Анастасия РУТТ
Семь видений богатыря Родиполка
Венислав Саввич поселил их в княжий малый терем, недалече от своего большого. Княжий малый терем был добрый, словно изба большая да полная. Глядел дед на внучку свою, да все беспокоился лицу ее бледному да виду болезному. Но все то, думал он, от хвори прошедшей.
– Отойдет! – говорил он Родиполку мягко, по-отцовски, улыбаясь сквозь седу бороду.
Через одва месяца Милолика стала справной да видной. Княже Венислав это приметил да к себе Родиполка позвал. Обратился к нему с улыбкою озорною да хитрою:
– То ты все ведаешь. Так ответь мне, старому, девку приведет али мальчонку?
Родиполк молчал долго, а после ответил:
– Мальчонку.
Княже Венислав довольный стал, облокотился о высокую спинку княжеского стула да бороду погладил.
– Ну, то поди, поди, – нежно сказал он Родиполку, – а мне все обдумать надо да поразмыслить.
Выходя из светлицы князя, Родиполк подумал: добро, ежели мальчонка в род Милоликин пойдет, а ежели в Траяна? Что же будет тогда?..
Невесел, пришел он в избу-терем к дружке своей, княженьке Милолике. Та его, как и завсегда, встретила хмурою да глазами холодными, как та пурга-Вьюжница. Знал я, на что согласие свое давал, то винить-то теперь некого и негоже. То я сам все принял, пенять некому, думал Родиполк, лежа в клети.
Он все чаще стал проситься в дозоры, только чтобы уйти из избы своей. Дядька Силуан дивился тому, но богатыря ни о чем не спрашивал.
Как приведет дитятко, так и потеплеет, думал о том Родиполк, идя в дозорные. Но возвращаясь в терем свой, так и не примечал он того блеску да радости материнской.
Овогда, закрывая глаза, Родиполк видел себя мужалым мужиком с усами да короткою бородою. Но округ себя он смотрел да более никого не видел. Не видел он ни Милолики справной, ни дитяти, приведенного ею. Но в другой раз видел себя с дитятком малым на руках, но более никого. Пожимал на то плечами Родиполк, думая, что все то он не видит, потому как не люб ей, а Траян все мил. Но богатырь ее стужу растопить решил. Сел он подле нее на лаву да за руку взял белу:
– Мила ты мне, Милолика, мила. Краса твоя – как Макуша-весна, как приходит, так всех чарует.
Милолика большими глазами на него посмотрела, побелела вся да руку резко отняла.
– Не жонка я тебе, не молодица! – Да, заплакав, отвернулась от богатыря.
Эх, зря то все было, зря. Но ничего не переменить. Пошел он к Силуану да запросился в дозор. Выпало ему идти в дозор с самим дядькою Силуаном да Тихомиром. Как собирался он, так к нему Бояна-богатырка подошла да страстну речь завела. Она-то на него гордо смотрела, с ненавистью:
– Младой богатырь Ротибор, то ты не витязь да не богатырь вовсе! А супротивник мой. Дух-то мой к тебе огнем ненавистным пылает.
Богатырь же прервал ее злу речь.
– То злость да ненависть твоя, что не ты дружкою моею стала, – равнодушно ответил богатырь, вспоминая мертвого Траяна.
– На то обиды у меня нет! – гневно выкрикнула она. – А за то обида моя, что обетницу ты нарушил, завет свой изменил. То стороною обходи меня, Ротибор, а то на бой призову!
Убежала она, вскочила на коня свого темного да и ускакала, словно семь ветров да отец их Вохр. Напомнила Родиполку Бояна о вине его да о боли той. Растревожила рану ту, что залечить хотел, да не смог того.
Как приехал он после дозорной, так Милолика встретила его, словно дружка его была. Ожила она, словно та Макуша-весна пришла. Мороз да студень с себя сбросила, стала мягкою, доброю. Рубахи Родиполку сладила нарядные, обережные. Еду пред ним ставила да все песни напевала. Родиполк то все приметил да стал с Милоликою разговор вести. Но она ничего не сказывала, а только на него смотрела счастливо. Но не чуял Родиполк от дружки своей любви той, все ему чудилось, что Милолике-княженьке другой мил да люб. Стала она справна да округла. Но живота свого не гладила да разговором с дитятком не тешилась.
Подошло ей время приводить сына. Накануне две бабки-ветушки обмыли тело княжны. Родиполк в сороме отвернулся, бабки же подивились тому, но смолчали. Волосы княжне распустили да приказали то и Родиполку сделать. Богатырь не противился, все сделал, как велели. Одели Милолику в рубаху белую да длинную, до самых пят, да повели ее в предбанник, подле бани. Перед выходом подбежала она к Родиполку да обняла его за шею и, смеясь, сказала:
– Прощай мой друг сердечный, уйду я!
На прощанье прикоснулась устами своими нежными к устам Родиполка да заплакала от несбывшегося счастья с ним. Бабки-то удивились поначалу, но после все на первород пеняли да плечами передергивали. Но Родиполк то все понял, догадался о неизбежном. Не вернется она к нему, Леть-река заберет к прародителям. Потому и не видит ее подле себя в зрелости да в старости.
Милолика ушла с бабками. А Родиполк стал просить Вихту-судьбу:
– Вихта-судьбинушка, дай-то силы девке, чтоб жила жизнью ладной!
Молчала Вихта-судьбинушка. Да и понял Родиполк, что понапрасну-то он просит, ведь Вихта-судьба не указывает Леть-реке. Река Леть забирает, коли ей надобно, да приводит к предкам-прародителям, когда те уж ждут да зовут род свой к себе. А она-то, Милолика, знала все, неспроста весела ходила да песни выводила, встречи-то ждала со своим суженым Траяном-Нартом.
На последующий день, к вечору, когда в тереме Родиполка стало тоскливо, в светлицу пришел сам князь-батюшка Венислав. Родиполк по его виду хмурому да печальному все понял. Старик плакал, а руки его сухие дрожали. Родиполк, словно в тумане, сел на лаву. Не была она ему дружка, не люба была, но и без нее тяжко будет, все не так, как ранее. Князь-батюшка Венислав сел возле него на лаве, на плечо Родиполка руку свою положил да тяжко вздохнул. А молвить-то и нечего, думал Родиполк, да и что тут сказывать-то.
Через отри дня готовили княженьку ко встрече с умершими прародителями. Искупали мертвое тело Милолики да дитя, ею не рожденное. После нарядили богато: в серое парчовое платье, расшитое серебряной нитью, украсили жемчугами. Распустили ее темные длинные волосы, надели на голову княжеский обруч с белыми ясными жемчугами, кистями отделанный да камнями самоцветными. У берега реки Вольновой приготовили ладью богатую, большую деревянную. Все дно ладьи устелили полотном белым в отри ряда. В третий ряд, последний, положили полотнище длинное, по краям расшитое рисунками прародителей, чтоб помогло оно привести княженьку к роду ее умершему. Уложили белое младое тело мертвое в эту лодку переправную, а после обложили большими широкими косами, сплетенными из цветов разных: алых, нежно-синих да мелких румяных, с травою лесною сухою. Витязи стройные толкнули переправну ладью, чтобы плыла та по реке широкой. А когда она ровно посередке реки стала, они стрелы свои подожгли да запускать стали прямо в ладью деревянную. Охватилась она красно-желтым пламенем быстро, словно давно сухая была. Заплакал народ по своей княженьке да Венислав по своей внученьке. Вольха Силович, бел, словно снег, мимоходом взглянул на нее да уехал в свои княжества Печерский да Мурмуровый грады.
После смерти родной внученьки Милолики да дитяти ее дед, князь-батюшка Венислав Саввич, слег. Он то был в беспамятстве, тих и совсем болен. То потом отходил да был жив, с ясным взором. Богатырь Родиполк запросился к князю Вениславу, чтобы проведать его да, коли надобно, помочь тому. Его впустили. Княже лежал на своей пышной постели да смотрел тусклыми глазами, чуя, что скоро угаснет. Тихо было в его спаленке, словно та Мора-смерть уже была там да ждала времени назначенного. С ним были одва знахаря, но и те молчали, не надеясь спасти князя-батюшку. Да и сам Венислав, мудрец, все уж понял. Глаза-то свои раскрыл сильно, словно увидал смерть свою, а после уж совсем посерел, пожелтел. Уже знал он, что более ему не отведено. Глаза его блеклые потускнели, без жизни стали, без страсти. Но Родиполка-богатыря он узнал. На миг посветлел.
– Что ж ты проведал меня без внученьки моей, жоны своей? – спросил тоскливо и совсем по-старчески Венислав.
Родиполк пристально посмотрел на князя, не нашел, что ответить.
– Да-да, – сказал сипло Венислав, словно вспоминая что-то, – ей же негоже выходить, на сносях же, на сносях.
Зашли толстые длиннобородые бояре с хилым писарем, глядели на князя-батюшку с надеждою, что тот назовет имя нового князя в Стольнограде. Родиполка хотели вывести, но Венислав остановил их, погрозив сухим желтым пальцем. Богатырь остался. Все затихли, только сухое дыханье князя слышали да еще всхлипывания мамки-няньки Светланы. Но не о князе-батюшке она плакала, а о себе, горемычной. Как уйдет Венислав-княже, так и она более не нужная станет. Погонят ее из хором княжеских просторных в прислужницы-чернушки, на работу тяжкую да грязную.
Княже-батюшка лежал с закрытыми глазами, словно набирался сил для последующего наказа. Из последних сил, со свистом в голосе, подозвал к себе младых князей Солнцеворота да Счастислава. Те стояли за дверьми, ждали. Старший боярин Деян засуетился, подталкивая их в спины, поставил у самой перины князя, а сам, чуть наклонившись к постели умирающего, вслушивался, боясь что-то пропустить. Младые племянники, яркие, гордые, стояли пред князем, не жалеючи его, а только и ждали, надеясь на то, что Венислав поставит на свое княжество только их. Князь, оживши да набравшись сил, громко назвал имя племянника свого, очетвертого сына Борислава Саввича, Солнцеворота. Собрав всю свою силу в голосе, наказ ему дал при боярах: после смерти его править мудро, с добром, в великом Стольнограде Ясном. А после, выдохнув, опять впал в беспамятство, забылся.
Бояре указ дали, писарь все записал. Главный боярин Деян при всех подписал все написанное. О князе-батюшке более никто и не вспомнил. Деян, взяв радостного Солнцеворота под руку, увел за собой, а за ними друг за дружкою, не отставая, пошли все остальные. Озлобленный Счастислав, еще раз ненавистно взглянув на угасающего старого князя, быстро вышел из мертвой спаленки. Родиполк же хотел в последний раз обратиться к Вениславу Саввичу, но князь-батюшка более глаз не открыл да ничего не сказал. Младой богатырь, уже понимая, что Леть-река приступила к князю, с большой печалью вышел из широкой спаленки.
По неделе старый князь ушел к прародителям своим княжеским. Его схоронили, как и внучку его Милолику, на реке Вольновой в огне. Ладья его, большая, нарядная, была украшена да оплетена цветами белыми с красными лентами, а сам княже лежал желтый, мертвый в багрянце. Обруч княжий золотой надели на седую главу Венислава, да так и отправили ладью по широкой и шумной реке. Ряд витязей долго запускали стрелы в ту ладью. Но огонь все не разгорался, долго не охватывал ладью, словно не хотел отнимать князя-батюшку у народа свого в Ясном Стольнограде. А как загорелась та ладья, так заплакал горько народ по своему старому доброму князю. Запричитали молодицы, завыли старые бабы. Даже сильные и смелые красные молодцы плакали, утирая рукавами рубах лица. Плакал и главный богатырь Силуан, чуя, что уже так ладно, как при князе-батюшке Вениславе, не будет.
Полночи горела ладья с мертвым старым князем, а как догорела, поутру, было вече длиннобородых бояр. Те сообща решили не медлить, а как родится новый месяц, так сразу и возвести на княжество младого да яркого князя Солнцеворота. Через месяц после смерти князя-батюшки Венислава Саввича, по новой луне, назначен был большой сбор князей. Празднество. Всем надобно было съехаться да чествовать младого князя Солнцеворота, возводить его на княжество в Ясном Стольнограде.
Глава 7
Новый князь
«На весь тот княжий свет погляжу», – думал младой богатырь Родиполк, глядя на большую чисту, нарядну гридницу. Стоял с богатырями у стены. Он, как и остальные, был во всем богатырском, с мечами. Выстроил их в ряд дядька Силуан – главный богатырь, велел всему осмотр делать да готовить обетницу, что давать будут младому князю Солнцевороту. Родиполка – младого богатыря – определил между братьями Хором и Честиславом. Подле себя Силуан поставил мужалого Тихомира – знать, его на свою замену готовит. Всех мужалых витязей он выставил строем у широких золотых ворот для встречи князей да родов их.
Яркая гридница широкая была, знатная, наряженная. Богатырь Родиполк никогда сюда не захаживал, потому как князь-батюшка Венислав любил другую светлицу, поменьше да поскладнее. На деревянную скрипучую половицу ровно положили яркий багряный ковер. На ковер поставили в одва ряда по три длинных дубовых стола, покрытых белыми скатертями с ало-багряной вышивкой по краям и посередке. Меж рядами теми проход был, широкий, да к самому княжьему стулу. Стул тот был знатен, с резною спинкою, где и восседал сам княже Солнцеворот, не дождавшись возведения на княжество. Но на то ему никто не пенял, а под его ноги, обуты в сапоги алые, шитые золотом да самоцветами, клали самотканый родовой ковер с обережными знаками, вышитыми алой да золотой ниткой. У столов поставили длинные скамьи, покрыли их мягкими новыми коврами. Прислужники метали на столы больших щук на округлых мисках с подножками. Несли в ярких, нарядных глубоких мисках горой нарублену да засолену капусту. Медовая свекла, нарезанная кругляшками, стояла на столах в малых мисках. Посреди каждого стола ставили круглый праздничный хлеб – жаркий, румяный. Большие печеные пироги с рубленою рыбою принесли на глиняных плошках. Пять зажаренных молодых уток с медом и теплой кашею поставили на столы последними. По всей светлице разнесся медовый сладкий запах, влек к столу. Лучезар да Честислав жадно поглядывали на княжую богату еду. Родиполк то приметил, да усмехнулся. Ему-то вовсе не хотелось есть, волнение его охватило перед всем тем княжим миром – его миром.
Хор поглядывал на Родиполка, и завидев его волнение, решил успокоить словом. А после, сам того не замечая, стал рассказывать о князьях да их мире.
– Обетницу ту давать просто. Станешь посередке светлицы, супротив младого князя, поклон ему сделаешь. На тебя все князья глядеть будут, а ты все не на них, а на самого князя Солнцеворота. А после молви, – продолжал Хор, повернувшись к Родиполку, – «Здравь тебе, княже великий!»
Хор вымолвил то так громко, что аж Силуан взглянул сурово, словно на малых деток-неслухов.
Богатыри, заметив дядькин взгляд, затихли да выровнялись. Но Хору тому не терпелось, все ему надобно было Родиполка учить.
– А после и молвишь, – шепотом вел дале богатырь, – «Я», и имя свое называешь. – Родиполк на того вопросительно взглянул, а Хор добавил: – Боевое, как князь-батюшка назвал. Ну и следом, мол, буду я тебе служить добром и правдою, защиту тебе делать буду. А после опять поклон сделаешь, по нраву то князю. Солнцеворот тебе слово скажет, да и уходи. Али не по нраву тебе то? – спросил богатырь, видя задумчиво-хмурое лицо младого богатыря да взгляд в половицу.
– Обетницу ту могу дать. Но али не народу мы служим? – спросил Родиполк, поворачиваясь к Хору.
– И то верно, – поддержал Родиполка богатырь Честислав.
– То верно, – кивнул Хор, – но княже тот о себе слушать желает, то и делай так.
Силуан опять нахмурил брови да строго, по-отцовски, взглянул на младых богатырей. Те его поняли, враз смолкли.
Вскоре радостные крики народа возвестили о прибытии опервых князей.
– Небось, опервыми приехали князь-отец да мать-княгиня Солнцеворотова. Они всегда ездят на лошадях белогривых, сам княже да жонка его, – продолжал Хор.
А Родиполк то все уж представил, князя-отца да княгиню-мать: гордых, светлых, величавых.
– Княже Борислав-то не гнется, крепок, силен! – не унимался богатырь, шепча Родиполку о князьях. – Борислав-то из тех князей, что застали большие войны. Защищал он свой народ смело, ничего да никого не страшась. Его даже можно было приставить к сильным и смелым богатырям, как Доброжит али Могута, ежели бы он не стал княжить. А княжить его поставила сама велика княгиня Радомила, матушка его, после смерти Саввича, в грады Малый да Узкий. Возвела она его на княжество сама, без позволения главного князя Зигмулы Ясноглядовича, чуя, что на грады те виды имеют другие князья, да и сам Зигмула. Хоть и не хотел того главный княже, но перечить не стал великой княгине, потому как знал, что за нею весь народ стоит да на защиту пойдет. Княжить Борислав стал сызмала, с одвенадцати лет. Но все за него Радомила решала, да слово свое держала. Как старше он стал, так на девиц заглядывался, любы они ему стали. Любовь его мать не принимала, ожениться не разрешала. Княже матери своей не противился, тосковал тихо. По осемнадцати годкам Борислава-княгиня почуяла свою смерть, да решила сына свого оженить на Ханне, дочери князя кохаланского народа, или, как русичи их прозвали, полесьев. Полесьями народ-то их прозвали, потому как жили те по лесам густым да среди деревьев разных. Поговаривают, что полесья эти и в сером густом Непущем лесу обитали, не страшились. Народ тот силен да могуч был. Все в нем, даже девки-молодицы, были воинами крепкими, статными, красивыми. Управлял тем народом князь Сергуч, дочь у него была старша, Ханна-краса. То пришли те кохаланцы к Радомиле да Бориславу, стали сватать. А как сватать стали, так прозвали ту Ханну Светловидою за ее красу да яркость. Была она, словно та Радомила младая, горда да красива.
Родиполк глядел на Хора, слушал внимательно.
– Она, та мать-княгиня из кохаланского народа, завсегда рядом – на своей лошади с Бориславом скачет, красотою разит, как ясно солнышко в небе. Красота у нее яркая, сочная. Сама она стройна да горда. Род свой знает, но не ставит выше всех. Княгиня та, коли надобно, и нрав свой упрямый покажет, и на своем настоять может. Любит она лошадей тонконогих, сидит прямо, не шелохнется, твердо поводья держит руками, да более – одной рукой может, другою же лошадь свою нежно поглаживает. Светловида мудра да грамотна, а потому она князю и дружка, и союзник. Окромя нее, у Борислава не было ни жен, ни чернушек, – тихо сказывал Хор, слегка наклонившись к Родиполку.
Тот кивал.
– Но более он не мудр, а добр. А лучше всего может тот князь помощников себе выбирать, союзников. Был у него в помощниках, в служителях, его младший брат Градемир Саввич, по велению их матери княжны Радомилы. Но меж дружкою Борислава да братом его Градемиром распри пошли. Говорили прислужники, что Градемир тот в спаленку к Светловиде стал захаживать. А она-то, Светловида, на смех его подняла, выгнала, да при всех обиду сделала. Но хоть Градемир и кривой да хромой, но того не стерпел, хотел ее силою взять. Но Ханна та сильна, брата мужа свого сломила да прогнала. А сама-то мужу донесла про ссору ту. Борислав, прознав, раздор делать не стал, а отослал брата свого на службу к главному князю Зигмуле Ясноглядовичу. А с прислужниками тайное письмо послал, чтобы князь тот оженил Градемира, по любови али по договору. Зигмула, чуя свою выгоду, оженил Градемира по договору в очетырнадцать лет на заморской княжне Литии, за силу ее да терпение прозвал ее народ Стояною. А после уж и все стали так звать ее: и князь, и сам Градемир.
– Стал тот Борислав Саввич сам да со своею дружкою править да княжить в градах. Правил он с добром да почтением в одвух градах: в Малом граде да в Узком, поблизу Малого. Но мудрость-то эту ему его дружка давала Светловида, хоть и был он грамоте обучен с малолетства мудрецом-инородцем – Лакрусом Альпийским, что по тем временам считался важным да главным. Умеет тот Борислав быть дружен, советы держит. Но решений грубых не делает. А, только подумавши, посоветовавшись со своею женою, ответ дает. Да так дает, что все то и уразуметь не могут, согласен он али отказ дает. Борислав Саввич род свой не забывает. Со всеми дружен, даже с братом, хоть и отослал его к главному князю Зигмуле Ясноглядовичу.
Как вошел князь-отец в большую гридницу, сына радостно обнял. Богатырь Хор смолк, тихо стало, только и слышен говор князей.
– Славь тебе, сын мой Солнцеворот! – громко да радостно сказал Борислав.
– Здравия тебе, батюшка, – с нежною гордостью ответил сын.
Борислав был жив, крепок, сиял яркою рубахою до колен с узким подпоясом, большим золотым воротом да камнями самоцветными. Он был ярок, наряден, в золотом шитом кафтане с длинными рукавами, в багряных сапогах с алыми самоцветами. На главе его седой с пышными блестящими, еще густыми волосами был обруч княжий толстый, злато-серебряный.
«Княже собою обычен, – заметил Родиполк, – но взглядом ясен, добр». При виде сына свого глаза-то Борислава синие заблестели от гордости за того. Видно, люб сын Бориславу. Светловида зашла чуть погодя, после Борислава Саввича. Одета она скромно, в светлое длинное платье до самого полу. Волосы ее, желто-золотые, пшеничные, длинными толстыми косами ложились по груди высокой. Глаза-то ее младые, серо-зеленые, были светлые, мудрые. А ресницы да брови – темные, как земля-матушка. Рот небольшой, но пухлый да мягкий. Из украс на ней был только обруч княжеский, золотой, с кистями по бокам самоцветными. Завидев мать-княгиню, сын поклонился ей, а она радо его обняла. И было видно по ней, что сыну своему рада она больше, чем его княжеству. Был меж ними, батюшкою да матушкою, лад да мир. Усадил их сын на почетное место, ближе к нему, по праву руку.
Следом за ними, как и по очереди, приехал на темном сильном коне их первород, старшой сын Сидрак Бориславович.
Сидрак Бориславович пошел в род княжеский. Собою был хорош, мужалый, словно в отридцать лет сам Борислав. Образ его красив, светел, с белыми густыми волосами до плеч, что словно то море волнами ложатся. В нем виделась сила и крепость, не только тела, но и духа. Твердый взгляд его сине-зеленых глаз, смотрел прямо, не страшась. Сидрак был наряден да в золотых украсах, рядом с ним шел его сын Кожевич. Как и сам Родиполк, Кожевич был опервый раз на больших сборах князей. Младой Кожевич более молчал, рассматривал, чуть прячась за отца, шел рядом, стремясь от него не отставать. Сидрак да его сын сели по праву руку от Солнцеворота, возле Борислава да Светловиды.
– Главеет, – тихо сказал Хор, нарушая свое молчание, – Сидрак Бориславович в очетырех градах: Радогнезд, Вохтград, Тичьград, Затворный град. Грады эти малые да новые. Живут там народы разные: подворные, ражданные, ветты, обрахные да самые сильные – вохти. Были они завоеваны тихо, с победою над их князьями. Вдалеке-то, в самом Тичьграде, живут сильные да смелые вохти, русичами же они названы вихочи. Они сильные да смелые воины: девки да мужики. Все они могут воевать как смелые витязи да богатыри русские. Носят они одежду все из кожи да меха зверя лесного, даже когда лето жаркое да красное. Верования у них одно – в сильного да смелого бога-воина Свонга. Подворный же народ тихий да хозяйственный. Лицами своими круглы, глазами серы да голубы. Ходят они в длинных халатах да в шапках острых. Под халатами багряными – рубахи да платья шелковые, синие да алые. Но подворные уже не сами, их род разделили собою русичи да свуянычи. Подворных-то более всего на придворках да в селах, чем в самих градах. Подле них живут отдельно рожданны да ветты. Они отдельно от всех, род свой не смешивают. Рядятся они в серые да темно-коричневые рубахи с цветами вышитыми. Ветты-то живут осередком близ маленьких одвух озер. Они как русичи лицом, но только славятся богами-инородцами. Главный-то у них – Перун, а вокруг другие, разные-инородные. Все они почитают Перуна до около него стоят. Кроме богов, ничего другого отличного от русичей у них нет. Людь такой же русый да белоликий. Глазами-то они светлы, как те одва озерка. Избы себе ладят в низине, в самой матушке-землице, а поверх уже слаживают стены да крыши. Ветты-то сами к Бориславу пришли да договор сладили, потому как стали их народы кочевые обижать да жечь. А как Борислав их опекать стал, племянники названные, Доброжит и Могута, народы кочевые отогнали за лес, в самую степь раздольную.
Богатырь Доброжит, старшой сын князя Светослава да старшой внук Саввича, вошел в светлицу твердо, хмуро, молча. Он сел по леву руку от молодого князя Солнцеворота, напротив названного дядьки свого Борислава. Упершись сильною, с огромным кулаком, рукою в правый бок, он молча мрачно оглядывал всех. Доброжита было видно отовсюду – высокий, большой, широкий, он был заметен со всех сторон своею силою и мощью. Все в нем было видное, сильное. Шея его была крепкая, лицо широкое, суровое, открытое, без нежности да мягкости, с пышными усами и густой большой бородой. Волна в его косматых темных с седыми прожилками волосах была так же сильна, как и нрав Доброжита. Сдвинув широкие темные брови к переносице, он страстным взглядом синих глаз окидывал всех, словно защиту князю делал и искал врагов. Ничего княжеского в нем не было, даже в одежде. Он был настоящим богатырем, а потому одет был во все богатырское, в кольчугу с рукавами короткими. Только под кольчугу надел рубаху яркую, алую, сочную.
– Доброжит хоть и княжьих кровей, но править не стал, – подтвердил Хор догадку Родиполкову. – А стал он богатырем главным подле свого дядьки Борислава Саввича. Силу ту богатырскую мать его Веда рассмотрела в нем с малолетства, да поперву сама обучать его стала. Ковала она ему железны прутья да давала гнуть, а как смог он погнуть те прутья, так она другие, толще делала. В одвенадцать лет имя ему дала богатырское – Доброжит – да сама меч ему выковала железный да острый. Отдала она тот меч булатный мастерам. Те его отделали серебром да росписями золотом, украсили камнями-смарагдами, чтобы видели все, что меч тот княжий. Тот меч именной и по сей день в беде Доброжита не оставляет, подмогу дает. Большой тот меч, великий, только Доброжит им может управляться, а более никто. Рубит им Доброжит головы врагов-супротивников с одного маху. Силен Доброжит, силен! Ох как силен! Нет ему замены, да никогда не будет!
– Сказывали, – продолжил Хор про богатыря говорить, – что Доброжит-то сестру свою по отцу приметил – Ладь. Но то понимал он, что сестру свою в жоны не взять. Уговорил он мать ее да деда свого отдать ее поляху, подальше от глаз своих. Полях Вух этот, торгаш приезжий, увез к себе за морские земли молодую Ладь. Более не видели ее. Опосля Доброжит с хмурою в сердце. Не оженился он да девку не встретил. Силушку свою в победы над врагом направил.
В большу светлицу вошел младший, в разницею в одва года, брат Доброжита Могута. Тот поклонился всем князьям да самому князю Солнцевороту. Все ответили ему поклоном. Он сел рядом с братом Доброжитом. Он, яркий всем своим образом и нарядом, был весел, доволен. В шелковой рубахе с золотой вышивкой по крепкой груди, поверх – теплый кафтан с большим меховым воротом. Могута казался более князем, нежели богатырем. Но то все хитрость. В глазах его теплых, светлых, была и строгость, серьезность, подметил младой богатырь. Образом Могута был иным от брата. Телом стройнее, беловолос да белоус. Но силы в нем было не меньше, да супротив врагов выходил наравне со своим братом. В руках у него сила да в ногах стойкость.
Хор, приметив, что Родиполк рассматривает Могуту, продолжил:
– Могута тот был скромен с ребячества. Силу у Могуты не примечали до одесяти лет; мать его, решив, что Могута не так силен, как его старший брат, решила его грамотам обучать. Для него позвали самых лучших мудрецов. Мудрецов тех было очетыре. Опервый знал письмо да чтение, овторой инородец знал счет, отретий знал ту речь инородную да при Саввиче был толмачом. Очетвертого-то пригласили, не тепля надежды, чтобы тот мальца обучил мечом владеть да стрелами. Могута был покладист, обучался прилежно. А когда его мать увидала бой того на мече, то дала наказ обучить его владению разными мечами. Воевода тому и рад был, разглядел он в мальчонке великого воина. Обучил он его ратному делу, на мечах инородных драться – изогнутых, на мечах русичей отбиваться – прямых да длинных, на мечах ахтарских биться – с зубьями. А в последнем бою учился на мечах сварягов – трехглавых. Обучен был и стрельбе из лука да мог стрелять из него не хуже самого воеводы. Силушки в нем было немеряно. К очетырнадцати своим был он силен, как сам Доброжит. А как исполнилось ему опятнадцать годков, то он уже и побеждал того в боях междуособных. Но мать его Веда все в нем мальчонку видела, хилого да слабого. Решила она за него, да привела к нему в спаленку младую прислужницу, чтобы Могута мужицку силу свою почуял да непобедимым стал. Понесла та прислужница сына от Могуты, а мать Веда тому рада, потому как сын ее сильный да здоровый. А после и назвала Веда сына свого овторого Могутою, чтобы при имени том боялись да страшились враги.
Не простя матери ее вольности над ним, Могута уехал к князю Вениславу на службу да на обучение. Мать его Веда отпустила, тепля надежду, что тот обучится ратному делу да будет великим воином. Там Могута заприметил себе девицу, Микулы-земледельца, Красу. Тихо да долго Могута к Красе хаживал. Девица Краса ему уж и сына родила старшого, а все он ее к обручнику не ведет. Только после смерти матери его Веды (мать та утопла в проруби, говаривали, что сам Зигмула в том виновен) Могута враз и оженился на Красе. Но она-то краса така, что сам главный княже на нее заглядывался, но страшился, ведь Могута того не простит, порешит сразу.
Жизнь Могуты сложилась славно, много они побед одержали с Вениславом Саввичем. Сам князь-батюшка его на княжество приглашал, но тот отперся. Остался со своим братом Доброжитом да под его управой. Много они новых княжеств отвоевали, с одесяток: Красный град, Затворный град, Тичьград, Радогнезд, Вохтград, Малград да Малахитград, Витязьград, Песньград, Сванград.
В Сванграде да в Белграде правит овторой сын Борислава Шум Бориславович. Приехал он опоследним. Тот был красень. Сам ярок, волосами бел, глазами синь, словно то небо светлое. Одежа на нем была княжеская: ало-багряное платье до полу, а поверх кафтан длинный, золотом да мехами отделан. На длинных пальцах – перстни с золотом да самоцветами. Княже Шум был во здравии, весел, но говорил мало, более слушал, сел напротив брата свого Солнцеворота Бориславовича.
Брат его да младой князь Солнцеворот ярок был, красотою ему не уступал. Он еще безбородый, одвадцать одного года, молод да здоров. Младость в нем везде жила: в руках, в теле, во взгляде. Волосы его мягкие, тонкие до сильных плеч волною ложились золотисто-желтой. Одет он в белоснежную рубаху длинную, с вышивкою алой обережной по груди. Сверху ворот из камней золотых – повешен гордо, на обозрение всем. Поверх кафтан длинный – до самых пят, парчово-бархатный сине-серебряный с рукавами да воротом шитым, с камнями яркими огненно-синими. Штаны его красные заправлены в сапоги мягкие.