Алина Романова
Легенда. Герои Урании
Глава 1, открывающая начало Игры
«Если бы свободно падающий камень мог мыслить, он думал бы, что падает по свободной воле».
Марцеус Флинтский(Из последнего трактата «Мыслесмех», найденного совсем недавно)
Ирреальный мир
Урания, Ангелин, близ деревеньки Моховухи
18999…97 г. от Сотворения Мира, 22 тепленя, 14 часов 08 минут
До Конца света осталось 999 дней
– Вз-з-з-з-з-з-з…
Существо чуть приподняло веки. Сквозь эту щель можно было видеть кусочек окружающего пространства. Оно зелёное.
– Вз-з-з-з-з-з-з…
Сплошная зелень. Вот близко что-то. Тонкое. По нему движется нечто… круглое. И чёрное.
«Жук… – лениво подумало существо. – Ж-ж-жук! ЖУК. Какое дурацкое слово. Жуж-ж-жащее. Но жук не жужжит…»
И оно задремало.
– Вз-з-з-з… В-з-з-з…
Существо проснулось.
Басовитое гудение. Приближается, затем отдаляется.
«Это шмель. ШМЕЛЬ… на душистый хмель?»
Существу стало весело, оно засмеялось… и тут же испугалось этих странных звуков. Притаившись в густой траве, стало жадно нюхать воздух. Пахло мёдом, мятой и нагретой землёй.
В пустую копилку памяти вернулись понятия «мёд», «земля», «мята».
Существо очень осторожно приподнялось и встало на четвереньки. И разом нахлынуло буйное многоцветье.
Небо было безбрежным и трогательно-лазурным, словно взгляд невинной эльфийки. Солнышко – рыжее-прерыжее, как клубок лисиц.
Вокруг ромашки, маки, незабудки, васильки. ЦВЕТЫ. Стрекозы, сверкающие, как драгоценности, проносились мимо. Меховые шмели, похожие на полосатых мишек, лакомились нектаром.
Существо застонало и снова спряталось. Много. Слишком много всего. Страшно. Но просто лежать в траве было неинтересно. «Что я, бревно какое-то, что ли? Сейчас я встану, – подумало существо. – Встану и посмотрю».
Оно так и сделало.
Было лето, скорее всего, его макушка, а может, и только серединка. Тёплый ветер с целой охапкой сладких ароматов носился вокруг, как резвый щенок, ласково оглаживал кожу и шевелил волосы. Широко распахнутыми глазами существо глядело на мир, и эта земля вошла в его сердце.
До самого горизонта расстилались засеянные пшеницей поля, время от времени по ним пробегала рябь. Там и сям, оживляя пейзаж, кудрявились берёзовые рощицы. В пшеницу из поднебесья камнем пал ястреб и, схватив мышь, неторопливо поплыл к деревьям.
Память, словно лист бумаги под проворным карандашом художника, заполнялась образами. Поле. Птица. Ветер… Всё быстрее и быстрее. Картины, понятия, слова. Летит, дует, колеблет, волнует, несёт, нападает… НАПАДАЕТ. Под влиянием неведомых сил слова стали слипаться в смысловые цепочки. Ветер веет. Мышь шуршит. Кое-где синеют медвяные колокольчики…
«Где я? – спросило себя существо, прислушиваясь к стрекотанию кузнечиков и неумолчной песне ветра. – И кто я? Я, я, я… Можно сколько хочешь твердить «я», но это просто звук. А разве я звук?»
– Эй! Я звук?
Ответа не было. Молчали равнодушные небеса, молчали трава и цветы.
– Кто я? Кто-о-о-о… я-я-а-а-а-а…
Тоскливый крик пронёсся по полям и достиг Палача. Тот вздрогнул, выронив то, что ел. Поспешно обтёр пальцы о полы плаща, лёг на землю и пополз на звук человеческого голоса. Двигался он почти бесшумно, замирая иногда на месте, точно чудовищный паук, и суставы его конечностей, выгнувшись под немыслимыми углами, и правда походили на паучьи лапы.
Колосья не качнулись ни разу до тех пор, пока он не приблизился на длину прыжка. Проверив по привычке, хорошо ли вынимаются из чехлов инструменты, Палач застыл.
«Женщина, молодая. Нет, скорее, девица. Сидит посреди поля и плачет. Не селянка, слишком худая и бледная, в короткой рубашонке… и одна. Совсем одна? Не может быть! Наверняка поблизости есть люди. Косцы. Пахари… или кто там ещё бывает у крестьян? Проклятые люди! Они всегда где-то бывают, и чаще всего толпами, стаями, ватагами, артелями, бандами».
Медленно-медленно привстал, опираясь на кончики пальцев, и задрал голову, ещё больше смахивая на паука.
Никого. В самом деле – никого! Волнующееся море пшеницы, затянутая знойным маревом даль. И только коршун тёмной точкой парит высоко в небе.
Повезло. Но Палач не стал сразу кидаться на добычу – нашли дурака. Это Убийцы сплошь молодые да рьяные, им лишь бы побыстрее в горло вцепиться. А тут надобна работа филигранная, вдумчивая. Разве можно жрать изысканные блюда, давясь и чавкая? Смерть обязана быть красивой, и шаги её должны быть неторопливы. Понимание этого приходит только с возрастом.
Лорд Глюфус принадлежал к расе скелетов и гордился этим. Он был мудрым, осторожным и очень, очень древним – таким древним, что даже сам забыл дату своего рождения, а в Палачи пошёл из любви к искусству. Он убивал не из-за постоянной потребности в крови, как вампиры, не просто из тупой злобности, как зомби, и не от ненависти ко всему живому, как мумии. Он лакомился чужими «искрами». В каждом существе имелась искра жизни, и скелет смаковал их, словно дорогие деликатесы, а страх, который испытывала жертва, придавал блюдам неповторимый пикантный привкус. Многим он казался слишком острым, но не все ведь способны оценить вкус трюфелей или устриц – только истинные гурманы.
У стариков искры были угасающими, едва теплящимися, совершенно пресными. Дети светили ярко, их искры походили на кулёк разноцветных леденцов и бились в такт неспокойным сердцам. Мужчины полыхали кострами, точно редкие найгонские блюда, приправленные жгучим перцем, и могли только разжечь аппетит. Женщины же, напротив, отлично насыщали, обладали сочностью и своеобразным пряным вкусом. Их искры были питательны, полезны и хорошо усваивались, что необыкновенно важно в таком почтенном возрасте. Глюфус не отказывал себе ни в чём, но как истинный гастроном предпочитал женщин. Когда крючья касались парализованной жертвы, когда дрожь сотрясала её, когда в последнее мгновение взгляд Палача погружался в глубины её зрачков – тогда сокровенное, трепетное НЕЧТО перетекало в него, наполняя этот древний сосуд. Возможно, то была душа? Вероятно, понять и оценить это блаженство смог бы ещё аристократ-вампир, который тоже пьёт жизни – через кровь.
Девушка в поле обладала необычайно яркой жизненной искрой. Её душа горела, словно золотая свеча, и старый Глюфус пожелал непременно отведать её. Со сладострастным трепетом представлял он, как набросится на неё, свяжет и заткнёт рот: когда жертва кричит, то теряет часть своей жизненной силы. ЧУВСТВО СОПРИКОСНОВЕНИЯ. Предсмертный хрип, последние конвульсии, глаза, постепенно мертвеющие, откуда уходят страдание и мысль… Нет, он не станет торопиться. Для такой редкой дичи он придумает что-нибудь особенное, по-настоящему интересное, и тогда искра вспыхнет ярче. В идеале хорошо было бы поработать с эмоциями, например, со страхом, правда, в полевых условиях обходишься тем, что есть. Можно подвесить девушку за пальцы и смотреть, как они, один за другим, выскакивают из суставов. Можно потихоньку вытягивать жилы, можно рвать ногти, возбуждать болевые рефлексы в нервных узлах или вынимать ложкой замороженный мозг, сделав «глясе»… Между прочим, когда вонзаешь в зрачок раскалённый стержень, то белок вокруг него сначала сворачивается, точно яйцо-пашот, а потом взрывается.
Он облизнулся.
Да мало ли способов приготовления. Это он обдумает на досуге, а пока следует хорошенько подготовиться к захвату. Скелет мысленно пробежался по Гримуару. Заклинание «Петля Ужаса»? Чего доброго, ещё задохнётся, вон какая у неё тонкая шейка. «Слепец»? Могло бы сработать, но вдруг девица бросится бежать? Без глаз много не набегаешь, но и сам Глюфус уже не молод – да что там, просто дряхл! Вполне возможно, что он попросту не догонит девчонку.
Глюфус клацнул челюстью и поправил капюшон, с которого посыпалась труха. Терпение.
* * *
А та продолжала дрожать и всхлипывать. «Ничего не знаю. Не помню! Почему? Вспомнить! Мне надо вспомнить, почему я здесь».
Кот, светящийся на фоне звёзд, большеухий, полосатый и с одним глазом. Ещё улыбка у него такая… неприятная. Что он говорил ей? «Славная девочка… Вас трудно убить, Алиса… сами поймёте всё… Мы договорились? Тогда подпишем контрактик. Ирреальность… Ирреальности… убить… убить…».
Она затравленно огляделась, но не заметила поблизости ни одного кота, ни улыбающегося, ни обычного.
«Если в дверь раздался стук, не пугайся, это глюк. По-моему, животных я люблю… мне так кажется. Даже если это не животное, а галлюцинация. Но собак люблю ещё больше, чем котов, а вот людей – нет. Почему я должна их любить, этих людей? От них одни неприятности».
Девушка слизнула со щеки соль. Это стало интересным ощущением.
«Что-то здесь никого нет. Может, я их всех поубивала? А что – вполне возможно, проблема с людьми решена мною кардинально, раз и навсегда. Потому что я чувствую, что способна на это. И ещё на многое другое. Так как «я человек вспыльчивый и под горячую руку могу преступление совершить». Под холодную руку могу совершить даже злодеяние. И никто мне ничего не сделает, раз Кот заверил, что я такая живучая».
Солнце скрылось, резко потемнело.
«Это что же, дождь намечается? Но я не заказывала! У меня нет с собой зонтика. Хотя он был… когда-то и где-то. В какой-то Реальности? Припоминаю: полуавтомат польского производства, с неудобной рукояткой и цветочным принтом «в жутких розочках».
Небо заволокло тучами, и в разрывах по временам вспыхивали молнии, точно треснувшие ворота в ад. Побитой собакой ворчал гром.
Девушка встала, отряхнула с колен налипшие соринки. Холодный порыв взметнул волосы. Буря стремительно приближалась, косые полосы ливня хлестали уже над ближайшей рощей.
На далёком холме, где ещё светило солнце, окружённый деревушками, точно куропатка цыплятами, раскинулся город. Можно было разглядеть крыши, купола, шпили колоколен и маковки церквей. Над городом господствовал огромный белый замок. Круглые зубчатые башни отсюда казались сделанными из сахара; полоскались на резком ветру вымпелы и флаги.
Замок. Но ведь это же…
Она моргнула несколько раз. КЛЮЧ. Замок – это ключ к Игре. Ко всему. Конец Дороги! Карта Сказочного Замка, снова Кот, мурлычущий что-то среди звёзд…
«Свой в доску Кот в полоску. Наверное, я сошла с ума, – подумала девушка. – Интересно, как давно это случилось? Секунды прошли или… или годы? Или я всегда была такая? А может, я просто сплю?
«Сонные сонмы сомнамбул весны
сонно манят в осиянные сны…»
Ох, я запуталась! И немудрено. Немного о себе: общая мозговая и физическая недостаточность, гибель личности, постоянный бред, галлюцинации… Не буду думать об этом, а то станет ещё хуже. Но если это правда, то стоит ли прятать голову в песок, точно глупый страус? Не лучше ли сразу признать себя умалишённой и бодро идти с этим по жизни? Потом решу, потому что я этого не пробовала. Но – занимательная вещь! – теперь я, кажется, знаю, что меня зовут Алиса».
– Ура!!! – заорала она так, что Палача в кустах чуть не хватил удар. – Я знаю, кто я такая! Алиса! Алиса! Я – Алиса-а-а-а!!!
Девушка запрыгала от счастья, споткнулась и едва не упала, но это её только рассмешило. «В двух ногах запуталась. Но я ведь больна. У меня общая недостаточность и куча эмоций из-за своего имени. Весьма красивого, кстати. Говорят, у красивой женщины почему-то всегда красивое имя. Значит, я красивая? Приятно будет удостовериться в этом».
Ветер, будто злая нянька, дал пощёчину, кожа покрылась мурашками. Лишь сейчас девушка обнаружила, что из одежды на ней всего только ночная рубашка. «Если это сон, то реальный какой, – подумала она. – Замёрзла даже. Впрочем, я помню: мои сны всегда оказывались до отвращения реальными».
Ударили первые капли дождя. Скоро хлынуло, как из ведра. Алиса подставила ливню сложенные лодочкой ладони и засмеялась.
Ослепительный высверк молнии озарил мрачные бездны призрачным светом, Алиса даже зажмурилась. «Я в центре бури, – подумала она. – Сейчас ка-а-ак даст!» Раздался треск, словно рвались огромные паруса, грохнуло над головой так, что девушка на мгновение оглохла. Небо раскололось, воздух затрещал, насыщенный электричеством. Волосы её поднялись, как у Медузы Горгоны.
«Разверзошася вси источницы бездны, и хляби небесные отверзошася», – она потыкала пальцем в ухо, тряхнула головой и снова засмеялась. – Вот это да! Я бросаю смелый вызов стихии! Я небрежно встречаю её ярость! Гроза – моё второе «я».
Дикарская радость переполняла её. Хотелось подпрыгнуть высоко-высоко, и полететь, легко, стремительно, как птица, на самом гребне клубящихся туч.
– Тучи! – крикнула она, простирая вверх руки. – Тучи, ко мне! Ко мне, мои дети! Я повелительница молний!
Словно в ответ, гроза забушевала сильнее. Алиса хохотала и кружилась в дожде, счастливая, бездумная.
– Ура! Ура! – вопила она, прыгая по скользкой траве. – Я – царица дождя! Я – Алиса! Лей, лей веселей!
* * *
Глюфус пребывал в замешательстве. Девица, словно рехнувшись, танцевала и пела под водопадом струй, и это немыслимое зрелище до крайности встревожило Палача.
«Не может же оказаться, что она и вправду притянула грозу? Ураганы и ливни подвластны зиранским ламиям, а эта девчонка на ведьму совсем не похожа. Или похожа? Дьявол их разберёт, этих баб. В каждой из них ведьма сидит, даже в папессе… Ишь, отплясывает, точно сомы упилась. Следует выждать. Посмотрим».
Лязгнули ловчие крючья.
Его словно заманивали, привлекая такой доступной дичью: слабая девушка с роскошной жизненной искрой, одна, совершенно беззащитная, вкусная, сладкая… Глюфус сглотнул. Инстинктивно он чуял здесь подвох. Девушка была… неправильной. Ощущалась в ней какая-то аномалия, но вот какая, он ещё не уяснил. Что-то было не то. От неё так и несло опасностью!
Он резко выдохнул, сделал мощный вброс силы-«динамис»; возникла и начала плавный поворот мыслеформа: угольно-чёрная спираль, упругая, как змея. И некромайтер метнул «Петлю Ужаса», словно настоящий аркан, но схватил лишь пустоту. Скелет не промахнулся, здесь невозможно было промахнуться, однако заклинание ушло и рассыпалось.
Глюфус оторопел. Этого быть не могло! Этого просто не могло быть… Он глядел сквозь магию, и страх постепенно захлёстывал его: то, что он видел, не имело отношения к живому. Приманка выглядела, пахла и двигалась, как добыча, но ею не являлась. Добычей, скорее, мог стать он, Глюфус.
Девушка была НЕНАСТОЯЩАЯ. Это оказалось мышеловкой.
Начавший уже было выдвигаться из кустов, Глюфус как можно осторожнее сместился обратно.
Великая Тьма… Он чуть не попался.
Палач глубже надвинул капюшон, с которого лилась вода, завернулся в плащ и скользнул прочь. Сейчас он находился на чужой, вражеской территории, а потому из осмотрительности перекинулся в паука. Здесь не требовались заклинания, каждый некромайтер обладает природной способностью оборачиваться – кто животным, кто гадом или насекомым, избирая этот образ для своего личного герба и намертво впечатывая его в личность. С герба лорда Глюфуса тоже глядел паук – свирепый волосатый тарантул в центре паутины, в окружении четырёх черепов, с девизом: «Смерть терпелива».
* * *
Запыхавшись, Алиса упала в траву и широко раскинула руки. Капли падали ей на лицо, и несколько из них она поймала ртом. Светлый град на холме. «Сказочный Замок»… Надо же, похож на свою Карту, точно отражение в зеркале! Воспоминание было неполным и скомканным – как обрывок книжной страницы, но казалось ей сейчас ценнее всего на свете, потому что других у неё не было.
И блеснуло в памяти летучее, текучее, зыбкое, словно призрачный сон: она вошла в комнату на цыпочках.
Глава 2, которую по диагонали пересекает зловещая тень Люции Карловны фон Штольберг, и в которой Алиса достаёт из буфета давно позабытую коробку
«Если бы кто спросил меня – чем спасается слабость? – то ответил бы я: верою в чудеса».
Марцеус Флинтский(Из трактата «Диалоги»)
Реальный мир
Земля, Россия, город Ленинград
6 апреля 1991 г., 22 часа 48 минут
В комнату Алиса вошла на цыпочках, постаравшись не щёлкнуть замком. Размеренно тикали часы, чуть светился ночник, накрытый полотенцем. Максик, выпростав ногу из-под одеяла, натужно сопел в подушку. Продуло, что ли, в садике?
Если бы она была героиней сентиментального женского романа, то, несомненно, «жестом всех матерей мира коснулась бы лба ребёнка» и «затаила дыхание, вся во власти тревожных сомнений». Но мы будем честны: она ничего подобного не сделала. Просто оправила сбившееся одеяло.
«Как будто вспотел? Нет, всё хорошо. И в его возрасте дети часто потеют. Просто так. Потому что растут».
Алиса не была равнодушным чудовищем, но и не собиралась биться в истерике из-за обычных детских «соплей» – нервы у матери-одиночки должны быть крепкими, как канаты вантового моста, поскольку надеяться ей, кроме себя, не на кого.
Ребёнок не бесился, не кривлялся, не капризничал, не требовал «пить, сказку и пряник» разом, просто спал, поэтому у неё появилось чуть-чуть времени просто для себя. Вот радость!
Она обвела взглядом комнату. Чем бы заняться? Так редко выпадает свободная минутка, что даже не знаешь, на что её потратить. Лечь спать – просто безумие. Для чтения темно, да и глаза устали за день… А не выпить ли кофейку?
Она сразу ощутила во рту восхитительный вкус дефицитного индийского кофе. В буфете стояла коричневая жестяная банка, и там ещё оставалось немножко.
Пока закипала вода, Алиса присела за швейный столик, подперла голову рукой и задумалась.
Сегодня ей гадали на картах. Месяц назад карточное пророчество гласило: «Вам вручат письмо с неприятным огорчающим известием от одной интриганки, ловко обделывающей свои дела, которая известит вас, что надежды ваши неисполнимы».
«Меня это нисколько не удивило. Мои надежды, чего бы они ни касались, неисполнимы всегда, поэтому новость о том, что я не прошла по конкурсу, была ожидаемой. Ну и чёрт с ней, с этой работой. Может, мне бы там совсем не понравилось. Даже точно не понравилось бы. Зарплата неплохая, но день ненормированный. Как быть с ребёнком? И ладно, всё к лучшему. А о том, что делать завтра, я подумаю завтра, пускай завтрашний день сам заботится о себе».
Она решительно встала, достала банку с кофе, открыла и принюхалась. Божественно! Ну и пусть расточительство, пусть. Решив выпить кофе на ночь, она отнимала у себя одно бодрое утро, потому что запас напитка был распределён до конца месяца вплоть до ложечки.
Вы согласны, что человеческое любопытство так велико, что толкает заглянуть даже туда, куда заглядывать запрещено – как будто от этого станет легче? Толкает тем сильнее, чем крепче заперта дверь. Поэтому Алиса, любопытная по натуре, как все девушки, и, наконец, заинтересованная в любых сведениях о будущем, как все одинокие девушки, нередко просила соседку Калерию Львовну погадать на картах. Если бы та умела прорицать по внутренностям чёрного петуха или теням на стене, Алиса согласилась бы и на это – так бедняжке хотелось услышать хоть что-нибудь хорошее, поскольку в настоящем хорошего было мало. Принято считать, что счастье (по крайней мере, однажды) стучится в каждую дверь. Дескать, надо только уметь расслышать этот тихий стук. Алиса прислушивалась изо всех сил, но пока к ней стучались только неприятности да подвыпившие соседи.
Но сегодня услышала такое, что сердце замирало. Куда там «интриганке, ловко обделывающей свои дела»! Тут тебе и суженый-ряженый (бубновый король, это надо же!), и дальняя дорога, и нежданный сюрприз от какой-то вдовы, и ещё всякие ужасы. И это в её тусклой жизни! Как говорится, не было ни гроша, да вдруг алтын… Целый букет волнующих событий! Но конкретика нулевая. Кто король, а кто вдова, и откуда посыплются неожиданности, гадание умалчивало.
Вода закипела, шипя и плюясь. Алиса вздрогнула и чуть не смахнула на пол любимую чашку – розовую с золотым, с волнистыми краями. Вот напасть! Она пугливо огляделась, и внезапно комната показалась ещё темнее.
Ветер дунул в приоткрытую форточку, как будто хотел что-то сказать.
Но что это виднеется там, в углу?! Такое длинное, чёрное… словно высокая тощая старуха притаилась и грозит ей оттуда… Несколько малоприятных секунд девушка всматривалась в тень, силясь понять её природу. Тьфу, это же пальто. На вешалке висит.
Она уняла бешено бьющееся сердце. И надо ж такое вообразить! Расспросы – расспросами, но если другая Львовна, не Калерия, а Марцеллина, хотела её напугать, то ей это удалось, теперь везде старухи мерещатся. И не то чтобы Алиса была такой уж трусихой, но темноты, вообще-то, боялась. Просто из-за богатого воображения. И из-за снов.
«А не зажечь ли мне свечей?! Для таинственности и хорошего настроения».
Девушка вынула всё из того же бездонного буфета коробку со свечами, которые были припасены на всякий случай у любого советского человека, и взяла одну. Установила в стеклянный стаканчик, чиркнула спичкой… Испуганная темнота метнулась прочь, расплескалась по углам и притаилась, чуть дыша.
Почему всё вокруг так волшебно изменяется, стоит зажечь свечку? Вот попробуйте как-нибудь – и будьте готовы к сказочным приключениям! Там шкаф высится загадочным порталом в неизвестность, а подушка белеет, как распущенный парус волшебной каравеллы, и тени мечутся по стенам, словно листья баньянов…
Горит, горит огонёк, и становится так уютно, а на сердце тепло. И все страхи отступают, имея в виду, правда, вернуться. Потом. Когда настанет пора спать…
Алиса вынула вилку из розетки, плеснула в чашку воды и насыпала две ложки кофе. Потом подумала и добавила третью – гулять, так гулять! И ещё взяла из сахарницы козинак, который лежал там вот уже несколько дней – специально, чтобы можно было заесть какое-нибудь огорчение.
Помогло. Глупое огорчение растаяло, как козинак во рту.
«Интересно, есть ли у слова «козинаки» единственное число? В грамматике, наверное, нет, а в жизни есть, потому что в сахарнице он был единственный».
Неторопливо попивая кофе, Алиса наслаждалась тишиной и уединением – не так-то часто у неё выдавались спокойное время, чтобы просто помечтать. Она любила мечтать. Это не значит, что она постоянно витала в облаках, просто Алиса обожала украшать действительность – примерно как вышивальщица бисером. Она любила смотреть на облака, пробовала на вкус дождь, ловила языком снежинки, представляя, что они малиновые, клубничные и лимонные, и нюхала ночной ветер. Она придумывала, что собирает звёзды в карман, и разыскивала среди шапок сирени цветок с пятью лепестками, и подпрыгивала, и напевала, и прятала в кулак солнечные зайчики… И если б фантазии можно было обращать в золото, то она была бы уже богаче английской королевы.
А вот если и правда материализуются её мечты, то ВО ЧТО они материализуются? Какой же он, этот «бубновый возлюбленный»?
«Пусть ОН будет высокий… да, непременно высокий. (Ибо какая девушка, не лукавя, выбрала бы низенького?). И с голубыми глазами… или с карими… или голубыми… впрочем, всё равно, с какими глазами. Важно, чтобы они были. И чтобы у него имелось чувство юмора, это обязательно. И надо, чтобы он был добрый и великодушный, тогда мне можно будет приютить бездомную собачку. Или двух собачек. И кошку…»
Образ, который она мысленно пыталась нарисовать, складываться никак не хотел, возможно, он сам ещё не определился, желает ли стать её возлюбленным. Она вздохнула.
«Калерия. Вот сумасбродная старушенция! Наворожила, наплела чёрт-те что, теперь вот не спится. А завтра рано вставать! Принцы, бубновые короли… Глупости всё это. Принцы грезят о Золушках только в книжках Шарля Перро, а в жизни женятся на злых и уродливых, но богатых кооператоршах. «Надо исходить из реального», как говаривал мой бывший. Деньги липнут к деньгам, и нынешние миллионеры берут себе в спутницы дочек Рокфеллеров. Или уж, на худой конец, супермоделей наподобие Клаудиа Шиффер».
О жизни миллионеров и знаменитых моделей Алиса имела довольно смутное представление. Ей казалось, что все они питаются одними трюфелями, устрицами и конфетами «Кара-кум», запивая всё это шампанским, только и делают, что катаются на яхтах и лимузинах, а спят на кроватях размером с её комнату, причем до полудня. Словом, прожигают жизнь.
Среди её знакомых не было также герцогов или хотя бы маркизов, никто не числил таковых даже среди дальней родни, поэтому она слабо представляла себе их жизнь тоже. И ни один родственник не терял в детстве брата-близнеца (впоследствии усыновлённого раджой Шрирангапатнама). И не находили на пороге младенца в батистовых пелёнках, помеченных золотой короной и буквой «R»… Так что возможности познакомиться с аристократическими особами у неё не имелось – ни сейчас, ни в обозримом будущем.
«Женские романы беззастенчиво врут, принцы самой судьбой предназначены принцессам. А обыкновенным девушкам, таким как я, остаётся читать о них в глянцевых журналах. Или слушать всяких чудаковатых старух с их нелепыми карточными прогнозами… Кстати, о старухах. Сегодня они меня просто преследуют, как будто я – это ежемесячная пенсия. Одна нагадала мне королевские дороги и дорожных королей, вторая говорить вовсе не желала, но я заставила. Личным обаянием. Почему-то именно сегодня мне пришли в голову всякие вопросы – без приглашения, словно нежданные гости. Так бывает, живёшь, живёшь себе спокойненько, а потом – бац! Позарез нужны ответы. Отчего-то до смерти захотелось узнать что-нибудь о том, кто жил в моей комнате раньше. И получился прямо вечер расследований и вытряхиваний информации из двух бедных старушек. Что удалось выжать на кухне из Марцеллины? Оказывается, моя собачья конурка принадлежала некой Люции Карловне фон Штольберг, тоже старухе, германской дворянке голубых кровей. Как оказалось. Хотя в жизни бывает всякое, особенно в такой смешной стране, как наша».
После развода Алиса уже шесть лет жила здесь, в угрюмом доме на Боровой улице, занимая в коммуналке самую маленькую комнату, которую мысленно называла то «гробом с окном», то «собачьей конуркой» в зависимости от настроения. Возможно, лет триста назад вокруг и шумели какие-нибудь боры, но сейчас слышен был только городской транспорт.
К сожалению, она не была жертвой домашнего насилия, поэтому не могла устроиться с ребёнком в каком-нибудь приличном приюте. Она была жертвой собственной наивности.
Ей, всю жизнь прожившей в отдельной современной квартире, замызганная коммуналка вначале показалась настоящей преисподней – как на картинах Босха или гравюрах Доре. Здесь жгли электричество даже летним днём, потому что внутрь двора-колодца почти не попадал свет. Этот запутанный коридор любой египтолог признал бы с первого взгляда: точно такие вели в сердцевину пирамид. Здесь была куча соседей: студент Сашка, Валентина с Виктором, Марцеллина Львовна, Калерия Львовна и Валерий Павлович. Тут на стене висел график уборки мест общественного пользования и расписание мытья в ванной по дням недели. Нельзя было громко слушать музыку и приходить домой после двенадцати ночи, потому что с этого часа дверь запиралась изнутри на огромный чугунный крюк…
Комнатка Алисы была узкой, тёмной, зато с очень высоким потолком, что, по мнению Алисы, было скорее недостатком – девушке чудилось иногда, что она обитает в пенале. И окно, оно не открывалось полностью никогда, так как было забито наглухо и покрыто множеством слоёв масляной краски, распахнуть можно было только крохотную форточку. Комната эта, конечно, смахивала на каморку папы Карло, но никакая дверь не таилась за нарисованным очагом.
Но Алиса привыкла. Человек не свинья, ко всему привыкает.
Когда она вошла сюда впервые, то просто остолбенела. Тут умер кто-то одинокий, и никто не вступил в права наследства на саму комнату и кучу хлама в ней: комплект древних шкафов, насквозь источенных жучком, огромную продавленную оттоманку и разные мелочи, которые были дороги и памятны только владельцу. Вещи могут сказать о хозяине всё – если вам, конечно, интересен этот рассказ. К несчастью, ей некогда было изучать обломки кораблекрушения разбитой чужой жизни, и соседи помогли Алисе вынести рухлядь на помойку. Оттоманку тут же распотрошил деловитый сосед Виктор, вспоров её, как брюхо акулы, – наверное, он надеялся отыскать там бриллианты, зашитые владелицей в смутные времена репрессий.
Алиса оставила себе только музыкальную шкатулку, печальную фарфоровую пастушку, театральный бинокль – для Макса, – да ещё старинный буфет. К большому сожалению, он не был волшебным, и внутренность его таила самые обыкновенные вещи. Алиса даже знала, какие.
В ящиках буфета валялась всякая всячина: несколько горстей бисера, разложенные по чашкам, пучки манжет и воротничков, иголки и булавки, способные вооружить целую армию вышивальщиц. Среди прочего имелся погнутый, но красивый позолоченный напёрсток, стопка довоенных театральных программок и коробка из-под зефира, доверху заполненная, содержимое которой девушка даже не стала разглядывать. Коробка для верности была крест-накрест обвязана шпагатом. Всё это Алиса не выбросила, а запихнула подальше и благополучно вычеркнула из памяти.
Дни складывались в недели, недели в месяцы, подрастал ребёнок. Он учил буквы, болел своими детскими болезнями, дружил и ссорился со сверстниками, требовал внимания, любви и новой одежды. Самой себе Алиса иногда представлялась неким верблюдом, на исстрадавшуюся спину которого всё наваливают и наваливают новые мучения. Говорят, что Господь никогда не нагружает тебя больше, чем ты способен осилить. Чушь! Исходя из этого положения, Алиса могла осилить много. Очень много. Просто ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ МНОГО… Так оно и шло, на голову сваливались новые заботы, и до поры девушка перестала интересоваться прежними жильцами, дав себе слово, впрочем, «заняться этим как-нибудь». Потом. Когда-нибудь. Когда придёт время.
Сегодня как раз был подходящий вечер – наполненный всякими таинственными событиями, словно под Рождество. В окно неожиданно постучала клювом маленькая чёрная птица, фарфоровая статуэтка пастушки треснула сама собой, а в кармане стареньких джинсов обнаружилась давно забытая пятёрка. «Чудеса в решете!» – восхитилась Алиса и решила не бороться с судьбой, а следовать, так сказать, её указаниям на предмет предсказаний, удивительных знаков и роковых встреч. Поэтому сначала подвергла допросу о прошлом одну соседку, а затем получила вести из будущего от второй. И обе Львовны проявили редкое единодушие и рассказали много интересного. Марцеллина Львовна ворошила слежавшиеся тайны прошлого, а сестра её Калерия Львовна, словно вещая пифия, предрекала будущее. Оба процесса были занятными.
И предвкушение чего-то чудесного вновь вспыхнуло: «Вот бы отыскать какую-нибудь магическую книгу, переплетённую в красную человеческую кожу, или открыть загадочную Дверь в стене и попасть прямо в волшебную сказку! Или в другой мир. Правда, учёные пока не доказали существование других миров. А может, и доказали, но никому об этом не рассказывают – во избежание, как говорится. А то все такие, как я, ринутся в эти… как их… параллельные вселенные. И кто тогда в нашей-то останется? Кажется, даже термин такой есть в литературе – «попаденцы». Или «попаданцы»? В общем, те, кто попадают».