Анастасия РУТТ
Семь видений богатыря Родиполка
– Оставляй себе, коли так.
Главный богатырь взглянул довольно на Родиполка, оба поклонились да вышли.
Великие сборы князей проходили у Хорта, в той же светлице. Словно и не вставал главный княже с мехов тех, да и не выходил из своей инородной светлицы. Но теперь он был другой, во всем богатырском да совсем живой. Глаза его блестели молодостью, лицо ожило. «Вот чем жив княже, войною да боем», – подумал Родиполк, глядя на почти молодого, свежего Зигмулу. На месте сладостей, посередке, лежала толста свернута бумага. «Договор», – догадался Родиполк. Коль подпишут ту бумагу князья, то уж взад не повернут, не отступятся. Князья ведь хитры, слово свое поменять могут. О том главный княже знает. А потому подписать велит. Хитер да умен тот Зигмула, хоть и без духу, думал Родиполк, стоя у открытых дверей рядом с Доброжитом.
Он, осматривая всех князей, подмечал их думы: согласие али отказ давать будут. Но более всего он глядел на главных богатырей, радуясь им, даже тем, кого не знал. «Каковы они? Что же в них было, окромя силы могучей? Сила духа? Али еще чего? Что ранее он, Родиполк, и не приметил, по сильному взгляду да гордо вскинутой голове?» – думал богатырь. Опервыми, как и завсегда, входили князья. Даже ежели богатыри были впереди, то у дверей они останавливались, пропуская вперед знать.
Раньше всех приехал Борислав Саввич. Он был сух, сгорблен. Хоть и был он одет как богатырь, в кольчугу, но духом был не силен. Это приметил Родиполк по его слабому, младенческому, обиженному взгляду. Смерть его сыновей, хоть и не сразу, но сделала из него сухого старика, с тихим, ребяческим взглядом. И даже приезд его старших сыновей не добавил его взгляду радости и блеску. Борислав, ожидавший увидеть других, разочарованно взглянув, отвернул седую, с тусклыми волосами, голову. «Младшие любы были, а старшие более для гордости», – подметил младой богатырь. Сыновья же на батюшку обиду не держали, жалели. Они поправили висевшие на поясе мечи и сели возле него на меха. За ними вошли сильные, гордые, с воинственным взглядом богатыри Могута и красавец Будимир, сверкая новою богатырскою одеждою. Медленно, но твердо ступая, прошел княже Стольнограда Ярий мудрый, поклонившись Зигмуле, сел рядом с богатырями. Его главный, без кольчуги, в широкой рубахе, богатырь, мельтешил за ним. Суетливо оглядываясь вокруг, он, завидев Родиполка, просветлел, хитро улыбнувшись глазами да сощурившись. Младому богатырю показалось, что при виде него у Силуана навернулись слезы на глаза, и он, устыдившись, быстро смахнул их рукавом. Но Родиполк все приметил, тепло ему стало от того, любо.
Сильно и гордо ступая крепкими ногами, прошел княже Вольха мимо младого богатыря, как и завсегда, просто одетый. Хоть и добавила печаль ему седины в густых темных волосах, но взгляд был прям, суров, силен. Вместе с ним вошел гордо, поправляя усы, богатырь Альхон Градемирович. Поспел и его отец, кривой Градемир, неприметно став за спиной Зигмулы. Заместо князя Баграта пришел младой прислужник. С поклоном вручил багратовские письмена.
В инородной светлице стоял гул. Князья меж собою говор вели, овогда с улыбкой, а овогда во взглядах пробегала хитрость, на губах злобна усмешка. О чем? Того не понять. Но говор был сильный, мужицкий. «Вот тот мир княжеский, настоящий. С хитростью, злобою, силою», – усмехнувшись, подумал младой богатырь, глядя на князей. Наконец главный княже Зигмула встал, говор стих, все глянули в его сторону.
«Князья-то все с гонором», – думал Родиполк, оглядывая сидящих. Один перед другим себя ставят да все лучше, краше. Почета к себе требуют. Только Зигмула их может в купе держать, страхом. Потому как бездуховный он, не щадит никого.
– Великие да знатные князья, – обратился он громко, помолодевшим голосом. – Собрал я вас всех по сильной надобности. Нужно землю нашу да град наш Раздол у басурманина Хловы отобрать, вернуть к вотчине. То своих витязей соберите да богатырей оперед поставьте самых видных, лютых. То по новому месяцу пойдем на Хлову.
Посмурнели князья. Видно было, что не все с главным князем согласны. Но молчали, только брови свои сдвинули. Вольха Силович, оглядев всех, встал да слово взял:
– То мы, князья, из роду в род защиту давать должны. А вы позабыли, небось, о том! Людь-то наш в Раздоле стонет, мается от того Хловова гнету. А земелька-матушка! Вся нашего люда кровью полита, мужиков, девок, детей малых. Али для того мы пришли к княжеству, чтобы людь наш в обиду давать?! Нет, не для того! То я, княже Вольха по роду радомичевскому, с богатырями да витязями подмогу окажу, пойду супротив басурманина. Отступу не будет! – Последнее слово Вольха сказал веско, чтобы то все услышали да поняли.
Борислав, вздрогнув, вскинулся, словно ото сна, удивленно взглянул на Вольху, не понимая, что тот сказывал. Он, привстав, начал тихо говорить, водя перед собою рукою. Никто его не понял, недовольно смотрели на него. Его сыновья, увидев то, успокоили старика, тихонько усадив на свое место. Борислав сел, и опять потерял интерес ко всему происходящему, задумался о своем.
– Коль мой батюшка, – сказал вставший молодой княже Ярий, – подмогу окажет для народу нашего, то и мои витязи пойдут на бой тот супротив басурманина.
Вольха Силович гордо взглянул на свого младшего сына, одобрительно кивнул ему. Зигмула, как и Вольха, улыбнулся молодому, но мудрому да смелому князю. Градемир наклонился к уху главного князя и что-то прошептал, княже радостно закивал головой.
– Княже Баграт нам письмена передал, что во всем со мною согласен.
– Что ж он сам не приехал? – тихо, но недовольно спросил Родиполк рядом стоящего Доброжита.
Доброжит же, зная про ссору Родиполка с князем, усмехнувшись и слегка наклонившись, так же тихо ответил тому:
– Хворает он. Лошадь ему ногу придавила. Да на том месте кожа вспыхнула да гниет заживо. То, видно, нутро его гнилое наружу полезло. Родиполк на то не ответил, а только ярко представил и ногу его, и рану багрову-кроваву. «Судьба над тобою, княже Баграт, сама расправу сделала, за обиду да боль, тобою нанесенную».
Сыновья Борислава молчали, свого слова не брали. Но было видно по ним, что против наказа главного князя не пойдут, а сделают все как сказано. Зигмула Ясноглядович то понял. Подозвал рукою с блестящими перстнями Градемира да тому тихо наказ дал. Градемир прошел в центр круга, взял бумагу да стал обходить с нею да чернилами всех собравшихся князей. К опервому подошел к своему брату Бориславу, тот, не поняв, все подписал. Зигмула то подметил. Но и сыновья Борислава увидели тот хитрый, недобрый, жадный взгляд главного князя. Сидрак и Шум все подписали, не думая уж о войне, а более о батюшке, да и о его граде. Вольха же, наоборот, полностью был мыслею о том грядущем бое и непременно их победе. Широким росчерком он поставил свое имя, гордясь своим радомическим родом. Кривой княже, обойдя всех, поднес бумагу Зигмуле. Тот гордо развернул ее, чуя велику битву, сверкнув глазами, осветился весь, улыбнулся. Напоследок, еще раз окинув князей взглядом, махнув рукой, всех отпустил.
Басурмане были собой смуглы, словно темень. Темноволосы да темноглазы, со взглядом хитрым. Все они – словно одной матерью приведенные, друг на друга схожи. Бой-то с ними проходил близ деревеньки Ростовки. Сама деревенька-то эта была на пригорке, а поле, широкое да раздольное, в низине. Дрались басурмане жестоко, стремительно, со злобной страстью. Князья-русичи бой приняли, вывели в поле своих богатырей да смелых витязей. Главный князь Зигмула Ясноглядович да князья Борислав Саввич, Вольха Вениславович да сын его Неждан Вольхович на пригорке обосновались, за боем наблюдали да наказ давали богатырям: Доброжиту, что был с витязями Зигмулы, Могуте, что управлял витязями Борислава, Альхону-лису, что был с ратною дружиною Вольхи, и Силуану, что был с богатырями да витязями Неждана. Приметил Родиполк среди богатырей и своих друзей, побратимов. Был здесь сильный светловолосый Дар-Белозер, спокойный, но крепкий Тихомир, были и братья Честислав да Хор. Приехал и красень Лучезар со своею сестрою – воительницею Бояною. Все богатыри, завидев его, рукой махали, а Бояна – та глазами ненавистно сарматскими сверкнула да голову вверх гордо задрала, словно и не знала того младого богатыря.
Приметил он и Альхона-лиса, что вместе в бою с ним победу одержал, и Ведагора крепкого, и Прихлопа, и Монгуру, и Всевида. Все вышли на бой с басурманами. И знал Родиполк, что все они биться будут, как в опоследний раз, страстно, не щадя себя, жизни своей. В духе Родиполка горел огонь страстный, да хотел он кинуться в тот бой, но Доброжит его остановил:
– Будешь нас оберегать, как кудесник, да за боем следить. Все подмечай, после донесешь.
Перед боем поклонились богатыри друг другу да завет дали: ежели сгинут в бою, то заботу о женах да детях друг другу вручают; а ежели рана смертельная, то другой завершит дело, начатое басурманами, да поведет раненого к Море-смерти. Но ежели судьба подмогу даст да победу одержат над супротивниками, то устроят пир да будут гулять весело, праздновать.
Начался бой. Отри дня он шел, никто верх не брал. Басурмане те не хуже русичей-богатырей на мечах дрались, но заметил Родиполк, что лука да стрел супротивник не имеет, а потому слаб он будет в этом. А еще приметил Родиполк, что басурмане, хоть и со страстью бьются, как русичи, но без управы над собою не могут.
Отходить стали назад воины-русичи, но и басурмане вперед не рвались. Наступила тишина. Все воины решили отдых сделать: и русичи, и супротивники их. Русичи-то с поля боя мертвых уносили, чтобы отправить их с Морою к прародителям, а басурмане-то больше о лошадях беспокоились, к мертвым не прикоснулись. Хлововы воины есть стали сыто да жирно, а наши только отвар, что силы придает. Был этот отвар Родиполком сделан. Заварил он туда муки белой, малый мешочек крупы гречанки. Положил грибов лесных, в них силы много, всю землю переворачивают. Далее – отри травы заварил: ворку, чтоб усталости не было, пышноцвет, чтобы раны быстрее затягивались, белогорку, чтобы в руках сила была, а в голове свежесть. На всех витязей хватило, да еще и на богатырей с князьями. Когда отвар Альхону наливал, то свою придумку богатырю поведал.
– Я-то могу, – сказал Родиполк, – мертвым прикинуться, умею я дышать редко, да чтобы сердца того не слышно было.
Альхон Градемирович слушал да усы поглаживал, а после сказал:
– Добро, твою придумку богатырям да князьям поведаю. Все вместе решим.
Альхон, допив, пошел к богатырям да все сказывать стал. Когда Лис пересказал, то позвали к себе на совет Родиполка, чтобы тот в мелочах да тонкостях рассказал.
А Родиполк вот что придумал. Басурмане-то эти в шлемах да кольчугах своих одетые, а вот шея да лоб открыты. Самых метких витязей с луками да стрелами положить на пригорке надобно, чтобы те в басурман стреляли да сразу насмерть убивали. А после – других и последующих. Бой надобно сделать, когда Родиполк выйдет из Хловова шатра. Сам Родиполк сейчас пойдет, к лошади-то себя привяжет да мертвым прикинется. А лошадь-то к шатру направлять будет. Басурмане лошадей любят, убивать не станут. А Родиполк в шатер зайдет да самого Хлову порешит. Воины без него, словно малые дети будут, не поймут, что им делать. А тогда уж и бой быстрый начинать надо с победою.
Князьям да богатырям придумка Родиполка по нраву была. Князья вызвали витязей с самым вострым взглядом, да и сам Вольха Вениславович рядом с витязями стал. Родиполк их уже не видел, как посерело, так поехал он на лошади к шатру Хловиному. Басурмане то лошадь крепкую увидели, да Родиполка с лошади сбросили возле самого шатра Хловова да так и оставили. А Родиполку того и надобно. Улучив миг, заполз в шатер, где был главный басурманин. Богатырь к нему сзади подобрался да ножичек маленький в горло вонзил. Хлова зашипел да засипел, а после наземь свалился. Богатырь Родиполк хотел было выйти, но увидел мальца – сына Хловова. Тот на него с ненавистью смотрел, глазами узкими черными, а в дрожащих руках меч держал. Богатырь, видя в нем грядущую угрозу воинственную, хотел убить его, уже и нож занес над его шеей, но сделать того не смог. Видел в нем Родиполк силу могучую да злость лютую, но все одно не смог того убить, ведь малец еще. Связал он его, рот тряпкою закрыл да оставил в шатре отца. Под покровом ночи Родиполк вышел из шатра, лег наземь да стал выжидать, когда главный князь протрубит в рог да возвестит о начале боя. Ждать было недолго. Протяжный вой рога громоподобно прогремел на всю округу. Басурмане, сытые да неповоротливые, забегали да к бою скорому готовиться стали. В суете они и не увидели, как младой богатырь, оседлав лошадь, полетел к русичам. А как долетел он до пригорка, так витязи стрелять в басурман стали стрелами тонкими да острыми. Когда басурмане поняли, что Хлова тот мертв, охватило их смятение. Половина из них отступать стала, половина – убегать, а многие на верную смерть шли навстречу богатырям да витязям. Русичи половину басурман положили, а половину искалечили. Шатер с мертвым телом басурманина подожгли. Мальца там не нашли, видно, спасли его сродники али верные сподручники Хловы. Родиполк, прознав о том, омрачился да признался Доброжиту:
– В шатре басурманина Хловы малец был, годков опяти, сын его. Не смог я ему голову снести, рука дрогнула. Беда от него будет, нападение.
Доброжит же Светославович, радуясь победе над басурманами, бодро сказал Родиполку:
– Ну, то воевать будем, да и его одолеем.
«Не победим да не одолеем, силен будет», – подумал Родиполк, но того говорить уже не стал.
Победу праздновали, как и обещано было, отри дня. Писари ходили да расспрашивали про победу над басурманином да как град Раздол к свуянычам да русичам вернулся. Но все то они по-своему излагали, украшая все словами гордыми. Богатырей отрех описывали, словно сродников. А мертвых богатырей вспоминать не хотели, утаили все. И про рану богатыря Могуты писать не стали, да что князья с витязями в бой не пошли. А про Родиполка и вовсе забыли. Но и сам Родиполк того не хотел, не надобно силушкою своею выхваляться, а то Порун отвернется от всего рода богатырского. Расписали писари все, да так слаженно у них вышло, что князья так все и оставили, мол, для молодцев младых наученье.
За столом Родиполк сидел рядом с Силуаном, богатырем главным.
– Бояну-то пленницу басурмане убили, погибла она, – печально сказал тот.
Родиполк смолчал, но Силуан понял тоску его.
– Дралась она с огнем ненавистным, словно их всех своим духом ненавидела да презрела.
«То не их она ненавидела, а меня, – подумал Родиполк, но Силуану то ничего не сказал. – Завидела она меня, да тот дух ее и ненавистью взялся».
– Разве мы-то, когда деремся, ненавидим-то их? – спросил Силуан. – Нет, – сам он ответил, – нет у нас ненависти той, за землю сражаемся, за свою, за родную. А она-то, Бояна та, с ненавистью да злобою. То и сгубило ее.
– Да, то и сгубило ее, – повторил эхом Родиполк следом за Силуаном.
– Брат-то ее, как увидал то, что она мертвая, словно полоумный стал, то на того басурманина накинулся, но другого то не увидел, а тот его и рассек. Отсекли ему сторону, но тот жив был еще. Я то все увидел, – с болью говорил Силуан, – да окончил дело того басурманина. Проткнул Лучезара того мечом своим насквозь.
Родиполк горько на того взглянул, Силуан вытирал слезы крепкою сильною рукою. Но укору Силуану не было, а только одна боль.
– Родились-то вместе, вместе-то и сгинули. Уйду я, – дрожащим голосом продолжил Силуан. – Пойду с Афросьюшкою жить ладно, земельку-матушку пахать буду, пшеница вырастет. А там, ежели сладится, то дитятко будет. А коль нет, то будет мне дочкою названою Зорьница.
Родиполк взглянул на Силуана с вопросом, главный богатырь то понял.
– Зорьница та – младая жонка Лучезара, сынок у них есть Строг. По прибытии рубаху ей отнесу кроваву.
Но Родиполк не хотел о том думать, о горьких слезах Зорьницы, о боли ее да горести. Прервал он Силуана:
– Будут у тебя детки, Силуан, поживешь еще ладно, – утешал Родиполк старого богатыря.
– За тепло твое, поклон, – и хотел было встать, чтобы поклониться Родиполку, но тот его остановил:
– Не надобно того, не надобно.
Невесела та победа была для Родиполка. Смута его охватила, печаль.
– Краса-то она была, Бояна-то, – пытливо смотря на Родиполка, говорил Силуан, словно знал, что Родиполк той люб был.
– Краса, – повторил Родиполк, вспоминая сильное да изувеченное лицо воительницы Бояны.
Могута Светославович страдал от раны своей до глубокой осени, а после уж боль отпустила, все то травы Родиполка помощь сделали. Рана-то у Могуты на левой ноге была, все затянулось да прошло, но след остался. Стал Могута хромым на одну ногу, тяжело ступая. Но то его никак не задевало, был он все таким же смелым да радостным.
Осень сумрачная и дождливая налетела быстро. Листья с деревьев посрывала да пораскидывала. Могута казался здоровым, с хромотой своей свыкся, да и вовсе про нее забыл. Вызывался он в дозоры, но Доброжит его жалел да с собою не брал. А чтоб не задеть да обиду не сделать славному богатырю, все говорил ему:
– Кто же за мальцом присмотрит да научит его? Али я, думаешь? Я-то его ратному делу обучу да богатырем сделаю, а теплом уж ты обогрей Велимира-то, сынка мого названого, со своею женушкою Красою. Я того не умею.
Могута соглашался да довольно головой кивал. У Могуты да его жены Красы было одвое детей: мальчонка Серх да девчушка Малояра. Все они были малыми: опяти да отрех годков. Краса, да и сам Могута с радостью смотрели за тем мальцом, полюбился, знать, он им. Доброжит же, заместо брата свого Могуты, брал с собою сродника свого Родиполка.
За серою осенью пришла Хмура-зимушка, важно ступая. Следы-то свои снегом оставляла. Зима выдалась удалая, белая да серебряная. Мясецеслав-месяц, брат Ярилы-солнца, играть надумал, блестел его свет в снегу пушистом. Поглаживал он снег мягкий, а тот ему в ответ радуется – переливается. И так весело все то проходит, что девки да молодцы Хмуры не боятся, а горки да снежки себе слаживают. Веселье-то это не унималось до самого Ворожбея. Девки безмужие на Ворожбея с судьбою своею разговаривают. А судьба-то Вехоч от них не отворачивается, ведь сам Ворожбей им помогает да судьбу приводит. Девки-то заводные тому и рады. Бывает, в баню пойдут да имя будущего мужа выспрашивают у Вехоч-судьбинушки, а за стенами-то молодцы стоят, ждут свого времени. Вот девка спрашивает у Ворожбея да Вехоч:
– Этот ли? – и имя называет свого молодца.
А молодец голос-то ее узнал, да и ответ уже дает, свое имя называет. А потом уж девка счастливая ему в дружки идет, ведь сам же Ворожбей говорит. Родиполк-то обо всем знал, да и девки с молодцами тоже. А ведь тут обмана-то нет, ведь как бывает: девка-то у парня спросить не может, а молодец красный молчит, не открывается ей. А на Ворожбея все выявляется, лад наступает да счастье приходит.
Под вечер на Ворожбея Могута пришел к Родиполку за советом, зная, что тот ведьмак. Одет он был как настоящий княже, нарядно, в длинный кафтан парчовый, серебром шитый, со смарагдовой большой вышивкой. У кафтана того по длинным рукавам да вороту мех нашит соболиный, большой, широкий. Распахнутый кафтан открывал его широку грудину в нарядной светлой рубахе, с подпоясом алым. Штаны теплы, вобраны в сапоги высокие, до колен, на меху, с пушистою отделкою по верху, а вокруг камнями да нитями самоцветными украшены были богато. На голове шапка с мехом да дорогими камнями. Поверх кафтана длинного того – накидка меховая теплая, спереди сколота большой смарагдовой украсою. По камню-то этому и примечали, что княжьих кровей молодцы. Подметил Родиполк, что богатырь хотел ему открыться, тайну свою вверить. Привел богатырь с собою молодца годков отринадцати, чтобы у Родиполка его судьбу выпытать. Звали того молодца Ворон, потому как волосы его были, словно птицы крыло темное. Ворон тот тоже с накидкою меховою был да с брошью самоцветною. Был он красив своею младостью да юностью. Родиполк-то смекнул, что парень этот Могуте сын, да не от дружки его, а от другой, младой плененной чернушки. Родиполк взглянул на него, да сразу все про него понял. Но хотел отказ Могуте дать, помня о Солнцевороте, но богатырь-отец на своем стоял, просил о жизни будущей сына сказать. Просил он мягко да трепетно, с поклонами. Под конец Родиполк сдался, но начал издалека:
– У молодца этого кровь сильна да род знатный, – посмотрев на Могуту, сказал Родиполк. Могута-то все понял, что Родиполк про все прознал. – Ворон-то могуч, да будет сила его прибавляться, – продолжил богатырь. – Силу свою не потеряет, будет славиться ею. Сильный он будет. Внуки его прославят, создадут мир другой новыми, ладными правилами да устоями. Земель княжеских больше станет да шире. Оженится он в ошестнадцать лет, – Ворон при этом зарделся, – на девице княжих кровей, народа синигвалов (северян, значит), от князя Симугвы. Девицу ту будут звать Елисветою.
У молодца глаза заблестели от мысли такой, да хотел он выспросить о красоте ее. Могута понял его да сам спросил:
– Лицом-то мила будет?
– Мила. Коса-то ее – словно зорька золотая, длинная до самых пят. Глазами темными, словно земля-матушка. Губами – как ягода спелая. Ровна да пряма, словно деревце младое. Среди русявок красоты такой не сыщешь. То великая княжна-мать будет. Приведет она деток одвенадцать. Все они будут разные, но красою блистать, словно камни самоцветные на княжьем обруче.
Родиполк смолчал о ране Ворона да кривоте его. Ворон вещанию тому возрадовался да, поклонившись до самого полу, дал обещание Родиполку, что подмогу любую окажет за новости славные. Он ушел. Могута накидку мехову сбросил, сел супротив богатыря да в глаза стал заглядывать. Смутившись, сказал:
– Ты-то, верно, не все сказал. То скажи мне, я все стерплю.
– В боях ранения будут, – продолжил Родиполк, – кривым станет. Дружка его за это с другим будет.
– То ты мне все поведал? Ничего не утаил? – недоверчиво переспросил Могута.
– Все, – кивнул Родиполк.
– Слово тебе даю сродное, – сказал Могута, – что подмогу тебе окажу, когда запросишь. А ежели не запросишь, то сам вызовусь, – сказал весело Могута, да ушел на двор. Родиполк посмотрел вслед ему, дверь захлопнулась: недолго осталось, вскоре исполнишь обещанное свое, придут за мною.
Приехали за ним через месяц. Одесяток витязей да сам богатырь Тихомир, что главным стал. Тихомир смотрел на него печально, не то с мольбою, не то с жалостью. Родиполк его понял. Отдал меч свой малый да ножичек – подарок Лаврентия-кузнеца за спасение сына его Назария. Главный богатырь с благодарностью посмотрел на него, что супротив воли молодого князя Ярия не пошел, а все сладилось по добру. Младого богатыря вязать не стали. Тихомир-то знал, что не сбежит богатырь, не по его это, не по-богатырски. Повезли богатыря той же дорогой, что и сам он когда-то ехал.
Могута, прознав о том, брови свои белые сдвинул к переносице, да в гневе и ярости разбросал все в избе. А после отправился за витязями в Ясный Стольноград.
Родиполк с витязями въехал в Стольноград. Град, который поначалу казался ему веселым да ярким, теперь был суровым да неприветливым. Шумные люди казались насмешливыми, девки – слишком гордыми да зазнобными, а мужики – горделивыми. Его привезли в терем к князю Неждану – Ярию мудрому. Неждан призвал Родиполка к ответу за его слова, сказанные Солнцвороту. Но поспешного заключения не делал, желая выслушать самого Родиполка. На вече собралось многолюдье: бояре, купцы, князья. В больших палатах было светло да ладно. У высоких стен большой светлицы стояли покрытые широкими багровыми коврами длинные скамьи. Все собрались. Напротив входа, у главной стены, на возвышении, стоял большой деревянный стул, резной, с высокой спинкою. Там и восседал молодой княже Неждан Вольхович. Родиполку было чудно видеть на княжьем месте Неждана, ведь стул-то этот подходил только князю-батюшке Вениславу Саввичу.
В лице молодого князя была доброта, но и гордость княжеская. Неждан был силен. Сила эта была и во взгляде его синих глаз, и во всем его образе. Он был крепкий, с сильными мужицкими руками да плечами, плотной широкой шеей. Но руки его в запястьях были тонки, а потому управлялся он только мечами тонкими да длинными. Сильным да крепким было и его лицо. Борода его золото-желтая выделялась на лице, закрывая собою мужалый подбородок. Волосы же его спускались до плеч сильною и большою волною. Неждан, завидев его, посуровел да стал совсем хмурый. Князь обратился к Родиполку:
– Стань на колени, богатырь, да будешь ответ давать.
Родиполк сдвинул брови да хотел нрав свой княжий показать, запротивиться этому. Ведь он, Родиполк, княжьего роду, да не хуже самого князя Неждана. Но Родиполк усмирел, покорился. Но не так, как того ждал княже, а по-своему, с гонором: богатырь опустился на одно колено, да с вызовом посмотрел на князя. У Неждана глаза сверкнули, но злобу свою он сдержал.
– Богатырь Ротибор, – княже выпрямил сильную спину свою да посмотрел сурово на Родиполка, силясь увидеть в нем обман, – люди-то молвили, что ты князю Солнцевороту Бориславовичу сказывал о встрече у реки Вольновой. Ответь же: в сговоре был али нет?
Дверь распахнулась, да вошел богатырь Могута, с лицом красным, дыша полной грудью. Спешил, небось, думал Родиполк. Видно, есть в миру люди добрые. Да не будут твои слова услышаны, все то люди не понимают, страху только больше напустишь.
Могута поклонился княже Ярию, да хотел было сказать – быстро, словно в бой пойти. Князь Неждан остановил его, рукою указав на скамью с ковром. Могута стоял, не решаясь уйти: то ли с Родиполком остаться, то ли с боярами сесть. Не решив, что делать, отошел от Родиполка, но на скамью так и не сел. Неждан опять повторился, спросив Родиполка о сговоре. Родиполк в глаза смотрел Ярию, ответил громко, чтобы все бояре услышали:
– Не было у меня сговору. А князя младого отвести хотел, потому как видел я в глазах да словах князя Счастислава злобу лютую. А потому и решил сказать, как бы чего худого ни вышло. Но княже по-своему, по-княжески решил.
Неждан в словах последних что-то почуял, что его касалось. Но не постиг того, али не хотел думать о том.
– Княже наш мудрый Ярий, – отозвался Могута, – выслушай меня, а уж после решай.
Ярий кивнул. Могута продолжил:
– Княже наш мудрый, богатырь-то этот – кудесник, а потому наперед все ведает!
Неждан сдвинул брови к переносице да, откинувшись на высокую спинку стула, глядел на Родиполка, а после ответил:
– Богатырь Ротибор, подумал я о том, да решил все. Надобно тебе выбор сделать: быть богатырем али кудесником. Ежели богатырем, то волосы свои длинные ты до плеч срежь да распусти. А коли кудесником, то сними наряд богатырский да меч отдай, и будь кудесником великим.
Неждан замолчал да с вопросом посмотрел на Родиполка. Тот же ответил:
– Княже Неждан Вольхович, я готов избрать, но только опосля как дружку себе найду да женихаться буду. На зорьке поеду я к любе своей, а там уж как судьба сладит.
– Добро, будет таков наш уговор. Поезжай к любе, а как вернешься, то сразу ответ пред нами держать будешь.
По зорьке, поклонившись Могуте, Родиполк выехал из Ясного Стольнограда да поехал в малую деревеньку. С трепетом в духе младой богатырь въехал в деревеньку, где жила малая Мирослава. Увидел он ее издалече да сразу признал. Была она хороша, стройна. Но Родиполк то уже знал, что красою будет блистать, ведь видел ее такую. Мила она ему да люба. Мирослава выросла, очетырнадцать лет ей уже. Но и Родиполк уже мужалый: одвадцать с одним годком ему уже как осенью было. Али вспомнит она его, заезжего молодца, да обетницу свою перед ним? Но увидел еще Родиполк, что не одна она шла, рядом с нею увивался молодец красень-русич. Шли они по дороге раздольной, широкой да беседу вели любовную. Он-то с ней живо говорил, а она стыдилась да отворачивалась. То все одно, не сравнится она с княженькою Милоликою, пригожа она во сто крат. Но не моя она, да и никогда не была. Родиполк повернул лошадь свою, чтоб Мирослава его не приметила. А как только приблизился вечор, а округ все посерело, так Родиполк пришел к избе ее матери да отца, постучался. Мирослава вышла. Небось, молодца свого поджидала. Но то все одно, люба она мне, думал Родиполк, глядя на нее. А она-то была чудной красы: глаза темные, страстные, с блеском отважным. Волосы светлые, солнцем отливали золотым, в косу толстую заплетенные. А две тоненькие пряди выбились из косы да по обе стороны лица ее волною легли, словно ее украсами были. Была она в платье светлом, нарядном, с длинными рукавами, обшитыми обережной вышивкой, на плечи платок теплый большой наброшен. Она спешила с крыльца сойти к своему милому, но завидев Родиполка, остановилась, а после стыдливо подошла.
– Добра тебе, краса Мирослава, ясна девица! – обратился Родиполк к ней нежно.
– Добра и тебе, добрый молодец Родиполк! – ответила она ему смело да живо. Признала, значит, подумал Родиполк, вспомнила обещанное.
– Вижу, что я не мил тебе, – сказал горестно младой богатырь. – Но другой-то красень – люб? – спросил Родиполк у Мирославы, все думая, что и другой молодец не люб.
. – Люб он мне, по той неделе женою возьмет, – ответила она, не стыдясь, а гордясь тем, глядя прямо в печальные глаза Родиполковы.
– Ну, коль люб тебе, то помехою не буду. Ладу желаю да жизни долгой, пусть мать-судьба помогает, добра вам дает. Только одно скажу я, – резко сказал Родиполк, запрыгивая на лошадь, – в повозку да сани не садись.
Он не видел, что она на то ответить хотела, натянул поводья что есть силы, аж лошадь на дыбы встала, да, не оборачиваясь, ускакал. Доскакав до конца деревеньки, он остановил свою Синявку, успокоив ее и свой дух.
«Неспроста ты, Ханга, сетовала на мой дух, – думал Родиполк с болью да печалью, – раним он, дух-то мой, раним. Ох как раним!»
Он соскочил с лошади на землю, чуть отойдя, лег на спину, подложив руки под голову. Закрыл глаза. Ох, Ханга-прародительница, отвержен я, горестно думал Родиполк. Отвернулся от меня людь да невеста моя названа. Что ж теперь-то будет? Али скажешь мне то? Но Ханга молчала. Нет ответа от прародительницы, нет совета ему. Знать, самому надобно решить все, спрос делать, да и самому ответ давать. Богатырем-то теперь и не быть мне, знают ведь меня как ведуна да кудесника, думал. А кудесник из меня какой? Вспомнил Родиполк мудреца Ворисея из Непущего леса. Да ведь неспроста-то он все говорил, вроде бы и не слыхивал мой ответ, знал-то мою судьбу-судьбинушку, знал… Родиполк-то все уже решил, видно, не уйдешь от того, будет он подмастерьем у кудесника великого, а после уж и сам таким станет.