Александра Никитична Анненская
Повести и рассказы для детей
Глава II
Маша плакала, возвращаясь с матерью домой, но на самом деле она имела очень смутное понятие о той жизни, которая ожидала ее. В течение трех лет, проведенных ею у Светловых, она очень редко бывала у матери, приходила всегда только в большие праздники на несколько часов, и в это время как мать, так и старшая сестра принимали ее, как дорогую гостью, старались и приласкать, и получше угостить ее. После смерти мужа Ирина Матвеевна осталась в страшной бедности. Покойник пропивал не только свои и женины заработки, но даже все платье и белье семьи. При нем Ирина Матвеевна не могла брать к себе в дом чужую работу, так как несчастный пьяница готов был променять на водку все, что попадало ему под руку, не разбирая своего и чужого. Овдовев, Ирина Матвеевна принялась за шитье, но много не могла им зарабатывать: швея она была не очень искусная, за модой не следила, богатых платьев ей не заказывали, она шила, главным образом, для детей, да для прислуги и за работу получала очень мало. Старшая дочь, четырнадцатилетняя Груша, немного помогала матери, a маленькая Маша только мешала им обеим, и мать была от души рада, что нашлись добрые люди, взявшие ее к себе. В три года положение Ирины Матвеевны несколько улучшилось. Груша оказалась очень способной швеей и, поучившись год в магазине, стала гораздо искуснее матери. Благодаря ей, Ирина Матвеевна могла брать работу получше и подороже, число ее заказчиц увеличилось настолько, что ей стало выгодно держать девочек-учениц, и она рассчитала, что теперь Маша будет ей не в тягость.
– Ты не думай, что мы по-прежнему живем в углу, – говорила Ирина Матвеевна, чтобы утешить Машу, которая плелась за ней со своим узелком, – у меня нынче квартира снята, комната чистая, большая, да кухня, и едим мы, слава тебе Господи, хорошо, всякое утро кофе пьем, к обеду горяченького чего-нибудь варю; небось, не умрешь с голода!
Для Ирины Матвеевны, много лет прожившей с мужем и детьми в холодном, сыром, полутемном углу, питаясь хлебом да квасом, настоящая жизнь казалась вполне удовлетворительною. На Машу обстановка родного дома произвела совершенно другое впечатление. По грязной полутемной, крутой лестнице она поднялась вслед за матерью в третий этаж. На стук Ирины Матвеевны черноволосая, босоногая девочка отворила дверь, обитую ободранной черной клеенкой, и они вошли в темную, крошечную переднюю, отгороженную неглухой перегородкой от маленькой кухни, и затем в светлую комнату в два окна, служившую мастерской. Около одной из стен этой комнаты стоял диван, обитый полинявшей шерстяною материей, около другой несколько стульев и сильно потертый комод с зеркалом, в третью были вбиты гвозди с развешанными на них сшитыми и полу сшитыми платьями, на полу валялись лоскутки и обрезки разных материй, середина комнаты была занята большим столом, за которым сидела, усердно работая иголкой, девочка лет четырнадцати, бледная, худощавая, с рябым лицом, подслеповатыми глазами и светлыми волосами, заплетенными в две тоненькие косички. Окинув взглядом эту единственную комнату своей матери, Маша невольно мысленно сравнила ее с нарядно убранной квартирой Светловой, где даже кухня выглядела и чище, и уютнее.
– Ну, вот, девочки, – обратилась Ирина Матвеевна к своим двум ученицам, – привела я свою дочку, она будет работать вместе с вами, я ей также спуску не дам: для меня, что дочка, что чужая, – все равно! Покажите, много ли вы наработали? Что, Пашка, закончила?
– Нет еще, Ирина Матвеевна, где тут кончить, – плаксивым голосом возразила рябая девочка.
– Ишь ты, лентяйка, опять без меня ничего не делала, – сердито заметила Ирина Матвеевна, – ну, смотри, не закончишь к обеду: будешь сидеть не евши! – A ты, Анютка?
– Я карманы шила, Ирина Матвеевна, – скороговоркой заговорила черноволосая девочка, – теперь вот пороть принялась.
– Ну, ладно. Возьми-ка, Машутка, да помоги ей, эта работа спешная, я обещала купчихе к воскресенью беспременно перешить платье, a возни с ним больше, чем с новым. Работайте, не зевайте, a я пойду нам обед стряпать. Смотри, Пашка, поторапливайся!
С этими словами Ирина Матвеевна вышла из комнаты, оставив девочек одних.
Несколько секунд они молча работали, искоса поглядывая друг на друга.
Паша первая прервала молчание.
– Хозяйская дочка! – проговорила она сквозь зубы, далеко неласково поглядывая на Машу, – что, небось, будешь ябедничать на нас своей матери?
– Она ведь в барском доме жила, с барышнями дружбу вела, – лукаво заметила Анюта, – так с нами, пожалуй, и знаться не захочет!
Маша ничего не отвечала на колкости своих новых подруг. Она все как-то еще не могла освоиться с переменою жизни, заставшей ее совершенно врасплох. Впрочем, сидеть долго молча подле черноволосой Анюты было невозможно. Девочка, видимо, сгорала нетерпением поближе познакомиться с новой подругой и быстро задала ей целый ряд вопросов, которые невозможно было оставить без ответа. Мало-помалу между девочками завязался довольно живой разговор, в котором приняла участие и Паша.
– Так-то вы работаете! – раздался вдруг грозный голос Ирины Матвеевны, неслышными шагами вошедшей в комнату. – Что, верно, есть не хотите?
– Мы сию минуточку закончим, Ирина Матвеевна, – поспешила успокоить хозяйку Анюта. – Маше осталось распороть один рукав, a я допарываю юбку.
– Ну, ну, кончайте, без того и обедать не дам.
Через десять минут Анюта с Машей подали хозяйке груду аккуратно сложенных лоскутков, составлявших прежде платье купчихи.
– A ты, Пашка, готова? – спросила Ирина Матвеевна у своей старшей ученицы.
– Да нет, еще не готова, Ирина Матвеевна, – плаксивым голосом говорила Паша, – две оборки нашила, a третью не успела!
– А, не успела! Ну, так и сиди не евши! Я тебя, матушка, от лени вылечу! У меня забудешь, как за работой сидеть, да языком болтать!
– Да что же это такое, Ирина Матвеевна, – жаловалась Паша, – вчера не обедала, сегодня не обедать, этак и с голоду помрешь!
– Либо помрешь, либо работать научишься! – резко ответила Ирина Матвеевна: – я так и матери твоей говорила! Со мной шутки плохи, ты это знай!
Суровая хозяйка повела двух младших девочек обедать в кухню, a голодная Паша, всхлипывая, осталась за работой.
Обед состоял из кислых щей и вареного картофеля с солью. В господском доме Маша привыкла к лучшей пище, но она ничего не ела с утра, далеко прошлась и потому без принуждения принялась за жидкие щи и сухой картофель.
После обеда Ирина Матвеевна поручила ей перемыть и убрать посуду, Анюту послала в лавки за мелочными покупками, a сама пошла в мастерскую. Исполнив данные им поручения, младшие девочки явились туда же, и Ирина Матвеевна засадила их за шитье. При строгой хозяйке в мастерской господствовало полное молчание, девочки не смели ни разговаривать, ни остановиться ни на минуту в работе. Маша не привыкла сидеть так долго на месте, у нее заболела спина и голова, она плохо владела иголкой, беспрестанно то колола себе пальцы, то путала нитку, но строгий оклик матери не давал ей отдохнуть ни минуты.
– Ты чего зеваешь по сторонам? Нечего мух считать!
Так продолжалось до девятого часа вечера. Наконец, Ирина Матвеевна позволила девочкам кончить и велела убирать работу, пока она пойдет готовить ужин. Ослабевшая от голода Паша вяло и медленно складывала работу; Анюта быстро схватила свое и Машино шитье, свернула все в комок, бросила на стул, прикрыла сверху куском коленкора, валявшегося на столе, и принялась бегать из угла в угол по комнате; видно уж очень тяжело было бедной девочке сохранять так долго неподвижность, захотелось сразу вознаградить себя. Маша стояла прислонясь к стене, грустная и усталая. На ужин Ирина Матвеевна дала детям остатки того картофеля, который они ели за обедом, с приправою селедки, да по большому куску хлеба с квасом. Анюта с жадностью пожирала этот скромный ужин, a Маша охотно отдала половину своего хлеба Паше, не утолившей голода своей долей.
После ужина, только что девочки опять вернулись в мастерскую готовиться спать, в дверь раздался стук, и через несколько минут в комнату вошла молодая, стройная девушка, одетая в светлое ситцевое платье. Это была Груша, старшая сестра Маши, возвращавшаяся со своей поденной работы.
– Здравствуй, Машута, – ласково проговорила она, целуя девочку в лоб, – ну что, совсем к нам пришла?
– Совсем, – тихо отвечала Маша.
Пока девочки готовили себе постели на полу в углу мастерской, a Ирина Матвеевна убирала кухню, Груша привлекла Машу к себе и, нежно обняв ее рукой, спросила:
– Рада ли ты, милая, что будешь жить дома, не у чужих людей?
– Не очень-то, – откровенно отвечала Маша, сразу почувствовавшая доверие к старшей сестре.
– Верно, мать была очень строга? – с улыбкой спросила Груша. – Не огорчайся этим, – прибавила она успокоительно, проводя рукой по волосам Маши: – мать ведь только с виду такая суровая, a она тебя очень любит. Она так тужила, что ты живешь у чужих, так радовалась, когда могла взять тебя домой. Конечно, – продолжала Груша, видя, что слова ее не разгоняют Машиной грусти, – после жизни в господском доме тебе у нас неприглядно; да это ничего, привыкнешь. Ведь и там тебе было немало горя: тебя и били, и бранили, a толком никто ничему не учил; мать тебя приучит к работе; когда я была девочкой – и мне от нее доставалось, a зато теперь из меня вышла портниха хоть куда! Я и для себя довольно зарабатываю, и матери помогаю, и тебе буду гостинцев приносить, хочешь?
Маша улыбнулась. Не столько обещание сестры, сколько ее приветливость и ласка развеселили девочку.
Ирина Матвеевна и Груша спали обыкновенно в кухне на одной кровати. Маша должна была вместе с двумя другими девочками ночевать на полу в мастерской. Для нее не было припасено ни постели, ни подушки. Ирина Матвеевна подостлала ей на пол свою теплую кацавейку и свои две юбки, дала ей свою подушку и свое одеяло.
По заботливости, с какой мать устраивала для нее постель, Маша ясно почувствовала разницу между чужим домом и своим, почувствовала, что, несмотря на суровое обращение, мать в самом деле любит ее, и тяжесть, давившая ее весь день, исчезла. На прощанье Груша ласково поцеловала ее в лоб, и под впечатлением этой ласки девочка спокойно уснула в родном углу.
На следующее утро, в семь часов, Ирина Матвеевна, совсем одетая, уже будила своих учениц и торопила их скорее одеваться и убирать мастерскую. Вся семья напилась жиденького кофе со снятым молоком и черным хлебом. Груша скроила одно платье, заказанное ее матери, показала, как сделать отделку на другом платье и поспешно ушла на свою работу, a девочки должны были, по вчерашнему, засесть за шитье. Суровость, высказанная Ириной Матвеевной в первый день возвращения Маши, не ослаблялась ни на минуту. Когда она сама сидела в мастерской, она не позволяла своим ученицам поднять головы от работы; уходя же из дому или даже из комнаты, она задавала им уроки и за неисполнение урока оставляла их без обеда или ужина. Если девочка не довольно хорошо и аккуратно шила, она заставляла ее распарывать все сделанное и, кроме того, била ее по щекам и по рукам. Бедные девочки сильно боялись своей строгой хозяйки, тем более, что за них заступиться было некому. Анюта была сирота, и родственники ее упросили Ирину Матвеевну взять ее к себе Христа ради, так как им нечем было кормить ее, a Паша уже прежде училась в двух магазинах и была выгнана оттуда за леность и попытки красть остатки материи. Мать, отдавая ее к Ирине Матвеевне, просила об одном, чтобы та как можно строже обращалась с ней, и, главное, не отсылала ее от себя. С Машей Ирина Матвеевна обращалась несколько мягче, чем с чужими; она выбирала для нее самую легкую работу, почти не била ее, разве так, для виду, хлопнет по руке, и, замечая усталость девочки, часто посылала ее за какими-нибудь покупками, или давала ей легкие хозяйственные поручения.
– Первое время нельзя не побаловать ребенка, – говорила она Груше: – она ведь еще невелика, да главное, и не привыкла к нашей жизни.
Маша вовсе не замечала этого баловства. Несмотря на легкие послабления матери, работа сильно утомляла ее. Часто, вставая с места к обеду, она чувствовала такую тяжесть в голове, что почти ничего не могла есть, a выходя на улицу за какой-нибудь покупкой, несколько минут еле двигала ноги, оцепеневшие от долгого сиденья. Боялась она мать не только не меньше, a даже больше, чем другие девочки; все мысли ее были направлены на то, чтобы избежать брани и наказаний. Когда Ирина Матвеевна выходила за чем-нибудь из комнаты, и Паша с Анютой начинали играть, или бегать, «чтобы отвести душу», как они говорили. Маша редко следовала их примеру, она продолжала свое дело, никогда не осмеливаясь даже пожаловаться на усталость.
– Ну что, Машута, привыкаешь к работе? – спрашивала у нее вечером Груша.
– Ничего, привыкаю, – со вздохом отвечала девочка.
Она и в самом деле понемногу привыкала, иголка ходила послушнее в руке ее, на нитках реже завязывались узелки, стежки ложились мельче и ровнее, голова и спина болели не так сильно, но на душе ее было все-таки тяжело, она думала об одном, как бы аккуратнее сработать, желала одного – избежать строгости матери.
Глава III
Раз как-то Ирине Матвеевне нужно было отнести работу к Светловым, и в то же время она ждала к себе одну заказчицу, так что не могла отлучиться из дома.
– Пошлите к Светловым Машу, – посоветовала матери Груша, – она рада будет повидать старых знакомых.
Ирина Матвеевна исполнила совет старшей дочери, и Маша, нагруженная довольно большим узлом, была отправлена к Светловым со строгим наказом не засиживаться там, a как можно скорей возвращаться домой.
Груша верно угадала, что Маша с удовольствием шла повидаться со своими старыми знакомыми. Никого там она особенно не любила, но ей приятно было увидать всех, не исключая и старого ворчуна-лакея, частенько поколачивавшего ее за дурно вычищенные сапоги, но зато никогда не забывавшего угостить ее сладким остатком с барского стола; ей приятно было опять побывать в светлой, просторной детской, узнать, каково учится Лизанька, заглянуть в книжный шкаф, доставлявший ей так много наслаждений.
«Может быть, барышни позволят мне взять какую-нибудь книжку почитать», – думала девочка, и румянец удовольствия показался на щеках ее и, несмотря на тяжелый узел, она шла таким бодрым, скорым шагом, каким еще ни разу не ходила по поручению матери.
Работа, посланная к Светловым Ириной Матвеевной, предназначалась для кухарки и для горничной. Маша сдала им в кухне свой узел, и, пока они занимались рассматриванием и примеркой обнов, сама она пробралась по знакомому коридору в детскую. Там сидела одна Лиза, заплаканная, рассерженная. Она очень обрадовалась Маше, ласково поздоровалась с ней и тотчас же начала поверять ей свои горести.
– Если бы ты знала, какая я несчастная, – жаловалась она, – представ себе, все наши поехали в Гостиный двор: маменька будет покупать новые платья нам с Варей, a меня противная гувернантка оставила дома! Этакая она злючка отвратительная! И за что наказала! Говорит, что я в классе невнимательна, не слушаю, что она объясняет! Очень нужно слушать! Тянет, тянет такую скуку, что беда. Вот смотри: задала мне сделать арифметические задачи без нее, a как я буду делать, я их совсем не понимаю!
– Очень трудные? Покажите-ка! – полюбопытствовала Маша.
Лиза показала ей книгу, в которой были отмечены карандашом задачи, заданные ей.
– Э, да это совсем не трудно! – вскричала Маша, прочитав первую задачу: – хотите я вам помогу?
– Душенька, Машенька, помоги! – обрадовалась Лиза: – с тобой вместе мне так хорошо было готовить уроки!
Девочки уселись за стол. Маша забыла и мать, и ее приказание скорей возвращаться домой и вполне погрузилась в свое любимое занятие – разрешение запутанных арифметических задач. Она считала быстро и в то же время не забывала объяснять своей маленькой подруге весь ход действия. С ее помощью Лиза без труда исполнила большую часть урока. Но вот на одной задаче вышла остановка.
– Я не знаю, как это сосчитать, – с недоумением сказала Маша, – это что-то новое! Верно, гувернантка объясняла вам из арифметики что-нибудь, чего я не слыхала?
– То-то и есть, что объясняла, – подтвердила Лиза, – даже два раза объясняла, только мне лень было слушать, за это-то она меня и наказала!
– Ах, Лизавета Петровна, да отчего же вы не послушали, – с сожалением вскричала Маша, – мне бы рассказали, мы бы с вами вместе и сосчитали!
– Не беда, еще раз объяснит, – небрежным голосом отвечала Лиза, – вед я и так решила четыре задачи, a она задала всего шесть, этого довольно.
– Позвольте, я попробую, может быть, я как-нибудь и придумаю, – попросила Маша.
Лиза оставила ее над книгою, a сама, довольная тем, что приготовила больше половины урока, принялась бегать и скакать по комнате.
Долго ломала себе бедная Маша голову над трудным вычислением: задачи были сложные, с запутанными условиями, с большими числами и решались посредством деления, о котором она не имела никакого понятия.
– Да брось ты это! – вскричала беззаботная Лиза: – завтра Ольга Семеновна мне опять объяснит то, чего я не слушала сегодня, и тогда я сумею сделать эти задачи!
– A я-то? Мне никто не объяснит! Я так и не буду этого знать! – с отчаянием в голосе проговорила Маша.
Лиза с удивлением посмотрела на нее. Унылый вид Маши поразил девочку.
– Если тебе так хочется это узнать, – сказала она, – так я могу, пожалуй, дать тебе книгу, где это все написано; только очень непонятно написано, я пробовала читать, да ничего не поняла. Может быть, ты поймешь.
Глаза Маши заблистали радостью.
– Дайте, дайте. барышня, – просила она, – я не разорву и не запачкаю вашу книгу; я вам в целости отдам ее.
– A по мне хоть совсем не отдавай, – беззаботно отвечала Лиза, – гувернантка ведь объясняет нам арифметику сама, без книги, a понадобится, так маменька купит.
– Вы мне, может быть, и еще каких-нибудь книг дадите почитать? – робко попросила Маша.
– Хорошо, только ты, кажется, уж все наши книги перечитала; а, впрочем, поищи сама.
Обрадованная этим позволением, Маша перешла в классную комнату и принялась перебирать шкаф, наполненный книгами. Лиза сказала правду, большая часть этих книг давно читана и перечитана ею. Но вот книга, которую она начала в тот самый день, когда мать взяла ее от Светловых; эту надо закончить, a вот эта новая, a эти она читала, но давно и плохо поняла, надо перечитать. Девочка отложила четыре-пять книг и стала перелистывать шестую. Это была также новинка. Маша прочла страницу, две и так заинтересовалась чтением, что не могла отойти от шкафа. Время шло, она его не замечала и простояла бы так несколько часов перед шкафом с открытой книгой в руках, но Лиза помешала ей.
– Ты еще не ушла! – вскричала она, – a наши приехали. Ну что выбрала себе книгу?
Маша вздрогнула. Увлекшись чтением, она забыла, что послана к Светловым за делом на минуту, что строгой гувернантке неприятно будет застать ее вместе со своей воспитанницей. Теперь все это сразу пришло ей на память. Она наскоро распрощалась с Лизой, собрала книги, которые выпросила себе для чтения, и поспешила уйти прежде, чем господа поднялись на лестницу.
Домой Маша шла еще бодрее и веселее, чем к Светловым. Она не думала ни о матери, ни об ожидавшей ее работе, она мечтала об одном – скорей приняться за чтение тех книг, которые дала ей Лиза, скорей узнать то «новое», которое помогло бы ей решить Лизины задачи. С радостным сердцем вбежала она на лестницу и постучала в дверь своей квартиры. Мать сама отворила ей.
– Насилу-то притащилась! – закричала она. едва девочка ступила в темную переднюю. – Ты где это шлялась, а?
Ошеломленная сердитою встречей матери, Маша стояла неподвижно, не говоря ни слова.
– Да ты чего же истуканом стоишь, негодная девчонка! – кричала Ирина Матвеевна и, схватив девочку за руку, втащила ее в мастерскую. – Я тебе что наказывала, когда посылала тебя к Светловым, а? Ты ушла из дому в десятом часу, a теперь уж второй! Где ты была? Говори сейчас! Да говори же! Отвечай, когда мать спрашивает!
Она взяла Машу за ухо и принялась со всей силы трясти ее.
– Я была у Светловых! – прерывающимся голосом проговорила Маша. Книги, которые она бережно прижимала к себе, выскользнули из рук и упали на пол.
– Это еще что? – закричала Ирина Матвеевна, увидев их, – что ты такое притащила? Ты у господ книжками баловалась, так думаешь, я и здесь тебе это позволю; нет, матушка, не жди! я дурь-то из тебя выбью!
Она подняла книги. Маша вообразила, что мать собирается выбросить их, и для спасения их собрала всю смелость, какой у нее не хватало для защиты самой себя.
– Маменька, маменька, не бросайте их! – закричала она, хватая Ирину Матвеевну за руку: – это книги барышень!
– Дура! С какой стати мне их бросать, – отвечала Ирина Матвеевна, – только тебе не видать их, как своих ушей!
Она открыла ящик комода, положила в него книги, заперла его на ключ и сунула ключ к себе в карман.
– Ну. ты чего же стоишь? – обратилась она к Маше, с немою горестью следившей за всеми ее движениями. – Мало тебе, что целое утро прогуляла. Скорей принимайся у меня за работу! Вон я тебе приготовила юбку, дошей ее!
Маша покорно села за работу, но заниматься шитьем внимательно она не могла. Она вспомнила те два часа, которые только что провела в доме Светловых, вспомнила те веселые мысли, с какими шла домой, – и суровость матери казалась ей вдвое обиднее обыкновенного. Пусть бы ее бранили, били – она безропотно перенесла бы это; но отнять у нее книги, запретить ей читать, – это было жестоко, слишком жестоко! Она не смела плакать, хотя слезы душили ее и беспрестанно застилали ей глаза. Рука ее с иголкой двигалась машинально, но она сама не знала, что и как шьет.
Пришло время обеда. Ирина Матвеевна стала осматривать работу своих учениц.
– Что это ты такое наделала! – вскричала она, подходя к Маше. – Смотри, мерзкая девчонка, ведь у тебя все швы направо! Ах ты, негодница!
Она ударила Машу по щеке и приказала вместо обеда распарывать сшитое.
Пока мать и остальные девочки ели в кухне, Маша оставалась в мастерской. Теперь она уже не могла больше сдерживаться. Отбросив в сторону работу и положив голову на стол, она громко зарыдала. Обед кончился, все опять принялись за работу, a Маша все плакала и плакала…
– Да что же это будет! – вскричала Ирина Матвеевна, сначала жалевшая дочь и пробовавшая утешать ее, но, наконец, выведенная из терпения ее, как она мысленно называла, «упрямством». – Кончишь ли ты свой рев? Смотри, Машка, не серди меня, a то я разделаюсь с тобой по-свойски.
От долгих слез Маша как-то ослабела; она боялась, что мать опять станет бить ее, и чтобы ее оставили в покое, принялась кое-как за работу. Работала она, конечно, очень тихо и так дурно, что вечером Ирина Матвеевна опять побила ее и, как только Груша вошла в комнату, тотчас же стала жаловаться ей на леность и упрямство девочки. При матери Груша молчала, чтобы еще больше не рассердить ее, но как только та вышла из мастерской, она тотчас же ласково обратилась к сестре.
– Полно, не огорчайся так, бедненькая, – говорила она, с состраданием глядя на ее бледное заплаканное личико, – постарайся завтра получше работать, a в воскресенье, я попрошу, чтобы мать пустила тебя со мной погулять. Смотри, я тебе принесла гостинца: сегодня мне дали за обедом кусок сладкого пирога, я тебе его принесла, поешь, милая, да и ложись спать, ишь как наплакалась! Ласка сестры оживила Машу.
– Груша, – говорила она, ласкаясь к ней, – ты такая добрая, сделай мне большую милость, попроси мать, чтобы она отдала мне книги, которые я принесла от Светловых; я хоть в воскресенье почитаю их!
– Хорошо, хорошо, я попрошу, – обещала Груша, – a ты постарайся завтра получше работать, что бы не сердить мать!
Маша заснула, успокоенная надеждой, что ее сокровище будет возвращено ей, и на другой день удивила мать своим прилежанием и исправностью.
«Ишь, шелковая стала, думала она, с удовольствием поглядывая на то, как быстро летала иголка в руках девочки, как разгорелись ее щеки от усиленной работы. – Нет, с ребятами без строгости нельзя; не бей их, так они ничему и не научатся!»
Ей и в голову не приходило, что вовсе не страх побоев подстрекал Машу к прилежанию.
Воскресенье не могло считаться вполне свободным днем для учениц Ирины Матвеевны. Они должны были тщательнее обыкновенного убирать мастерскую, ходили вместе с хозяйкой в церковь к обедне, затем или шили что-нибудь на самих себя, или сопровождали Ирину Матвеевну и Грушу, обыкновенно разносивших в этот день работу к своим заказчицам. Только вечером предоставлялась им свобода и возможность отдохнуть от целой недели трудов. По воскресным вечерам или Ирина Матвеевна с Грушей уходили куда-нибудь в гости, или, еще чаще, сами принимали у себя гостей. На рабочий стол в мастерской постилалась чистая скатерть, на нее ставился огромный кофейник с чашками и стаканами по числу присутствовавших, молочник уже не с молоком, как в будни, a со сливками, какой-нибудь пирог и иногда тарелка с дешевым лакомством, с пряниками и с орехами. Гости были все люди бедные, неприхотливые, считавшие такое угощение вполне удовлетворительным и после целой недели трудов с наслаждением отводившие душу в мирной беседе о своих и чужих делах. Девочкам позволялось оставаться тут же и принимать участие в этой беседе, но они предпочитали, получив свою долю угощения, удаляться в кухню и забавляться по-своему, подальше от хозяйки. Там, несмотря на тесноту, у них начиналась возня и беготня, пока, наконец, утомившись, шалунья Анюта не принимала предложения Паши засесть за карты. Вытаскивалась засаленная колода карт, и обе девочки принимались с большим оживлением обыгрывать друг друга в дурака и в свои козыри.
Весь вечер субботы, все утро воскресенья Маша поглядывала заискивающими глазами на Грушу и несколько раз тихо шепнула ей: «Когда же ты попросишь?» Наконец, уже после обеда Груша успокоила ее:
– Закончи скорей работу, которую задала тебе мать, – сказала она, – и потом она отдаст тебе книги, но только на сегодня: она говорит, что если ты будешь читать по будням, так тебе работа не пойдет в голову.
Маша и тем была довольна. Она исколола себе все пальцы, торопясь как можно скорей дошить свою наволочку, и с бьющимся сердцем подала ее матери.
– Ишь, как скверно сшила, – заметила Ирина Матвеевна, разглядывая конченную работу, – ну, да сама для себя, a теперь что же? Неужто читать будешь? Посиди лучше с гостями или поиграй с девочками, надо же тебе отдохнуть.
– Нет уж, маменька, дайте мне, пожалуйста, книги, – чуть не со слезами на глазах просила Маша.
– Да на тебе, бери, коли хочешь, но смотри, это тебе только по праздникам, a в будни я не позволю книгами баловаться. Ты насмотрелась, как барышни читали, так и тебе того же хочется. A ты должна помнить, что ты не барышня, что тебе надо работать да своими трудами хлеб зарабатывать; не век будешь на шее матери сидеть.
Стук в дверь, возвещавший приход первой гостьи, прервал речь Ирины Матвеевны. Маша забрала свои книги и уселась с ними в самый дальний угол мастерской, в надежде, что на нее не обратят внимания.
Не тут-то было: вид девочки, углубившейся в чтение, заинтересовал гостей Ирины Матвеевны; каждый из них почел своим долгом подойти к Маше, расспросить, что она читает, у кого выучилась и выразить по этому поводу свое одобрение или неодобрение. Ирина Матвеевна, со своей стороны, не понимала, чтобы можно было мешать такому пустячному делу, как чтение; она беспрестанно подзывала к себе дочь, то заставляла ее рассказывать какие-нибудь подробности ее жизни у Светловых, то поручала ей подносить тарелки гостям, то посылала ее за чем-нибудь в кухню. Маше приходилось останавливаться на полуфразе и по несколько раз перечитывать одну и ту же страницу. Наконец, видя, что при гостях чтение не может идти на лад, она взяла книгу и перешла в кухню, где Паша с Анютой уже сражались в «дурака».
– А, Маша, иди, иди скорей к нам; чего ты там торчала, я и тебе сдам, втроем играть веселее! – закричала ей Анюта.
– Мне не хочется играть, – отозвалась Маша, – у меня книга, я читаю.
– Книга? – Анюта скорчила гримасу: – занятная?
– Да, очень.
– Ну, так, пожалуй, почитай нам, мы послушаем, играть и после успеем.
Маша с удовольствием исполнила желание подруг и начала для них перечитывать сначала рассказ, уже до половины известный ей самой.
Не успела она дойти до конца третьей страницы, как Паша громко зевнула:
– А, скука какая! – проговорила она, потягиваясь – незанятная у тебя книжка да и мудреная какая-то, слова все непонятные.
– Брось книгу, давай веселиться! – вскричала Анюта и, набросившись на Машу, принялась щекотать и тормошить ее. Маше пришлось, действительно, бросить книгу, чтобы отбиваться от неугомонной шалуньи; это удалось ей, благодаря Паше, которая жаждала возвратиться к своему любимому занятию – картам и, после непродолжительной драки, усмирила наконец Анюту. Началась игра в свои козыри, и Маша надеялась, что хоть теперь ее оставят в покое. Девочки, действительно, играли без нее, но зато беспрестанно звали ее, показывали ей свои карты, спрашивали у нее совета. Не отвечать им, значило вызвать с их стороны насмешки, брань, может быть, даже драку, и Маша отвечала на их вопросы, стараясь разделить свое внимание между их игрой и своим чтением. Это стоило ей больших усилий, у нее разболелась голова, и, когда пришло время ложиться спать, она чувствовала себя совсем усталой.
– Ну, что, – спросила у нее Груша, – начиталась своих книжек?
Маша рассказала сестре, как неудобно ей было заниматься чтением.
– Что делать, голубушка, – отвечала Груша: – мать правду говорит, что ты не за свое дело берешься. Книжки дело барское, a мы и так довольно спину гнем над работой, нам в праздник надобно отдохнуть, повеселиться, a не за новое дело браться.
– Неужели она правду говорит, – думала Маша, лежа в постели, – неужели мне так-таки и думать об учении нельзя. Неужели всю жизнь шить, шить и ничего больше?..
И вспомнилось девочке, как, живя у Светловых, она надеялась выучиться всему, чему учились барышни, как успешно шло у нее это учение, как она мечтала со временем сама сделаться учительницей, беспрестанно приобретать новые знания и сообщать их другим. A вместо этого ей говорят, что она должна быть швеей, и она сама чувствует, что ей нет возможности сделаться чем-нибудь другим!..
