Анастасия РУТТ
Семь видений богатыря Родиполка
На обратном пути молодец решил наведать мать свою да дядьку Журбу. До самого полудня в избе было пусто. То, наверное, дядька Журба в поле, а мать ему еду понесла, решил Родиполк да стал ждать. По обеде дядька вернулся, но с ним была не мать Родиполка, а новая жена Журбы. Не мать-то теперь хозяйкою была, а новая молодица, все на свой лад делала. Увидев Родиполка, дядька Журба застыл на месте, а после сел рядом с ним на придворке. Оба молчали. Сердце-то не обманешь, все оно знает. Как же он, Родиполк, не понял того, когда знамение увидел тревожное? Все он о князьях печалился, а не о матери своей. Что уж тут, все уж сделано судьбою Макушою да Леть-рекою. Журба начал опервый.
– Нет матери-то твоей, Любы-то, ушла она с Морою. Как поехал ты, так все места себе не находила. Каждый день она к лесу ходила, все думала, что вернешься. Как дитятко привела, так совсем Люба печальна стала, ничем ее не развеселить было, и дитятко не тешило. Перед смертью все о тебе вспоминала, что не свиделась с тобою да прощальное слово не сказывала. К лесу она ходила, да так и умерла там. – Журба замолчал. Делить-то теперь уж нечего, спору тут уж и нет никакого. – Так по осени и умерла, а следом – и дитятко наше, Яся. Да по неделе за ней Яся и пошла.
– Давно ли? – спросил Родиполк, хотя сам уже знал, когда это все было.
– Две Макуши прошло, – ответил дядька со вздохом.
– Хозяйку новую привел? – равнодушно спросил Родиполк.
– Привел, – ответил тот, – одному-то негоже жить. Ежели есть нужда, то живи в избе, я перечить не буду.
– Нет, Журба, – тихо сказал Родиполк, – поеду я. Судьбу-то не обманешь.
Провожал Журба Родиполка с дружкою своею, младою девкою Сияною. Дружка его хлеба да зерна дала, чтоб всегда о роде помнил да о родимой земле-матушке. Напоследок Журба заплакал да обнял его, уговаривая вернуться. Но молодец уж знал, что возврату ему не будет.
Родиполк подъехал к лесу, поклонился ему, как и одва года назад. Как и тогда, увидал он маленьку стежку, да поехал по ней. Лес-то этот разросся, стал большим да густым. Много новых младых деревьев выросло, много старых сломали буйные семь ветров и их отец, ветер Вохтр. В глубине леса, поодаль, стоял ничем не сломленный сильный и могучий дуб. Деревья-то разные округ него выросли да окружили его. Но дуб им не поддался, все стоит упрямо, с места не сдвинется, силу свою от земли набирает да ветви упрямо раскидывает. Хоть и стал ты могуч да велик, все равно ты один, род свой не продолжил, детей не прижил. Не стоят рядом с тобою детки твои – тоненькие дубочки, не помогают тебе, не оберегают, да не продолжают род свой. Не делают тебе веселья да радости. Видно, судьба тебе быть могучим, но одному на целом свете. Но добро ты делаешь, тень даешь да прохладу. Любой путник в тени твоей отдохнуть может. Так то и мне такая доля, один буду я, но от помощи моей люди жить будут да добро наживать. Так решив для себя, поехал Родиполк к старому кудеснику Ворисею.
Ехал он теми же дорогами, как и ранее, проезжая Белград, где правил младой князь Шум, после уж Печерский град, где правил Вольха Вениславович. Град рос да ширился. Издалече было видно новые избы да терема. Решил он заехать к князю Вольхе да опоследнее слово сказывать, ведь неведомо когда они свидятся.
Родиполк приехал к Вольхе Вениславовичу. Там как раз готовились к смотринам девиц, выбирать для Светлолика нову дружку. Вольха был рад Родиполку, принял с почетом, разделил с ним свой округлый хлеб. И Родиполк тому был рад. Но подметил Вольха, что глаза его ясно-зеленые не блестят да не играют живостью, не сверкают, как та капля росы на листве по Макуше. «Тоска в духе его, тоска», – подумал о том князь, глядя на младого богатыря. Ту тоску я твою разведу да развею, будешь со мною девок выбирать Светлолику, то и развеется твоя печаль-тоска, – думал о том Вольха. – На красу девок посмотришь, да будет тебе веселее».
– Ты мой сынок названый, – обратился к Родиполку княже Вольха с хитрым взглядом, – то на ноченьку еще останься да денек побудь, развей мои горести старческие.
Родиполк долго и внимательно смотрел на Вольху, словно все его думы прознал. От того взгляда его пристального княже отвернулся да плечами сильными передернул. Родиполк горько усмехнулся, но князю дал согласие.
Поутру шли смотрины невест, выбирали жену старшему сыну князя. Невесты те были из разных краев да из разных народов. Были они, как и их народы, отличны друг от друга. Светлолик сидел возле свого отца Вольхи по праву руку. Каждая невеста подносила округлый хлеб на полотнище с обережной вышивкою. Было их всего осемь, разные, да и держались они по-разному. Все, окромя одной, в глаза не смотрели, стояли зардевшись. А одна девица – дочь князя Лахтича, Златоуста, – стояла прямо да в глаза глядела. Не было в ней ни сорому, ни стеснения. Светлолик на то все равнодушно да печально взирал. Не радовали они его своею младостью да красою. Его оперва дружка Ондра так и не встала с перины. Была она ни жива, ни мертва. Случилось то все с ней, когда сына приводила Надежу – как привела его, так и слегла. Не встает более, не подходит к мужу своему, не лелеет дитятко малое. За дитятком тем, вот уж как одну весну, прислужница смотрит да растит, словно мать ему родная. Как прошла та весна, уговорили на вече Вольху Вениславовича оженить сына свого старшого, а то ведь негоже без жены быть. Да и договор бы надобно сладить о ненападении да скрепить-то его свадебкою шумною. Приехали те семь девиц с батюшками своими из народов близ живущих, но обособленных, одних. Приехали к ним критичи, словеничи, хартичи, магуры, древочи, хамичи да сами злытичи. Все девицы были ладны да красивы. А та, что смотрела гордо, – то из древочей была, самоцветом. Глаза-то ее блестели, волосы были густы, до самых пят, словно была она сама Лада-обережница али кудесница-ворожка. Но при виде той девицы – Златоусты – не у Светлолика глаза сверкали, а у самого Вольхи Вениславовича. То, видать, не Светлолик себе дружку выбирает, думал Родиполк, глядя на девиц, а сам княже Вольха Силович. Но то ведь и ладно, негоже одному быть да род свой изводить, надобно и тебе, княже, дружку в терем привести. Светлолик подозвал к себе богатыря да тихо, с усмешкою, сказал ему:
– Гляди-ка, сколько девиц прибыло. То и ты себе выбрать сможешь. Все они дочери матерей и отцов княжьих.
При тех словах Светлолика Вольха брови-то свои сдвинул да сурово глянул на сына.
Родиполк того не захотел да напрямую сказал о том младому князю:
– Не надобно мне того. А ты, младой княже Светлолик, – продолжил богатырь, глядя прямо в глаза князю, – к своей бы дружке шел. По завтрашнему дню сойдет она по ступеням из своей опочивальни.
Светлолик на те слова Родиполка выпрямился, ожил, глаза-то его заблестели. Хотел было что спросить, но не стал. Негоже сомнения свои вещуну говорить, а то ведь сама Мора-обманка осерчать может, извести да страху наделать.
Девицы-то те все ушли, а с ними их батюшки да сродники их. Обет дал княже Вольха, что к завтрашнему повечерью ответ дадут да одну из девиц сосватают.
Наступила темна ноченька. Спокойна она была для Родиполка, тиха. На зорьке молодец вышел из своей спаленки да спустился вниз по деревянному крыльцу. Сошел он с крыльца, да от неожиданности замер. Внизу его ждал княже Вольха Силович да одве привязанные лошади. На одну, с рыжими большими ногами да длинной белой гривой и пышным хвостом крепкую лошадь, Вольха указал рукой. А на другую лошадь, светлую с крепкими ногами и светлым хвостом, Вольха вскочил сам. Лошадь вздыбилась да хотела его сбросить, но Вольха быстро управился с нею, успокоил ее. Родиполк понял Вольху, да и сам вскочил на лошадь. Его конь был спокоен да нежен. «Видно, Вольха сам лошадок-то подбирал, – подумал Родиполк, гладя свою лошадку, – любо, подбирал, любо». Младой богатырь двинул в бока кобылку да полетел. Лошадь его несла, ветер обдувал нежно лицо. Свежеть раннего утра его ободрила. Он совсем забыл свою печаль. Княже Вольха Вениславович его нагонял, ударяя ногами в бока лошади. Он свистнул, призывая Родиполка поехать за ним али перегнать. Княже был резв, а лошадь – Берестянка – под стать ему. Она несла.
Летели они с пригорка на пригорок. Земелька уже подсохла, плотна; травка проглянула молода, зелена, свежа. Лошадка та скачет, летит. А Вольха тот не страшится, Берестянку еще пуще подгоняет. И дух его от того сладость получает. А Родиполк, глядя на того, еще большую радость чует. Несут их лошадки, словно те ветра-братья. Княже Вольха Вениславович свою кобылку буйну остановил возле березовой рощицы. Белеет та рощица да ветвями длинными машет, радуется. Те березки светлы, на самом высоком пригорке стоят; с него видать далеченько. Родиполк стал возле князя. Он-то, княже, вдаль смотрит, глаза его блестят, щеки разрумянились, стоит Вольха да любо смотрит на родиму землю да народ свой.
– Гляди, – восхищенно обратился Вольха к Родиполку, – краса какая! Вот что нам любо, земелька-матушка родима. Вот кто нам своею плодородностью ответ даст за любовь нашу. Мого ты складу, – повернувшись к Родиполку, гордо сказал княже, – мого ты складу уразумеешь. Вот где услада-краса!
Младой богатырь окинул взглядом всю округу. Пригорки те были большие, холмистые, а после сразу в овражек быстрый, зеленый переходили. Травушка зеленеет кое-где ярко, цветочки пестреют. Пробудились они от ветерка весеннего, звенели. Далеченько град Печерский, знатный, а там уж и деревенька, с бороздками темными на полях широких. А за избами теми разными – и огороды, где сеют, сажают, запасы после делать будут, чтобы зимушку всю в достатке пробыть.
Вольха позвал Родиполка за собою. Княже уж съехал с пригорка; Родиполк того догнал, поехали они вместе.
Доехали они до деревеньки да постучались. Зашли в избу крайнюю, мужику поклонились. Мужик с короткою, но широкою бородою их радо встретил, в избу завел, за стол усадил. «Широкий стол, большой, дубовый», – подметил младой богатырь. Увидел он за тем столом весь род большой, славный, и мужика, и его ладную дружку. Вошла мать-хозяйка, нарядная, пышная, приветливая. Платье на ней новое бело-красное было, а на голове кокошник малый, с косою подобранной да платком покрытый. Накрыла она стол скатертью яркою, алою, расшитою; на скатерть ту посередке стола водрузила миску с кашею гречневою. Миски перед ними не ставила, а только ложки деревянные дала. Ели они по старинке, словно сродники мужику тому, с одной миски. Вольха ел кашу да нахваливал: то кашу, то хозяйку, то мужика с его родом.
– Ладно у тебя, мужичок Ухта, светло. Хозяйка у тебя знатна, – говорил княже, глаза хитро сощурив.
– За добро слово твое, княже, поклон тебе низкий, – отвечал мужик.
– Прознал ты меня, – с доброю улыбкою сказал князь. И младой богатырь от той доброты князя улыбнулся.
– А как же тебя-то не прознать, княже Вольха? Видный ты, яркий. Но попытать у меня надобность. Пришел-то ты, княже, с добром в избу-то мою?
– С добром, с добром, – быстро ответил княже, чтобы мужик не испужался. – Пришел я к тебе, Ухта, – продолжил Вольха, – испросить. Али все тут ладно? Обиду никто не делает? По нраву ли княжество мое?
Мужик, чуть помолчав, ответил:
– Живем, князюшка, ладно. Жоне обиду не делаю, довольна всем. Детушки здоровы, подмогу мне старому оказывают. – Вольха при тех словах посмурнел, но снова быстро весел стал. – А ты, княже, яро солнце, по духу нашему, народному. Только вон ведь как выходит, у Ярилы-то жонка есть, а ты, наш княже, все одиноким ходишь. Негоже это.
Мужичок вдруг испужался за слова свои, да у князя прощенья просить бросился. Но Вольха обиду не затаил, улыбнулся тому.
– Ладно ты говоришь, верно.
Поклонились они матери-хозяйке, да и самому мужику. Тот все на князя глядел, али не в обиде тот, не в кручине. А как кланялся Ухта тот, то все прощения просил за слова свои, что сказывал.
Через овсю деревеньку возвращались они, князь да Родиполк, молча. Княже тот задумчив был, но глаза сияли, словно у молодца-красеня. Как стал виднеться их терем, так Вольха к Родиполку и обратился:
– А что скажешь мне, богатырь? Али взаправду мне жону выбрать?
– А коли люба, то и обручиться можно, – сказал резко Родиполк, вспоминая княженьку Милолику да себя. – А коли так… – богатырь не окончил, – то не надобно того.
– Славно ты говоришь, – ответил Вольха. Но млад ты, еще млад. Жизнь-то, она не пряма, а с завитками все, с завитками.
Задумались оба: Вольха – о своем княжьем, а Родиполк – о своем младом.
– Еду я на обучение, – прервал Родиполк молчание, когда те подъезжали к княжьему терему. – К кудеснику Ворисею, звал он меня, – сказал Родиполк, чувствуя вину перед князем.
– Уж я уразумел-то.
Перед ними выбежала Манрушка, сбежав по крыльцу, словно младая девка, заверещала:
– Князюшка наш! – воскликнула боярыня, остановившись перед князем. Запыхавшись, то ли от бегу, то ли от радости. – Надежа наш княже! Случилось-то! Случилось!
Вольха Вениславович остановил лошадь да резво соскочил с нее.
– Беда, что ли, приключилась?! – спросил огорченно княже, что его разговор с Родиполком прервали.
– Что ты! Что ты! – хлопая себя по коленям, восклицала боярыня. – Наизнанку! Наизнанку! – опять радостно затараторила та.
– То говори уж! – не стерпел княже.
– Жона-то Светлоликова ожила, мужа-то свого признала! Уж и кормят ее.
Родиполк соскочил с лошади, отвернувшись, стал поправлять стремена, хоть и надобности в том не было. А сам-то, довольно улыбаясь, думал: «То все я видел». Смутился младой Родиполк. Вот, верно, путь его – кудесника.
Вольха после новости такой взглянул на Родиполка, но тот стоял спиной, и того удивленного взгляду князя не приметил.
Вольха взбежал по крыльцу да в светлицу девичью, чтобы самому все увидеть. Манрушка радо бежала за ним. Родиполк отошел от лошадей, младые витязи быстро увели их в стойло.
Богатыря позвали прислужники и сам Светлолик, счастливый.
– Поди, поди. Гляди-то! – говорил, запинаясь, сияющий Светлолик.
Родиполк вошел во светлицу. Яркое солнце залило светом всю девическую, словно радуясь новой жизни маленькой княженьки Ондры. Она сидела на своей пуховой перине, свесив тонки ножки. Бледна, тонка, прозрачна, с белыми длинными волосами, она глядела на всех изумленно, не понимая, отчего все собрались и глядят на нее. Ее прислужница, мамка-нянька маленького дитятка, кормила ее маленькою деревянною ложечкою, другой рукою утирая слезы радости. Княжна ела, словно послушное дитя.
«К прародителям через одве весны уйдет», – мелькнуло у Родиполка, но того говорить не стал, смолчал. Не стал губить то счастье пришедшее.
По вечору собрались все княжие сродники невест на пир. Пировали щедро, но все на князя поглядывали, когда же тот слово держать будет.
Княже не спешил. Угощал всех, пировал. Под самый конец празднества взял слово да сильно сказывал.
– Добра вам, княжий людь! Знатны вы все да почетны. С вами бы с овсеми сродниками стал, но того не случится. Выбрал я себе девицу да жоною своею сделать хочу. Люба мне девица Златоуста, что дочь Яхта из древочей. Коль я вам по нраву, то через одва месяца, по новой луне, пировать будем, свадебку праздновать.
Княже Яхта тому подивился, ведь не Вольхе девицу на осмотр привозили, а сыну его. Но Яхта тот отказу не дал, решив, что то еще и ладно, что за самого князя пойдет. Яхта поднял плошку да радо прокричал:
– Славься, княже великий, да невеста его Златоуста!
Конца того пира Родиполк не видел, снарядился да отправился к князю Неждану, сыну Вольхиному.
Приехал в Стольград Ясный, где восседал князе Неждан, сын Вольхи Силовича, под новым да красивым именем Ярий мудрый. Стольград стал новее да ярче. Много сыновей великовозрастных построили изб новых, красивых. Привели в избы хозяек, а там уж и дитятки были.
Князь Неждан с боярами восседал да решал дела жизни града. Родиполк его терпеливо ждал у дверей да все слушал, о чем речь шла. Казну считали на дела разные: на жизнь князя и его дружины, на сбрую, на возведение изб новых. Много дел решалось, заседали аж до самого вечора. А коли поделили все, князь трапезничать стал. Несли ему еду большую да заморскую. А как поел он, так и отдыхать стал собираться. Выходить он стал из светлицы своей, да уж было направился в горницу свою, где перина его ждет да дружка ясноокая. Князь-то уж идти собирался, но узнав Родиполка, повернул назад, за собою позвал. Сел он в свой стул дубовый да велел говорить Родиполку. Богатырь поклонился князю да ответил:
– Великий да мудрый княже наш Ярий, пришел я к тебе волю судьбы-Вехоч сказывать, как сговаривались по месяцу.
Неждан от таких слов спину выпрямил да гордо на богатыря смотреть стал, головой кивнул, чтобы тот продолжал.
– Княже, – сказал с грустью Родиполк, – судьба-то за меня все решила. Звал меня в подмастерья к себе кудесник Ворисей, старец, что в Непущем лесу живет, за высокими белыми холмами. К нему я и отправлюсь с позаутренней, буду жить там да обучаться.
Княже брови сдвинул, но супротив не пошел, с судьбою спорить не стал. Али как с нею поспоришь, ведь судьба-то – она все с рождения дает; как уж матушка привела дитятко, то судьба сразу и приходит да свою дорогу указывает. Всем-то она свою жизнь показывает, одним – быть богатырями, а другим – уж кудесниками. Родиполк опять обратился к князю:
– Княже, сделала судьба-то выбор свой заместо меня, но с просьбою к тебе обращаюсь: оставь мне меч мой малый. А кольчужку, да и другое все, отдам я богатырю Силуану.
– То с судьбою спор вести не буду, отпущу тебя к старцу Ворисею, тебе то все оставлю: и кольчужку защитную, да меч именной. Но то ведаю я, что послужит он для защиты простолюдинов али знати. До зорьки заверши дела свои начатые да поезжай под знамение судьбы-Вехоч.
Опоследнюю ночь младой богатырь решил провести в тереме безжоных, где с друзьями своими жил, Траяном да Даром. А теперь-то тут новый безжоный младой богатырь живет, как одва года назад сам Родиполк. Встретил он Родиполка безучастно, спросил имя его, да на том и разошлись. Спал тот младой богатырь в палатах Траяна, а Родиполк опоследний раз в своих палатах, там где был Дар – Белозер.
На зорьке попрощался Родиполк с мамкою-нянькою Светоликой, а та безразлично его проводила. Не была ты мамушкою богатырям, думал Родиполк, а только прислужницей. Отправился к дядьке Силуану, главному богатырю. Силуан с Афросьей обручились да жили в малой, но ладной избе. Мамушка накормила его досыта, а когда Родиполк свою кольчугу да макивку отдавал дядьке на хранение, Афросья заплакала, как дитятко малое. Прощались долго. Дядька Силуан все не хотел отпускать младого богатыря, да делать нечего, супротив судьбы не пойдешь, а против слова княжеского – и того более.
Зорька была яркая, золотисто-огненная. Чудилось Родиполку, что такой зорьки он никогда не видывал. Ждет меня моя судьбинушка, да жизнь новая – чудная. По зорьке он решил заехать да добра пожелать напоследок своему побратиму Дару – Белозеру. Его новую избу было видно отовсюду. Хорошая изба, добротная, нигде ни щелочки не было между срубами. А ставенки-то сосновые – кружевные, словно младая девка из нитей выплела тонкими пальчиками. Оберегала-то эту избу Лада, а потому было все тут стройно, весь уклад жизни. Было тут все: и добро, и богатство. Постучался богатырь в окошко, открыли ему. Молодица Отрада встретила его радостно да позвала мужа свого. Дар, завидев его, повеселел, а после нахмурился, поняв, что неспроста пришел побратим, а прощаться. Отрада хозяйничала, стол накрывала, угощенья ставила. Дар-то не знал, как прощаться надобно, да все молчал. А Родиполк-то много хотел сказать, да надобно ли.
– Надолго ли? – спросил Дар. – Али вернешься?
– Надолго, – ответил тоскливо Родиполк. Но тут же посветлел, – вернусь, но мужиком с бородой. Ты-то, – продолжил Родиполк, – дружку свою береги, заступничество делай. Дитятко расти в мире да заботе. Добро всем делай, службу богатырскую служи ладно.
Дар головой кивал да отвечал ему:
– То так и будет.
Отрада дитя вынесла да на руки Родиполку положила. Мальчонка славный, крепкий да здоровый. Родиполк вернул дитятко матери да стал собираться в дорогу. Дар проводил его за саму изгородь да долго стоял, смотря ему вслед.
Зорька-то небо открыла для батюшки-солнышка, то светило ярко. Ярко-то светит солнышко, знать, дорога будет добрая.
Ехал он через весь град, к реченьке Вольновой. Как доехал до ее берега, повернул по леву сторону, супротив стороне, куда ехал к богатырям Доброжиту и Могуте. Поехавши по всем берегу, доехал до Разграда, Вохтграда, Тичьграда, Затворного града, где правил младой князь Сидрак Бориславович. Грады все эти делились между собой большими холмами. На самых высоких взгорьях да больших стояли новые да красивые грады. Но Родиполк туда не заезжал, а поехал он мимо, по тропкам среди деревьев. Ехал он месяц, а то и более. А подъехавши, с пригорка увидел веттов. Народ-то этот был хорош да добр. Женщины с детьми малыми, мужики на полях пшеницу сеют. Избы-то их подле воды озерной стояли да словно лес к этим озерам не пускали. Озерец-то этих было одва, между собой перемычкою-земелькою соединялись. Округ изб невелико, одвадцать с пятаком будет. Далее от озер-то этих низина ровная, а там уже поля вспаханные. Заметил он, что только ветты эти не из мешка зерна достают, а из круглой миски. Она-то, деревянная, на шее держится лентою, а они рукою зерна достают да бросают в темную борозду. Мужики-то эти лоб свой тонкой лентою перевязывали, чтобы волосы по ветру не разлетались да глаза не застилали. Рубахи-то у них такие же были, а вот штаны свои широкие снизу до колен обматывали, словно сеткою. Как проезжал он подле них, так дети ему руками махали, а девки от такой чудной красы зарделись. Подъехал он к опоследней избе, вышел к нему навстречу мужик молодой да испросил, чего богатырю-то надобно. Осторожны они, эти ветты, ведь богатырь не только защиту мог принести, но и саму войну грозную. Поклонился он ветту, да и просил помощи у хозяина.
– Друга тебе свого вверяю, будь с ним ласков да нежен, – сказал Родиполк, отдавая поводья.
За то мужик, что из веттов был, взглянул на младого богатыря не то с удивлением, не то с благодарностью. Но поводья взял, глаза оттого его заблестели, словно злато Родиполк отдал ему. Богатырь еще раз обнял свою кобылку, поклонившись, ушел не оборачиваясь.
Непущий лес встретил его темнотой да сумраком. Толстые, сильные да грозные деревья с большими грузными кронами теснились близко друг от дружки, не пуская чужаков. Он-то строгий, оберегает лесную жизнь в своем чудном мире. А ежели пойдешь, так туману наведет да пеленой глаза застелет, но все равно не пустит. А коли лес-то туману наведет, так сгинуть можно, что и не отыщет никто, даже сам кудесник. Но недаром ведь прародительница Ханга мудрости Родиполка учила. Испросить-то надобно у леса, ведь живой он, как людь, да рассказать, что тебе в его краях требуется, чтобы лес тот пустил тебя да тропку показал.
Младой богатырь Родиполк стал просить с почтением да мягкостью. Долго просил, пока тропку маленькую не увидел, а увидев, поблагодарил хмурый Непущий лес. Родиполк шел медленно да бесшумно, чтобы не испугать тихую жизнь в лесу да сам грузный да дремучий лес. В угрюмом лесу деревья высокие плетистые руками-ветками все норовили Родиполка задержать. Ветви свои распустили да к богатырю дотрагивались, словно тот леший руки свои простирал. Вспомнилась Родиполку мать его, что привиделась Тарою. Да и померещилась та Тара в глубине зеленого леса. Вот она, опять хохочет, заливается. Она-то волосы свои зелено-серые распустила да бегала среди деревьев да кустов, подбивала лес не пускать путника да странника. Но лес на ее смех да оклик внимания не обращал, а только сурово поглядывал на молодца, но не трогал того. Ведь испросил младой богатырь разрешения у леса, лес тот и смягчился, пустил молодца. Позволил ему лес пройти да тропку показал.
А в лесу том, словно в мире чудном, была жизнь своя. И то, что мрачное ему показалось поначалу, теперь его совсем не пугало. В лесу была стройная и ладная жизнь. Бельчата, прыгая с ветки на ветку, игрались между собой, зайцы робко выглядывали из-за широких стволов, разные птицы переливисто пели, каждая в свой голос. Богатырь шел, и ему казалось, что все это он уже знает и словно видел, будто был уже здесь, в этом добром да мягком лесу. Тропинка его вывела на небольшую поляну, где стояла старая да худая изба кудесника. До кудесника этого жил здесь другой чародей – кудесник Лапта, к которому сам Дарий захаживал со своим сыном Саввичем. Но того старого кудесника время уже прошло, а пришел час другого – Ворисея. Того Ворисея никто не знал, отколь он, род его да имя названое – младенческое, али другое – славное. То, может, после Ворисея придет и его пора – Родиполка.
Родиполк остановился. Вот она, судьба моя, Макуча али Вихта, того еще не ведомо. Все то новое да ладное. Начало то все жизни моей. Он хотел уже было подойти ближе к избе, но кудесник его опередил.
Старый кудесник Ворисей, вышел, поклонившись, трепетно сказал:
– Добра тебе, великий богатырь Родиполк! Я кудесник Ворисей. Давно, для людей был Вертиполохом, мира тебе, сын мой!
От таких слов голова-то оборотом пошла да под ногами земля поплыла. Но кудесник все понял, подошел да обнял свого родного сына Родиполка.
– Ну, коль судьба свела нас, – сказал, блестя глазами, старый батюшка-кудесник, – жизнь у тебя станет новая да имя другое. Прославишься ты, да величать тебя будут, – продолжил старый мудрец, – величественно: кудесник Варта.
Глава 10
Послесловие
– Батюшка?! – воскликнул радостно Родиполк – Варта, но тут же, спохватившись, вспомнил, что с кудесниками так не велено разговор вести. Надо поначалу почет оказать тому кудеснику, поклониться низенько – так уж надобно было, так учила его мудрая прародительница Ханга, а та уж все знала да ведала. Поклонился Родиполк – Варта, а после, не сдержавшись, воскликнул: – Али не виденье мне то? Не чудится ли мне все? Не играет ли со мною Мара-обманка?
Седовласый кудесник, радостно блестя зелеными глазами, улыбнулся и тепло сыну ответил:
– Все то взаправду! Живехонький я – батюшка твой! Пред тобою стою! Не играет с тобой Мара-обманка, не водит тебя средь тумана! То все правда! То теперь я уж кудесник – Ворисей! Да чего же мы тут встали, словно вросшие в земельку-то, как те деревца сильные. Пойдем уж в избу!
Старик-кудесник тепло обнял свого сына, а после отошел, словно того устыдился. Указав рукой на тонкую тропинку, что вела к ветхой избе кудесников, батюшка пошел впереди, а за ним, словно в тумане, и его сын.
– Она хоть и старая – та изба – да ветхая, но приветливая, теплая да ладная, – раздался голос кудесника-батюшки, словно из того далекого туману.
«Свет батюшка мой…» – все еще не веря всему, да и самому себе, думал Родиполк – Варта, глядя на седовласого кудесника. А тот, с длинной, совсем белой косой, босой, в платье до полу с подпояском, твердо ступая, шел впереди него. Он хоть и был худ, но плечи имел крепкие, а руки сильные – богатырские. «Вот он, батюшка-то мой, свиделись… Чуяло сердечко, что жив он, супротив всем говорам вражьим. А оно вот как сладилось! Как судьбинушка-Вихоч все решила да жизнь мою поменяла! То уж покой мне будет. Буду жить ладно, в добре, да в подмастерьях у кудесника-батюшки. Только вот уж матушки моей нет, – думал Родиполк – Варта и горестно вздыхал. – Ежели бы жива была, возрадовалась бы она, да печаль стерла с духу свого». Вспомнил он ее лесною Тарою, хохочущую, вздрогнул. Но то уж судьбинушка так решила, по-своему, по-Верхоглядовскому.
Они дошли до избы. Та и взаправду была нескладная, давнишняя, худая, но в том и заключалась ее древняя сила. Срубы те, что в стены выложены, уж совсем посерели от резвых ветров – семи братьев и их сильного батюшки Вохра, от лютого студеного снега да самой Вьюжницы. Опалил те бревнышки своими ярыми лучами и Ярило-батюшка теплое солнце, окатил водицей, дождями-ливнями, и громовержец Перун, да бревнышки те совсем потемнели. По углам изба поросла темно-зеленым высоким мхом. Деревянная зубчатая кровля была скошена – съехала набок, словно избе той тяжело держать ее прямо, вот чуть в сторону и склонила. Но изба та стойкая да крепкая была, как у люда часто бывает: сам-то нескладен, а силища – огромная.
Ворисей нежно погладил да похлопал те бревнышки, поклонившись избе, сказал сыну:
– Стойкая она, не хуже, чем сами кудесники, что живали здесь. А жило-то их немерено, но помнил кудесник Лапта только Вереса-волхва, кожура Махханта, чужеродца заезжего Семиила, а после уж сам Лапта жил, а далее я да ты, сын мой.
Ворисей поднялся на одве дряхлые ступени, что уж утопли в земельке-матушке, отворил древнюю дверь, и они друг за дружкою неспешно вошли.
Встретила их маленькая светелка со скрипучей половицей. Возле стены, подпирая ее – небольшая давнишняя, но свежеобмазанная светлой глиной печь, супротив – небольшое оконце, возле него – хоть и малый, но крепкий дубовый стол да округ – чужеродные лавы, высокие пеньки. Подметил Родиполк – Варта, что на стене висит сверкающий меч начищенный Ханговский, что богатырю Славю отдан был для побед над супротивниками-ворогами. Был он тонок, чуть изогнут в дугу. Ножны те сребром блистали да выделкой инородного варяжского кузнеца. Во главе тех ножен рукоять меча виднелась – была она проста, но с дивным, загнутым рисунком-выделкой. Вот их меч-то родовой, всепобедный! Не было у прародительницы Ханги-Огнеяры поражений да крушений в боях тех сильных. Да и у самого богатыря Славя того не было! За тем мечом увидел Родиполк – Варта победы сильные, знатные, большие. Да самого богатыря великого Славя! Вот он, сильный, огненно-рыжий, скачет верхом без страху да сечет мечом врагов-супротивников! Славен он! Славны они были, сильны, могучи!
Далее увидал проход в небольшую, но тихую горницу с одним малым, совсем узеньким оконцем. Тут его словно ждали: одве лавы с перинами, супротив – деревянные, скованные по бокам железными прутьями, небольшие одва сундука, такие же старые, но крепкие, как и сама изба.
В самом дальнем углу виднелась низкая покосившаяся дверь, ведущая в небольшую темную коморку. В ней хранилось съестное, каши да мука, мед, грибы, ягоды да разное сушеное разноцветье: цветы-обережки, травы-целительницы. Везде, словно в избе той хозяюшка управлялась, было чисто да все на своем месте. Родиполк – Варта снял с себя меч да хотел аккуратно положить в сундук. Теперь уж ученье будет другим, кудесническим, да защита – иной.