Анастасия РУТТ
Семь видений богатыря Родиполка
В ладьях-то всех были восемнадцать молодцев гребцов. Весла у них были легки, на концах широки. Богатыри подменяли уставших гребцов. Главный богатырь Доброжит как садился за весла, то снимал с себя все свое богатырское, оставался в тонкой рубахе. Когда сильными руками весла направлял, так от тех махов ладьи вдвое быстрее летели. Родиполк-то тоже свою силу показывал, но за Доброжитом не поспевал. Овогда Родиполку чудилось, что Доброжит улыбается да ласково смотрит на него. Но то все были видения. Доброжит же суров, никого не щадит. В отретий раз захотели богатыри подменить гребцов, но гребцы те запротивились. Негоже богатырям свою силу растрачивать да с морем бороться! Надобно ту силушку поберечь для врагов да супротивников. Доброжит от того нахмурился, словно та гроза налетела, глазами-то сверкал на гребцов, словно молния в небе. Но и гребцы-молодцы – те не из боязливых были, на своем стояли да ответ давали, что это они в море хозяева, а богатыри пущай землю оберегают.
– Ты, богатырь Доброжит, научен земле-матушке оберег делать да защиту давать, – отвечал главный из гребцов, светловолосый Кут, – то и делай то, а мы уж свое будем делать. – Доброжит от того еще больше серчал, но гребцы не уступают, не пужаются того злого виду богатыря, на попятную не идут, на своем стоят. Сдвинул он брови свои широки к переносице да хмурым стал, словно туча грозная. Смолк он, да более слова не сказывал, все суров был, что не по его вышло. Ходил он так до самой зорьницы, а после уж забыл то все.
Стал он мечом перекидываться, из руки в руку бросать да бой с ветром делать. Размахивал он рукою широкою сильно, поперед себя по кругу, а после в другую руку перекидывал, да и той рукою машет, кругом крутит. Все в нем силушка играет, крепкая, мужицкая.
А как остановился, то поднял голову и в синю даль смотреть стал. Завидел он землю Гнездич Своялд, а после уж и все за ним.
Сошли богатыри на землю главного града, большого, широкого, названного Марьиной Пущей. То людь простой прозвал тот град, а после и сам князь Крутович тот град так звал. Шли они с миром да всем рады и довольны были. В Марьиной Пуще людь жил хорошо, богато, но тихо. Все они ни словом, ни делом не хотели обидеть свого князя, лютого Гнеся. Людь этот был нарядный да яркий. Любил он носить одежду яркую, в полоску багряно-белую. Полосы-то те по платью да рубахам вниз шли. Были эти линии близ друг дружки, где узкие, а где и толще. Но людь сам был странный: ходил он, слегка пригнувшись, сутулясь, словно боясь чего-то, взгляды свои испуганные отворачивал. А иные, видя такие, и вовсе уходили да прятались во дворах каменных изб. Не по нраву это было Родиполку. Стал он к тому людю сильнее присматриваться, да увидал среди них княжну – дочь Багратову Вурпу. Стояла она среди них вся в белом да с лицом кровавым. Тряхнул головой Родиполк, чтобы то видение развеять. А после опять стал смотреть, а она на него печально взглянула, да и пропала. Не к добру то, подумал Родиполк, еще раз взглянув на то место, где княжна стояла.
– Чего ты там замешкался! – кликнул его Доброжит. – Поди сюда, вон уже и ворота в княжий терем.
Князь Гнесь Крутович с ними приветлив был да пригласил в свой большой терем с каменными стенами да подземными ходами. Про подземные ходы Родиполк смекнул сразу, потому как жил в таком же тереме со своими прародителями. Мудрая Ханга на свой лад достроила избу – терем Всевласия – сделала подземные ходы под самые кручи да горы, чтобы род свой увести или спрятать при надобности. Ходы-то эти далекие были, небось, как и у самого князя Гнеся.
Русские богатыри вошли в терем княжеский. Главные стены в том тереме каменные, прочные, но холодные. Камни те обтесаны до блеску и стройными линиями выложены в высокие стены, остальные же стены деревянные: бревна друг на дружку сложены плотно да промазаны глиняно-медовым раствором, как и у русичей. Терем тот был холодный, студеный, даже в летнюю пору, когда приплыли богатыри.
– Чуждое тут все, мудреное, – хмуро бросил Доброжит Родиполку, словно чуя, что не сладится. Младой богатырь в ответ кивнул: и ему не по нраву то было. «Половицы, и те каменные, – подумал Родиполк, глядя себе под ноги. – Ладно бы из деревца. Оно-то теплое, несет ласку». Вспомнил младой богатырь свою родовую избу-терем: теплую, нежную, с лестницей да резными перилками к овторому ярусу, с большими оконцами да кружевными ставенками. Солнышко в те оконца заглядывает, светлицы, горницы освещает, теплом обогревает. И так становится в той избе нежно, ласково! А у Гнеся все хмуро, студено. Камень-то тот велик среди деревьев да кустарников в лесу, посередке полян ясных да цветов пригожих. Величие тот камень свое показывает да защиту лесу делает. А изба-то из камня студена, не обогреет; хоть и очаг в ней горит, но нет того тепла, что от сруба: нежного, ласкового, что до самого духу пронимает. Изба-то каменная князева, как и сам Гнесь – зол духом, холоден. «Ох, чует дух мой, не сладим договору того», – хмуро думал Родиполк, оглядывая инородные хоромы князя.
Гнесь к ним вышел с приветливою улыбкою, словно рад был богатырям, обнял крепко Доброжита, как свого сродника. Но во взгляде его была стужа, будто и не рад он вовсе. Князь был богат. Одет ярко, по-зимнему, в длинное полотнище меховое, был в перстнях да золоте. Они сели за стол, что был каменный да рос из половицы холодной. Гнесь устроился во главе на каменном стуле с высокою спинкою. Стул тот покрыт был богато, шкурою да мехом зверя. Богатыри же проще, сели они на стулья деревянные с резными спинками княжеские.
Князь Гнесь затеял пиршество. Младые прислужники вносили в широких тонких мисках в каменную светлицу богатую еду. Доверху заполненные ковши с красною рыбною икрою. Самих рыб – тонких, длинных, запеченных. Хлеб мягкий теплый. Большую птицу, зажаренную с яблоками. Привычных для богатырей вкусных каш не было. А было все по-новому, по-гнесевски. Вносили много хмельного, словно не для отроих, а для целой ратной дружины.
Гнесь пировал. Наливал в плошки с тонкою основою багряного хмельного с улыбкою. И все больше Доброжиту – главному богатырю. Но при том взгляд его был беспокоен. Князь то отводил взгляд, то смотрел мимо богатыря. Родиполк, глядя на князя Гнеся, почуял недоброе, ведь князь это нарочно делал да глаза щурил. Родиполк-то отказ дал, помня про обещанное пред оберегом, не пил, бодрствовал. Гнесь поначалу гневливо смотрел на Родиполка, но тот ему ответил, что здоровьем слаб, а потому не может более вино пить. Князь Гнесь хохотал зло над Родиполком, а заодно высмеял Доброжита за то, что возит с собою хилых витязей. «Ну, то и ладно, – размышлял Родиполк, – меня-то всерьез не принял, а значит, бояться не будет». К вечору сильный и крепкий Доброжит был пьян да слаб. Князь Гнесь это подметил да к богатырю стал словом обидным обращаться. Поначалу по его отцу Светославу прошелся, но Доброжит сдержался; а после уж задел того самого да рану его тяжелую.
– Что ж ты, Доброжит Светославович, жену-то себе не приметил да детей не привел? Али силы-то у тебя нет?
Но богатырь на то опять смолчал. Князь же Гнесь Крутович продолжил.
– Вот, Доброжит, – обратился он с усмешкою к богатырю, развалившись в своем каменном стуле с высокой спинкою, – я силу имею, хочу себе жену новую привести, Ладою называют, говорят, она из русичей.
Как услышал то Доброжит о своей любе да вскочил из-за стола, как зверь разъяренный! Набросился он на Гнеся Крутовича, а тот его, пьяного, за шею схватил, сдавил со злостью да повалил на пол. А после приказал увести в погреб холодный, под земелькою, на десять дней и десять ночей без еды оставить, а только воду давать. На Родиполка Гнесь взглянул сердито да убираться вон велел.
– Но ты, – сказал ему напоследок, – уплыть не сможешь, все ладьи-то ваши я к своим поставил.
Родиполк вышел из терема да направился далеко в лес за гору. Под самой горкою нашел вход в подземные ходы, что ведут в терем Гнеся. Под утро вернулся в княжий град Марьину Пущу, чтоб народ его видел да сам князь. Гнесь-то его обличать будет да думать, что Родиполк ничего не может. Больше ходил богатырь возле терема княжьего, смотрел да примечал все. Видел он Гнеся на лошади: тот пронесся мимо, плетью всех разгоняя. Небось, нескоро вернется, снарядился-то в дальнюю дорогу, подумал Родиполк, глядя вслед Гнесю Крутовичу. Ну, то ему так и надобно.
Родиполк пошел назад ко входу в подземные ходы, снял ленту с косы да завязал ею глаза. Неспроста ведь стрелок Монгура его тому учил, словно знал, что пригодится-то ученье его. Он пошел в темноту. Но все ему было видно: проход тот, и путь заковыристый, и двери разные. Шел он час, а то и более. Наткнувшись на дверь стальную, рванул ее да открыл. Остановился, прислушался, за стеною гомонили прислужники князя, значит, Родиполку не туда свернуть надобно. Повернул он в другую сторону да услышал могучий голос Доброжита, тот кричал да требовал встречи с Гнесем Крутовичем. Но охрана та – молодцы сильные – над ним скоморошничали, потешалися, а после хором смеялися. Родиполк приготовился, взялся за рукоятку меча, тот теплом его согрел, словно с ним единым стал, плечом надавил на деревянную дверь. Та была хилою, сразу поддалась и открылась. Охранники того сразу не поняли. Родиполк на них налетел, мечем рассек да изрубил всех. Одному голову срубил, другого проткнул навзничь, отретьего пополам разрезал. Очетвертому шею проткнул. Доброжита Родиполк освободил. Злости да свирепости у Доброжита было немерено, тот кричал, что разберется с гнусным князем да покажет ему, каков русский богатырь. Хотел он пойти к Гнесю да вызвать того на бой, но Родиполк его остановил:
– Поначалу надо все обдумать да поразмыслить, отчего так князь прогневался.
Доброжит согласился не сразу. Нахмурился, брови широкие к переносице сдвинул, но, обдумавши все, остыв, кивнул головой да дал согласие. Они пошли за кручу и на поляне сели. Родиполк сел скрестив ноги да облокотившись спиной о дерево. Закрыв глаза, стал призывать Вихоч-судьбу в подмогу. Но пришла к Родиполку Леть-река да привела с собою белу Вурпу – дружку князя. А та все ему поведала. Привела она дитятко-мальчонку да на Гнеся не схожего. Обозлился князь да в том измену увидел. Наказ дал выпытать кнутами правду у княжны, но та молчала и в измене не признавалась. Тогда князь молодца нашел, с дитятком схожего, да привел к княжне. Велел правду раскаленным железом выведать, да те и сознались, хоть измены никакой не делали. Над княжною суд был при всем люде, а после казнили обоих: молодца да княжну Вурпу. «Так вот отчего людь тот отворачивался да молвить не стал», – ответил сам себе богатырь после рассказа княжны. А княжна-то все не уходит, словно чего-то просить хочет. Родиполк на то дал разрешение, княжна заплакала да за свого дитятка просила, забрать его домой к русичам.
– Не будет ему тут доли, судьбинушки ладной, – говорила, завывая, Вурпа, – погибель его ждет тут. А как возьмете его, то земелька родная его силой напитает да жизнь ладной сделает.
Родиполк дал обетницу княжне, что мальца домой вернет к русичам.
Доброжит, видя светлое лицо Родиполка, все разумел да к нему не обращался. Родиполк поблагодарил реку-Леть за подмогу, все передал Доброжиту. Тот долго молчал, все думал да искал подтверждение словам Родиполковым.
– То пойдем к старухе Ветте да все расспросим. Она хоть и чернушкою была, но княгиню лелеяла с младенчества да своею родней считала. А когда княженька женою стала, переехала в Гнездич Своялд, та с нею приехала, прислужницею. Живет она рядом с княжьим теремом, в избе маленькой, но отдельно от всех прислужников.
Но Родиполк остановил Доброжита да уговорил остаться на поляне, подле кручи, да его поджидать. Слишком он уж приметен, да и шороху, небось, наделали. А он, Родиполк, все выведает и к закату вернется. Доброжиту, сильному, смелому да во всем опервому, тяжело далось согласие, но Родиполк настаивал на своем. По концу на том и решили, что Родиполк пойдет один, но к закату вернется, а ежели не вернется, то Доброжит сам будет решать, что ему делать. Младой богатырь снял с себя убранство богатырское, оставив при себе нож маленький – подарок кузнеца. Да пошел. Шел он тихо да мягко, присматриваясь, но при том вида не подавал, что остерегается, а шел, словно и не знал ничего о княжне и ее сыне.
Подошел он к дверям терема да постучался, витязи его не пускали, шуму наделали. Вышла сухонькая маленькая старушка Ветта из избы прислужников. Та догадлива была, поняла, кто пред нею, племянником его обозвала да наказ дала впустить богатыря. Витязи недовольно посмотрели на старушку, но, ничего не сказав, впустили его, не расспрашивая. Вдалеке от княжьего терема, в самой глубине, одиноко стояла низенькая изба прислужницы Ветты. Он вошел в маленькие, наклоненные двери. Родиполк поклонился ей, а она пригласила его сесть за тоненький да низенький стол, а сама села супротив него. На руки дитя взяла да покачивать стала. «То все правда, ясно ведь, река-Леть да мертвые не обманут», – раздумывал Родиполк, глядя на дитя. Старушка всплакнула, а после все поведала богатырю.
– Князь Гнесь суровый был, что мочи не было с ним видеться да говорить. Коли не по его, не по-княжески, то никого не жалует, ни детей малых, ни прислужников, ни жен своих. Всех жен своих, а их было очетверо, жизни лишил. Да нет чтобы извел, а так, что забил да зарубал насмерть. Любомилу – свою опервую жену, красу белолику – за слово казнил, Миловицу ясноглазу наказал изорвать на части за веру иную, Зурбу – отдал на растерзание волкам за хворь ее да слезы. Вурпушку нашу, дитятко любое, красу милу, казнил при честном народе за сына приведенного.
Старушка посмотрела на мальчонку да заплакала.
– Он-то ведь родился, – говорила сквозь слезы прислужница, – на него не схожий. Но измены-то Вурпушка не делала, а схож он с ее батюшкой Багратом, тонок да нежен лицом. Но князь Гнесь Крутович того слушать не хотел, учинил расправу над своею женою. На зорьке ясной привязали Вурпушку за руки к поводьям да пустили лошадей по граду скакать, чтобы людь все видел да измены не делал. Лошадь-то до самого вечора скакала по городу с телом княжны. Лошадь ту догнали, младую княжну отвязали да в овраг сбросили по наказу Гнеся, на растерзание волкам да другим зверям.
Еще пуще заплакала старушка. А когда спокойнее стала, продолжила:
– А потому Гнеся этого боятся не только в роду его, но и весь его народ большой. Народ этот – хаммы, иноверцы, со своими хамманскими богами. Боги их чистые да нетронутые. Одна-то главная жрица чего стоит, замужней не была, да все наказывает, как и сам князь, прощать не умеет. Гнесь-то этот сильно на своего отца похож – Крутовича, серба. А мать-то Гнеся никто не ведает. А только говорят, что привела его то ли здешняя ведьма, силою взятая сербом, то ли сама плакучая, что в реке живет. Не знал он ласки материнской, а только отца суровость да злость. Сам Гнесь верует во единого Даждьбога. Бог-то этот для него главный, а что жена у этого бога есть, Своялдушка, то он, верно, забыл. Все он считает, что Даждь один главенствует да управляет. Суров да злобен этот Гнесь Крутович. ..
– Как же дитя-то сохранили? – спросил Родиполк у доброй старушки.
Та в ответ заулыбалась да любовно на мальчонку поглядела.
– Поверье есть у серба, что малюток ни своих, ни чужих убивать негоже. Потому как бог его не помилует, а у всего рода детей отнимет. А князь -то думает, что детей своих у него нет, а потому не стал он мальчонку-то трогать, отдал мне.
Когда старушка то все сказывала, Родиполк все думал, как же ей волю мертвой княжны передать, ведь прислужница-то милуется мальчонкой. Но и придумывать ничего не надобно оказалось, сама старушка о том заговорила:
– Возьми мальчонку себе, богатырь. Заместо сына тебе будет. Богатырем славным станет. Мой век короткий, а дитя погибель ждет, пропадет он без меня, сгинет.
Родиполк кивнул, давая согласие, а сам подумал, что это овторой малец, которого спасет он. Опервого-то кузнеца сын – Назарий, овторой – то сын княжны, то и отретий будет.
– А как же имя его младенческое? – спохватился Родиполк.
– Величать-то его по-княжески – Властимиром.
Пока старушка плотно пеленала мальчонку в белые ткани с обережной вышивкой, Родиполк все расспрашивал о князе суровом.
– А куда ж то Гнесь снарядился, небось, в дорогу дальнюю?
– На осемь дней уехал Гнесь, жену себе новую выбирать. Прислужники говорят, что она Глосся, младшая дочь самого князя Лихта, что живет за Гнездичем Своялдом.
Всплакнув, старушка Ветта напоследок прижала к себе дитятко, да и отдала дрожащими руками Родиполку. А заодно привела и молодую серую козу, чтоб кормить мальчонку. Рассказала Родиполку, как держать дитя надобно да как кормить, как пеленать. Богатырь на все головой кивал, принял дитя да пошел назад к Доброжиту. Он тянул за собой рогатую, та то и дело упиралась да норовила ударить рогами в ноги богатыря. Главный богатырь, завидев такое, стал прямо да руки упер в бока. А когда Родиполк ближе подошел, то тот уже брови сдвинул к переносице. Не примет того он, подумал Родиполк, подходя к Доброжиту. Но единожды Родиполк обманулся. Как увидел дядька дитя чужое, так аж засиял весь. Таким радостным да счастливым Родиполк его никогда не видал, даже после победы над врагами грозными. Доброжит весь осветился. Он даже стал красив да мил лицом, схож с красивым княжеским образом отца его, Светослава.
Родиполк все сказанное старушкою-прислужницею передал Доброжиту, тот снова сдвинул широкие брови к переносице.
– Не поможет Гнесь нам супротив Хловы выйти да бой вести. Супротивником-то стал, отобрал войско наше, русичей. Но надо нам свое отвоевать, вернуть людей наших да ладьи сильные, – твердо сказал Доброжит, но тихо, чтобы мальца не разбудить.
Решил младой богатырь, что по приезду князя сам Родиполк пойдет к нему, в терем его княжеский. Да не силою возьмет, а хитростью. Гнесь Крутович хоть и зол, силу имеет, но русичей, князей да войска их боится. Гнесь-то горяч, но как остынет, то труслив станет. Ведь не победить силу русичей в боях страстных! Только витязи русские могут жизнь свою положить за надобностью в боях неравных. А войско князя Гнеся силою-то русичам не уступало, но жизнь свою никто отдать не мог, смерти боялись да убегали. Знал то княже Гнесь, что не победить дух русичей да силу их богатырскую, а потому боялся он их, супротив идти не мог. Князь Гнесь Крутович забоится русских князей да витязей смелых, а потому, стало быть, угроза от них будет ему ненужною. Сам-то князь не хитер, придумку-то богатырей не откроет.
На все слова Родиполковы Доброжит соглашался, кивая головой. А сам богатырь сильный на Родиполка и не глянул. А все он нежно да ласково на дитятко смотрел, словно матушка родная. Дивился тому Родиполк, но сказывать того не стал. То, видно, и Доброжита время пришло батюшкою стать.
Утром, при всем народе, на восьмой день князь Гнесь Крутович вернулся. Но вернулся он не один, привез с собою молодую красу-девицу. Народ их встречал шумно, радостно, тепля надежду, что смягчит она его озлобленное сердце. Гнесь ехал верхом на огненно-рыжей с сильными ногами кобыле, за ним следом, верхом на белом жеребце, новая дружка его. Она была укрыта вуалькою, но поводья держала тонкими да белыми рученьками. За нею следом да по бокам рядом ехали младые красавцы-охранники. Были они все схожи друг с другом, а потому Родиполк решил, что то все братья молодицы али ее сродники.
Когда въехали они за ворота княжеские, там им все прислужники кланялись и старушка Ветта. На улице людь уходить стал, но Родиполк остался, смотреть, что же дальше будет. Гнесь с лошади соскочил да руку подал своей молодице, та с коня сошла да возле князя стала. Стали они подниматься по ступеням, а за ними сродники молодицы. У дверей Гнеся встретил главный прислужник да с поклоном, а после уж на ухо ему шепнул. «Небось, про Доброжита поведал, то-то князь в гневе будет, но и в страхе. Подержу так князя в страхе день, а после приду к нему. Явлюсь к нему, словно из тумана, в опочивальню, где он с дружкою своей будет», – решил Родиполк, глядя на сурового князя.
Мужалый князь со своими гостями вошел в терем, а прислужники расходиться стали, только одна Ветта осталась да украдкою в сторону Родиполка поглядывала. Пошла она в избу свою старенькую, а вышла уже с корзинкою плетеною. Да вышла за ворота, взглянув на Родиполка, тихонько пошла. Родиполк-то ее понял да за нею последовал. Зашла старушка за угол, а богатырь за нею. Она остановилась и к Родиполку обернулась:
– Что ты, богатырь, за князем пришел?
– Не за князем, а за своим, но ежели понадобится, то и за князем.
– Коли я в помощь тебе буду, то скажи, сделаю все.
Родиполк кивнул и все ей рассказал. Сухенькая старушка кивала головой, понимая, чего хочет богатырь.
– А подземку-то уже не ходи, ждут там уж. Пойдешь со мною, племянником-помощником. Вечером охранники сменяются. Зайдем, а после уж сменятся, да и не поймут, ушел ты али нет. А ты в моей избе посидишь, а там уж пойдешь к князю ночью.
Старушка улыбнулась хитро, смеясь, довольно добавила:
– То-то страху наделаешь!
Старушка Ветта провела его в свою старенькую избушку. Князь Гнесь вышел из свого терему, что-то строго приказывал воинам-охранникам. Они засуетились, да и к ним пошли еще четверо воинов-витязей. «Боится, небось, но то мне и надо», – думал Родиполк, глядя из окошка старенькой избы Ветты-прислужницы. Ветта стряпала, пироги пекла, красивы, с румяным бочком. Вечером, когда они были готовы, сложила их в большое лукошко да пошла к воинам-охранникам. Когда они завидели ее, сразу остановили да большими руками стали лазить в ее лукошко, нагло да со смехом, стали набирать себе теплых и вкусных пирогов. Ветта пошла дальше, все витязи себе тянули руками грубыми, брали пирожки, разрешения того не спросив. Хоть и было условлено так, но Родиполку то все не по нраву было. Воины-то Гнеся, как и он сам, гневливы, стариков не слушались да не кланялись им. Ветта вернулась с пустым лукошком: уснут все, крепко да сладко. Ведь не просто то пирожки были, а с сон-травою туманною.
Перед самым рассветом младой богатырь вышел да тихо пошел через весь двор. Но того можно было и не делать, ведь охрана спала да видела дивны сны. Младой богатырь ловко пробрался в спаленку князя, тот спал со своею новою жонкою. Богатырь наклонился да поднес меч к красивой шее Гнеся, прикоснулся так, чтобы тот, почуяв холодную сталь меча, проснулся.
Гнесь проснулся, сверкнул глазами да хотел богатыря Родиполка схватить. Но только головою своею шевельнул, так сразу порез получил на шее нежной. Алая кровь проступила, но Родиполк смотрел на князя, взгляд свой не отводил. Серб Гнесь страшно сверкал глазами, но сделать ничего не мог.
– То ты не прознал меня, княже, – тихо сказал Родиполк, когда княже сверкать злобою перестал. – Я ведь не богатырь да не витязь… – Родиполк помедлил, у Гнеся Крутовича глаза с испугу еще круглее стали. – Я-то ведун, все знаю да самою судьбою управляю, а коли надобно, и Морою-смертью.
Казалось Родиполку, что князь чуть вздрогнул. «Боишься того», – подметив, думал богатырь.
– Княже Гнесь Крутович, – обратился к нему Родиполк, – договор у меня к тебе. Ничего нам от тебя не надобно, а только свое забрать. Коль отдашь все наше, ладьи да людей, то лад у тебя будет. Дружка твоя нова покладиста, дитя приведет. – Глаза князя радостно блеснули, а богатырь продолжил: – Да и не одно будет. Великими станут, род твой прославят. А коль не отпустишь, – Родиполк чуть повысил голос, – а проявишь злобу свою, то дитятки твои сгинут. А дружку твою я зарубаю, как ты, Гнесь, свою княженьку Вурпу.
Родиполк убрал меч. Княже Гнесь испужался, как и догадался Родиполк, тот был труслив. Когда страх ушел, Гнесь сел и задумался. Видно было, что думал он над словами младого ведуна.
– Добро, – сказал князь, – отдам все ваше.
«Не будет тебе добра», – подметил Родиполк, видя в словах того обман. Но наказ князь дал, чтобы ладьи да людей выпустили.
Ярок был день, когда все опять ладей с гребцами, витязями да богатырями отплыли из Гнездича Своялда. Доброжит был тих да нежен. Все он на руках носил названого сына. Родиполк же был настороже, да и всем о том сказал.
Велимир —так назвал мальчика Доброжит – был хорош да спокоен. Всех на ладье захватило тихое счастье от вида батюшки-богатыря. Гребцы были мирные, словно не хотели разбудить малое дитя. Только плеск воды, да еще и упрямая коза, не привыкшая к морю, нарушали ту сладостну тишину.
К вечору они увидели плывущие вражеские ладьи Гнеся. Те их быстро догоняли. Главный богатырь сурово взглянул на Родиполка, тот кивнул головой. Младой богатырь поднял руку да махнул ею, давая знак всем богатырям да витязям. Богатырь Монгура, завидев знак, дал наказ всем витязям – те приготовили лук да стрелы. Натянули тетиву да стали ждать.
«Подплывут те княжие ладьи ближе, чтобы уж с опервой стрелы вспыхнули», – поджигая стрелу, думал про себя младой богатырь. Монгура да его витязи были готовы: тетива натянута да стрелы подожжены. Доброжит поднял да махнул сильной рукой. Родиполк чуть помедлил, ища глазами хорошую мишень.
Засвистели стрелы, да прямо вверх ладьи, да прямо в девицу хвостатую деревянну, что спереди на ладье была. «Не тех Верхоглядов ты почитаешь», – думал младой богатырь, глядя на горящие ладьи. Две опервые ладьи горели огнем ярким, сильным. Остальные же четыре ладьи Гнеся с сильным страхом повернули назад. Доброжит не велел их догонять, по-доброму отпустил.
– Не будет тебе добра, князь Гнесь Крутович, не будет. Изрубят тебя да овсех детей твоих. Свидимся, княже, свидимся, – с грустью сказал Родиполк, глядя на уплывающие княжьи ладьи.
Глава 9
Воля судьбы
Утром ладьи русичей пристали к своим берегам. Народ их встречал радостно, весело, махал им руками. Хоть и не так весело было богатырям, но народ своею радостью поднял дух богатырей. После прибытия, по вечору, двое богатырей, Доброжит и Родиполк, поехали к главному князю, донести вести печальные. Хорт жил далеко, на самой окраине града Суздалье, возле самого леса. Град тот был приметным, большим, с инородным духом. Обитали там ранее народ болховцы, что ярки были. Да говаривали, что болховцы те из самих сварягов были, но соединились они с булгарами да морховниками, да и все свое родовое забыли.
Главный княже жил в тереме – хоромах, в богатстве. Окружил он себя завоеванным добром инородным. Был он в своей не то спаленке, не то светлице. Все там было инородное. Пол выслан мехами звериными длинношерстными и маленькими – короткими. Не было в этой светлице ни стола дубового, где весь род собирается али княжество, не было скамей длинных с коврами алыми. Посреди светлицы пол пустой, а на том уж полу тарелка круглая большая стояла, а на ней всего горою, инородные сладости. Лежит он на тех мехах наряженный да богатырей приглашает, а сладости те рукою в перстнях берет да себе в рот сует. Да и улыбается в оскале сладостном. Оскал тот ему еще большей старости добавлял, словно он уже и не жив был, в седьмой десяток. Лицо его страшное, худое, морщинистое, совсем сухое было, со щеками впалыми. Богатыри на то удивляются, но молчат, а округ тех сладостей садятся на меха звериные.
– Что за вести принесли, богатыри? – спросил он сухо.
– Печальны вести те, княже, – ответил грозно Доброжит, хоть и взглядом он был светел.
Зигмула кивнул головой богатырю, чтобы тот продолжал.
– Княже Гнесь Крутович супостатом стал, – и Доброжит глянул на Родиполка. Младой богатырь посмотрел тому в глаза, словно напомнить хотел про договор их. Доброжит сразу того понял да продолжил мягче:
– Отказ дал нам тот Гнесь. Подмогу не окажет. Труслив оказался.
На миг рука Зигмулы со сладостями застыла в воздухе, после, чуть помедлив, с тем же наслаждением положил белу сладость в рот.
– Знать, сами победим того басурманина, – тихо да спокойно ответил Зигмула, словно та новость его и не тронула.
– Слово тебе, великий богатырь Доброжит, что поведаешь нам? – обратился к богатырю главный князь.
Доброжит уж думал о том ранее да совет держал с младым богатырем Родиполком. Заверил младой богатырь Доброжита в победе над темным басурманином Хловою да войском его.
Сильный Доброжит поднялся да обратился к князю, сжимая крепкий большой кулак:
– Победу одержим над Хловою, слаб он, тот басурманин, слаб. Духом слаб, – повторяя слова Родиполка, говорил с напором богатырь. – Дух-то наш, русичей, никто победить не сможет. Али грозен супротивник наш? Но того мы не пужаемся, соберем войско сильное, да и пойдем на того Хлову.
Глаза Доброжита горели решимостью, словно не только за народ свой идти собирается заступничество делать, но род свой сберечь хочет. Открылось в том богатыре новое, то почуял и княже. Но не понял того до конца, а духом почуял ту решимость славную главного богатыря. И всех охватила та решимость да твердость, что были у самого Доброжита, даже сам Зигмула глазами блестел – ярко, огненно.
– Соберем войско, – сильно сказал главный богатырь, – с нами-то многие пойдут. И княже Вольха Вениславович, и Борислав Саввич. А у них-то молодцы сильны да славны. Да что там молодцы, девки в бой идут да всех мужиков раскидывают.
Улыбнулись на то Зигмула Ясноглядович, да и Родиполк, вспомнив смелую воительницу Бояну.
– Ладно говор ведешь, сильно. Тому так и быть. По неделе соберем всех князей да главных богатырей. Совет будем держать. То все и решим.
Зигмула, заметив, что Доброжит еще сказать хочет, кивнул ему головой, положив в свой сухой рот новую маленькую сладость. Глаза его старческие довольно заблестели. Родиполку от того неприязно стало, словно увидал он в них пустоту, а живы они становились, только как ту сладость старик ел.
Сильный богатырь обратился к главному князю Зигмуле:
– Долго служу я тебе, великий княже, правдою, честию, позволь же и мне родом своим обзавестись.
Зигмула на того удивленно посмотрел, но интереса особо не показал.
– Любу нашел себе? То приведь да покажи мне, князю главному.
– Не любу, – ответил Доброжит, и взгляд его еще более нежен стал. – Мальчонку-найденыша привез из Гнездича Своялда.
Глаза Зигмулы Ясноглядовича загорелись, он слегка привстал.
– Мальчонку?
– Мальчонку, – кивнул светлый богатырь.
– От кого ж мальчонка? – заинтересовался бездетный княже, блестя глазами. Как и было договорено с Родиполком, Доброжит ответил:
– Прислужница-старушка схоронила дочь свою, да и отдала мне мальчонку.
Взгляд Зигмулы потух. Более это его не интересовало. Он сухо ответил: