Последнее разочарование
В следующую субботу Сальваторе вновь был в «Римском бите». Он пребывал в не самом лучшем настроении, что, правда, характеризовало почти всех, кто пришел сегодня слушать музыку. «Бит» горевал – умерла Эдит Пиаф. Главным языком этого вечера был французский, а «Римский бит» как будто превратился в какое-то непошлое музыкальное местечко на Монмартре.
Впрочем, дурное настроение Кастеллаци был вызвано не только смертью «воробушка», но и тем, что Бертини сегодня так и не пришел на Пьяцца Навона. Сальваторе отчего-то очень испугался этого. Чиро рассказывал на прошлых выходных о том, что участвовал в чем-то незаконном, и Кастеллаци не хотелось, чтобы у молодого человека возникли проблемы. Но был в самой глубине его души и другой страх. Сальваторе очень боялся, что стал Чиро попросту неинтересен. В очередной раз за последнее время Сальваторе удивился тому, что так сильно успел прикипеть к этому парню.
Кастеллаци посмотрел на пустеющий стул рядом с собой и подумал о том, что хотел бы видеть здесь обоих своих юных знакомцев. Первое занятие с Лоренцей прошло на ура. Девушка изрядно приуменьшила свои читательские навыки. Вслух она читала хорошо и быстро, запинаясь лишь на действительно сложных словах. Насколько успел понять Кастеллаци, столь низкая оценка девушкой своих талантов происходила из того, что она совсем невнимательно читала про себя и плохо запоминала прочитанное. Этому действительно нужно было учиться.
Лоренца выбрала какую-то пошлую бульварщину, от стилистических оборотов которой Сальваторе выворачивало наизнанку, равно как и от банального сюжета про «большую и чистую любовь». Несмотря на это, он не стал навязывать девушке что-то другое, впрочем, сделал зарубку в памяти принести ей что-нибудь более качественное, например, Д'Аннунцио или Моравиа.
А еще, проводя время вместе с девушкой, Кастеллаци несколько раз ловил себя на том, что любуется ее руками, державшими книгу, ее слегка напряженной позой и маленьким дефектом речи, которого он раньше не замечал. Лоренца, скорее всего, очень удивилась бы, если бы узнала, что в этот момент была намного ближе к тому, чтобы его соблазнить, чем даже в тот раз, когда предстала перед Сальваторе Форнариной. Впрочем, Кастеллаци все же не поддался ее чарам или, по крайней мере, смог убедить себя в этом.
Кларетта отнеслась к их занятиям благосклонно, хотя и не без ехидства. Сальваторе улыбнулся, вспомнив ее слова: «Неужели ты, наконец, влюбился в одну из моих девушек, Тото? Теперь ты у меня в кармане! Скидку за повышение уровня образования в Итальянской республике я тебе, так и быть, дам, но только скидку». Сальваторе и ожидал чего-то подобного, а потому не расстроился и не стал спорить.
На сцену вышли те самые темнокожие джазмены в белых костюмах, которым удалось своей харизмой пробудить искренний интерес Кастеллаци к этой музыке. Ребята были бы сегодня не совсем уместны со своими долгими саксофонным импровизациями и рваными мелодиями на клавишах. Только им было на это плевать. Сальваторе с удивлением узнал за обилием импровизаций и зацикливаний мелодию «Жизни в розовом цвете». Растянув ее минут на пятнадцать и превратив в нечто совсем иное, чем она была изначально, парни взяли небольшую паузу.
За время паузы к ним присоединилась столь же темнокожая женщина невысокого роста и весьма солидных габаритов. Вновь зазвучала музыка, казавшаяся беспорядочным набором симпатичных мелодий, а потом женщина запела, приведя остальных музыкантов к мелодическому порядку, как строгая мама, которая устанавливает тишину среди многочисленных галдящих детей негромким, но очень явственным приказом. На очень странном французском женщина запела «Мой легионер». Она была почти так же хороша, как и Эдит.
Сальваторе неплохо знал французский, поэтому знал и сюжет песни. Строки про то, что героиня так и не сказала своему легионеру самых главных слов, врезались в разум Сальваторе, оставляя кровоточащие раны. Он боялся признаться в этом самому себе, но он пришел сегодня в «Бит» не для того, чтобы слушать музыку, не для того, чтобы провести время, и даже не для того, чтобы почтить память прекрасного «воробушка» – он пришел, чтобы увидеть Лукрецию Пациенцу. Сальваторе сделал то, чего всегда боялся – он влюбился в эту неуместную женщину, которой был тесно везде, где бы она ни находилась.
Лукреция была честна с ним на утро. Она сразу сказала, что останется собой. Сальваторе понимал, что это значит, понимал он и то, что совершенно не способен выносить эту женщину более нескольких часов. Поэтому, когда она ушла, не став ничего обещать, он был этому даже рад, пускай и хотел бы, чтобы их прощание вышло более нежным и менее обыденным.
А через пару дней Сальваторе понял, что все женские персонажи, которых он прописывал в своем сценарии, были на самом деле одним персонажем. Теперь, как бы ни были хороши эти джазмены, Сальваторе хотел услышать ее. Хотел провести с ней вечер. Тихий и спокойный или шумный и взбалмошный – Кастеллаци было все равно, поэтому он готов был предоставить этот выбор ей. Разум отчаянно вопил, что все, что у него может быть с Лукрецией Пациенцой, это бездна пустых усилий, глупой необязательной боли и, наконец, пустота и выхолощенность. Но тот самый упрямый парень, который пытался завысить свой возраст на призывном пункте, который приехал в Рим, желая покорить его подобно Цезарю, который не снял свою фасцию ни в 43-м, ни в 45-м, этот парень посмеивался и говорил: «Ну и пускай пустота, зато мы попытались!»
Лукреция, как и всегда, пела почти под самый конец вечера. Она, как и всегда, была против всех и вся – пела по-итальянски и только свое. Сегодня Пациенца пела старые свои песни, которые Сальваторе уже слышал. Тем не менее, он смог остаться с ее голосом в полном вселенском одиночестве. Лукреция пела про двух детей играющих в войну, потом дети выросли и их игры тоже. В конце мальчик стреляет в девочку.
Пациенца снова выложилась целиком и ушла со сцены тяжелым шагом. Сальваторе выдержал небольшую паузу, давая ей прийти в себя и отдышаться, и лишь после этого направился в гримерную. Лукреции здесь не было. В гримерной оставался лишь синьор Бьява, портной, который раз или два в неделю откладывал свое ремесло и перевоплощался в настоящего шансонье.
– Чао, синьор Кастеллаци! Как дела?
– Добрый вечер, синьор Бьява. Как всегда. Вы не видели Лукрецию?
– Видел. Она вышла только пару минут назад.
Сальваторе скомкано попрощался и вышел из гримерной. Не было ничего странного в том, что Лукреция не дождалась его – он не ставил ее в известность о своем приходе. Однако кроме обычной досады от сорвавшихся планов Сальваторе испытывал какое-то очень странное беспокойство, которое когтями вцепилось в его душу и не желало отпускать. Кастеллаци вернулся в зал и поспешил к выходу, едва не срываясь на бег. Хозяин «Бита» синьор Поцци поздоровался с ним, но Сальваторе, не забыв о вежливости, все же избежал беседы.
Наконец, Кастеллаци выбрался на улицу и огляделся. Разумеется, Лукреции здесь не было. Разум Сальваторе пронзила мысль настолько очевидная, что он хлопнул себя по лбу, досадуя на собственное тугодумство. Пациенца почти всегда оставляла свой автомобиль на одном и том же месте за углом здания бара напротив черного входа. Сальваторе поспешил туда. Тяжелое чувство усиливалось с каждой секундой.
Кастеллаци повернул за угол и замер на месте. Машина Лукреции была там же, где и обычно. У машины целовались двое. Молодая девушка с обесцвеченными волосами опиралась спиной на кабину автомобиля, над ней нависала зрелая женщина, одетая в мужской костюм.
Все замерло. Женщины перестали целоваться и одновременно посмотрели на Сальваторе. Кастеллаци чуть не охнул, узнав в них Мерилин Монро и Эдит Пиаф. Сальваторе сдавленно произнес голосом, который явно не мог принадлежать ему:
– Я думал, вы умерли, синьоры…
Несмотря на то, что его отделяло от них приличное расстояние, а говорил Сальваторе негромко, обе женщины его хорошо расслышали. Мерилин рассмеялась, запрокинув голову. Это был такой настоящий, такой живой смех, что он совсем не вязался с ее насквозь искусственным образом. Эдит посмотрела на Сальваторе с иронией и нежностью:
– Мы не можем умереть, Тото. Может, и хотели бы, но не можем. Столько одиноких сердец и ищущих душ, что хоть одна из них обязательно поселит нас в себе и не даст умереть.
Мерилин предложила:
– Подходи к нам, Тото, в машине хватит места для еще одного.
Эдит поддержала эту мысль:
– О, отличная идея, дорогая! Тото, не стой столбом! Я хочу поцеловать тебя, Мерилин тоже, пусть и не хочет признаваться. Ты всегда был воспитанным, Тото, ты ведь не заставишь нас ждать?
Сальваторе очень хотел сделать шаг вперед. Все его естество стремилось к этому, как тогда, когда капитан с обожженным лицом приказал строю: сделать шаг вперед всем, кому нет восемнадцати. Сальваторе не сдал шаг вперед тогда, не сделал его и сейчас – он все еще хотел быть смелым.
– Простите, синьоры! Боюсь, что пока не могу к вам присоединиться.
Эдит посмотрела на Кастеллаци так, что сразу напомнила ему мать, отчитывающую его за какую-нибудь провинность. Но тут же материнское разочарование сменилось материнской нежностью.
– Ты всегда был упрямым, Тото. Ладно, дорогая, похоже, что этим вечером мы одни…
Наваждение спало. В молодой девушке Сальваторе не без труда узнал Лючию, которая училась в Университете Сапиенца и мечтала поехать в Англию. Она за неделю изрядно переменила свой образ, обесцветив волосы и одевшись более откровенно. Лючия буквально расплывалась в опытных руках Лукреции, лицо которой было совершенно сосредоточенным и бесстрастным. Сальваторе знал, что страсть прячется в глазах Пациенцы, но сейчас они были закрыты. Впрочем, Лукреция в совершенстве знала женское тело и вполне справлялась вслепую. Они хорошо смотрелись вместе.
Сальваторе отчетливо понял, что он здесь лишний. Кастеллаци прикинул, сколько было от «Бита» до его дома. Получалось очень прилично, но Сальваторе имел настроение, подходящее для долгой прогулки. Он застегнул пиджак, засунул руки в карманы, спасая их от прохладного ветра, и отправился домой, негромко напевая «Жизнь в розовом цвете».