Александра Никитична Анненская
Повести и рассказы для детей

Глава IV
Болезнь

Раз в воскресенье Нелли, придя к своим знакомым, нашла их в сильных хлопотах. Накануне они получили известие, что отец их, живший в деревне в одной из отдаленных губерний, опасно болен и зовет их к себе. Обе девушки торопились устроить все свои дела, чтобы в тот же день выехать из Петербурга. Нелли помогала им собираться в дорогу и горько плакала, провожая их. Не ожидала бедная девочка, что ей так скоро приведется расстаться с единственными людьми, которые так хорошо обращались с ней, с которыми она чувствовала себя так приятно и привольно. Проводив сестер на Николаевскую железную дорогу, она печально возвратилась в магазин, и он показался ей как-то еще непривлекательнее, чем обыкновенно. Всю эту ночь она провела в слезах и самых грустных мыслях, а на другой день встала со страшной головною болью и опухшими от слез и бессонницы глазами. В это время в магазине было страшно много работы, так как приближалась Святая неделя, и мадам Адель набрала множество заказов. Мастериц и девочек будили в шесть часов утра и не пускали спать до двенадцати часов ночи. Авдотья Степановна была строже чем когда-нибудь, и сама мадам Адель часто приходила в мастерскую, торопила работниц и очень сердилась, если какая-нибудь работа не скоро оканчивалась. Нелли засадили за подрубливанье какой-то бесконечно длинной оборочки и строго-настрого приказали кончить сегодня же. Пальчики бедной девочки с трудом шевелились, глаза ее беспрестанно закрывались, и утомленная больная головка едва держалась на плечах. Услышав, что мадам Адель посылает одну из девочек прикупить какую-то ленточку, Нелли подошла к ней.

– Пожалуйста, мадам, – сказала она умоляющим голосом, – позвольте лучше мне сходить, у меня так сильно болит голова, что я совсем не могу шить.

– Ну, хорошо, иди, только, пожалуйста, скорей беги и аккуратней подбирай под образчик.

Нелли пошла в Гостиный двор. Был март месяц, стояла сырая погода, когда на улицах уже тает снег и всюду страшная грязь, а в воздухе еще чувствовался пронизывающий холод, иногда более неприятный, чем зимний мороз. Во всех лавках были толпы покупателей, и Нелли пришлось ходить часа полтора, прежде чем она могла купить то, что ей было нужно. Она вернулась в магазин с мокрыми ногами. Только что она вошла в комнату, как мадам Адель, не дав ей даже раздеться, погнала ее куда-то с большой картонкой отнести готовое платье. Идти пришлось очень далеко, и когда Нелли возвратилась в магазин, все девочки уже отобедали и сидели за работой. Нелли велели наскоро пообедать и сейчас же идти в мастерскую. Бесконечная оборочка, начатая девочкой поутру, опять была всунута ей в руки, и Авдотья Степановна строго-настрого велела ей работать как можно живее. Нелли взялась за шитье. Теперь глаза ее не слипались, как поутру, она даже совсем не хотела спать, только чувствовала легкую головную боль, да какую-то усталость во всех членах и небольшой озноб. Впрочем, озноб происходил, как она думала, от того, что ей не дали времени переменить чулки, а они были совершенно мокрые и сильно холодили ей ноги. В эту ночь Нелли спала, но спала как-то тревожно, ей все снились страшные сны, она беспрестанно просыпалась, и ее томила сильная жажда. На другой день она встала опять с такою же сильною головною болью, как накануне, и опять отпросилась сходить по поручению мадам Адели, так как сидеть за шитьем казалось ей невозможным, когда лоб ее трещал, а виски сдавливало в тисках. Когда она возвратилась, исполнив данное ей поручение, Авдотья Степановна встретила ее бранью:

– Ты, должно быть, нарочно шляешься, мерзкая девчонка, чтобы не кончать работы, которую я тебе дала! – накинулась она на бедную девочку. – Сегодня вечером нужно отнести платье барыне, а у тебя еще оборка не подрублена! Садись сейчас и шей, и если ты осмелишься встать с места, я тебе задам!

Нелли покорно села на свой табурет и взялась за иголку. Головная боль ее нисколько не унялась от прогулки на свежем воздухе, ее бросало то в жар, то в холод, ноги и руки ее болели, точно разломанные. Подруги заметили, что она ужасно бледна, и спросили, что с ней.

– Ничего, – отвечала Нелли и продолжала шить, как-то машинально водя взад и вперед иголкой. За обедом она ничего не ела и, пока другие обедали, сидела молча в углу, прислонив к стене свою больную голову. Она с трудом перешла из кухни в мастерскую, но не посмела сказать Авдотье Степановне о свой болезни и продолжала шить, пока наконец не подрубила всю бесконечную оборку. В глазах ее рябило, руки ее дрожали, она работала как-то бессознательно и сама не видела, в какую сторону идут ее стежки. Когда она поднесла свою оконченную работу Авдотье Степановне, та даже вскочила с места от гнева и ужаса:

– Что ты наделала, негодница! – закричала она задыхающимся голосом. – Ты перепортила всю работу! Это ты мне на зло, дрянная девчонка! Я тебя!..

Нелли была бледна. Она хотела что-то сказать и не могла, хотела закричать, голос замер в ее груди, она пошатнулась, дико взглянула на Авдотью Степановну и вдруг упала на пол.

Авдотья Степановна страшно перепугалась. Все мастерицы и ученицы повскакали со своих мест и окружили Нелли. Бедная девочка лежала без чувств на полу. Ее облили водой, положили на постель, она пришла в себя, но была так слаба, что не могла держаться на ногах. Авдотья Степановна сама раздела ее, уложила, бережно укрыла и не велела ей вставать до самого вечера. Все думали, что Нелли заболела от усиленной работы последних дней, что ей стоит только хорошенько отдохнуть, и она выздоровеет. Но не тут-то было, к ночи девочке сделалось не лучше, а напротив, хуже, она металась на постели, стонала и бредила. На другое утро мадам Адель послала за доктором. Он осмотрел внимательно Нелли и потом сказал хозяйке магазина:

– У девочки горячка, я бы советовал вам поскорее отправить ее в больницу, болезнь опасная и может быть заразительная.

Мадам Адель немедленно исполнила приказание доктора. Держать больную в мастерской, да еще перед праздником, было для нее слишком неудобно, и она тотчас по отъезде доктора поручила одной из старших мастериц свезти Нелли в ближайшую больницу. Нелли ничего этого не видела и не чувствовала. Она была в совершенном беспамятстве. Она не слышала, как мадам Адель запрещала девочкам подходить к ней и как бедная Варя, заливаясь слезами, просила позволения хотя еще разок взглянуть на свою милую Лену; она не чувствовала как ее закутали, как мастерица взяла ее на руки и повезла на тряском извозчике в больницу. В двух больницах не было свободных кроватей, и Нелли не могли принять; наконец, в третьей ее согласились оставить. И в больнице девочка не скоро пришла в себя.

Когда сознание возвратилось к ней, она увидела, что лежит на кровати, покрытой толстым серым одеялом, она почувствовала, что на голову ее положено что-то холодное, взглянула вокруг и заметила длинный ряд кроватей, какую-то большую неизвестную ей комнату, тускло освещенную лампою, каких-то незнакомых женщин, которые ходили взад и вперед. Бедная девочка никак не могла понять, где она и что с ней. Она хотела привстать, голова ее казалась такою тяжелой, что невозможно было поднять ее, хотела крикнуть, но вместо того издала только очень слабый звук; этот звук услышала, однако, одна из незнакомых женщин, проходивших мимо. Она тотчас подошла к Нелли.

– Ну что, малютка, – проговорила она добродушным голосом. – Очнулась? Как ты себя чувствуешь?

– Где я? – слабым голосом спросила Нелли.

– Где? Да в больнице, дружочек, вот теперь, даст Бог, поправишься, а было тебе очень плохо.

Нелли вдруг почему-то вспомнилась оборочка, за которую ругала ее Авдотья Степановна.

– Пустите меня, – заговорила она слабым, но торопливым голосом. – Я еще не кончила работу… Авдотья Степановна придет… Прибьет.

– Господь с тобой, бедняжечка, – ласково сказала женщина, – никто тебя не будет бить; какая там работа, закрой глазки да попробуй заснуть, это будет для тебя всего лучше!

Добрая женщина поправила подушку Нелли, сняла с головы ее холодный компресс, бережно укрыла девочку и, еще раз повторив «Ну засыпай, спи себе спокойно!» – отошла к другим больным.

Нелли была страшно слаба. Так слаба, что она никак не могла собраться с мыслями и понять окружающие ее предметы. Слова доброй женщины «засыпай, спи» казались ей каким-то грозным приказанием, которого она не смела ослушаться. Она закрыла глаза и через несколько минут действительно заснула, но таким крепким сном, какого она давно не испытывала. Когда она проснулась, был уже день. Она чувствовала себя как-то бодрее и лучше, чем ночью, и хотя все еще не могла поднять ни головы, ни руки, но зато при некотором усилии мысли вспомнила, что заболела в магазине за несколько дней перед Святой, и сообразила, что ее, вероятно, отправили в больницу, где она лежит и теперь. Она огляделась вокруг. Комната, где она лежала, была большая, светлая, высокая; в ней, кроме нее, помещалось еще несколько больных женщин; из них одни неподвижно лежали на кроватях под такими же серыми байковыми одеялами, как то, которое закрывало ее, другие полусидели, прислонясь к подушкам, и некоторые, наконец, совсем сидели, спустив ноги на пол и разговаривая друг с другом. На этих последних были надеты какие-то серые полосатые блузы и очень некрасивые чепчики. Нелли засмотрелась на эти странные чепчики и не заметила, как к ней подошла та же женщина, которая говорила с нею ночью.

– Ну что, малютка, – сказала она весело, – послушалась меня, выспалась, теперь ведь лучше, не правда ли?

– Да, благодарю вас, – отвечала Нелли.

– Ну, и превосходно, лежи смирно, не раскрывайся, сейчас придет доктор.

Действительно, через несколько минут в комнату вошел доктор. Он стал обходить всех больных, расспрашивал, щупал их, прописывал им лекарства и отдавал приказания фельдшеру, сопровождавшему его, и сиделкам, тем незнакомым женщинам, которых Нелли видела ночью.

Когда доктор подошел к кровати девочки, лицо его ясно выразило удовольствие.

– Ну, тут лучше, – сказал он довольным голосом, – это хорошо; смотри же только, девочка, будь умница, принимай лекарства, слушайся, что тебе будут приказывать, и ты скоро выздоровеешь. А я уж думал, – обратился он к стоявшей подле сиделке, – что нам придется хоронить ее, здоровая натура, нечего сказать.

Слова доктора испугали Нелли. Она никак не воображала, что была так сильно больна, что ей грозила даже смерть!

Можно себе представить, с каким послушанием стала она исполнять все предписания доктора, все приказания сиделки! Впрочем, исполнять ей, в сущности, приходилось немного: ей давали раза четыре в день какое-то вовсе не противное лекарство, заставляли ее проглатывать по нескольку ложек то молока, то какого-то очень невкусного бульона и приказывали ей лежать совершенно спокойно и как можно больше спать. Нелли действительно очень много спала и днем, и ночью, только ее часто будили днем громкие разговоры выздоравливающих и ссоры их с сиделками, ночью стоны и крики тяжелых больных.

Через неделю Нелли оправилась настолько, что могла без помощи сиделки переворачиваться с боку на бок и даже немножко приподниматься на постели, могла есть без всякого принуждения, даже с большим аппетитом, спала спокойно по ночам, а днем присматривалась и прислушивалась ко всему, что делалось и говорилось вокруг нее. Сначала это заинтересовало ее. Она с любопытством рассматривала больных, находившихся в одной с нею комнате. Все это были уже взрослые женщины и девушки. Некоторые из них лежали в тяжелой болезни на постелях и только стонами да оханьями подавали признаки жизни. Большая же часть уже выздоравливала.

Выздоравливающие все были знакомы между собой, все разговаривали друг с другом, иногда дружески и весело, но чаще сердито, даже с бранью. Особенно две старухи скоро надоели Нелли: они не могли жить друг без друга, беспрестанно сходились вместе, но после нескольких минут мирного разговора обыкновенно начинали браниться и кричать так, что сиделки с трудом могли успокоить их. Первые дни Нелли пробовала от нечего делать прислушиваться к разговорам больных, но они говорили по большей части о своих собственных делах, которых Нелли не знала: иногда они даже нарочно понижали голос, чтобы она их не слышала и раз даже заметили ей: «Ну, тебе тут нечего слушать, голубушка, это до тебя не касается». Нелли и самой скоро надоела болтовня всех этих женщин, и она стала сильно скучать. Для нее началось время выздоровления.

Время это можно назвать одним из самых приятных в жизни для больного, окруженного любящими родными и друзьями, с участием следящими за каждым улучшением в его положении, заботливо старающимися развлечь, рассеять его, вознаградить его за все лишения, какие он принужден терпеть вследствие своей болезни; но для одинокого больного, не имеющего ни друзей, ни родных, время это страшно тяжело. Таким тяжелым было оно и для Нелли. Хотя она лежала в комнате, где, кроме нее, было человек двадцать женщин, но она была все равно что одна. Почти все эти женщины относились к ней ласково, когда им приходилось заговорить с ней, но это случалось очень редко; по большей части они не обращали на нее никакого внимания, занятые или своими собственными болезнями, или своими разговорами. Сиделки были очень добры к ней, но на их руках лежало много дел, им некогда было увеселять больных разговорами; они давали Нелли в назначенные часы лекарство, приносили ей пищу и питье и затем только мимоходом обращались к ней с каким-нибудь вопросом или замечанием.

Целые дни Нелли лежала на постели одна, молча, без всякого занятия. Она была так слаба, что не могла не только вставать, но даже сидеть, и часто приходило ей в голову, какое было бы счастье, если бы вдруг к ней пришла Софья Ивановна или кто-нибудь другой, такой же умный и добрый, и поговорил бы с нею, и порассказал бы ей что-нибудь хорошенькое или хоть просто приласкал бы ее, порадовался бы, что вот она была так опасно больна, а теперь выздоравливает.

Особенно тяжелы были для нее часы, назначенные в больнице для приема посетителей. В это время почти ко всем больным приходили родные или знакомые, приносили им чаю, булок, рассказывали им разные семейные новости, просили их хорошенько беречь себя, чтобы поскорей выйти из больницы. К одной Нелли никто никогда не приходил.

«Бедная я, заброшенная девочка», – думалось ей иногда в эти минуты, и горячие слезы ее капали на жесткую больничную подушку; у всех есть какие-нибудь родные, всех кто-нибудь да любит, только у меня никого нет, меня одну некому любить! Если бы я умерла здесь, никто не поплакал бы обо мне, никто бы меня не пожалел. Для всех я чужая! Варя говорила мне, что любит меня, а теперь она даже ни разу не пришла проведать, жива ли я! Верно, ей не велят ходить ко мне, а она такая робкая, побоится прийти без спросу! Другие девочки тогда только и помнили обо мне, когда я была здорова да играла и смеялась с ними, а теперь им и дела нет до меня! Уж лучше бы я умерла, чем жить на свете такой сиротой безродной!

В один день эти печальные мысли особенно сильно мучили Нелли. Она не скрывала своих слез, зная, что все больные заняты в это время со своими гостями и никто не обратит на нее внимания. Вдруг она сквозь слезы заметила, что кто-то подошел к ней и стоит над нею. Она подняла глаза и увидела перед собою даму в богатом черном платье, с состраданием глядевшую на нее. Нелли и прежде видала в больнице эту даму: она несколько раз приходила к одной из больных женщин, приносила ей чай и булки и подолгу сидела с нею. Нелли сконфузилась, что посторонние увидели ее слезы, и поспешила отереть их. Дама присела на край ее постели и спросила у нее кротким, ласковым голосом:

– О чем ты плачешь, душенька, болит у тебя что-нибудь?

– Нет, ничего, – смущенно отвечала девочка.

– Так не обидел ли тебя здесь кто-нибудь? Скажи мне, милочка, я за тебя заступлюсь.

Кроткий голос дамы вызвал новый поток слез из глаз Нелли.

– Ах, нет, – вскричала она рыдая, – меня некому обижать, я одна, совсем одна на свете!

– Бедная девочка! – проговорила дама еще более нежным голосом, гладя Нелли по голове своею рукою, украшенною богатыми кольцами. – Бедная девочка! Разве у тебя нет ни отца, ни матери?

– Нет, они умерли, когда я была еще совсем маленькая.

– И родных никаких нет? Где же ты жила до сих пор?

– В магазине, я училась шить.

– Ну, полно, не плачь, милая! Ты скоро выздоровеешь и тогда опять вернешься к своим подругам и не будешь одна. А пока ты здесь, я буду навещать тебя, хочешь? Я приходила здесь к одной больной женщине, но она выздоравливает, скоро уйдет отсюда, и тогда я буду ходить к тебе. Это тебе будет приятно?

При тех печальных мыслях, которые бродили в голове Нелли, голос сострадательной дамы показался ей голосом какого-то ангела. Вместо всякого ответа она схватила нежную руку, ласкавшую ее, и в порыве благодарности прижала к губам своим. Это, видимо, тронуло даму, она наклонилась, поцеловала Нелли в лоб и ласково сказала ей:

– Ну смотри же, жди меня, малютка!

С этих пор Нелли не приходилось скучать в часы, назначенные для приема посетителей. Анна Матвеевна Ленская – так звали богатую даму, обратившую на нее свое внимание, – приезжала к ней аккуратно всякий раз. Она привозила девочке чаю, булок, разных гостинцев, картинки, книги, сидела с ней по целым часам. Она ее утешала и ободряла, расспрашивала о ее прежней жизни и сама рассказывала ей разные случаи из своего собственного детства и из детской жизни своих знакомых.

Сначала Нелли несколько конфузилась богатой посетительницы, но через два-три свидания она привыкла к ней, свободно болтала с нею, поверяла ей свои мысли и чувства. И Боже мой, с каким нетерпением, с каким лихорадочным волнением ожидала Нелли этих свиданий! На долю бедной девочки досталось мало ласк в жизни, и потому-то она так ценила их. Кроткое, доброе обращение Анны Матвеевны, ее внимательность, ее участие совершенно пленили сердце Нелли. Она привязалась к своей посетительнице с каким-то восторженным чувством благодарности. Она ждала ее всегда с таким нетерпением, так волновалась, если та опаздывала на какие-нибудь полчаса, что даже сиделка заметила это и советовала ей быть поспокойнее, чтобы опять не расхвораться.

Пока не было Анны Матвеевны, Нелли вспоминала все малейшие подробности их разговоров или придумывала, что скажет ей при следующем свидании, – и это разгоняло ее скуку и позволяло ей терпеливо переносить часы уединения. Анна Матвеевна, со своей стороны, кажется, полюбила Нелли. Она уже не только с состраданием, но и с нежностью глядела на нее; ее, видимо, радовало улучшение в здоровье девочки, ее трогало искреннее, непринужденное выражение благодарности Нелли. Когда больная в первый раз встала с постели и сделала несколько шагов навстречу ей, она обрадовалась, будто сама получила облегчение от болезни; а когда однажды, при приходе ее, Нелли пожаловалась на жар и головную боль, она так встревожилась, что в тот же вечер и на другое утро присылала узнать, лучше ли больной.

Раз, когда Нелли стала уже настолько поправляться, что могла, хотя слабыми шагами, ходить по комнате, ей сказали, что в больницу приходила девушка из магазина узнать, как ее здоровье, и просила, если только можно, поскорее отпустить ее домой. Известие это опечалило Нелли. Она была еще так слаба, что мысль о тяжелой трудовой жизни пугала ее. Хотя в больнице она получала нероскошное содержание, но все-таки сравнительно с тою пищею и тем помещением, какие она имела у мадам Адели, оно казалось ей превосходным. Даже игры и веселья, болтовня с подругами не привлекали ее. Она чувствовала, что не может еще быть такою бодрою и живою, как до болезни, и знала, что ученицы мадам Адели не сумеют снисходительно отнестись к ее слабости, что они или будут смеяться над ней, или совсем отвернутся от нее. Гораздо приятнее их шумной веселости казались ей тихие разговоры с Анной Матвеевной или просто одинокое лежанье на постели с своими собственными мыслями в голове.

Она так задумалась над всем этим, что не заметила, как настал час свиданий и как Анна Матвеевна вошла в комнату. В первый раз такое случилось, что она не ждала нетерпеливо свою посетительницу, и та даже испугалась, увидя, как неподвижно, с каким грустным, бледным личиком сидит Нелли на своей кроватке.

– Леночка, милая, что с тобой, – вскричала она, подходя ближе, – ты опять больна?

– Ах, нет, ничего, я не больна, право, нисколько не больна! – отвечала Нелли, и румянец разлился по ее лицу, и глаза ее засветились радостью при виде дорогой гостьи.

– Но что ж с тобой случилось? Отчего ты была такая печальная, когда я вошла.

– Так, ничего, не спрашивайте, душенька, Анна Матвеевна, мне стыдно сказать, я такая глупая!

Но Анна Матвеевна продолжала расспрашивать – ей непременно хотелось узнать причину грусти девочки и, наконец, Нелли, краснея и запинаясь, призналась ей, что ее пугает мысль о возвращении к мадам Адели, что в больнице ей гораздо лучше, чем в магазине.

– Бедная девочка! – проговорила Анна Матвеевна, лаская Нелли. – Я помню, что ты мне рассказывала о своей жизни: в магазине действительно тебе, должно быть, тяжело!

Она замолчала и о чем-то задумалась. Нелли также ничего не говорила; печальные мысли, рассеянные приходом Анны Матвеевны, опять наполнили ее голову.

Вдруг Анна Матвеевна прервала молчание.

– Леночка! – сказала она. – Я хочу тебе предложить одну вещь, но эта вещь очень серьезная, слушай меня внимательно.

Нелли вся превратилась в слух.

– Вот, видишь ли, милая моя, ты мне говорила, что ты сирота, что тебе некого любить на свете и что тебя никто не любит. Я такая же одинокая, как ты; у меня был муж, было трое детей, все они умерли, и теперь мне так же, как тебе, некого любить на свете. Леночка, хочешь, я буду твоею матерью, буду любить тебя как дочь, и ты меня люби. Скажи, хочешь ли этого?

Нелли не верила своим ушам – она смотрела на Анну Матвеевну с удивлением, почти с испугом; ей казалось, что она видит всё это во сне. Как! Ей, ничтожной, заброшенной девочке, предлагают сделаться дочерью такой доброй, такой умной, такой богатой дамы и еще спрашивают, хочет ли она?..

Анна Матвеевна видела ее волнение, видела, что она не в состоянии говорить, и потому, не ожидая ее ответа, обняла ее, прислонила головку ее к своему плечу и продолжала:

– Я хорошо узнала тебя во время твоей болезни, ты с первого же раза понравилась мне. Я вижу, что ты умеешь многое понимать и, главное, умеешь чувствовать, а это по мне всего важнее. Если ты полюбишь меня, я буду делать для тебя все, что сделала бы для своей родной дочери. Я богата, я дам тебе хорошее образование, тебе не нужно будет жить в магазине и работать, у тебя будет все нужное, и даже больше. Скажи же, можешь ли ты меня полюбить, как дочери любят своих матерей? Скажи только правду, милая, я знаю, ты честная девочка, ты не обманываешь.

– Анна Матвеевна! – вскричала Нелли с волнением, опуская головку так низко, что она почти касалась колен ее посетительницы. – Анна Матвеевна, я не знаю, как должны дочери любить своих матерей, моя мать умерла, когда я была совсем маленькой… Но я вас люблю… Очень люблю… Что вы говорите… Это такое счастье… Только я не знаю… Мне страшно.

Анна Матвеевна подняла голову девочки и нежно поцеловала ее.

– Чего же страшно, милая, – весело сказала она. – Я уже давно думала о том, что теперь сказала тебе. Мне давно хотелось заменить кем-нибудь мою умершую Сонечку. А ты даже лицом несколько напоминаешь ее! У нее были такие же темные, блестящие глазки, такие же мягкие, темные волоски… Ну, что же, Леночка, назови меня мамой, как она меня называла!

– Мама! – вскричала Нелли и с истерическим рыданием бросилась на шею к Анне Матвеевне.

Анна Матвеевна испугалась волнения девочки. Она бережно уложила ее на постель, несколько раз нежно поцеловала и старалась говорить с ней веселым, ободряющим голосом, чтобы успокоить ее. Через несколько минут Нелли действительно успокоилась. Она перестала рыдать, она даже улыбалась словам и обещаниям Анны Матвеевны, но все-таки она не могла прийти вполне в себя, не могла ясно осознать, как важны для нее эти минуты, в которые решалась судьба всей ее жизни.

Только поздно вечером, когда все больные уже легли спать, когда в комнате все стихло и смолкло, Нелли в состоянии была спокойно обдумать свое положение. Мысли толпой роились в ее голове – то были по большей части приятные мысли. Боже мой, как все переменилось, и как скоро! Давно ли, лежа на этой самой постели, она оплакивала свое одиночество, она считала себя самой несчастной, всеми покинутой девочкой в свете, и вдруг теперь она нашла мать, добрую, нежную мать, которая хочет от нее только одного – любви. Давно ли она с таким ужасом представляла себе жизнь в магазине, со всеми ее трудами, неприятностями и лишениями, и вдруг теперь ей говорят, что ей совсем не нужно будет трудиться, что она сделается дочерью богатой госпожи, что ей не придется никогда более слышать грубой брани Авдотьи Степановны. Правда, прежде она сама мечтала о трудовой жизни, о возможности самой себе зарабатывать хлеб; она говорила, что никогда больше не станет жить ни у кого из милости. Но тогда она не знала Анны Матвеевны, она думала, что все богатые люди похожи на Вязиных и на их знакомых, а теперь… Сердце Нелли несколько сжалось, когда она подумала, что, может быть, поступает дурно, что, может быть, лучше было бы, если бы она продолжала, как начала, трудиться и приготовлять себе в будущем самостоятельную жизнь, что это не мешало бы ей любить Анну Матвеевну и быть любимой ею. Но тут ей представилось, с одной стороны, пять длинных тяжелых лет ученья в магазине, а с другой – та спокойная, веселая жизнь, какую сулила ей новая покровительница, – и она постаралась отогнать от себя всякие сомнения, всякие печальные мысли и вся отдалась мечтам о том, как она будет дочерью Анны Матвеевны. На следующее свидание с нею Анна Матвеевна приехала с целою корзиною разных гостинцев и подарков, которыми она хотела, как сама говорила, потешить свою милую дочку. Нелли радовалась, но еще больше конфузилась, принимая подарки, ей как-то неловко было думать, что Анна Матвеевна так заботится о ней, тогда как она ничего для нее не сделала, да и не может сделать. Когда все принесенные вещи были перебраны и пересмотрены, Анна Матвеевна сказала:

– Ну, Леночка, я ведь эти дни много о тебе думала и даже хлопотала: я была у твоей мадам Адели и устроила дело так, что она не потребует тебя больше к себе в магазин. Потом я съездила к вашему здешнему доктору и просила у него позволения теперь же взять тебя отсюда. Но он это решительно запретил. Он находит, что тебе можно выехать не раньше, как через неделю или дней через десять. Ну, это не беда. Через неделю – первое мая, и мы можем скоро ехать прямо ко мне в деревню. Тебе нужно пожить на чистом воздухе после такой сильной болезни. А пока я займусь твоим приданым.

– Приданым? – с удивлением спросила Нелли. – Каким?

– Каким, милая? Да неужели ты думаешь всю жизнь ходить в этой уродливой больничной блузке? Я хочу, чтобы у тебя был наряд не хуже, чем у других девочек твоих лет. Завтра придет к тебе портниха снять с тебя мерку, и ты увидишь, какой франтихой ты у меня будешь.

Нелли, тронутая не столько щедростью Анны Матвеевны, сколько ее нежною заботливостью, поцеловала руку ее со слезами благодарности на глазах.