Алина Романова
Легенда. Герои Урании
Глава 5, здесь лает собака, а Алиса обзаводится спутником
«Тот, кто нигде не имеет дома, волен ехать куда угодно».
Марцеус Флинтский(Из сборника изречений «Маргиналии»)
Ирреальный мир
Урания, Ангелин, деревенька Моховухи
18999…97 г. от Сотворения Мира, 22 тепленя, 20 часов 25 минут
До Конца света осталось 999 дней
«Переночую, – решила Алиса, – а завтра попытаюсь добраться до замка этих… как их там… Равнинных господарей. Недаром он был изображён на карте Морфея! «Ждёт волшебная страна, приключеньями полна…» Нет, ну это надо же!»
Во дворе внезапно взлаяла собака. Лай был отрывистый, хриплый, слышно было, как пёс мечется и остервенело гремит цепью. У соседей отозвалась другая, затем подхватила и третья, и скоро уже лаяли сторожа всего селения. Пёс Дубореза, большой нескладный метис с подрезанными ушами и хвостом, точно осатанел от бешенства.
Васята нахмурился.
– Вот животина брехливая! Махрятка, слышь… пойди-ка, глянь на Полкана.
Средний сын Васяты, румяный молодец ростом под потолок, нахлобучил на голову мохнатый треух, бросил через плечо зипун и вышел. Хлопнула дверь в сенях, и с улицы донёсся его ласковый голос:
– Тише, тише, Полкашка. Хватит уже голосить, папаша серчает! Вон как выйдет, да как огреет тебя вожжами, так взвеселишься!
Но пёс не унимался. Видимо, Махряте пришлось принять свои меры, потому что послышался короткий визг, ворчание… и сумасшедший лай прекратился.
– Ну что? – спросил отец у вернувшегося парня, наливая себе ещё стаканчик крепкой «огнёвки». – Чего там? Взбесился он, или как?
– Извиняйте, бать, уразуметь не могу. Рвётся и рвётся, рвётся и рвётся, всё в темень пялится. Волчару, что ли, почуял?
– Огород не городи, сыне! Где же это видано, чтоб середь лета волк у деревни шастал? Не стужевей, чай, – теплень на дворе!
Простосердечный верзила застеснялся.
– Ну, может, лиса пробежала.
Васята пожевал губами.
– Не, на рыжую хитрюгу так не ярятся. Полкан тогда весело лает, звонко – дескать, ату её, лови воровку! А тут охрип аж, чуток слюною не подавился.
– Верно, батя, – подал голос старший сын, великан Жданко, которому приходилось в горнице наклонять голову: ростом он был ещё выше Махряты. – О прошлом годе, когда зима не легла как следует и ведмедя шатучего на рогатины брали, так Полкашка похожий голос давал – и яро было ему, и боязно… А всё ж завалили косолапого, даром что шатун дядя ражий и злой. Ещё полушубок тогда мамане справили!
Ждан мечтательно прижмурился.
– Дело говоришь, братка, – ломающимся баском отозвался младшенький Богорад, подросток лет пятнадцати. – Собака – она не дурая, а наш Полкан поумнее многих человеков будет! Неспроста он так завёлся, знать, узрел кого… И на лису или хоря вёрткого так не лают. Так лают на ворога, и ворога страшного, лютого.
Все примолкли.
– Ох-х… – выдохнула Мотруся, зябко кутаясь в душегрейку.
– Что ты, Мотря? Примёрзла? – Васята обнял женщину, и она ужалась на его могучей груди.
– Беспокойно чегой-то.
И тут из угла раздался дрожащий шёпот кого-то из детей:
– Батюшка… а ежели то вовсе не зверь? Ежели упырь за стеною крадётся? Ночи-то ныне тёмные, и луна на исходе…
В наступившей вдруг тишине стало слышно, как в печной трубе завывает ветер. Старшие помрачнели, а самые маленькие ребятишки принялись тихонько нюнить. Кто-то даже заикал от страха.
Оглушительно треснуло в печи догорающее полено, выбросив целый сноп оранжевых искр. Все вздрогнули и стали переглядываться с кривыми смущёнными улыбками.
– А не принять ли нам, леди Алиса, ещё по чарочке?! – глава семьи стукнул кулаком по столу. – Плесни-ка, Мотря. А разговоров про всякую нечисть чтобы я не слышал более, да на ночь глядя! Детишки, вона, белые все, аж с лица помучнели!
Он выпил ещё.
– И хватит тута страхотень разводить! Знаю я, откуда ветер-то дует, – мужик покосился на одноглазую старушку. – Совсем вы, мать, малышне своими небылицами голову задурили, только и слышу каждый вечер: мертвяки, вурдалаки, кикиморы да оборотни! Вот оне и трясутся, по нужде лишний раз не выйдут! Молвите, дети, истинно ли реку?
– Истинно, батюшка, – ответила за всех девчушка с уморительными косичками. – Бабуля давеча люльку с Игнашкой качала да пела: «Баю-баюшки-баю, не ложися на краю, придёт зомби-дурачок и укусит за бочок!» Так Настёна на двор забоялась идти, в перину обмочилась!
Все с облегчением расхохотались, и даже бабка Дормидонда виновато захихикала.
– Сказки сказками, – прошамкала она, – а ребятню надобно в строгости содержать. Пусть лучше лишний раз поберегутся, особливо когда Охота объявлена. Не ровён час, Тёмный какой пожалует.
Алиса отхлебнула вина, взяв на заметку фразу про «Тёмного».
– А что, хозяин, за Охота у вас такая? Человек я приезжий, с обычаями вашими незнакома. Возможно, мы имеем в виду совсем разные вещи?
– А что ж, можно и про Охоту… коли охота.
Домочадцы Васяты загомонили, наперебой стараясь объяснить всё девушке, но Мотруся приказала им замолчать. Дети под её присмотром наскоро убрали со стола, посуду тут же сполоснули, а бабка Дормидонда снова с кряхтением полезла на тёплую печь и явно приготовилась давать оттуда свои комментарии.
Васята раскурил коротенькую трубочку, налил себе и даме ещё и не торопясь начал:
– Потому как вы, леди Алиса, нездешняя, вам то в диковинку будет: благородные господа наши Герои, извиняюсь, с причудами… да…
– Как бы с придурью, – вылезла бабка.
– Как им в голову взбредёт, так оне Охоту и объявляют: Зубы Ведьмы искать, к примеру, или ещё что.
– В прошлую весну всё рыскали – Копьё Судьбы сыскивали, – вставила Дормидонда.
– Верно, мама, дабы составить Божественный Альянец.
– «Альянс» надобно говорить, батюшка, так нас в школе учили! – подал голос из угла уж неведомо который из сыновей Васяты. – А состоит он из пяти частей: Меч Правосудия, Копьё Судьбы, Доспехи Чудес, Небесный Венец и Крылья Архангела.
– Цыть, мелкота! – прикрикнул отец. – Больно умные все стали, батьку-то поправлять! Вот запру в погреб, узнаете у меня, как в школе учат!
– Прощения просим, батюшка-а, – раздалось покаянное.
Алиса решила разрядить обстановку:
– Ну и как? Нашли это копьё?
– А как же! Господин лорд-сатрап Адмирон из Ифриса и нашли, тем и прославились. А то ещё всё какую-то Сову Мудрости выискивали. Всё херцогство вверх дном перевернули. Балмошь одна.
– Благородным-то лордам да леди скучно живётся, вот себе всё занятия и ищут, – снова вмешалась вредная бабка. – Как удумают чего, вожжа им под хвост подпадёт, так Вестников друг другу начинают слать, чтоб, значить, всё по чести было, и давай меж собой воевать да сражаться – кто сильней да ловчее?! А простым людям одно беспокойство, да убыток, да разоренье.
– Ваша правда, матушка. После Охот этих грешных впору с протянутой рукою по миру идти, столь урону имеем. Дружины на постой прими, обиходь, коней накорми, самих господ удоволь… А то ещё посевы истопчут, или мельню пожгут, или хутора пограбят. Сам-то граф молодой нас не обижает, а вот дружки его, сплошь гордецы да бузотёры. Им баловство, а нам – слёзы. Да…
– И чинш призовой ещё Охотникам положен, – поддержала бабулька, – как бы им в дополненье. Пиры да застолья с неба-то сами не валятся, а? Вот денежки с нас и тянут.
Бондаря перечисление несправедливых, по его мнению, поборов несколько обозлило. Скулы Васяты побагровели, речь сделалась громче, а жесты размашистее.
– Мы, леди Алиса, люди степенные, положительные, стало быть. Подати все до последнего семерика выплачиваем, да в срок. Только какой прок ягня резать, коли шерсть ещё не наросла? Скоро будет впору на паперти побираться – так придавили, ироды.
Эта извечная крестьянская жалоба – мол, обокрали-обобрали, шла из самого его сердца, из глубинных глубей, из самого что ни на есть печёночного нутра, и была выстрадана поколениями тружеников, вынужденных отрывать от себя плоды своего нелёгкого труда.
– Одного яйца ить два раза не высидишь, верно я говорю? – горячился Васята. – Хорошо ещё, что рыцарство графу нашенскому успели в прошлый год справить – двух телятей отдал! Теперь вот и леди Дэлии осемнадцать вскорости, знай только семерики готовь и скотину режь…
Тут хозяин поперхнулся, вдруг осознав, что перед ним высокородная дама. Его сбила с толку старая шаль жены, накинутая Алисе на плечи, и совместный ужин, и простой задушевный разговор.
– Такие дела… – скомкал он продолжение и замолк, угнетённо теребя ус, в котором, несмотря на не старость ещё Дубореза, уже пробивалась седина.
– А вот когда Зубы Ведьмы искали, так господа Высшие магусы такое здеся учинили – страсть! – вновь раздался тот же звонкий голосок. – Дерева с корнем выдёргивались и по небу летали, земная твердь тряслась, все избы аж перекосило! А у Бирючихи, что на отшибе живёт, вся яблоня заморозилась, как сосулька – видать, Ледяной Стрелой шарахнуло! Я после мёрзлых яблок набрал да стал в сараюшку швыряться!
– Ну да, а деда Твердохлеб тебе уши-то и надрал! – злорадно подтвердили из угла.
– А зачем нужны копья, зубы эти? И кто такие магусы? – полюбопытствовала Алиса, испытывая немалое облегчение. Она от всей души сочувствовала честному землепашцу, но, разумеется, ничем помочь не могла. Что толку в словах для Васяты? Слова – это же не «телятя» и даже не «ягня». А пустые речи этот человек не поймёт и не оценит, они для него что бесполезный писк комара.
– Все эти предметы есть суть чудодейственные артефакты, – авторитетно пояснил бойкий мальчуган. – Силу, там, увеличивают, знания, энергию магическую, вот господа Герои и бьются за их, все хотят владеть. А магусами зовут чародеев, которые умеют волшбу сотворять.
«Ага, а в пруду живут русалки, и за печкой домовой, – недоверчиво подумала Алиса. – Опять бабкины сказки».
– Выйди-ка сюда, ко мне, – скомандовала Алиса. – Дай на тебя посмотреть.
Вперёд выступил рыженький, как и все его братья и сёстры, мальчонка.
– Сколько ж тебе лет, умник?
– Да второго дождяя будет одиннадцать!
– Чего-чего-о?
– Ну, дождяя… второго… – уже с меньшей уверенностью повторил он. – На святого Зосима в аккурат.
– А ну-ка повтори мне все месяцы, хорошо ли знаешь?
– Месяцы?
– Ну да… дождяи эти свои.
– Оне зовутся по-учёному квадры, ибо каждый составлен из четырёх седьмиц. Стужевей, ветродуй, снеготай, – живо затараторил он, – потом листень, цветень, теплень. За ними уж травокос, грибень, зернодар, и ещё дождяй, жухляй и белец. Вот!.. Так и идут оне, один за одним, по кругу, ибо всё сущее создано Господом в системе кругов, – неожиданно наставительным тоном заключил он, видимо, копируя учителя.
«Смешные какие месяцы! Впрочем, современный «май», например, мне вообще ни о чем не говорит, кроме того, что если в мае замуж выходить, то маяться будешь всю жизнь. А здесь… «цветень», «ветродуй»… надо же! Как наши старинные русские названия».
– Господа лорды именуют их как-то чудно, но я забыл как.
Васята вступился за сына:
– И то: где всё упомнить! Напридумают чего, а нам запутня одна. Вот стол, – он хлопнул по столешнице натруженной ладонью, – он и сто лет стол. Вот лавка, как ни назови, она лавкой и останется. На кой ляд, извиняюсь, чушь болтать и величать иначе? Что, ежели я вдруг назову его не «стол», а «табль»? Лучше он от этого станет, или нет? Так зачем эта непонятица?
– А затем, чтоб ся возвысить! – припечатала бабушка Дормидонда. – Дворяны даже в храме Божием молитвы бормочут по-тарабарски, на латынщине! И не лики Христа, Богородицы и угодников у их там, а статуи поганые языческие! Дворяны туда и ходят, а у нас свои церквы.
– Это потому как раскол промеж нас случился, давным-давно, – пояснил надувшийся от важности рыжик.
«Занятный мальчуган», – подумала Алиса с умилением, в немалой степени вызванным «самоделанной» жидкостью.
– Да не то беда, что храмы розные, а то, что милосердья от их не видать, – стояла на своём несгибаемая старушка. – А с людями-то, с людями что творят! Изуверы, ироды…
– Тише, тише, матушка, об том не стоит говорить, – бормотнул Васята, испуганно косясь куда-то за печку. – Спаси нас Бог!
Все перекрестились.
Алиса улыбнулась.
– Мальчик, а звать-то тебя как?
– Маютой кличут, госпожа.
По полу побежал большой чёрный паук.
– Ой, многаног!
Давешняя девчушка с косичками схватила веник с явным намерением прибить омерзительное насекомое, но старуха Дормидонда остановила её:
– Не трожь, Млада, пускай бежит себе.
– Но ба… он же такой противный!
– Говорю: не трожь! К несчастью энто.
Пока внучка с бабкой препирались, паук успел скрыться.
Алиса опасливо подобрала ноги.
– Какой у вас, Васята… гм… смышлёный ребёнок.
Дуборез расплылся морщинами.
– Вижу, по сердцу пришёлся вам Маютка, госпожа. Иль нет?
– Хороший парнишка, – произнесла Алиса, думая о другом. – Спасибо за гостеприимство, хозяин. Ночь у вас проведу, а завтра с утра мне нужно в город.
Совершенно внезапно, как будто ему обрубили ноги, хозяин рухнул перед Алисой на колени.
– Сделайте милость, госпожа Алиса, заберите вы его к себе!
– Кого-того это его? – с перепугу девушка залопотала по-местному.
– Так Маютку! Век Господа за вас станем молить!
– Да куда ж я его заберу?!
– А в свиту вашу! Запишите его пажом или стремянным, грумом, значить, а уж мы-то за вас… Христом Богом…
– Пристройте сыночка моего, леди Алиса! – теперь уже на колени пала Мотруся. – Ему бы при господах, при ученье, сказки-то он страсть как любит! Может, и выучится нам на радость!
А сам виновник неразберихи молча стоял, глядя на неё прозрачными, как лесной ключ, глазами.
У девушки голова пошла кругом. «А что, может, и действительно взять ребёнка с собой? Свет повидает… всё лучше, чем сиднем сидеть в глухой деревне. И Дуборезам хоть чем-то за гостеприимство отплачу. А мне мальчишка не помешает, может, даже окажется полезен. Всё-таки он местный. Вообще, у каждого великого человека был верный товарищ: у Робинзона Крузо – Пятница, у Тома Сойера – Гек Финн, а у Фродо Бэггинса, соответственно, Сэм».
– Ну а ты, Маюта, что скажешь? – обратилась она к нему. – Хочешь со мной в город? Только учти, я тебе ничего не обещаю – насчёт пажей или там гвардейцев блестящих. Сейчас у меня практически ничего нет, ни состояния, ни слуг.
– Дозвольте быть слугой вашим, леди. Я всё умею: за конями ходить, одёжу чистить, кашеварить. Послужу верно.
– Хорошо, – Алиса выпрямилась. – Беру тебя, Маюта Васятович, на службу… гм… бессрочно, пока сама не отпущу. Работай исправно, обижен не будешь.
– Ну да ладно… вот и ладно! – засуетился хозяин, боясь, видно, как бы гостья не передумала. – Повечеряли, и на боковую пора, госпожа устала, поди. Мотруся, постелила ли?
– Давно-о!
Васята пожевал губами и осторожно глянул на Алису из-под зарослей бровей:
– Лошадь уже не могем дать, леди Алиса, простите великодушно – самим больно нужна. Да и не пристало благородной даме на эдакой кляче разъезжать. А вот сусед наш, Пахма Игралик, с утра завтра собирался в город овощи торговать. Так с им и можно ехать совокупно… ежели есть желанье такое.
– Посмотрим, – дипломатично ответила Алиса. – Разбудите пораньше, гляну на соседа вашего.
– Уж вы не сомневайтесь, леди, человек он хороший, смиренный… достойный, значить. Прадед его в Войнах Тишины за херцогство воевал, и ныне всё честь честью – хозяйство, семья, пятеро ребятишков.
Для сна ей отвели закуток, отделённый от общей большой комнаты ситцевой цветастой занавеской. Почти всё его пространство занимала гигантская никелированная кровать с медными шишечками по углам и горой пуховых подушек, сложенных одна на другую, самая маленькая верхняя думка была не больше ладони. «Хозяйское ложе, наверное… – подумалось сонно. – А где же будут ночевать сами хозяева?»
– А ничего, ничего, – замахала в ответ Мотруся, энергично взбивая перину, – одну ночку-то и переспим на чердаке, в сеновале, не беспокойтесь! Вот здесь в корыте можете ножки сполоснуть, а вот вам и полотенчико.
Девушка подошла к окну, но ничего не сумела разглядеть за слепыми слюдяными стёклышками. Увидела лишь отражение своего лица, смешно перекошенное.
Снаружи по переплёту хлестнула ветка, и Алиса, сдержав крик, отшатнулась.
– Ветер ноне, – Мотруся кивнула. – Дерева колеблет – ужасть! Как бы яблони к утру не поломал.
– Слушайте, а у вас здесь водятся… привидения?
– Кто?
– Ну, призраки?
– Не понимаю чегой-то.
Женщина смотрела на неё равнодушно.
– Такие… зыбкие. Как рябь на воде. Полупрозрачные. И синим светятся. И чуть что – исчезают.
– А-а, так то непокойцы. Бродят себе везде, в подпол шастают. Темно им там и холодно. А ещё воду любят: у колодезя в кружок как соберутся, и ну сверкать!
– А откуда они берутся?
– Да кто его ведает? – Мотруся передёрнула плечами. – Сказывают, ежели кто без покаяния помер, смертью как бы насильственною, вот и делается непокойцем. Или кого близные после кончины не отпускают, плачут по нему много, вот ему и неспокойно становится, начинает являться. Ребятишки любят их гонять, а оне робкие такие, безвредственные. Лошадь или корова, к примеру, их-то не видит, прочая скотина тоже, а кошка зрит, потому как кошка меж мирами ходит. А собака, та не зрит, но чует.
– Так, наверное, ваш Полкан сегодня тоже такого почувствовал?
– Нет, на непокойцев не лают. Вот коли это вставун был бы, тогда да. Вставуны – те, кто из могил встают, – злые очень, ибо алчь их великая мучит, голодные оне. Но их брата давно уж не видали, отец Гурий больно хорошо в последний раз погост отчитал. С города приезжал – у самих-то у нас церквы нету, крестить иль отпевать священника дальновратского вызываем… Так что почивайте во благости, леди. А непокойцев не бойтесь, оне безопасные, обиды не сделают.
Алиса вымыла ноги и с довольным вздохом погрузилась в недра кровати, утонув в перине почти до кончика носа. Пахло свежим бельём, лавандой, ещё какими-то травами; к этим ароматам примешивался чудесный букет других: остывающей печки, недавно срубленных брёвен, кислого молока и кожи. Ей было хорошо и покойно – полный желудок склонял к добродушию и убивать уже никого не хотелось.
Ночь не была тиха: в три глотки храпели старшие сыновья, на все лады посвистывала носами ребятня в общей комнате, ворочалась бабушка Дормидонда. Прямо за стенкой в хлеву грузно переступала с ноги на ногу и хрустела сеном какая-то скотина. Тикали настенные ходики, и сквозь их бодрое «тик-так» едва слышалась тихая колыбельная – видно, это Мотруся баюкала какое-то неугомонное чадо:
– «Сон, сон, осени
Дитятку в ночной тени.
В тишине свет луны
Посылает с неба сны.
Сон, сон пуховой!
Одеялом ты укрой.
Пролетает херувим
Над сокровищем моим.
Наклонись, улыбнись,
Дитятки моей коснись.
Спи, спи, золотой…
Висит месяц над трубой».
Потом заскрипела лестница, и над головой раздались приглушённые голоса – видно, там, на сеновале укладывались. Потом раздались недвусмысленные звуки – глухие «охи» и визгливые «ахи»: скорее всего, хозяева усердно работали над тем, чтобы дать жизнь новому рыжику.
Девушка улыбнулась. Что ж, дело-то житейское. Многие люди, те, кто победнее, вообще спали вповалку на одной кровати с детьми – и ничего, дети появлялись в своё время и без препятствий.
Ошалевшая от событий этого дня, Алиса смежила веки, и хоровод ярких картинок закружился перед ней. Гроза. Светлый град на холме. Старик у озера, судя по всему, несчастный «непокоец». Новые знакомые…
«Наверно, я немного ошиблась: люди мне нравятся. Во всяком случае, эти. Однако имеются кое-какие настораживающие детали. Экое всё вокруг сусальное, благостное, прямо-таки лубочное. Просто картинка из старого букваря. На букву «Д» – деревня. Сплошные маковые баранки, ласковые коровы и окрошка с квасом. Вот только картинка эта неверная. Если это Россия-матушка, то где бороды лопатой, лапти и гармошки? Матрёшки, самовары, сарафаны, петьки-машки-глашки, а? Нет, что-то, разумеется, присутствует. Кусочками. Но в общем и целом на «развесистую клюкву» тянет, будто иностранец задумал написать русскую сказку.
Разве на Руси в то время варили твёрдый сыр? А трубы-то, трубы!» Алиса когда-то прочла, что трубы на крышах русских изб появились только в XVIII веке, с изобретением огнеупорного кирпича, а до этого топили исключительно «по-чёрному», и избы были полны дыма.
«И глава семейства без бороды, но с поистине запорожскими усами – Тарас Бульба проиграл бы. И люлечку покуривает, а не «козью ногу», сиречь самокрутку. И печка-то какая-то не наша, не русская: низкая, с духовкой и конфорками. А помидоры?! А картофель?! Я картошечку, конечно, обожаю, но раз она на столе, значит, Пётр Первый уже завёз её из Европы, куда она просочилась из Южной Америки? Поначалу ведь её называли «земляным» или даже «чёртовым яблоком» и стояли насмерть, только бы не выращивать. Позвольте, какой же это век? Тоже восемнадцатый, что ли? Как там у одного поэта:
«В кашне, ладонью заслонясь,
Сквозь фортку крикну детворе:
«Какое, милые, у нас
Тысячелетье на дворе?»
Вообще всё какое-то ненастоящее, как «потёмкинские деревни».
Она вдруг представила, что радушный приём был лишь ужасной комедией, призванной усыпить её бдительность. Чу! Не шаги ли это слышатся там?! И на одно жуткое мгновение почудилось, что вся эта приторная лепота рассыпалась, как в дурном сне, и актёры, словно в античном театре, сбросили улыбающиеся маски. Она вообразила, как Васята, Мотруся и сыновья крадутся с ножами к её кровати. И даже бабушка Дормидонда уже не паралитик, а какая-то бабка-ёжка… И улыбнулась. Тьфу, привидится же такое!
«Но проблемы не отменяет. Такой компот получается, точно взяли да и перемешали казаков и чумаков, бураки и судаки, наседки и беседки, кафтаны и баштаны, да ещё греков с чуреками насовали для разнообразия…»
Тут она резко откинула одеяло и села в кровати.
«Но с какой стати я вдруг вообразила, что нахожусь среди русских? Только потому, что здесь есть вышитые петухи, горшки и ухваты, а собаку зовут Полкан? (Полкан, кстати, к полкам никакого отношения не имеет, это такой наш сказочный персонаж вроде кентавра). Русские, не русские… Не имеет значения. И если мы тут говорим на одном языке, то это тоже ничего не значит. Волшебство способно на всё – даже на то, чтобы королевич Елисей вопрошал ветер (и получал, заметьте, ответ), а устрицы понимали Моржа (на свою голову). В сказке иностранные языки не являются проблемой. Проблемой для меня является только то, что я не понимаю, что здесь делаю».
Совершив героическое усилие, девушка попыталась вызвать ещё какое-нибудь воспоминание, но ничего не получилось. Ничто не шевельнулось в памяти. На самом деле голова её не была пустой. Напротив, она была набита множеством самых разных сведений – например, Алиса помнила, чему равна площадь прямоугольного треугольника, зачем Егоров и Кантария влезли на купол рейхстага, кто такой Михаил Горбачёв и сколько орденов у ВЛКСМ. Помнила стихи Есенина и басни Крылова, дату англо-бурской войны и о чём поет группа «Наутилус Помпилиус». Она даже могла без запинки произнести «Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель президиума Верховного Совета СССР» и перечислить всех юных пионеров-героев (правда, насчёт Вали Котик она не была твёрдо уверена – девочка это или мальчик?). Алиса многое знала о своём мире – кроме того, кто она такая и какое место в этом мире занимает. Правда, догадывалась, что одно из самых незначительных.
О себе она не знала почти ничего, и всё, чем располагала, это одним-единственным куском жизни, грубо вырванным из контекста.
«Хорошо, конечно, что вообще удалось вспомнить хоть что-то – во всяком случае, я не ползаю сейчас на том лугу, как безмозглая амёба… Что мне известно? Я знаю, что меня зовут Алиса, и что некоторое время назад я находилась совершенно в другом месте. Я нашла в буфете старинную настольную игру и стала в неё играть, а потом каким-то образом перенеслась сюда… Но куда же девалось всё остальное? Вся моя жизнь?»
Она снова улеглась и закуталась в одеяло.
«Нужно быть настороже, здесь всё может произойти, – сказала она себе. – Вдруг я ещё куда-нибудь перемещусь? Нужно сохранять бдительность, глядеть в оба, не смыкать глаз, держать ушки на макушке, быть начеку и наготове».
И сладко уснула.
Системное сообщение:
Коричневый РГ «Алиса» получил информацию и зарабатывает +1 очко к опыту, что позволяет ориентироваться на местности.
«Здесь, всё ещё здесь!» – было первой мыслью, когда пришли её будить. Радостная, Алиса мигом соскочила с постели.
Наскоро перекусив горячим хлебом с медовыми сотами и молоком, вышла со двора. Было ещё темно, лишь самый краешек неба на востоке отсвечивал девичьим румянцем. Алиса совсем забыла, что в деревне ложатся чуть стемнеет, а встают с первыми петухами, и если говорят «рано», то это значит ещё до солнца… Петухи, и правда, кукарекали вовсю, восторженно приветствуя рассвет, избавляющий добрых людей от власти сил зла. Девушка поёжилась и обняла себя руками – ночная прохлада коварно забралась под одежду и скользила там ледяными струйками.
За дощатой стенкой сарая перекатывали что-то тяжёлое и погромыхивали железным инвентарём. Разговаривали двое.
– Какое число сегодня?
– Двадцать третье, бать.
– Завтра двадцать четвёртое, стало быть, Петров пост скоро… Вилы-то подай, орясина.
– Скажете вы, бать… За что обидели?
– Да ничего, ничего. Это я так. Не взыщи, коли что. Муторно на душе как-то, круть-верть. А сердце – слышь? – всё щемит и щемит… Колоду подвинь, мешает. – Помолчав, Васята продолжал: – Полкашка-то осмирнел?
– А то. Вчера Махрятка так вдарил ему промеж глаз, что по сю пору в будке сидит, носа не кажет.
– Могабыть, хворый?
– Могабыть, и так. Струмент приберём, так пойду, гляну.
Пауза.
– Слышь… Не подумай, что батяня твой рехнулся на старости лет… а только надо пошарить у огорожи.
– Пошарить?
– Ну да.
– А чего пошарить-то?
Пауза.
– А и сам не ведаю. Ты у меня старшой, на тебя вся надёжа. В охотниках ходишь, ведмедя брал…
– О чём вы, батя? В толк не возьму!
Пауза.
– Могабыть, след какой выглядишь. Глаза у тебя молодые, зоркие… Неспроста Полкашка-то наш вечером с привязи дёргался, знать, хищник вокруг дома бродил.
– Коли велите, прямо сейчас и пойду. Не сомневайтесь, батя, ежели есть что, так примечу.
Едва успела Алиса отойти от сарая, как оттуда вышел верзила Ждан. На широком плече его громадные грабли казались детской игрушкой. Приветливо кивнув Алисе, парень постоял немного, задумавшись. Потом он почесал макушку и поднял глаза к небу. Затем взъерошил чуб и нахмурил брови. Подвигал губами… Скорее всего, все эти действия в совокупности каким-то образом стимулировали его умственную деятельность, потому что Ждан хмыкнул, произнёс довольное «а!» и двинулся на зады хозяйства.
Гремя пустыми уже вёдрами, с утренней дойки прошла мать семейства.
– Здравствуйте, Мотруся.
– И вам доброго утречка, леди. Как почивалось?
– Спасибо, хорошо. Перины у вас просто королевские, я отлично на них выспалась.
– Ой ли? Младенчик-то мой не мешал вам? Капризил Игнашка, всё вякал и вякал полночи. Зубки у его режутся, – Мотруся рассеянно улыбнулась и поправила выбившуюся из-под платка русую прядь. Её чуть коровье лицо было неподвижно и покойно. – А снилось ли вам что доброе?
Девушка вздрогнула.
– А почему вы спрашиваете?
– Так с четверти на пятницу сон-то вещий бывает. Чего привидится, того и будет.
– Нет, я ничего не видела. Совсем.
На самом деле снилась Алисе всякая чушь, причем чушь жутковатая. Бойкий отрок Маюта, почему-то с волчьими ушами и хвостом, который бродил у дома и царапался в слюдяное окно; какой-то жуткий скелет в синем плаще; ожившие Карты из зефирной коробки, летавшие по комнате, и на закуску, как апофеоз всего этого безумия – светящаяся морда огромного жирного кота. Полосатого. Но в этот раз уже с двумя глазами. «Хорошо хоть не с тремя… Если я расскажу этой простой женщине всё, что видела во сне, она кликнет Ждана. Меня свяжут да отправят, куда положено, в какую-нибудь мрачную лечебницу». Навязчивые мысли о собственном душевном нездоровье мало-помалу делались ещё навязчивее.
Скрипнула рассохшаяся дверь сарая, и вышел хозяин. Усы его стояли торчком, в волосах застряла солома. Поплёвывая, Васята выволок наружу колоду, в которой торчал вбитый в неё колун.
– Леди Алиса, – он низко поклонился гостье, – завтракали чего?
– Благодарю, уже поела.
– Вот и славно.
На дорожке, бегущей от огородов и огибающей дом, показался Ждан.
Алиса поймала быстрый взгляд, брошенный на него отцом, и его ответное отрицательное покачивание головой. Значит, ничего не нашёл.
– Ну, давайте прощаться, – Дуборез кашлянул в кулак. – Вот оно как, значить… Меньшие спят, а Маютка уже за калиткой дожидается.
Мотруся протянула Алисе узелок и отвесила поясной поклон.
– Да ниспошлет Господь удачу вам во всём, благородная леди, особо в городе этом грешном! – запричитала она. – Станем о том молиться Спасителю. Да пребудет с вами Господь! Берегитесь людишек иноземных, торговых – обманут, подведут да выведут, оберут до нитки! А паче того бойтесь отцов святых, братьев-монахов. Крут Великий Магистер наш, отче Авель, ой, крут! Недавно – как это? – сыркулярий издал: за подол короткий, башмака выше на палец – десять плетей, за очи сурьмлённые да ланиты нарумяненные – колодки позорные на два дня…
– Что ты, что ты, Мотря, бормочешь ерундовину?! – всполошился Васята. – Не слушайте её, леди, не слушайте бабу глупую, неразумную! Госпожа сама ведает, как подолы носить… А только меня послушайте: до города доберётесь, прямиком в замок идите. Там херцогиня, у ей и власть вся, не чета твоему Магистеру, Мотря! Добейтесь свиданья с херцогинею, авось выйдет всё, как вам то пожелается.
– А ещё, леди Алиса, ежели оказия какая будет, так не возьмите за труд, отпишите весточку о Маютке моём непутёвом. – Мотруся всхлипнула, утираясь краем платка. – Сами мы грамоте не знаем, так староста наш прочтёт, пособит.
– Обещаю. Будьте счастливы, Мотруся. А за сына не беспокойтесь, я пригляжу за ним.
Системное сообщение:
Коричневый РГ «Алиса» заполняет один слот инвентарного рюкзака – 5 медных семериков.
За воротами уже ждали подводы. Мужичонка в чистом кафтане переминался с ноги на ногу, держа лошадь под уздцы.
– Всё, что ль, Васята? – окликнул он. – Боюсь, к началу не поспеем, будем в хвосте по солнопёку плестись.
– Благородная госпожа Алиса, – торжественно произнёс Васята.
Мужичок сдёрнул с головы шапку, выпятил грудь и хлопнул друг о друга сапогами.
– Пахма Игралик, бывший десятник третьего полку пикинёров легулярного войска императрисы нашей Великой Клотильды!.. Ну, поехали, благословясь.
– Прощайте, Васята Дуборез, – Алиса протянула ему руку.
Он неловко ткнулся в её ладонь колючими усами.
– Прощевайте покуда, госпожа Алиса. Даст Бог, свидимся.