Александр Николаевич Лекомцев
Банда Воробьёвского верховья
Сейчас хоть двадцать университетских дипломов получай, если «волосатой руки» не имеется, так в вечных прислужниках и останешься. Всё следует называть своими именами. Как есть, так и есть. Из песни слов, что называется, не выкинешь. А если и выкинешь, то уже не песня, а музыка получается, почти что, похоронная.
Навстречу Анисиму шёл молодой гималайский медведь, пестун. Скорей всего, прошагал бы медведишко мимо, но молодой больно, любознательный… Да и усугубилось дело ещё и тем, что прозвучала короткая очередь, издала характерный дробный звук, из пулёмёта Калашникова.
Одна пуля… не шальная, а просто мерзко и погано…прицельная, но очень не желательная, попала медведю-пестуну в левую лапу. Стрелковое оружие РПК – серьёзная штука. Медведь сипло зарычал от боли и обиды. Ведь он шёл и никого не трогал, радовался жизни своей звериной.
Произошло же вот что. Внизу, над тропой, ведущей вверх от Кедровой фактории к Старухиному зимовью, за гранитным валуном, в укрытии лежал рябой и хромой бандит тридцати лет от роду, по имени Антип, а по прозвищу Смех. Но смешного ничего не получилось, потому что пальнул он в молодого медведя короткой очередью, почти что, из-за баловства своего и разгильдяйства. Впрочем, не совсем из-за баловства.
А почудилось ему такое, что взбирается прямо к тропе основной вверх чернобородый и черноусый странник, в чёрной рясе и в чёрном берете, с большим белым крестом на шее. Гималайские медведи, не очень великие ростом, с виду на людей похожи, при «галстуках-воротничках». Окрас шерсти такой у них такой… чёрный. Частично грудь, начиная от шерсти и почти до пояса, белая.
Пусть и молодым был Смех, получивший своё прозвище за некоторую нерасторопность, но страдал изрядной близорукостью и стрелком считался, надо сказать, никаким. А Яга, ведьма, дала ему указание попусту человеческую кровь не проливать, припугнуть только кого-нибудь, при случае, постороннего и нежелательного в этих местах.
Старуха понимала, что такой «снайпер» очень-то не навредит. Но щедра была и выделила бандиту для таких нужд, пусть не новый, но, всё же, РПК.
Ещё Яга сказала ему, на всякий случай, что можно и нужно «мочить» только одного человека – мужика в «чёрном халате». «Нездешний, опасный, подозрительный, что-то здесь ищет, нюхает». Его следует убрать – и концы в воду. Ему уже и прозвище двуногие обитатели тайги дали – Странник.
Такое задание Яга дала абсолютно всем свои стрелкам и охранникам зимовья и прилегающей к нему территории. Чем-то, видать, здорово насолил ей гражданин в чёрном одеянии. Но мудрая и расчётливая Яга на счёт неудачника Смеха дала маху. Он умудрился, что называется, наделать шуму и бед. Из ничего, можно сказать, сотворил не желательную трагедию.
Бандит Антип хорошо понимал, что если промахнётся из РПК по страннику, то старуха ему такой оплошки не простит. Почти никому и ничего Яга не прощала, не списывала. А вот он сдуру, может, и с какого страху стал стрелять в медведя-пестуна, с характерным белым «галстуком».
С такого расстояния, к тому же, из надёжного ротного пулемёта на сошках только балбес может промахнуться. Мишень-то не очень мелкая, достаточно широкая и высокая.
Но вот Смех умудрился попасть почти в абсолютное «молоко». Действительно, смех – да и только. Он только ранил медведя. Не очень серьёзно, но достаточно для того, чтобы очень уже сильный пестун по-настоящему озверел.
Задетый пулей, гималайский медведь, пусть не такой большой по росту и малый по возрасту очень опасен и силён. Уж как он выбрался в Сибирь из дальневосточных таёжных мест – загадка. Скорей всего, сюда забрели его папка с мамкой, а не он сам. Тут его родина… в самом прямом смысле. Но такое случается и случалось уже не однажды. Звери тоже, как и люди, мигрируют в поисках лучшей жизни, главным образом, пищи.
Конечно же, Смех и в другом прокололся. Он не заметил идущего по тропе, навстречу медведю, Анисима, раздражённого, находящегося в думах и в некоторой злобе… на свою не очень путёвую жизнь. Анисим даже не сообразил, что у него в кармане с полной обоймой пистолет Макарова. Да и всё одно – не успел бы он воспользоваться своим ПМ. Судьба. «Чёртова Яга,– мысленно выругался он,– погибаю из-за неё, заразы…». Жизнь провожатого Лены оборвалась почти мгновенно.
Раненный пестун был зол и ловок на расправу, он быстро поставил точку на жизни бандита, заодно отомстил и за своих, так сказать, двоюродных братьев – бурых медведей. Ведь немало их в своё время погубил Анисим. Числился не так и давно в хороших охотниках, пока не связался с Ягой и её окружением. Одним движением гималайский медведь когтями правой лапы снял скальп с головы Анисима, вторым ударом он раздробил ему череп, который раскололся, как… перезревшая тыква.
За кровавым зрелищем наблюдал настоящий Странник в чёрных одеждах, тот самый, которого в любом случае должен был отправить на тот свет незадачливый стрелок Смех. Нездешний человек, которого невзлюбила по каким-то причинам старая ведьма, шёл вверх, к тропе, по направлению недавно прозвучавших выстрелов. Избранное им направление движения было единственным спасением для Странника, потому что негодяй-стрелок находился в той стороне, откуда дул низовой ветер.
Да и Смех, кроме всего прочего, не мог видеть из своего укрытия человека, идущего к нему. А Странник всё рассчитал. Но не учёл одного, что на его запах уже шёл гималайский медведь-пестун. Эти звери, пусть и близоруки, но нюх у них – будь здоров. Разъярённый зверь, лишивший жизни Анисима, чувствовал и близкое присутствие Антипа-Смеха, но его он оставил на потом.
Медведь, всё же, опередил Странника и первым поднялся на небольшую каменную площадку. У него имелось достаточно времени для того, чтобы занять выгодную позицию. Он умышленно обошёл гранитное укрытие-валун, за которым затаился вооружённый до зубов Смех, уверенный в том, что никто его до сих пор не обнаружил.
Но просчитался. И пестун, и Странник уже вычислили, как говорится, его… Даже и раненый, медведь всегда расчётлив и хитёр. Этим и ещё необычайной его ловкостью компенсируется близорукость хищника.
Неопровержимый факт: тигры, львы, пантеры и прочие кошачьи не так коварны и «продуманы», как косолапый. От медведя, даже «ручного», домашнего или дрессированного, циркового всегда можно и нужно ожидать всяких «фокусов». В тайге, тем более. Причём, в любое время года.
Не стоит тешить себя надеждой, что он сыт или трусоват, просто медведь – зверь… настроения. В данном случае пестун пусть легко, но был ранен, а значит – и вдвойне опасен. Растерянный Смех находился в двусмысленном положении: он одновременно ожидал и не ожидал нападения на него косолапого.
Вдруг пестуна, словно озарило, он решил резко изменить свой маршрут движения к предстоящей жертве. Он решил сначала покончить не со Странником, а с бандитом Смехом. Медведь напал на вооружённого человека, незаслуженно причинившего ему страдание и боль. И это было правильно и логично. Ведь потом ему, медведю, гораздо легче будет справиться, как рассчитывал хищник, с невооружённым странником.
Все же, надо отдать должное и бандиту Антипу, он вовремя успел развернуться, на сто восемьдесят градусов, и в упор расстрелять медведя из пулемёта, стоя на коленях. При этом, тоже близорукий, как и чёрный лохматый зверь, успел уклониться в сторону от медведя.
Бандит после завершения стрельбы выронил из рук свой РПК. Надо было спасать собственную шкуру, ведь и предсмертной агонии медведи – не подарок. Нередко под лапу умирающего зверя попадали неосторожные, неопытные и самонадеянные охотники. Да и бывалым стрелкам доставалось на орехи.
Если ты чуть-чуть проморгал, то есть не досмотрел, не перестраховался, то тоже можешь стать жертвой, как и поверженный тобой зверь.
Странник не заставил себя долго ждать. Сделав один огромный прыжок, он оказался прямо перед Смехом, точнее, над ним, стоящим на корточках. Он сходу ударил Антипа, ничего не успевшего сообразить и понять, кулаком в затылок и заставил его лежать. До пулемёта, который скатился по сырой траве далеко в сторону, в ложбину, никому из них дотянуться было невозможно.
Разумеется, Странник для того, чтобы припугнуть Смеха, направил на него ствол пистолета. Но рябой, хромой и подслеповатый «пулемётчик» оказался не из самого робкого десятка.
Увернувшись от возможного пистолетного выстрела, точнее, пули, которая так и не вылетела из ствола пистолета Макарова, Антип нанёс резкий удар ногой по коленной чашечке Странника. Завязалась борьба. Но она была короткой, с одним исходом… Святой оказался сильней и проворней бандита. Заломив Антипу руку за спину, Странник не громко, но чётко произнёс:
– Подскажи, любезный, где находится Старухино зимовьё. Где вы, скоты, прячете девочку? Долго раздумывать не советую.
– Даже если бы знал, то не ответил,– от боли и ярости заскрипел зубами бандит.– Пропади ты пропадом!
Странник не собирался никого щадить из местных… негодяев. Да у него не имелось достаточно времени и возможности на то, чтобы перепираться со Смехом, вести с ним долгие беседы, уговаривать его, убеждать… Странник, больше ни слова не говоря, взял в охапку Антипа и сбросил его вниз, в ущелье.
Вслед за ним полетел и ротный пулемёт Калашникова. Неудобное для ближнего боя оружие и слишком заметное, всегда попадает в поле зрения.
Конечно же, Страннику помог одолеть вооружённого бандита молодой гималайский медведь, потому что Смех, «рыжий недоумок», ожидал, в большей степени, встретить здесь не косолапого, а именно его, Странника, который уже знал об этом и не рассчитывал на пощаду со стороны бандита.
Амбал со своей компанией кольцом окружили Григория и Виктора. Атаман шайки юных оборванцев-грибников с призрением улыбался. Намерения у него прослеживались пока относительно мирные. Амбал легонько и дурашливо ударил Виктора по плечу:
– Залётные путники, посидите, однако, с нами у костра. Мы вам всякие истории будем рассказывать, а вы нам за дружескую беседу заплатите. Ну, как, договорились, почтенные путники?
– Пожалуй, минут десять побудем с вами,– смело ответил Григорий.– Но, к сожалению, водку мы не пьём и, вообще, не курим… ничего.
Он снял с плеч рюкзак, поставил его у ног. Так же поступил и Виктор.
– А что у вас, ребята, в рюкзаках? – словами когда-то известной, но ныне полузабытой песни спросил их Воробей.
– Ничего особенного. Кое-какая еда, одежда,– ответил Витя. – Вам это совсем не нужно и не интересно.
– И далеко направляетесь? – не унимался Воробей.– Куда путь держите?
Ему хотелось показаться перед грибниками, в частности, перед Амбалом не просто крутым, но ещё и остроумным пацаном.
Он, явно, потешался над незнакомцами, давая им понять, что полное превосходство в таком вот… таёжном случае у них, у грибников.
– Мы идём в Старухино зимовьё,– прямо ответил Григорий, осознавая, что, как говорится, в воздухе уже пахнет жареным. – Нам растолковали добрые люди, как туда добраться, но для надёжности нам необходим проводник. Денег у нас не очень много, но проводнику всё, что имеем, отдадим.
Все юные и лихие грибники дружно засмеялись.
Но Амбал, скорее, не улыбаясь, а даже кривляясь, прямо сообщил нездешним туристам и путешественникам:
– То, что у вас имеется, паря, и жратву, и одежонку, весь прикид, и деньги, мы у вас и так заберём и отправим голыми гулять по тайге, но радуйтесь, что… живыми. Это уже здорово для вас.
У него, Амбала, вдруг, откуда не возьмись, появилось злое и одновременно игривое настроение. Он грубо и резко оттолкнул Григория от рюкзаков, но получил резкий и внезапный удар ногой в живот.
Виктор тоже не заставил себя долго ждать. Он дрался, как говорится, по-крестьянски, но не так плохо. Григорию приходилось делать и прыжки, и производить подсечки, удары руками, ногами, головой. Здесь медлить и раздумывать было нельзя.
В это время Лена Балантьева находилась в одной из комнат шикарно оборудованного и обставленного подземелья. Вход в него шёл через чулан в Старухином зимовье. Яга утешала её и говорила:
– Никто тебя не обидит, Принцесса. Будешь, как сыр в масле кататься. А здесь тебе у нас славно живётся. Здесь стоят мощные аккумуляторы… Телевизор цветной и большой имеется, видеомагнитофон с кассетами и всякая, и разная музыкальная техника. Мы тебе готовы даже прислуживать. Потом, когда-нибудь, и ты нас не позабудешь.
– Я запомню вас на всю жизнь! Отпустите меня домой, бабушка,– сказала, почти с мольбой в голосе, Лена и предупредила.– Если не отпустите, то убегу!
– Вряд ли, золотце моё, ты сможешь слинять отсюда. А если и убежишь, то далеко не уйдёшь. Кругом наши люди ходят. Охраняют мой и заодно и твой покой. Даже менты сюда не сунутся. А если вдруг и убежишь далеко – заблудишься. Сожрут тебя медведи, волки или рысь задерёт.
– Господи! Что же вы за люди такие?
– Дерьмо, а не люди,– согласилась Яга. – Ну, я пошла, однако. Туалет и ванна тут имеются. Нормальные… Да ты уже знаешь. Всё запирается на ключ. А коли, что тебе понадобится слишком уж срочно, то нажмёшь на кнопку – и перед тобой нарисуется Внучек. Он покладистый дядька и ничего не боится. И никого. Кроме меня. А тебя никто здесь не обидит.
Сказав это, старуха удалилась.
Здесь, на самом деле, было довольно комфортно. Даже имелась небольшая библиотека. Вся литература подобрана, что называется, по «понятиям» и вкусам бандитов. Впрочем, и нормальные люди тоже такие книги читают: детективы, фантастика, романы «про жизнь»… Из классики, в основном, зарубежная: Жуль Верн, Александр Дюма (младший), Герберт Уэллс, Бреет Гарт, Стивен Кинг… даже имелись сборники мифов и легенд народов мира.
Тяжело вздохнув, Лена взяла в руки один из толстых томов «афанасьевских» русских народных сказок. Полистала. Но не до чтения сейчас.
Трудно успокоится и взять себя в руки, но, как-то, надо сделать. Да и сказки эти были ей знакомы с детства. Ничего нового и всё против неё. Но надо что-то придумывать, как-то выходить из создавшегося положения. Впрочем, что она может? Ничего. Ситуация, по-настоящему, экстремальная.
Балантьевой моментами казалось, что всё то, что с ней происходит, страшный и глупый сон. Небылица. Но, увы, она находилась в жестокой яви. Не сказка, а реальность. Она теперь в плену у самой настоящей, а не сказочной Бабы Яги, хитрой и коварной старухи, которая изо всех сил старалась показать себя перед Леной доброй. Но ничего у Яги не получалось.
Дико и страшно. Её, Лену Баланьтьеву, хотят отдать насильно замуж за какого-то заморского богача. Даже прозвище назвали – Принц. С такими кличками немало живёт на свете обычных собак, кобелей – и безродных, бродячих, и ухоженных, зачастую взлелеянных хозяевами гораздо больше, чем собственные дети. И всё это происходит в стране, которая считается демократической. Где же справедливость?
Или богатым и на руку не чистым чиновникам и бандитам дозволено гораздо больше, чем тем, кого они обокрали и продолжают… это делать? Значит, всё у негодяев согласовано, куплено и продумано.
Не сомневалась Яга в том, что Балантьева от таёжных бандитов никуда не денется, не убежит. Да и на самом деле, куда бежать-то? Что толку переживать? Как говорится, слезами горю не поможешь. Лена находилась в растерянности. Она не знала, что делать, что предпринять, как быть. Неужели её не ищут? Не могли же о ней забыть. Конечно же, ищут. Исключено абсолютно, чтобы всё происходило иначе.
Ведь если бы не искали её, то сейчас она находилась бы уже в пути к страшному и неизведанному. Везли бы её уже через несколько границ, может быть, в Пакистан, и, скорей всего, ещё дальше, как дорогой товар.
Вот теперь она была не очень рада тому, что выглядит привлекательно и так рано стала довольно известной певицей. Ходила бы, как все дети, в школу. Зачем она полезла на сцену почти с пелёнок и продолжает заниматься самоутверждением. И голова её, юная и бедовая, совсем не закружилась от славы. Глупая! А теперь вот расхлёбывать всё приходится. «Нет уж,– возразила сама себе мысленно Лена,– без сцены, и песен я уже не смогу. И не подонкам решать мою судьбу!».
Вспомнился ей случай не из такого уж и далёкого детства. Она тогда ещё даже в школу не ходила. Поймала Лена на загородной дачи большую зелёную бабочку и посадила её в коробку из-под ботинок. Набросала туда одуванчиков, травки, хлеба… «Тут будет тебе хорошо». Но бабочка на следующее утро… умерла.
А теперь вот она сама похожа на ту же бабочку… в заточении. Для неё, Елены Балантьевой, теперь есть всё и многое обещано, но нет и не будет свободы… свободы действий, желаний, выбора. Лена улыбнулась, вспомнила своего друга Гришу. Не может быть, чтобы Столетов её ни искал. Такое просто немыслимо.
Тяжёлый и неравный бой Григорий и Виктор выдержали и вышли из него победителями. Правда, им тоже изрядно досталось: шишки на голове, синяки, ссадины… Они сидели у костра и наблюдали за тем, как со стонами поднимаются с земли побитые ими местные воробьёвские хулиганы, которые никак не ожидали такого мощного отпора, такого боя, такого урока… И его преподали начинающим наркоманам городские «губошлёпы».
Если бы таёжная шпана узнала, что Гриша и Витя даже не сибиряки, а приехали в их края из Москвы, на музыкально-песенный конкурс, всего-то на всего, юные артисты, то грибникам никто бы не поверил, что такое могло произойти. А если бы и поверил, то позора бы хватило местной шпане на долгие годы. Но факт – упрямая вещь.
Покачиваясь, к ним проковылял пришедший в себя Амбал и присел рядом на корточки. Его физиономия была изрядно побита. Григорий вопросительно посмотрел на вожака поверженной «стаи».
– Если вам проводник понадобился, то ты сразу бы так я сказал,– почти пролепетал Амбал.– Вот с вами Санька пойдёт, если живой остался. Он, хоть и щуплый, а все места здесь, однако, знает. Но я бы вам не посоветовал вам туда ходить. Страшное место, говорят, это Старухино зимовьё.
– Нам ваши советы по барабану,– ответил Григорий.– Мы без них как-нибудь обойдёмся. Мы вам сразу сказали, что нам нужен провожатый. А вы начали корчить из себя крутых Особенно ты, да твой дружок, как его… Воробей.
– Ну, да, Воробей. Тут у нас много людей с фамилией Воробьёвы. В общем, понятное дело. Ведь внизу… Воробьёвка. Молчу и уже ничего не советую,– Амбал стал вести себя гораздо проще, чем до того, как произошла его стычка с пришлыми.– Однако там, вокруг Старухиного зимовья, да и в самой их… берлоге, не то, что мы… Там настоящие бандиты, с которыми и менты не очень-то желают встречаться. Все мужики, в основном, после отсидок, при оружии. Кого там только нет. У них своя мафия… таёжная.
– А что же, всё-таки, милиция? – спросил Витя, почёсывая огромную шишку на лбу. – Или ей, конкретно, всё до фонаря?
– Милиция? – хрипло засмеялся Амбал. – Во даёт! Я же говорил, что… Но я сейчас не об этом. Сам начальник городского уголовного розыска капитан Волобуев с ними в одной упряжке. Да и уверен, что и покруче его имеются… при больших звёздах. Даже группа по борьбе организованной преступностью боится их, как чёрт ладана. Все кругом тщательно перепуганы. А начальник городского отделения милиции мужик ничего, но… туповатый. Мелкоту одну ловит. Этих бандюг… Волобуев и покрывает.
– Откуда ты это знаешь? – поинтересовался Григорий.
– Так люди говорят, – по-простому ответил Амбал. – Они-то знают и зря болтать не станут. Люди обо всём знают.
– Да и местных бичей туда,– вставил своё слово пришедший в себя и подошедший к ним Воробей,– в Старухино зимовьё, под стволом пулемёта не загонишь. Мы далеко от Москвы. А там всем и на всё плевать. Сколько тут трупов… понаделано, а всё на медведя списали и на всякие несчастные случаи.
– Ясно, почему такое происходит,– сделал предположение Григорий.– Наркотики, пушнина, кедровый орех…
– Да всё тут вместе взятое! – крикнул Санька, подходя к костру. – Всё у них в лапах, всё с ними! Хозяин здешнего участка, он же и есть главный начальник Кедровой фактории, Лёха Самохин живёт тут, как туз бубновый. Всегда пьяный, весёлый, бичей обдирает… Когда захочет всех скопом собрать на базу – из ракетницы в небо палит. Все к нему сразу же на цыпочках и бегут.
– Полное безобразие, – просто сказал Григорий. – Беспредельщина!
– Ещё какая! – продолжил говорить Санька, – моего батяню в прошлом году застрелили полностью, насмерть, на заготовке кедровых орехов. Суд объявил, что так вот вышло… по ошибке. А мать моя после такого вот дела запила, по мужикам ходит. Я и не знаю теперь-то, в каком она месте нахождения обитает. Сестрёнка совсем умерла. Я их, эти бандитские рожи ненавижу!
В общем, воробьёвские ребята, встреченные здесь Гришей и Витей, оказались не такими уж и плохими. А проблем у каждого из местных жителей хватало. Впрочем, у кого их нет? Всегда, в любой самой сложнейшей ситуации, не стоит впадать в панику. Следует принимать только обдуманные решения и стараться находить выход из самого сложного, создавшегося положения.
Правда, легко давать советы. А вот когда сам, лично, ощутишь на себе «радости жизни», то порой и жить не захочется. Вот, к примеру, Амбал, здоровый безработный орясина, не смотря на свой лихой вид, оказался непригодным для службы в рядах Российской Армии… по заключению авторитетной комиссии.
Но ведь он хотел служить. Но некоторые очень ответственные господа в то время делали всё для того, чтобы снизить оборонную способность страны.
Парень, явно, был не их тех, кто долго и умело «косит» от службы. Столетов и Ерёмин не стали интересоваться, что и как. Впрочем, они в короткой беседе с местными юношами даже толком и не познакомились почти ни с кем из грибников. На том с ними и расстались, надо было идти. Да и воробьёвским ребятам пора было спешить по домам, с тяжёлыми коробами, наполненными высокогорными грибами-моховиками.
С Гришей и Витей остался Санька, которого никто и нигде не ждал. Никому, по большому счёту, он не был нужен. Страшно и обидно быть совсем юным человеком, которого не желает видеть никто, а если и замечает, то относится, как, явно, к потешному и нелепому призраку, правда, не унывающему никогда и нигде.
Но так только кажется. В мыслях своих, как он выражался, в «собственном нутре», он страдал. Интересно, пусть не здесь, а там, в Ином Мире, сделает ли Господь жизнь таких, как Санька, чуть получше? Но за что, за какие заслуги?
Но их нет, а только сплошные страдания. Наверное, следующую их жизнь, всё-таки, можно сделать… спокойней и проще. Пусть даже за то, что с малых лет неприкаянные души таких подростков, как Санька, и неухоженные тела их проходят через страшную и порой нелепую череду испытаний. А судьбы бывают у юношей ещё и покруче, чем Санькина. Здесь, как говорится, ещё цветочки… Есть и ягодки. Таковой была недавняя реальность, и смешно её приукрашивать, редактировать задним числом.
Что касается людей из «большой толпы», то зачастую даже самые «святые» из них, эгоистичны. Но только они не понимают, не осознают этого, не способны понять искажённой сути своей потому, что черствы и жестоки, как ржаной хлеб трёхнедельной давности. Запрограммированы.
Уже вечерело. Гриша и Витя, поджаривали на костре, самое настоящее, трофейное, кабанье мясо, нанизав его на ольховые прутики. Они рассказывали Саньке наперебой, как чуть не попали «в разборку» между дикими кабанами и собаками. Неприятное зрелище.
С собой ещё имелись и хлеб, кое-какие консервы, огурцы, лук… Так что, Санька остался довольным и сытым. Правда, он с большим сожалением высыпал на землю из короба-горбовика грибы, уже начавшие местами превращаться в труху. А так, если бы сегодня он добрался до Воробьёвки, то перебрал бы их, а утром продал бы кому-нибудь из путешественников или крутых мужиков прямо у трассы, у дороги.
Она ведь тянется, по сути, от самого Санкт-Петербурга до Владивостока. Проложена через всю страну, великую и богатую на… бедных.
А жалеть о грибах, конечно же, не стоило. В общем-то, они не пропадут. Муравьи и прочие козявки растащат помаленьку всё. Если успеют. Потому, что есть тут великое множество бурундуков и белок, которые не погнушаются прибрать брошенное. Да и птицы кое-какие, в частности, кедровки покопаются в куче, уже снулых и слежавшихся, моховиков и подосиновиков.
Обтерев руки, лоснящиеся от жира кабаньего мяса, прямо о штаны, Санька встал, взял в руки свой опорожненный берестяной короб и пошёл в сторону крутого спуска, к обнажённым базальтовым и гранитным валунам. Он надёжно, спрятал горбовик, в небольшой расщелине. «Опосля, когда возвращаться стану, заберу его совсем».
А жил Санька в полном одиночестве в небольшом домишке, давным-давно построенном его, ныне покойным, отцом. Санька в свои отроческие лета был хозяйственным пареньком. Жизнь заставляла. Иначе, ему одному никак нельзя было. Сам себе себя обстирывал и пищу готовил… Иногда и голодал, по-разному случалось. Да один и он? Многие десятки миллионов людей попали под… раздачу.
Никто его не беспокоил: ни односельчане, ни жители города и района, ни городские чинуши и бюрократы, коих в России превеликое множество появилось уже тогда. Никто толком до сих пор не знает, чем они занимаются и для чего существуют на белом свете. Разве только для того, чтобы сделать очень чёрной жизнь и без того обманутое и брошенное в жуткую и беспросветную нужду подавляющее число людей из… российского народа, из «большой толпы».
Но пока чиновники не мешали особо Саньке существовать. То ли руки не доходили до него и до таких, как он, у государственных патентованных воров, то ли кое у кого ещё остались в закромах души микроскопические остатки совести… Случается же и такое, но очень и очень редко.
У Саньки пока не отбирали жильё, принадлежащ2ее ему, и не направляли его ни в какой «подростковый обезьянник», в котором калечатся юные души и порождают полное, абсолютное неверие в справедливость не человеческой, а «волчьей» жизни.
Но «простые», люди, наверное, жалели Саньку. Видели, что мужичок он, хоть и не идеальный, но самостоятельным… подрастает. Мать его, всё равно, что сгинула, шарахалась туда и сюда, по тайге с попутными мужиками. Без веселья и сомнительного коллектива никак уже существовать не могла. «Со скукой личной мало-мало боролась». Слышал Санька, что её собираются окончательно решить родительских прав. Да кому и кто нужен а «этой глухомани»? Да и в столице-матушке народу всякого много, а получается, что полное безлюдье. Получше, но почти так же и в Москве было.
Но разного рода новости о матери Саньку ничуть не волновали. Нет, он не ожесточился сердцем, просто смирился с тем, что на белом свете нет такой силы, которая смогла бы отловить в сибирских горах его маманю и вернуть в общество, более или менее, трезвых и порядочных людей и хоть как-то, мыслящих… фрагментами. Не до хорошего.
У него, Саньки, уже, если разобраться, не было матери, да и, скорей всего, и не будет. Ее не будет даже если она и вернётся к нему, что фактически мало реально. Страшные сказки, ставшие явью, вот его жизнь.
Санька и успел-то закончить всего полтора класса начальной школы. Можно сказать, грамотный, читать и считать мало-мало умеет. Такая вот ночь в России-матушке наступила, что в трёх шагах лиц не разглядеть, а в маски и глядеть бесполезно. Что толку-то, что кто-то очень уважаемый… в определённых кругах вдруг снимет со своей личины маску, так под ней ведь… другая. И совсем не страшная маска, а улыбчивая такая.
Разве мало их было тогда, не в столь уж и давнее время, выброшенных волной жестокой и неоправданной жизни на условный, фантастический, но, вместе с тем, вполне, реальный «остров», обитаемый… Но существовали на нём уже не сотни тысяч, а многие миллионы россиян, находящихся фактически не только душой, но почти и телом уже в других… мирах, возможно, даже более страшных и непредсказуемых, чем планета Земля.
Подобное состояние души и тела нельзя назвать даже жалким существованием. Гораздо проще приварить кусок чугуна к трухлявому пеньку, чем не только сделать, но и объявить (громогласно и честно) Россию – е д и н о й. Если и просматривается это единство, то в нищете и в бесправии. Обо всём этом думал Григорий.
Под вечер Лёха Самохин, уже пьяный, как говорится, на взводе, поддерживаемый относительно бережно и ласково под локотки двумя милиционерами, лейтенантом и сержантом, пару раз пальнул в небо из ракетницы. Такое он производил, начиная с обеда, уже не однажды. Сюда подходили заготовители из самых отдалённых участков, из дальних районов «приворобьёвской» тайги.
Милиционеры больше не стали поддерживать под локотки пьяного Самохина. Отпустили, пусть сам стоит на своих коротких и толстых ножках. Надоел! Арестовать бы его, да терпеть надо. Они здесь по делу, да и Самохин – ново-русский не из последних. Влиятельный, зараза.
– Все, кто из заготовителей ещё живы, никто не видел пропавшую девчонку. Многие уже явились – не запылились, дармоеды, – пьяно сказал владелец фактории «Кедровая». – Вон сейчас того спросим. Эй, Рябой! Иди сюда! Ты рядом с гольцами был?
К нему подошёл сухопарый , лысый мужик лет пятидесяти, лицо которого было густо украшено морщинами и многочисленными ямками-вмятинами, которые были ни чем иным, а явными шрамами, следом от какой-то давней болезни кожи… Потому и – Рябой.
– Да, как есть, был,– ответил он, переминаясь с ноги на ногу.– Заходил на высокогорье в прошлый день. Я желал посмотреть, много ли там ещё имеется растений, под учёным названием «радиола розовая», а по-нашенски – «золотой корень». И что?
– Ничего подозрительного ты там, Рябой, не увидел? – грозно поинтересовался Лёха. – Докладывай господам… тьфу, ты, чёрт возьми, товарищам милиционерам! Видел или нет? Чего молчишь, как слона проглотил?
Заготовитель не отличался многословием. Пьяный Самохин бесцеремонно схватил его за ворот рваной выцветшей штормовки и тряхнул, потому что чувствовал себя здесь, в районе бывшей государственно-кооперативной фактории, не только полным хозяином, но и вершителем судеб несчастных и обездоленных, да и просто безработных мужиков, решивших здесь поправить, как-то, своё материальное положение.
Но, увы, «король» здешний платил им ровно столько, чтобы вольнонаёмные не умерли с голоду, остальное – себе. Почти всюду так, и ничего не поделаешь. Законы написаны и придуманы под них… родимых.
Мужик, подумав, наконец-то, ответил, терпеливо дождавшись, когда абсолютный таёжный «монарх» разожмёт свои пухлые ручонки и отклеится от ворота его штормовки:
– Не видел, Алексей Петрович, я ни какой бесхозной девчонки, чтоб я лопнул. Как есть, так и говорю.
– Верю, – почти миролюбиво проворчал Самохин.– Тебе, Рябой, верю… Ты у меня молодец, Костя.
