то княже дал, но на Зелехта строго смотрел да остро.
Манрушка была настоящей боярыней. Она шла медленно, словно боясь гневу княжьего, льстиво кланялась. Одета была скромно, но по-боярски: в платье длинное до пят, золото-багряное с узорами, со светлою пелериною большой, прикрывавшей ее полную грудь. Лицо ее, крупное, полное, с розовыми щеками, но тонким да острым носом, было совсем некрасивое. А тонкий рот в беззубой улыбке тому еще больше способствовал. Брови на крупном лице были тонкие, редкие, вздернутые, говоря о горделивости да надменности. На голове – кокошник, маленький, золотом отделанный, покрытый длинной вуалью-платком в окрасу платья, на шее скрепленный сверкающей синим камнем богатой брошью – подарком самого князя Вольхи. Руки с полными пальцами скрещены на груди. Навязчиво кланяясь, подходила к князю.
– Полно, полно, Манруша, – не то ласково, не то строго остановил ее поклоны княже. – Пойди-ка ты, Манруша, да платье нам девическое принеси. Дорогое, нарядное, – особо отметил князь, глядя прямо в темные вострые глаза боярыни. – Да смотри, все украсы к нему снеси, чтобы гости чужеземные, завидев ту девку, глаз не смогли отвести да зарадовались, загляделись! – А после, повернувшись к Родиполку, улыбнулся. Но тетка того не заметила да за свое испугалась:
– Неужто, княже, красу Милоликушку отдавать собрался?! – спросила Манрушка тонким голоском, словно причитать собралась. Ежели бы она услышала согласие, то тут бы и начала, а заодно и плакать стала бы. И не потому она заплакала бы, что не желала отдавать Милолику, а потому, что княже с ней совет не держал да и не вместе с ней жениха выбирал.
Вольха махнул рукой да ответил с недовольством:
– Да на нее ли жениха сыщешь? Нет, вон того красного молодца, – и он показал рукой на Родиполка, – в платье одеть надобно, да чтоб краше любой княжьей дочери был, – сурово сказал Вольха. – Но что молодец он – того прознать не должны.
Родиполк посмотрел на Манрушку, думая, что та поразится да расспрашивать станет. Но она не только не удивилась, а, казалось, наоборот – спокойная стала, радостная. Несмотря на свое пышное тело, легко да быстро пошла, останавливаясь на каждом шагу, оборачиваясь, кланяясь. Княже Вольха, сдвинув густые брови, нетерпеливо глядел на нее, но не подгонял.
Манрушку ждать пришлось недолго – скоро она принесла девичье платье, наряды да украсы. Красивые, богатые, ведь он-то должен быть племянницей самого князя – Вольхи Вениславовича! Наряды эти из белого шелка и синей парчи были, вышивка серебром да жемчугом. Коруна была невысока, девичья, расшита богато, серебряной нитью да камнями зелено-синими самоцветами. С коруны волнами на лицо до самой шеи падала тонка, прозрачна вуалька с вышивкою да узорами серебряными. Где на глаза спадала, то не было той вышивки, а где на усы да рот – была красива, переливчата, густа.
Родиполк примерил наряд девичий. Наряжаться ему помогала сама тетка-нянюшка, словно девку-красу собирала на сватовство. Он краснел, покрываясь румянцем. Думая, что боярка все подмечает, еще больше пламенел лицом. Только к концу действа он, подметив, что та ничем не выдает себя, успокоился. «Хитра баба, но настояща боярка, потому и живет в тереме княжьем. Окромя того, – думал Родиполк, – тонка, образована да ведает все правила девичества, тонкости его, небось, в девической заведует». А после, как одели его, стала она рассказывать Родиполку, как ходить надобно, да сама показывала, прохаживаясь по полу деревянному. Хоть и была она полна, но были шаги ее мягки, а движения плавны. Альхон с задором смотрел да посмеивался. Вольха, улыбаясь, с азартом ходил вместе с Родиполком, повторяя его шаги. Учила она богатыря, как кланяться надобно, да сама кланялась медленно, чтобы Родиполк подметил, как платье подымать надобно, да своими пухлыми руками подол приподнимала да ходила мимо богатыря неспешно, чтобы тот научился. И всему так обучила Родиполка, что те хитрые ханы не прознали б подмену, даже ежели бы вблизи разглядывали ту девку – князеву племянницу Светогорку. Когда младой богатырь выучился ходить по-девичьему, но с княжею гордостью, то, перекинув огненну толсту косу через плечо на грудь, стал прохаживаться по светлице сам. Вольха Силович смеялся да подбадривал Родиполка:
– Ай да молодец! Ай да молодец!
Тетка-боярка, скрестив руки на груди, довольно смотрела на богатыря, пока тот ходил по терему туда-сюда, а после кланялся, как девка младая княжая. Когда Родиполк был готов, к нему подошел Альхон да дал ножичек. Блестящий, с серебряным отливом, тот был мал, в ладонь помещался, но остр, словно меч наточенный. Стальной серо-серебряный ножичек играл с младым богатырем блеском, радуясь знакомству с молодцем. Родиполк уж знал: принял его тот ножичек, поможет силу свою с богатырской соединить да против врагов направить. Спрячет он тот ножичек в длинный рукав платья, но то уж после будет, поутру.
Прислужники проводили Родиполка в князеву спаленку. Она была нарядная, широкая да богатая. По стенам росписи цветные – алые, узоры кружевные, морозные, искусные злато-серебряные. Цветы, округ нарисованные расцветали да пестрились янтарем, листья – камнями самоцветными смарагдовыми. Дивился тому Родиполк: все то – краса русичей да самих его прародителей – радомичей. В опочивальне места было много: окромя кровати с перинами, стоял малый стол с лавою возле расписной стены, а в углу – деревянный столб, исчерченный оберегами, а на нем полка, а там вверху – обережна светла ткань с вышивкой. У дверей по обе стороны стояло одва сундука, один другого краше. Что по праву сторону – отделан серебром, по леву – золотом. «Золотой – то, верно, красну молодцу, а серебро – девице», – подумал богатырь, сбрасывая с себя девичьи наряды да украсы. Платье и остальное он аккуратно положил на серебряный сундук. Одевшись в свое богатырское, вышел на двор.
На дворе было тихо. Брат солнца, округлый Месяцеслав, светил нежно да мягко. Кое-где на темном небе искрились ярки звезды – детки Мясецеславовы, Ярасики. На крыльце простым мужиком сидел княже Вольха. Одет он был совсем просто, народно: легка рубаха на нем светлая, штаны да лапти. Подле него, опершись о перила, стоял его сын, Светлолик, наряден да красочен. Был он годков одвадцати с двумя, более молод, чем мужалый. Родиполку чудилось, что руки те белы, с нежными пальцами, и меча не держали.
Разговор меж отцом да сыном был серьезен, Вольха суров. Но как вышел Родиполк, оба они, сын да отец, смолкли. А княже словно обрадовался тому да, похлопав рукой по крыльцу, подозвал младого богатыря сесть рядом с собой. Светлолик еще более озлобился, но не уходил, думая, что разговор с батюшкой продолжится. Но было видно, что Вольха того не желал, а заговорил с Родиполком, словно не замечая сына.
– Ответ мне дай, богатырь младой,– обратился горестно князь, – отколь то все? Я жизнь свою положу за землю родимую, да и тому всех своих сыновей учил, наставлял. – И он взглянул исподлобья на сына, что замер поодаль. – А он-то как себя показывает? Страшится! Али можно так?! Али можно то?! – В словах Вольхиных слышалась боль, словно рана то у него была. – Отдать землю да народ свой, на поклон пойти – али то можно?! – Вольха ударил себя кулаком в грудину и опять вопрос свой задал: – Али можно? – Но не ответа он дожидался от Родиполка, а слово свое хотел сказать безнадежное. – Как же так, богатырь?..
У князя-то и слезы заблестели. Поник он главой, думы темные его охватили, страшные. Встал. Побрел по двору, да враз стал, раскинул руки свои сильные, вдохнул грудью полной.
– Нет! – крикнул он. – Не отдадим тебя, земелька-матушка родимая! Не отдадим! Не отдадим, земелька русская!
Сильный образ Вольхин в ясном лунном свете еще сильнее стал да тверже. Родиполк почуял простой народный дух князя и силу его богатырскую. А более – любовь его к земельке-матушке, народу своему. От того и сам богатырь еще больше силу в себе ощутил да смелость. Светлолик почернел, сгорбился да недобрым взглядом окинул Родиполка. Богатырь на то не посмотрел. Поднявшись с крыльца, твердым голосом ответил князю:
– Ясный наш княже Вольха Вениславович, победу мы одержим над силою темною!
Вольха подскочил к молодцу, схватил его за плечи да стал трясти, словно правду выпытывал:
– Повтори, богатырь, слова свои красны! – взывал Вольха, всматриваясь в лицо богатыря.
– Виденье мне было доброе, сама судьба-Вехоч открыла, – ответил Родиполк, – что победу мы одержим над силою темною.
Вольха за то слово крепко обнял Родиполка, как родного сына, да долго не отпускал. А отпустивши, мягко, с нежностью, сказал:
– Отдохнуть надобно перед боем, иди в опочивальню свою, иди…
– И ты иди, Светлолик, – сурово сказал сыну, – иди к дружке своей, заждалась уже.
Спохватился было Вольха Силович, но того слова назад не вернуть. Напомнил сыну о больном его, словно упрек сделал.
Взглянул на отца сын озлобленно, да и ответил зло, каждое слово отбивая:
– Нет той дружки у меня! Извел я ее! Лежит. С перины белой не встает, ни жива ни мертва, – прямо в глаза отцу глядя, словно к бою готовился.
– Иди уже, – мягче сказал Вольха. Но того уж не исправить. Сказано все уже обидное.
Светлолик ушел, словно туча грозная. «Недоброе от тебя будет», – подметил про себя богатырь, глядя вслед младому князю.
– Княже наш светлый, позволь разрешения испросить у тебя, – обратится Родиполк к Вольхе.
Тот улыбнулся да поправил свой темный ус:
– Обращайся, коль не шутишь.
– Не осерчаешь? – проверял Родиполк князя.
– Не осерчаю, не осерчаю, – ласково щуря глаза, ответил князь.
– То принеси мне ковш воды, чтоб тело свое обтер, – просил Родиполк князя, прямо глядя тому в глаза.
Княже не осерчал. Улыбнулся, обрадовался тому, кивнул и ушел. Вернулся он через миг с двумя деревянными ведрами воды. Родиполк снял с себя серу длинну рубаху с материнской обережной вышивкой по грудине да спине. Наклонился вперед, словно с поклоном князю, а князь-то его из ведра поливать стал. Как вылил всю воду, Родиполк хотел уйти уже, но услышал девичий голос позади:
– Батюшка мой родный, что ж ты богатыря-то моришь?
Родиполк обернулся. По ступенькам медленно спускалась к ним дочь Вольхи Силовича – Милолика. В одной руке несла хлеб округлый, а в другой – кувшин молока. Через плечо у нее перекинуто полотно обережное. Родиполк поклонился ей как девице княжеской. Она подошла к нему мягко, повернулась плечом с полотном светлым:
– Возьми то полотнище да оботрись, – ласково сказала княженька. – С обережной вышивкой оно, в завтрашнем бою оберегать будет.
– Благодарствую тебе, княженька мила. – А про себя подумал, что ж это князь не укоряет ее, что к молодцу сама вышла, да еще и завечерней. Али сговор был между ними? Он вдруг вспомнил, что без рубахи. Покраснел, на щеках проступили красные пятна, даже шрам, что был на грудине, казалось, стал румян. Но было серо во дворе, да того никто и не приметил.
– То дочь моя, княжна Милолика, нраву буйного, но доброго, – назвал ее Вольха Силович.
Родиполк взял полотнище с тонкого плеча Милолики, а как обтерся, так она ему хлеб круглый подала да кувшин молока. Сев на крыльцо, спиной к ней, он принялся есть, чувствуя, что она его рассматривает, да не замечая, что княже, глядя на них, ус покручивает, как всегда ежели чего задумал. Родиполк старался есть быстро, желая избавиться от княженьки и ее взгляда. Он вернул кувшин, и мучавшее его стеснение минуло. Ему почудилось, что она улыбнулась, поняв, какое чувство вызвала у богатыря, а потом, развернувшись, гордо ушла. Чувствуя опять свой стыд, и вновь стыдясь за него, богатырь, попрощавшись с князем, быстро ушел к себе в опочивальню. А про себя подумал: небось, краса, что и жениха на нее не сыщещь. Но али гонору много, али нраву.
…Ночь была тиха, словно все замерло в округе, ждало боя славного. Родиполку от того еще неспокойнее было, чуял он недоброе. Все ему виделся, словно обманка та, княже младой да хмурый. «Будет то ночь тревожна, – думал Родиполк, ложась на перину, – буйна…»
Среди ночи дверь в спаленку Родиполкову отворилась, вошел с лучиною Светлолик – старший княжий сын. Родиполк признал того сразу по шагам его тихим, робким. Подошел тот к перинам Родиполка. «Неспроста ты так крадешься, светлый княже», – думал богатырь, наблюдая за ним из-под полуприкрытых век. Родиполк замер, весь собрался, затаился. За каждым движеньем Светлолика наблюдал. Тот достал нож и чуть пошатнулся. В хмельном дурмане он, верно. Княже занес руку над богатырем, сталь ножа холодно блеснула в огне лучины. Когда красивые князевы глаза сверкнули таким же холодом, как та серебряная сталь ножа, Родиполк крутым движеньем повернулся округ себя да упал на пол. В тот же миг Светлолик вонзил нож в перину. Богатырь вскочил на ноги да резким ударом кулаком свалил князя на деревянный пол. Светлолик с грохотом упал, а лучина отлетела в сторону. После он еще силился подняться, но хмель был сильнее да поборол его. Растянувшись, раскинув ноги подле кровати Родиполка, Светлолик крепко уснул. Теперь-то до зорьки проспит, не шелохнется. А поутру небось прощенья просить будет. Лучину Родиполк поднял да поставил подле обережницы, чтоб огня большого не сделала. «Не туда-то ты, княже, силу свою направляешь, – думал Родиполк, вынимая нож из перин да кладя у ног князевых. – На врагов надобно, а ты своих собратьев изводишь». Перина-то была испорчена, изрезана. Пух белый из нее повытрепался да летал округ. Богатырь сбросил с себя одежду, да так и лег голым на пол. Подложив под голову руку, уснул.
Проснулся он, как и в обычай свой, на зорьке младой, чтобы солнышко встретить ясно да в лучах его обогреться, силы принять. Одевшись, выбежал из терема да на луг – белушку собрать, отварить ее в снадобье. На зеленом большом лугу белушки было много. Ее маленькие светлые головки то и дело раскрывались под теплыми лучами утреннего солнца. Став на колени, Родиполк испросил разрешения у самой земельки-матушки да ее жителей, трав да цветов. Словно улыбкой, качнулись в ответ богатырю травы, земелька-матушка не перечила, а ласково, по-родительски ответила ему. Родиполк, еще раз поклонившись, набрал целую охапку цветов да понес в терем.
Вольха Вениславович уже не спал, а, нарядившись, сидел на своем дубовом стуле с высокой спинкой да совет держал с боярами. Бояре-то те округлы, с бородами, вокруг дубового стола восседали да князя молча слушали. Княже был наряжен во все княжеское, дорогое. Красны сапоги начищены сверкали самоцветною отделкой на сильных ногах князевых. Штаны его алы были вправлены в сапоги. Поверх – рубаха длинная до колен, шелкова, багряна, с вышивкой золотою обережною по рукавам до локтя, по низу да по шее. Поверх рубахи – кафтан без рукавов, весу был немалого да рисунок особый имел – княжеский. По низу кафтана того трава зеленела из камней изумрудных, посередке – море синее блестело, а по верху солнце янтарное светило да округ сияние светлое испускало. Княже боярам наставления давал напоследок, что им делать надобно, как гостей встречать.
– Манрушке-то скажите, чтобы выходу их не было, пущай в девической с Милоликою сидит да девку сторожит. А то вон какова девка, поглядеть еще вздумает. – Родиполк взглянул на князя, думая, что тот про него вспомнил, но Вольха был обычен, глядел на бояр. – А то еще хуже, пойдет в богатырские дела, да не для подмоги им, а для забавы своей. Гонору-то она мого, отцовского, – усмехнулся Вольха.
Княже, завидев Родиполка, возрадовался тому, оживился:
– Добра тебе, богатырь младой! Ты травушку-то отдай прислужницам, пущай отвар сделают.
Богатырь поклонился князю, но ответил отказом: только он должон травушку отварить да в хмельное добавить. Вольха на него не прогневался, а кивнул: