Александр Сергеевич Долгирев
Молодость
Глава 17
Ривольтелла
Несмотря на обещания таксиста выяснить путь до Ривольтеллы, их путешествие затягивалось. Кастеллаци отчаянно мерз – он так толком и не согрелся за ночь. Когда они проехали мимо поворота на Верчелли в очередной раз, Сальваторе не выдержал:
– Что же вы, обещали, что посмотрите на карте, а сами петляете…
– Простите, синьор, на карте указано, что нужный нам поворот должен быть прямо впереди, но его нет…
– А вы сами откуда?
– Из Кальяри, синьор.
Кастеллаци удивился этому обстоятельству – он хотел уже пристыдить пьемонтца, который толком не знает собственной страны. Выходца с Сардинии в парне не выдавал, ни выговор, ни манеры.
– А давно живете в Турине?
– Уже третий год, синьор.
«Совсем недолго…»
– Просто у вас сардинский выговор совсем сглажен, поэтому я решил, что вы либо местный, либо давно живете в Пьемонте.
– Это я специально, синьор. Северяне не особенно любят тех, кто приезжает в Турин или Милан, чтобы занимать их рабочие места, так что приходится немного маскироваться.
Сальваторе вспомнил, как в первое время в Риме тщательно вычищал из своей речи неаполитанские словечки, чтобы поскорее перестать выглядеть на римских вечеринках чужим. Тогда Кастеллаци еще не знал, что две трети людей, веселящихся на римских вечеринках, были такими же приезжими, как и он. Несмотря на то, что со своей работой таксист справлялся не очень хорошо, Сальваторе проникся к нему симпатией:
– Как вас зовут?
– Сальваторе Антонелли, синьор.
– Какое совпадение! Я тоже Сальваторе. Сальваторе Кастеллаци к вашим услугам, молодой человек.
– Очень приятно, синьор… А вы приехали из Рима?
– Почему вы так решили?
– Ну… вы легко одеты для Севера. Да и… римлян отличает неспешность какая-то, размеренность.
– Вы проницательны. На самом деле я из Неаполя, просто, как и вы, научился маскироваться.
Минут через пятнадцать Антонелли свернул направо. Кастеллаци не увидел никакого указателя, но лицо таксиста выражало такую уверенность в собственной правоте, что Сальваторе не стал спорить. Внимательно приглядевшись к окружавшему их кустарнику, Кастеллаци вдруг понял, что это вовсе не дикие пустыри, а запущенные угодья, за которым уже много лет никто не следил. Вскоре прямо по курсу стал виден большой красивый особняк, скорее даже настоящее палаццо30. Чем ближе такси приближалось к особняку, тем явственнее были заметны следы тяжелого упадка, поразившего это место. Осыпавшаяся облицовка, заколоченные окна, разросшийся по стенам плющ – время методично и целеустремленно пожирало это место, но пока гений человеческого творчества все еще бился с неумолимой судьбой.
Дом был запущен, но не был пуст. В окнах первого этажа горел свет, а когда такси остановилось на небольшой площади перед главным входом, из особняка вышел пожилой мужчина лет на десять старше Сальваторе.
– Добрый день, синьор! Подскажите, это место зовется Ривольтеллой?
– Да, это Ривольтелла, владения графа Доницетти. Мое имя Родольфо Ди Канио, к вашим услугам.
– Сальваторе Кастеллаци, взаимно… Возможно, вы сможете мне помочь: вы знаете женщину по имени Катерина Бальони?
Старик, как показалось Сальваторе, сгорбился еще сильнее, услышав имя Катерины – он знал ее.
– Пройдемте в дом, синьор Кастеллаци…
Ди Канио, не дожидаясь ответа, скрылся в особняке, оставив дверь открытой. Сальваторе выбрался из автомобиля и, попросив таксиста подождать, прошел в просторный вестибюль. Здесь тоже чувствовалось запустение, но было идеально чисто и светло. Старик, бывший, очевидно, слугой графа, попытался принять у Кастеллаци пиджак, но Сальваторе отказался, сославшись на холод – большой камин в вестибюле не был разожжен, поэтому в просторном помещении было изрядно зябко.
– Идемте за мной, синьор Кастеллаци. Желаете кофе, вино, может, чай?
– Вино, но только если вы ко мне присоединитесь.
Старик кивнул и провел Сальваторе в небольшую комнатку, предназначавшуюся некогда для разговоров с теми гостями, которым не стоило быть в основной части дома. Здесь тоже было чисто, а еще здесь было тепло, чему Кастеллаци чрезвычайно обрадовался. Он с удобством устроился на старинном диване и залюбовался старомодной роскошью этого места. Шахматный столик вполне мог бы найти себе место в качестве экспоната какого-нибудь музея. Да и прочая мебель тоже. Даже легкая потертость и потрескавшийся лак лишь прибавляли вещам значительности в глазах Сальваторе, который вдруг почувствовал себя ребенком в окружении взрослых.
Вскоре в комнату вошел Ди Канио, неся поднос с двумя пустыми бокалами и запыленной откупоренной бутылью вина. Бокалы тоже представляли собой произведения искусства и возрастом, судя по качеству изготовления, превосходили Сальваторе.
– Вам не жарко, синьор? А то я могу открыть окно…
«Да что с этими северянами такое?!»
– Нет, не нужно. Так вы знаете Катерину Бальони?
– Да, синьор, знаю. Донна Катерина выросла в этом доме под опекой синьора графа Франческо.
– А вы не подскажите, где я могу найти ее сейчас?
– Простите, синьор, я не могу вам помочь. Дело в том, что Китти… донна Катерина умерла.
Кастеллаци почувствовал, что тонет в старинном диване, как в болоте. Квадраты на шахматном столике начали все время менять цвет. Потертость мебели стала вдруг так похожа на его душевную потертость, а в потрескавшемся лаке Сальваторе явственно видел злорадную ухмылку судьбы.
– Откройте окно, пожалуйста – жарко…
– Хорошо, синьор.
Кастеллаци сделал несколько глубоких вдохов, чтобы прийти в себя. Он с самого начала понимал, что такое могло произойти, а в поезде испытал что-то, что можно было назвать предчувствием. «Поэтому она так и не вышла на связь в течение всех этих лет… Только вот тебя это ни капли не извиняет. Тебя теперь вообще ничто не сможет извинить…» Сальваторе налил себе вина и выпил единым духом, не почувствовав вкус, налил еще, но решительно поставил бокал на стол. «Успеется!»
– Когда она умерла, синьор Ди Канио?
– В 1941-м году.
«Всего через год после нашего расставания…»
– Расскажите мне все, синьор Ди Канио. Молю вас, ничего не утаивайте.
Старик долгим взглядом посмотрел на Сальваторе – он начинал понимать причину эмоциональности гостя. Впрочем, Кастеллаци было на это все равно. Синьор Родольфо налил себе вина, сделал небольшой глоток и лишь после этого заговорил:
– Донна Катерина вернулась в Ривольтеллу осенью 40-го года. К тому моменту она не была здесь уже десять… нет, одиннадцать лет после ссоры с синьором графом Франческо. Донна Катерина была чем-то очень опечалена по приезде и целые дни проводила, гуляя по парку. Синьор граф пытался ее развлечь, дарил платья, даже кукол… синьор Франческо всегда путал взрослых женщин с маленькими девочками, которым для счастья нужны лишь безделушки… Через время стало заметно, что донна Катерина беременна. Она так и не сказала, кто отец, раскрыв лишь, что не была с этим мужчиной в браке.
Бедняжке Китти очень тяжело давалась беременность – она все-таки была уже не девочкой, да и вообще никогда не выделялась крепким здоровьем. Помню, когда им с Франкой было по двенадцать лет, они заблудились в лесу. Синьор граф всполошил всю округу и их нашли уже к вечеру. Франке хоть бы что, а вот Китти простудилась и неделю пролежала с температурой…
Ее все время тошнило и лихорадило. Моя супруга, спаси Господь ее душу, делала ей отвары из трав, но они почти не помогали. Синьор граф даже нашел в Турине доктора, который прервал бы… Он убеждал Китти пойти на этот грех ради спасения собственной жизни, но она – ангельская душа – отказалась. Правда, объяснила свое решение не спасением собственной души, а тем, что если не родит сейчас, то не родит никогда…
Старик замолчал и уставился в окно, вплотную к которому подступал густой кустарник. Когда Ди Канио заговорил вновь, Сальваторе пришлось придвинуться к нему, чтобы расслышать полушепот старика:
– Роды продолжались больше двенадцати часов. Доктор сказал, что Китти истекла кровью. Ребенок выжил. Это был мальчик. Его назвали Тото – моя жена помогала при родах и рассказала, что Катерина в последние часы часто повторяла это имя в бреду… Это ведь вы? Вы тот самый Тото, которого Китти звала в последний момент?
Кастеллаци выдержал взгляд старика. Синьор Родольфо не смотрел на него зло или осуждающе – в его взгляде была лишь совершенная усталость.
– Да, это я.
– Что же вы так долго?
На этот вопрос Сальваторе не знал ответа. Он встал и подошел к окну. Ветер трепал ветки кустарника и седые волосы Кастеллаци.
– Что было дальше?
– Дальше была Война, синьор. Синьор граф Франческо очень тяжело переживал смерть Китти. Китти и Франка заменили им с синьорой графиней родных детей, которых из-за болезни синьоры графини у них так и не появилось. В 1943-м синьор граф умер, последний год он был прикован к постели. Титул перешел к его младшему брату синьору Роберто, но он никогда не жаловал Ривольтеллу. В 1945-м здесь держали пленных партизан – хорошо, что синьор граф Франческо не увидел этого позора Италии. Теперь здесь остался только я.
– А ребенок? Что случилось с ним?
– Первое время его растили мы с супругой. После смерти синьора графа малыша забрала в свою семью донна Франка с мужем.
– Вы знаете, как их найти?
– Они жили тогда в Милане, но собирались перебираться на Юг… Я не знаю, где они, синьор. Уже почти двадцать лет не получал от них вестей. Прошу прощения…
Сальваторе закрыл окно, спокойно вернулся на диван, устроился поудобнее и сделал небольшой глоток восхитительного красного вина немалой выдержки. Он проиграл. Катерина умерла, их общий сын был далеко и найти его, зная лишь имя, не было решительно никакой возможности. Сальваторе был рад, что его сын, судя по всему, был с хорошими людьми, которые позаботились о нем. Кастеллаци лишь мог надеяться, что маленький Тото вырос добрым человеком и что все в его жизни было хорошо, но сам он в этой жизни никогда не появится. «Эй, ты хотя бы попытался, пусть и с опозданием…»
– Донна Франка была сестрой Катерины?
– Да, они были двойняшками. Девочки остались сиротами уже в четыре года и синьор граф Франческо не счел возможным для себя пройти мимо их беды – он принял обеих в свой дом и заботился о них, как о своих дочерях… Скажите мне честно, синьор Кастеллаци, вы были достойны того, чтобы наша Китти умерла, пытаясь породить ваше дитя?
Сальваторе знал свои грехи не хуже этого старика, тем более, что эта претензия была не по адресу:
– Не знаю, был ли достоин я, но точно знаю, что Катерина была достойна стать матерью, а наш ребенок был достоин того, чтобы родиться.
Старик кивнул, принимая ответ Кастеллаци.
– Кому сейчас принадлежит это поместье?
– Как и всегда, синьор, фамилии Доницетти.
– А кто-нибудь из этой почтенной фамилии живет в Ривольтелле?
– Нет, синьор. Как я уже сказал, синьор граф Роберто никогда не любил это место, его дети здесь вовсе никогда не бывали, как и внуки.
– Почему же вы продолжаете следить за ним?
Старик рассмеялся:
– Знаете, синьор Кастеллаци, не только знатным людям доступно благородство. Ди Канио всегда были слугами Доницетти. Мой прадед сопровождал синьора Амедео Доницетти во время Русской компании Наполеона, мой дед сражался плечом к плечу с синьором графом Алессандро Доницетти при Новаре31, мой отец пронес раненого синьора Бернардо Доницетти через земли враждебных абиссинцев32, теперь я сохраняю лицо дома Доницетти, даже несмотря на детскую обиду синьора графа Роберто на своего брата.
Произнося эту речь, старик преобразился, расправил плечи, в его взгляде появилось еще что-то кроме бескрайней усталости. Сальваторе внимательно слушал повествование о предках синьора Родольфо, хотя мысли его уже были заняты другим:
– Где похоронена Катерина, синьор Ди Канио?
– В Верчелли, рядом с семейной усыпальницей Доницетти. Синьор граф Франческо не захотел упокоить Китти в семейном склепе, но это вовсе не от высокомерия. Помню, он сказал тогда: «Наша Китти не заслужила мерзнуть в тесном склепе – она всегда должна видеть небо!»
– Я хочу… Вы позволите мне…
Сальваторе сбился. Отрешенность, которая овладела Кастеллаци, когда он понял, что проиграл, неожиданно улетучилась, уступив место какой-то странной застенчивости. К счастью, синьор Родольфо пришел к нему на помощь:
– Конечно, побудьте с ней.
Сальваторе скомкано распрощался, вышел из дома и направился к все еще ожидавшему его такси.
– Синьор Кастеллаци, все нормально?
Сальваторе потребовались серьезные усилия, чтобы вникнуть в суть вопроса таксиста Антонелли. Неожиданно разум Кастеллаци пронзила безумная мысль:
– Как вы говорите, ваше имя?
– Сальваторе. Можете звать меня Тото. Синьор Кастеллаци, с вами все хорошо? Вы уже спрашивали мое имя, еще удивились, что мы с вами тезки.
– Да, да, да, я помню! Сколько вам лет, Тото?! Когда вы родились?
– Двадцать четыре полных. Я родился в мае 39-го года… но зачем вам?
– Простите, друг мой… Я принял вас за кое-кого. Не берите в голову.
– Хорошо, синьор Кастеллаци. Едем в Турин?
– Нет, Тото, едем в Верчелли. Едем на кладбище.
Глава 18
Кино
С каждым следующим шагом Кастеллаци время ускоряло свой бег. Оставив таксиста, Сальваторе направился к кладбищенской ограде. Ему казалось, что все происходит слишком быстро, что некая сила увлекает его все дальше к надгробиям. В один момент Сальваторе остановился и осмотрелся – его со всех сторон окружали кресты, стелы, скульптуры и надгробные плиты. Он был в самом центре этого Царства мертвых.
Мир дернулся и замелькал перед глазами Кастеллаци, закрутившись волчком. Все размылось. Сальваторе казалось, что он бежит мимо могил, пытаясь отыскать на мертвом камне то самое заветное имя, которое способно остановить эту тошнотворную карусель. Имена усопших сливались в его разуме в огромные абракадабры, а годы жизни превратились в какую-то могущественную последовательность, принцип составления которой был Кастеллаци совершенно непонятен. «Может быть именно здесь сокрыто Имя Бога?» – это предположение мелькнуло в разуме Сальваторе, но тут же унеслось назад, а он продолжил свой бег.
Внезапно вереница букв сложилась во что-то осмысленное. Мир дернулся, пытаясь затормозить, и, наконец, остановился. Женская фигура из вуального мрамора венчала гранитную тумбу, на которой было имя: Катерина Бальони, а ниже годы жизни: 1905-1941. Сальваторе упал на колени, то ли от усталости, то ли, чтобы разглядеть эпитафию под годами жизни: «Она светилась». «Емко, просто и никаких цитат из Библии или униженности перед небесами – такой я тебя и запомнил, дорогая…»
– Я соскучилась, Тото.
Сальваторе дернулся от неожиданности, резко развернулся и обнаружил себя вовсе не на кладбище, а на перроне какого-то вокзала. Только что прибыл поезд. Перрон был наполнен объятиями и деловыми рукопожатиями, а также спешащими людьми. Катерина была рядом, была живой. Он бросился к ней и крепко обнял, подняв с ног и закружив в воздухе. Кастеллаци удивился той легкости, с которой ему удалось поднять Катерину, но тут же понял, что для него теперь все было легко – он снова был молодым.
– Я тоже соскучился, дорогая! Ты даже представить не можешь, насколько!
– Эти три дня были сущим кошмаром, Тото! Я успела позабыть, насколько в Пьемонте холодно и промозгло осенью.
– Три дня?
– Ну да, три дня. Или я запуталась в чем-то?
– Нет, ты во всем права – всего три дня…
Кастеллаци посмотрел на лицо Катерины и увидел, что она стремительно стареет. Он и сам чувствовал, как его плечи поникают под мгновенно навалившейся тяжестью прожитых лет. Сальваторе поспешил поцеловать ее.
Мир снова переменился в тот момент, когда Кастеллаци почувствовал вкус губ Катерины. Он снова был молод. Даже не просто молод – он был юн. Нищий честолюбец с неаполитанскими манерами, который считал себя лучшим журналистом на Земле. Оставалось лишь убедить в этом очевидном обстоятельстве Землю, но прежде всего Рим. Проклятый Рим не хотел в этом убеждаться – проклятый Рим хотел испортить Тото настроение бездумной сварой соседей по комнате и сношенными туфлями. А Тото лишь ухмылялся потугам Вечного города его сломить.
Кастеллаци прошел мимо цветочного магазина, остановился, на мгновение задумался, а потом стремглав понесся обратно к витрине. Витрина была так плотно заставлена букетами, что почти не было видно того, что происходит в магазине, однако Тото обратил свой взор именно туда – вовнутрь. Через заросли ироничных роз и фасции меланхоличных тюльпанов он видел девушку, которая распоряжалась в магазине. Девушка отошла чуть в сторону и скрылась от взгляда Кастеллаци за огромным букетом, который своим размером был сопоставим с взрослым человеком.
Сальваторе не смог перебороть свой интерес. Он вошел в магазин и тут же узнал девушку – это была Катерина. Он снова почувствовал, что стареет, поэтому поспешил к ней. Катерина, казалось, вовсе не узнала его, но Кастеллаци не успел испугаться этому обстоятельству, так как мир опять переменил черты, став теперь просторной спальней в загородном доме. Теперь Сальваторе не был молод – ему было около сорока. Тяжелый запах крови и страданий был разлит по комнате. Он посмотрел на большую старинную кровать и чуть не потерял сознание – на кровати лежала Катерина с лицом, цвет которого не оставлял сомнений в том, что жить ей осталось считанные минуты. Сзади послышался противный шепот:
– Торопитесь, синьор! У Китти нет времени на вашу нерешительность!
Кастеллаци подошел к кровати и нагнулся к Катерине. Он хотел подбодрить ее, сказать, что она справилась и что с мальчиком все хорошо, но вместо этого смог произнести лишь:
– Прости, что не был с тобой.
Катерина открыла глаза, узнала его и улыбнулась:
– Бедный Тото, ты ведь всю жизнь будешь обвинять себя в этом… Сделай для меня кое-что.
– Конечно!
– Постарайся не ненавидеть себя за ту ссору.
Прежде чем Сальваторе успел что-то ответить, Катерина обмякла, и глаза ее закрылись. Кастеллаци поспешил ее поцеловать, чтобы успеть зацепить хотя бы кусочек ее души, но стоило ему приблизиться к Катерине, как мир вновь изменился.
Теперь это был Рим времен оккупации. Пыльный Рим, выцветший Рим, несчастный Рим. Серые люди куда-то вели Сальваторе и верного поклонника Лукреции Пациенцы лысого, угрюмого гитариста Пьетро. Кастеллаци не знал, что он совершил, но знал, что ему за это будет. Его с Пьетро и еще несколькими людьми затолкали в кузов армейского грузовика. Когда машина пришла в движение, из дома, из которого только что вывели Сальваторе, выбежала женщина. Она бежала за грузовиком, крича, что тоже виновна, и повторяя имя Кастеллаци. Только теперь он смог узнать в ней Катерину. Ее пытались удержать, и серые люди, и люди из собравшейся толпы, и даже какой-то священник, но никому это не удалось. Раздался выстрел. Катерина дернулась всем телом и упала на мостовую.
Мир изменился. Теперь Сальваторе был в военной форме. Он возвращался в Ривольтеллу. Возвращался живым, но проигравшим. Его сопровождали какие-то люди, которых он не знал, и которые не были ему интересны. Мысли Кастеллаци все время возвращались к шахматной партии, которую он проиграл накануне. Ривольтелла была в запустении, которое не сглаживал даже верный Родольфо. В доме пребывала лишь Катерина, которая, казалось, не была рада его видеть. Сальваторе пытался объяснить себе, почему равнодушие его жены ему неинтересно, но все время возвращался к шахматам, оценивая позицию с разных сторон. Ужин был наполнен разговорами, которые также совершенно не интересовали Кастеллаци. Внезапно раздался размеренный и очень тяжелый стук в дверь. Катерина подорвалась встречать очередного гостя, но Сальваторе остановил ее – он должен был встретить этого гостя сам. Видя тревогу жены, он поцеловал ее в щеку, даже не удивившись всей равнодушной вымученности этого жеста. Он знал, кто стучит в дверь, и был почти рад этому гостю.
И вновь все изменилось. Теперь Сальваторе был в каком-то красном мире и смотрел за Катериной со стороны. Она не могла найти себе места. Все время гуляла, находя отраду лишь в их сыне. Кастеллаци больше не любил ее, а она больше не любила его. Он созерцал ее метания со спокойствием уверенного в своей скорой смерти человека. Невольно улыбнулся неловкому роману Катерины со своим сослуживцем. Она мечтала выбраться из этого мира индустриальной устроенности, убежать куда-то. Ему было все равно, кроме того, он знал, что бежать было некуда.
Неожиданно образ как бы раздвоился. Сальваторе продолжал с холодным равнодушием следить за красной пыткой своей жены и в то же время уезжал куда-то на поезде, а Катерина провожала его и обещала ждать. Она говорила, что будет ждать его целую вечность, тысячелетия, если понадобится. Катерина плакала. Сальваторе не было все равно на ее слезы – он попытался утешить ее, хотя твердо знал одно: Катерина его не дождется.
Оба образа сблизились и столкнулись, оставив Кастеллаци в полной темноте. Через мгновение темнота ушла, и перед взором Сальваторе открылось новое место. Это была квартира Лукреции Пациенцы. Здесь на кровати Лукреции Пациенцы лежала, свесив ноги, обнаженная Катерина, а Лукреция сидела подле нее на полу, целуя и лаская ее колени. Кастеллаци с некоторой досадой обнаружил, что смотрит в глаза Лукреции, а не на ноги Катерины. Он чувствовал себя совсем старым и неуместным, хотя тело его было вполне молодо. Сальваторе захотел сделать шаг к двум женщинам, но наткнулся на непроходимо твердый воздух. Спальня Лукреции показалась Кастеллаци аквариумом. Неожиданно Катерина подняла голову и увидела Сальваторе. В ее взгляде была доброта, интерес, немного похоти, искренняя доброжелательность, но не было ни капли любви – Катерина не любила его. Сальваторе захотел отступить, но вновь наткнулся на твердый воздух – это он был в аквариуме, а не Лукреция с Катериной. Кастеллаци закрыл лицо руками, чтобы скрыться от этого кошмара, но через свои ладони провалился в новый кошмар.
Катерина сидела на невысоком заборе в поле. Сальваторе знал это место – это было старое оставленное поместье близ Неаполя. Стояло лето. День был жаркий, но ветреный. Ветер играл в ее волосах и в подоле платья. Катерина ждала его, но Сальваторе не мог подойти. Его вообще здесь не было, и Катерина это знала. Вместо Кастеллаци к ней подошел какой-то потерянный мужчина, который начал о чем-то с ней разговаривать. Он не был ей интересен. Мужчина попросил у Катерины закурить и устроился на заборе рядом с ней. Катерина продолжала смотреть на старую дорогу. Сальваторе смог очень хорошо рассмотреть ее лицо в этот момент – Катерина решила для себя, что если он не придет в ближайшие пять минут, значит, не придет никогда. Значит, она одна воспитает их сына. Одна будет засыпать по вечерам и просыпаться поутру. Одна будет преодолевать все трудности, которые поставит перед ней жизнь. Пять минут прошли. Катерина продолжала курить. Мужчина продолжал говорить. Сальваторе так и не пришел. Неожиданно старый забор не выдержал веса двух взрослых людей и сломался, опрокинув их на землю. Треск ломающегося дерева оглушил Кастеллаци.
Он пришел в себя в каком-то очень странном городе, в котором все время шел дождь. Купив себе ужин, Кастеллаци поднялся в свою квартиру. Здесь царил бардак. Черно-белые фотографии, пианино с откинутой крышкой и оружие мешались с пустыми бутылками из-под выпивки и разбросанной одеждой. Сальваторе признавал, что это его жилище, но не помнил, как и когда он создал этот хаос. Мысли Кастеллаци вообще были очень размыты. Раздался звонок в дверь. Катерина была в блестящей форме. Дорогое пальто, причудливая прическа, яркий макияж – она была в настолько прекрасной форме, что перестала быть собой. А еще она отчего-то держалась совсем отчужденно. Катерина говорила о чем-то, Сальваторе что-то отвечал. Она собралась уходить, но он перекрыл ей выход. Кастеллаци не хотел больше упускать ее, хотел узнать ее снова. Он произнес:
– Поцелуй меня.
Она дала ему пощечину, от которой он даже не дернулся.
– Поцелуй меня.
Она попыталась вырваться, но он не пустил ее.
– Поцелуй меня.
Катерина сдалась и поцеловала его. Сальваторе тут же открыл ей выход, но она не воспользовалась этим – она осталась с ним.
Теперь они были в каком-то ресторанчике, в котором столики были исполнены, как салоны роскошных американских авто. Катерина теперь была еще меньше похожа на себя, но Сальваторе все еще мог ее узнать. Они были в каких-то очень странных отношениях, как будто виделись впервые, но при этом все друг о друге знали. Она рассказала о своей неудавшейся карьере в кино, он удивился высокой цене на коктейль. Парень, косящий под американского рок-музыканта, объявил танцевальный конкурс.
– Пошли, потанцуем!
– Думаешь, стоит?
– Слушай, тебе ведь сказали развлекать меня и выполнять мои пожелания, сейчас я желаю выиграть этот конкурс!
Сальваторе танцевал лучше нее. Причем изрядно. Впрочем, всех остальных они оба превосходили многократно, поэтому приз достался им легко.
Кастеллаци увидел свое отражение в зеркале. Теперь у него болело все тело, он опирался на трость при ходьбе, хотя еще не был стариком. Но большей проблемой было то, что Сальваторе не мог остановиться, повторяя одну и ту же фразу. Это не был акт самовнушения – он просто напросто не мог перестать говорить эти слова.
– Я сниму новый фильм… Я сниму новый фильм… Я сним…
Сальваторе зажал себе рот рукой, но это не помогло – он продолжал бубнить эту фразу.
– Новый фильм… Это будет новый фильм… Новый… фильм… Я сниму новый фильм… Новый фильм…
Неожиданно Сальваторе почувствовал, что больше не вынужден говорить эти слова, однако он продолжал говорить их, глядя на себя в зеркало. Теперь он был убежден:
– Я сниму новый фильм. Это будет новый фильм! Новый фильм! Я сниму его!..
Кастеллаци прервал себя и вспомнил о чем-то очень важном. В зеркале слева от своего лица он увидел отражение Форнарины.
– Черт! Все не то! Мусор! Мусор! Мусор!..
Сальваторе пришел домой после тяжелого съемочного дня. Правда, пришел он не прямо со съемок, а из «Волчицы», где великолепно провел время в компании девушки, выдуманное имя которой уже вылетело у него из головы. Катерина, как и всегда, была дома.
– Как тебе паста, дорогой?
– Нормально. Слегка передержана, как всегда.
– Прости, я стараюсь отливать ее пораньше, но все время не выходит.
– Это же не так сложно…
– Да, я понимаю, прости… Как прошел твой день?
– Нормально.
Катерина сварила кофе для Сальваторе, принесла ему ежедневную газету и ушла мыть посуду и готовить еду на завтрашний день. Кастеллаци привычно чертыхнулся с отвратительного кофе – Катерина так и не научилась варить его хотя бы сносно – и углубился в газету. Через пять минут он отложил газету и устало потер глаза – с самого возвращения домой Сальваторе мучился каким-то странным чувством. Как будто какое-то воспоминание пыталось всплыть в его разуме, но никак не могло пробиться на поверхность. Он неслышно прошел на кухню и встал в дверном проеме.
Катерина тщательно мыла кастрюлю. Ее плечи были поникшими, одежда старой и изношенной, сама она была совсем неопрятной. Все мысли ее были сконцентрированы на чистоте кастрюли. Сальваторе подошел и положил руку ей на плечо.
– Еще есть кофе на плите, дорогой. Я сейчас налью.
– Посмотри на меня.
Она оглянулась, не отвлекаясь от кастрюли, и улыбнулась такой улыбкой, которой Кастеллаци не был достоин – он вдруг очень отчетливо это понял.
– К черту кастрюлю, Катерина…
– Подожди, немного осталось, дорогой.
Сальваторе закрыл воду, после этого он взял Катерину за плечи обеими руками и развернул к себе лицом.
– Что это ты сегодня, Тото?..
– Катерина, почему ты позволила мне сделать это с тобой?
– Что ты имеешь в виду?
– Ты счастлива?
– Конечно…
Катерина опустила глаза, пряча свою неискренность. Сальваторе аккуратно взял ее голову своими руками и повернул лицо к себе:
– Ты лжешь. Ты несчастна, Катерина. Когда мы с тобой занимались любовью днями напролет, ты была счастлива, когда ты продала свою первую картину, ты была счастлива, когда мы воссоздавали сцены Старых мастеров вживую прямо в нашей квартире, ты была счастлива. А сейчас ты несчастна. Прости меня за это, прости за все…
– Хорошо…
Катерине было очень неудобно под его взглядом, и Сальваторе отпустил ее. Он отошел к стене и сполз по ней на пол. Кастеллаци вдруг начал испытывать отвращение ко всей мебели в их квартире.
– Я ведь не был таким раньше…
Она так и осталась стоять у раковины, опустив лицо.
– Нет, не был. Раньше ты был добрее ко мне, но после того случая…
– Какого случая?
Катерина, наконец, посмотрела в глаза Сальваторе без всякого принуждения. В ее глазах стояли слезы, но смотрела она зло:
– Ты хочешь, чтобы я произнесла вслух?! Думаешь, что я недостаточно терзаюсь этим?! Хорошо, Тото! После того, как я убила нашего ребенка, чтобы спасти свою жизнь! Все?! Доволен?!
– Боже… Неужели я превратил твою жизнь в ад, обвиняя в этом?
– Да что с тобой такое сегодня?! Обычно ты просто меня не любишь, но сегодня ты решил еще и помучить меня…
Сальваторе с трудом поднялся на ноги и обнял ее, несмотря на вялое сопротивление. Катерина плакала.
– Я больше не хочу, чтобы это мешало нам, слышишь? Больше никакой ненависти, никаких обид, никакого осуждения. Не хочу больше этого! Не хочу! Не хочу!..
– …Синьор, вы живы?
Кастеллаци с трудом открыл глаза. Он лежал на спине, прямо на холодной земле рядом с могилой Катерины. Над ним стоял мальчик лет восьми.
– Ты кто?
– Карло… Карло Д'Амато, синьор.
– Что ты делаешь на кладбище, Карло Д'Амато?
– Мы с мамой пришли к моему отцу… Вы ведь не мертвец, синьор?
– А как ты думаешь?
– Думаю, что нет.
– Почему ты так решил?
– Ну, вы похожи на мертвеца, но вы ведь умеете говорить…
– А ты думаешь, что мертвецы не умеют разговаривать?
Карло посмотрел на него с ужасом, к которому, правда, примешивался искренний интерес:
– А они умеют, синьор?
– Еще как! Я вот, например, все никак не могу заставить их замолчать.
Мальчик серьезно кивнул. Сальваторе же не отказал себе в улыбке, когда представил, что приключится с матерью юного Карло, когда он расскажет ей о том, что мертвецы умеют разговаривать. Улыбка почему-то получилась очень болезненной.
– Вам не холодно, синьор?
– Холодно. Очень холодно.
– Может быть, это из-за того, что вы лежите на земле?
– Да, скорее всего из-за этого…
Сальваторе попытался подняться. Он не знал, сколько пролежал на голой земле, но его спина уже не говорила ему за это спасибо. «Хорошо хоть пиджак не сильно испачкал – земля сухая, к тому же вся в опавших листьях…»
– Вам помочь, синьор?
– Не стоит, Карло. Беги-ка лучше к маме, пока она не начала тебя искать.
Карло послушался, однако отойдя на пару десятков шагов, повернулся, судя по всему, чтобы проверить, что Сальваторе смог встать. Кастеллаци кивнул мальчику, показывая, что у него все в порядке и лишь после этого Карло убежал к женщине, одетой в траур, которая была видна между могил. Сальваторе оглянулся – он был один среди мертвецов. После этого Кастеллаци посмотрел на скульптуру на могиле Катерины. Как же ему хотелось откинуть эту искусно вырезанную мраморную вуаль и поцеловать ее в последний раз. Сальваторе погладил холодную щеку Катерины, потом не удержался и все же поцеловал холодные губы прямо через вуаль. Сделав это, Кастеллаци пообещал себе не оглядываться, уходя с кладбища, и исполнил это обещание. Над Верчелли начинался легкий, первый в этом году снегопад.
