Александр Иванович Вовк
Тепло лютых холодов
– Молодец, хоть сообразил слинять вовремя! – похвалил Алексей.
– Да не в том главное… Я не для того стал рассказывать! – как-то зло засмеялся Геннадий. – Ты вот говоришь мне – незнакомые места! Я и думать-то не думал, что здесь заграница, а на русских всюду капканы взведены! Шаг в сторону – и ты попался, дружок!
– Ну! Ты палку явно перегнул! В основном-то, как раз всюду спокойно! – усомнился Алексей.
– Тогда сам суди! Двинулся я от домика на крохотную станцию, которая, между прочим, с длинным перроном – чтобы к каждому вагончику без проблем… Красотища! Сверкающий снег Луне светить помогает! Мороз звенит! Снег под ногами не хрустит, а грохочет! Но вокруг всё расчищено, отброшено, выровнено! Домишки одноэтажные за ровненьким штакетничком… Плодовые деревца с обернутыми штамбиками! Всё по линеечке, всё под прямым углом, всё по-военному, как учили! От такого порядка сердце моё всегда поёт! Высоченные сосны в чёрно-белых шапках! Вдыхаешь воздух, колючий как лёд, обратно пар столбом! Сказка! Пушкин бы стихами обписался!
– Эта лирика из уст амбала – и есть твой капкан? – подзадорил Алексей.
– Ты слушай… Купил я билетик, стою, жду. Минут двадцать ждать, если по расписанию. Долго! Мороз за меня уже взялся! Но деваться некуда. Вокзальчик у них размером с туалет в хрущёвке. Красиво, но лишь две кассы в нём и поместились. Одна амбразура уже захлопнулась. Скоро компания появилась из трёх парней. На латышском что-то выкрикивали. Поначалу на меня не глядели, потом обо мне у них речь, понимаю это, хоть в мою сторону не смотрят. А когда я перехватил один их взгляд, сразу догадался – ненависть ко мне у этих молокососов в штанах аж булькает. Прикинул я, что к чему? Поганая ситуация! Ещё понаблюдал краем глаза. Вижу, хотят прицепиться, да нет среди них согласия. Понимают, гады, что добыча хороша, но может дорого обойтись! И закипела во мне злость…
– Ох, Генка! Сам и нарываешься везде! – осудил Алексей.
– Слабость у меня, Леха! Не переношу я бандитствующих молокососов! Независимо от школьной успеваемости! Им «Шмайсер» в руки – враз осмелеют! Потому учить их следует, как родину любить! Вот я им кость и подбросил: «Эй, гитлерюгенд! Чего мнётесь? Подходите! Всех на куски порву и на перроне заморожу!» Вижу, у них замешательство… Один по-прежнему в бой рвётся, но двое других его сдерживают, в мою сторону опасливо поглядывают – не приближаюсь ли. Так, в несогласии, они и сгинули куда-то. Правда, в электричку тоже потом зашли… В другой вагон. Но это и понятно – ведь куда-то собирались… Только при свидетелях уже не нападут! Такая мне вчера попалась Вия-красота, друг мой, Лёха!
– Да ты, Генка, ходок, оказывается! – засмеялся Алексей. – Кстати, давно хотел тебя спросить, почему Кривцов к тебе неровно дышит?
– А потому что он и есть самый выдающийся ходок современности! И мне до его калибра не дотянуться!
– С чего ты взял? Нормальный мужик…
– А я, по-твоему, что – ненормальный? Ненормальные те, которые наших баб не жалеют! Знаешь, сколько их несчастных вокруг? Особенно в Риге! Да и везде! Чаще вокруг военных городков гнездятся! Сплошь все – брошенные! У всех судьбы исковерканы! Вот я и помогаю им по мере своих невеликих сил и возможностей!
Алексей захохотал:
– О! Ты не так уж прост! У тебя и на этот счёт морально-нравственное обоснование заготовлено!
– Не знаю, что ты нашёл смешного? – очень серьёзно произнёс Величко. – Ты как знаешь, а я на них спокойно смотреть не могу…
– А своей жене ты не пробовал об этой жалости рассказать? – решил хоть слегка смутить товарища Алексей.
– Ты рехнулся, что ли? Еще одну бабу несчастной сделать! Нет уж! Любого, кто потревожит мою жену, лично прибью! А то и живьём закопаю! – Геннадий произнёс свою угрозу таким тоном, что не поверить ему было невозможно, особенно, если знать возможности его исполинской фигуры.
– Ладно! В чём-то я с тобой согласен. Ну, а про Кривцова ты просто так? Бездоказательно? – спросил Алексей, дабы уйти от неудобной темы.
– Говорю же тебе – ходок он, будь здоров! Мы с ним как-то в нейтральных водах всплыли; едва бортами не сцепились! И надо же! Обоим по душе пришлась одна красавица. Только она больше ко мне льнула, а этот хлюст мне в сторонке предложил отвалить! Да еще в приказном порядке! Я в ответ: «Мы не на службе! Тут женщина балом правит!» Так он угрожать стал: «Дальше поглядим, чем тебе этот бал обернётся!» С тех пор у меня на службе всегда штормит! Сам видел – всё и всегда у Величко плохо! А старлеем мне ходить надоело!
– Будешь и ты капитаном! Срок-то вышел?
– Да о чём ты, Лёха? Срок давно… Должности нет! И при Кривцове не светит! Он даже теперь, спустя два года, меня подловить пытается, чтобы лейтенантом сделать…
– Ладно! Хватит нам о хорошем, да о хорошем! – предложил Алексей. – Сегодня опять пойдешь в свой собор?
– Собор не мой! Он – дамский! И сегодня мы с тобой пойдём! Но в другое место. В старую Ригу! В те узкие улочки… Я тебе таких цыплят табака покажу! Век будешь вспоминать и ради них в Ригу стремиться!
– Меня от табака мутит!
– Не разыгрывай дурака, Лёха! И меня от табака мутит! Не скрою, во мне уместились почти все человеческие пороки, но курением я, слава богу, не страдаю! Гадость это! И дурь беспросветная! А тебя я на изумительных цыплят приглашаю! Не жмись… Уж трояк-то пожертвуй! Где-то нам ужинать нужно!
Алексей не согласился:
– Поужинать хотелось бы, но я задумал в Риге ещё многое купить жене и детям. И денег на это может не хватить. Так что, прости! Компанию я тебе не составлю!
Алексей рассчитывал, что разговор на этом и закончится, но Геннадий применил нестандартный приём. Он извлёк из кармана трёхрублёвую купюру и протянул Алексею:
– Держи, нищета! Это тебе на цыплёнка, чтобы свои деньги не тратил. Потребности семьи – дело святое! А трояк отдашь, когда сможешь. Хоть – никогда! – он захохотал.
– Ну, если так… – пришлось согласиться Алексею, который вовремя не нашёл аргументов, чтобы отказаться. – Ты мне лучше подскажи: эту аппаратуру они ремонтировали или нет? Как разобраться? Я гляжу, всё опломбировано, но не пойму, это старые клейма или поставленные местными мастерами после ремонта?
– А шут их разберет? Отсюда мы с тобой ничего не выудим! Нужны аккумуляторы для полной проверки аппаратуры, нужны и спецы, которые здесь когда-то покопошились. Завтра бери зампотеха за то самое место. Он, как я понимаю, намерен тебе сбыть всё в самом неприглядном виде, лишь бы самому поменьше хлопот. А кто потом за этот трофей ответит? Догадайся сам! Аналогично и мою станцию мне всучивают. Недоделок я выявил уйму. Это у них системой стало! Не ремонтируют, а имитируют! Вот пусть сами и устраняют, не то машину не возьму!
– Ладно! Меня ты уговорил! Теперь пойдём к Александрову, если он приехал, попробуем его уговорить! Мне вообще хочется эту станцию здесь оставить. Пусть Александров ей займётся! Всерьёз и на совесть! А потом ее кто-то из наших заберёт по случаю!
– К Александрову топай один… Мне снова там светиться незачем – я ему своё уже сказал! Потому тебя здесь подожду, а потом устроим банный день. Согласен?
– Ещё бы! Но дождись… Мало ли как получится!
Разговор с командиром базы почти ничего не дал. Полковник Александров вежливо придерживался той позиции, что на базе в своё время всё, что следовало сделать с радиостанцией, было исполнено в полном объеме, а теперь время прошло, состояние станции закономерно ухудшилось, так что берите как есть…
– Так ведь разграблена! И даже документации нет! Ведь была, когда сдавали? Как ее могли утерять? – не выдержал надувательства Алексей.
– А вы уверены, что она была? Вы же не только документацию, вы и саму машину потеряли! А что станцию разграбили, так это очень плохо. Частично наша база в этом виновата. Потому поможет вам в восстановлении, чем сможет.
«Ну, да! – подумал Алексей. – Это означает, что делать ничего не станут… Хоть аккумуляторы бы да разворованное оборудование шасси вернули! Куда мы без этого? Надо немедленно звонить Кривцову – обрисовать ему обстановку. Пусть сам решает, как быть, иначе я по приезду окажусь крайним! А завтра ему еще раз позвоню – уже перед выходными, в течение которых вообще ничего в лучшую сторону измениться здесь не может – нерабочие ведь дни! Только время потеряю!»
Алексею повезло, и телефонистка легко и быстро связала его с командиром дивизиона. Кривцов, как и предполагал Алексей, от новой информации вышел из себя. Пришлось от него многое выслушать, в том числе, и в свой адрес: не активен; не настойчив; не можешь потребовать то, что положено… В заключение услышал легко прогнозируемое: «Ты там, в Риге, не загулял ли? Величко, тот, конечно, не просыхает! Он должен уже в часть вернуться, да не очень торопится! Всё отговорки какие-то придумывает! Смотрите там у меня!»
«Вот! Последняя фраза всё объяснила! Она в полной мере касается и меня! – подумал Алексей. – Выходит, я пьянствую, гуляю, придумываю отговорки… Ещё один такой звонок в дивизион, и я узнаю, каким именно образом я сам и разбазарил столь «драгоценное» военное имущество! А затем и оргвыводы последуют! Известное дело! Если станция в ужасном состоянии, значит, нужен козёл отпущения! И не важно, кто им станет! Кривцову удобнее всего назначить меня».
– Поговорил? – добродушно ухмыляясь, встретил Алексея Геннадий, хорошо понимающий, чем мог закончиться разговор об отвратительном состоянии станции.
– Даже с твоим тезкой успел некоторыми эмоциями поделиться … Загулял ты в Риге, сказал он мне! Не просыхаешь, говорит, в часть не торопишься!
– Ну, и это вполне прогнозируемо! Пойдем-ка, Лёха, смоем с себя всю грязь! В том числе, и эту!
В котельной, являющейся подразделением ремонтной базы, товарищей встретил тамошний работник. Разумеется, солдатик.
Величко с порога ему заявил:
– Привет! Ты нам, дружок, покажи, где у тебя тут помыться можно, а то мы в таком виде уже себе не рады!
– Извините, товарищи офицеры! Не положено! Тут не баня! – уперся солдатик, скорее всего латыш, обретя неожиданную власть над офицерами.
– Ну, это мы и без тебя знаем! – загремел весёлый голос Величко. – Была бы тут баня, ты бы с нас за билеты содрал! Так ведь? – он расхохотался, как будто, обезоруживая хозяина котельной. Но тот не сдался:
– Тут не баня, товарищи офицеры! Посторонним не положено!
– Ну, вот! Заладил! Не положено! А одному смену стоять положено? Где твой напарник? В самоволке? Докладывай-ка нам, хлопец, подробности! Мы ими с полковником Александровым поделимся!
Солдатик подобного оборота не предполагал, потому забеспокоился за товарища, видимо, и впрямь где-то незаконно загулявшего:
– Ничего подобного, товарищ старший лейтенант! Он недавно за сигаретами вышел!
– Ладно! Если он вернётся, пока мы с капитаном помоемся, то выдавать вас Александрову, так и быть, я не стану! Покажи, где тут душ?
Через час товарищи привели себя к «нормальному бою», после чего Геннадий стал тянуть Алексея в город, но тот не соглашался:
– Нет уж! Восьмой час! Холодрыга! Дай хорошему человеку спокойно отдохнуть! Может, завтра… А то и послезавтра… Как время появится, так мне Ригу и покажешь – я здесь ничего не знаю, кроме того, что Западную Двину они обзывают Даугавой. Лирично! Но даже её мощь до весны успокоилась, а ты, как заводной, меня куда-то тянешь! Всё! Желаю тебе удачи! Но до отбоя, будь добёр, возвращайся!
В казарме Алексей заимствовал с соседней тумбочки чью-то книгу, разделся, как положено, дабы не подавать солдатам дурной пример нарушения обязательных для всех правил, и улегся. Книга оказалась памятным романом Этель Войнич «Овод», который Алексей в далёкой юности залпом прочитал с подачи матери. Она многое ему умно «подсовывала» из того, что читала сама. А сама она читала буквально всё, что печаталось ранее, и, конечно, всё свежее из «Роман-газеты». С тех пор Алексей хранил в душе воспоминание об этой книге, как о чём-то святом, но сейчас на первых же ее нудных и трудно поддающихся страницах заснул вплоть до общего подъема.
С раннего утра следующего дня Алексей и Геннадий напряженно готовились к отъезду, потому им некогда было даже присесть.
Злополучному Газону достали-таки завалящие аккумуляторы и для шасси, и для аппаратуры. Радиостанцию, наконец, попробовали включить, но, как констатировал Величко: «Она себя не показала! Может, и показать уже нечего! Но это – дело не моё! Сам решай, Лёха, здесь ее утилизировать или домой весь хлам тянуть? Я ведь тебя предупреждал – из связи у Александрова осталась лишь половая! А это – не твой профиль!» – Величко опять захохотал своей шутке.
Иварс вместе с прикреплёнными к нему местными механиками до полудня машину так и не завел. Даже с буксира, как ее не таскали по двору. Видя неудовлетворительное состояние радиостанции, Алексей до двенадцати часов, как и планировал вчера, позвонил в часть Кривцову:
– Товарищ подполковник, докладываю: «Машина до сих пор не на ходу; спецчасть на режим не выходит. Величко говорит, будто чего-то важного в ней не хватает. Предлагаю приемный акт не подписывать и оставить радиостанцию на ремонтной базе до приведения её в полный порядок».
– Я тебя в командировку посылал не для того, чтобы ты мне издалека свои предложения подбрасывал! Тебе было сказано, чтобы машину сюда доставил, вот и выполняй!
– Виноват! Доставлю! Но, товарищ подполковник, машина абсолютно неработоспособна и к тому же не на ходу! Её сразу придётся обратно отправлять – разве это рационально?
– Ты что? Не понял, что тебе приказано? Мы ее здесь спишем, и все дела!
– Вы же знаете, на списание много месяцев уйдет, а отдуваться за неё кому-то сразу придётся! Не дай бог, какая-то проверка нагрянет, а то и инспекция!
Алексей хорошо представлял, как назначенный командир взвода из батареи управления будет принимать свалившуюся ему на голову безнадёжно неисправную машину. В рапорте он обязательно укажет, что она небоеспособна, а прилагаемый к рапорту перечень некомплекта вряд ли поместится на трех-четырёх листах… Такой убийственный рапорт никакой командир батареи не подпишет ни под каким нажимом!
Бывалый командир батареи – это вам не послушная овечка! Это матёрый волк, умеющий сражаться за свои интересы до конца! Иначе ему не выжить! Зачем в батарее рухлядь, неспособная работать, но при любой проверке гарантирующая двойку за состояние техники? Но если за технику двойка, то и общая оценка будет двойка. Кто же такой позор по своей воле допустит?
Если командир дивизиона будет настаивать, то, даже добившись своего, он потеряет значительно больше, нежели найдёт, рухнув в глазах своих подчиненных. Чтобы не допустить этого, Кривцову придется сделать вид, будто существует некая непреодолимая сила, которой он вынужден подчиниться. Но и в это никто не поверит! Ни один вышестоящий командир не станет создавать подобное давление, ибо оно совершенно не в его интересах! Тогда Кривцов всю вину свалит на некого обалдуя, который якобы самовольно, без согласования с ним, забрал разукомплектованную и неисправную радиостанцию из ремонта. Ну, и как после этого быть? Тогда машину в батарее, конечно, придётся принять – ведь после драки кулаками не машут! А виновного во всём обалдуя придётся строго-настрого наказать!
Кто окажется тем обалдуем, Алексей тоже знал! Потому он стал готовить для себя оборонительную позицию, пока не придумав, как ему выпутаться:
– Товарищ подполковник, я правильно понял, что вы приказываете мне доставить машину в часть в любом состоянии? Да? Но теперь машина в столь ужасном состоянии, что никто не поверит, будто вы могли мне приказать…
– Какое мне до этого дело? Или тебе моего слова мало? Я за любой свой приказ головой отвечаю!
– Нет! Вы меня неправильно поняли, товарищ подполковник! Никто не поверит, будто вы такой приказ отдали! – стал юлить Алексей. – Слишком уж странно! Никто не поймёт, зачем дивизион освободил базу от заслуженной ею ответственности? Странно это…
– Послушай, Зотов! Хватит мне мозги наизнанку выворачивать! Тебе сказали – ты выполняй! Всё! Некогда мне с тобой…
– Товарищ подполковник! – снова задержал его Алексей. – Я и Величко со своими людьми сможем выехать с базы в лучшем случае в понедельник утром.
– Ещё чего? Вы там точно загуляли до весны! – возмутился командир дивизиона.
– О каком гулянии вы говорите? – не выдержал спокойного тона и Алесей. – Мне самому домой поскорее нужно! У меня младенец без молока… Только в выходные нас всё равно никто из гарнизона не выпустит! Вы же знаете, таков приказ Командующего округом. Кто рискнёт его нарушить?
– Ладно! Гуляйте! – разрешил в форме ругательства Кривцов. – Только перед выездом позвони!
– И ещё…
– Ну что ты ко мне прилип? Сам решить не можешь?
– Дело в том, что формально я не имею права приказать старшему лейтенанту Величко буксировать эту злосчастную радиостанцию. А он ведь не на обычном Зиле, а с секретной аппаратурой, в интересах безопасности которой использовать его сто тридцать первый для буксировки запрещено… Запросто может меня… Проигнорировать!
– По-моему, ты мне мозги крутишь! Чего ты хочешь? Чтобы я ему лично… Так передай ему это моё приказание… Или в понедельник оба на телефоне будьте. Всё!
После нервного разговора Алексей направился к полковнику Александрову, дабы поставить его в известность о своём намерении забрать известную машину из ремонта в максимально восстановленном состоянии, и уехать в свою часть в понедельник утром. Конечно, если это окажется возможным в связи с техническим состоянием станции.
Было заметно, как обрадовался полковник, уяснив, что злополучная радиостанция может соскочить с его учёта без множества прогнозируемых проблем, которые она за собой тянула. Потому Алексей, ожидаемо получив согласие командира базы на отъезд, попросил включить в субботний наряд и свой Газон, якобы для проверки его готовности к длительному маршу, а для этого выписать специальный субботний путевой лист. В действительности Алексей задумал поездить по рижским магазинам – чтобы прокрутить личные дела поскорее и ничего на себе не таскать. Александров легко согласился, но, поскольку день предполагался субботний, то с обязательным возвращением на базу до обеда. Алексея такой вариант вполне устроил.
Решив вопросы с командиром базы, Алексей с ещё большим напором («ваш командир приказал…») стал требовать от зампотеха скорейшей и полной подготовки машины к маршу. «Ваш командир дал согласие – работайте хоть по ночам, хоть в воскресенье! Но в понедельник утром машина должна быть в полном порядке!» – солгал Алексей, хотя прекрасно знал, Стелькин такое приказание непременно уточнит у Александрова, а тот работу в воскресенье ни за что не разрешит. Стало быть, машину к понедельнику они всё равно в порядок не приведут!
Всё же ложь пошла на пользу. Под предлогом аврала хоть и со скрипом, но сварили жесткий треугольный буксир, позволяющий буксировать Газон без водителя. Потом окончательно оформили нужную документацию. Под напором Алексея, не собиравшегося по приезду отвечать за пустые баки, машину полностью заправили бензином, несмотря на мёртвый двигатель, и продолжили что-то с ним творить или имитировать.
Все многочисленные хлопоты едва закончились к завершению рабочего дня, когда по звонку все служащие разбежались по домам, а ремонтная деятельность затихла до понедельника.
По такой же схеме параллельно готовил к убытию с базы свой Зил-131 и Величко. И вот оба товарища встали перед вопросом, чётко сформулированным Геннадием, но заведомо имеющим весьма туманный ответ:
– И что теперь нам делать?
– Я до завтра погружаюсь в анабиоз! Осталось только подарки купить, чем завтра и займусь! – ответил Алексей.
– На это я тебе так скажу! Если скучно жить, Лёха, так лучше совсем не жить! Скажи мне, ради чего нас на жалкие мгновения занесло на эту многострадальную планету? Ведь не для того, чтобы тлеть на этой чёртовой базе два выходных дня?
– Не тлеть, а отдохнуть! – подтвердил свои намерения Алексей.
– Тогда – прозябай и расслабляйся, в то время как более разумно напрягаться и жить, вдыхая морозный воздух полной грудью! – весело поставил точку Геннадий.
– Удачи тебе, несостоявшийся поэт! – смеясь, проводил его Алексей и направился в казарму, надеясь углубиться в чтение «Овода». Увлекательной книгой он намеревался вытеснить усиливающуюся с каждым днем тревогу о своих: о жене, по которой невыносимо соскучился, и о мальчишках.
В ту субботу Величко на базе не появился. А Алексей поколесил с Иварсом по Риге, благо ему центр города был слегка знаком. Удалось купить почти всё, что планировал, даже высокий стульчик Ваньке, чтобы пораньше смог сидеть за общим столом, то есть, быть на уровне! Очень хороший, надо признать, стульчик, но слишком громоздкий, чтобы гулять с ним по Риге!
Походя Алексей отметил, что продовольственное снабжение латвийской столицы значительно беднее, нежели в небольших городках соседней Литвы. Не то чтобы здесь было голодно – совсем не так. Но то, что в стране считалось деликатесами, на витринах Риги не залёживалось. А то и вообще не попадало в поле зрения простых смертных. Как и везде! Что-то особенное можно было отхватить лишь в центре, да и то, если повезёт.
Алексею приходилось слышать, будто так происходит из-за того, что в Риге давно более половины жителей – русские. «Словно русских можно не кормить!» – не согласился Алексей. Но через какое-то время и у него возникло сомнение: «А разве не происходит именно так по всей большой стране? Почему в малых российских городах люди живут значительно труднее, нежели в городах-миллионниках. К чему лукавить, прячась за официальные корректные фразы? В малых городах люди живут не труднее, а просто хуже! Соответствует ли это заявленному равенству всех советских людей и провозглашенной справедливости? И чем москвичи лучше остальных граждан большой страны? Ничем! Я еще понимаю трудности доставки товаров куда-то в горный посёлок или за недосягаемый полгода полярный круг, но даже в Подмосковье, если судить по материальному обеспечению их жизни, проживают люди низшего сорта!»
Мороз ещё держался в пределах двадцати, потому Иварс, оставаясь в машине, двигатель не глушил.
Выйдя в центре Риги на тесноватую площадь, красивую даже без зелени и цветов, укрытую чистым ровным снегом, Алексей долго рассматривал высоченный пятиярусный памятник Свободы, высеченный из красного гранита. Как Алексею объяснил кто-то из прохожих, походя, – это символ стремления латышей к независимости.
«Не понял! – удивился Алексей. – Независимости от кого? От нашего Советского Союза? От всего советского народа? От русских? Как же он до сих пор здесь стоит, олицетворяя собой махровый сепаратизм? Даже если этот монумент возведён в честь совершенно условной некой Свободы, то опять же, что под ней подразумевается? Туманно это, но очень походит на плохо прикрытую провокацию! Потому не понимаю, как он здесь еще стоит?»
На сложном по форме сорокаметровом постаменте подняла вверх руки изящная девушка в длинном облегающем платье. Латыши уважительно говорят – это Милда! Сама мать Латвия! В её руках гордо сияют три золотые звезды, затейливо увязанные между собой своими же лучами. Звезды символизируют три части страны: Курземе, Видземе и Латгале.
Алексей, к собственному сожалению, ничего о них не вспомнил. Может, и не знал никогда, потому устыдился. Он всегда считал, будто обязан знать всё и вся! И разбираться в тонкостях любых политических и исторических процессов. Его этому учили. Потому еще до своей поездки Алексею казалось, будто в Риге придется увидеть лишь то, что он давно уже знал по фотографиям и кинофильмам, собирая в свою память информацию по крохам и отовсюду.
– Когда-то, ещё до Милды, здесь стоял памятник Петру Первому! – подсказала Алексею чистенькая старушка, заметившая почтительный интерес советского армейского офицера и решившая ему помочь.
В реакции Алексея на свои слова она нашла подтверждение искренности его интереса, и потому заговорила опять:
– Сразу после последней большой войны нашу Милду собирались сносить, чтобы опять воткнуть сюда того самого немецко-русского императора. Только Вера Мухина нашу Милду и отстояла! Может, потому, что она, Вера, уроженка Риги? И красоту нашу уважала? Правда ведь, очень красивая у нас Свобода? – разволновалась от собственных слов и воспоминаний старушка.
– А почему Свобода? – не стал скрывать свою неосведомленность Алексей.
– Так ведь наша любимая Латвия никогда свободы не знала! Потому к ней всегда и стремилась! Но во все века кто-то сверху на Латвии восседал!
– И сейчас восседает? – в лоб уточнил Алексей, полагая, что старушка спасует перед необходимостью обвинять советскую действительность.
– Всё крупное, молодой человек, видится на расстоянии! – неожиданно ответила старушка философским изречением. – Вот пройдёт время, тогда многое мы и сами поймём! Да и кто знает, что такое подлинная свобода? Не та, под которой напуганные люди сразу с ужасом подразумевают тюремные застенки и кандалы. И не та, о которой грезят развращенные плохим общественным воспитанием людишки. Им кажется, будто свобода состоит в полном отсутствии каких-либо обязанностей и ответственности! То есть, в возможности беспредельно тешить собственное эго, не обращая внимания на то, что люди вокруг живут по другим законам. Настоящие люди – это лишь те, кто сознаёт, что всем надо жить сообща, что нельзя среди людей жить только для себя. Остальные же – всего-то животные, хотя и в одежде! А вот подлинная свобода – это совсем другая свобода! Это право поступать в интересах всех, как сам считаешь нужным, без каких-либо ограничений! И кто нам скажет наверняка – добро она нам принесёт или зло? Только время и подскажет! Да и то, лишь тому из потомков подскажет, кто станет разговаривать со временем уважительно, а, главное, станет его слушать! Ведь сегодня время редко кто слушает. Все куда-то несутся! Все решают ускользающие от них задачи! Никто не обращает внимания на время, как на реальную силу; не думает, что же завтра получится из этой всеобщей суеты? Потому всё вокруг, всю историю, кому-то удалось покрыть толстым слоем лжи! А нашей Латвии ещё только предстоит вкусить свободу!
– Весьма интересно вас слушать! Вы свободу прямо-таки идеализируете! И заодно превращаете в некую тайну! А разве в свободе есть какая-то тайна? – искренне заинтересовался старушкой Алексей.
– Конечно, есть, молодой человек! Уже потому, что люди к ней тянутся, но никто никогда не ощущал её в полной мере! И, знаю точно, никогда и не ощутит! Разве это не удивительнейшая человеческая тайна? Но есть ещё более интересная тайна. Она в том, что людям свобода совсем не нужна! Им всего-то нужно отсутствие насилия!
– Разве это не синонимы? – ещё больше удивился Алексей ходу мыслей старушки. – В чём же отличия, по-вашему?
– Это совсем просто! Человек может избавиться от насилия, но никогда не достигнет полной свободы, абсолютной свободы! Вот только представьте себе, будто вы полностью свободны… Представьте! Свободны полностью! Уже представили? Очень хорошо! А мне это никогда не удаётся! И что же? Стали вы свободны от притяжения Земли? Или, может, от связей с родными вам людьми? Или освободились от необходимости дышать, пить, есть? Сдавать экзамены… Или стрелять по врагам… Нет? Вот видите! Вы ни за что не сможете стать абсолютно свободным! Можно лишь абстрагироваться, забыть о какой-то несвободе; привыкнуть к ней! А стать свободным от всего не сможет никто и никогда! Свобода – это утопическая мечта! Скажу вам по секрету, мечта нелепая, порожденная тем, что человек – это существо, большей частью, никогда не думающее ни о чём и неспособное продуктивно думать! Не всех мои обидные слова касаются, но почти всех! А нам уже сто лет твердят, будто мы принадлежим к гомо сапиенсам. То есть, к людям мыслящим! Пусть так! Пусть! Тогда скажите мне, до чего же додумались эти мыслящие существа? Только до захватнических войн? До порабощения соседних народов и отдельных людей? До работорговли? До насилия и грабежа тем или иным способом? До уничтожения десятков миллионов себе подобных с помощью различных военных приспособлений? Ведь это всё ужасно! Нам, чтобы быть людьми, следовало рождаться не гомо сапиенсами, а гомо совестливыми. Если бы люди оказались чище морально, порядочнее в своих мыслях и поступках, чем они есть теперь, то не возникало бы у них и утопических мечтаний о чрезмерной собственной свободе! И не стремились бы они ради такой свободы отнять свободу у других людей! – она вдруг негромко засмеялась и спросила Алексея. – Но ведь наш памятник действительно красив? Правда, товарищ офицер? Наша Милда обворожительна?
– Согласен! – подтвердил Алексей, еще переваривая глубину мыслей мудрой старушки. – Очень красив! И давно он здесь стоит?
– С тех пор, как наша Латвия всего на несколько лет оказалась свободной! – с нескрываемым сожалением усмехнулась старушка. – Ещё до войны! Ещё до вхождения в состав Советского Союза. В тридцать пятом году.
– Спасибо вам за очень полезную экскурсию! Мне было интересно услышать всё именно от вас! – поблагодарил Алексей и подумал: «Еще до вхождения… И ведь потом ее не тронули! Не снесли при Сталине, не снесли при немецкой оккупации… И теперь остаётся Милда недотрогой, несмотря ни на что, словно кем-то заворожённая от грязи властолюбивых человеческих устремлений! Тоже ведь – тайна! Непостижимость!»
Алексей чисто теоретически надеялся ещё как-то изловчиться и съездить в притягательную для многих Юрмалу, где никогда не был. Просто поглядеть на известное всем местечко, но до окончания командировки осталось совсем мало времени. Да и не сезон, чтобы на пляже, растянувшемся на двадцать пять километров, красоваться в зимней одежде. И перед кем красоваться? Там теперь, на ветру и холоде, наверняка, ни одного нормального человека не встретить!
– Всё, Иварс! Возвращаемся в наш временный, но тёплый дом! Интереснейшая бабуся, скажу я тебе, мне у памятника этой странной Свободе встретилась… Прямо-таки экскурсию мне устроила! Про Милду многое рассказала! Она удивительно умно и убежденно пропагандировала мне свою Латвию. Я даже пожалел слегка, что не родился латышом!
– Ничего, товарищ капитан! Русским тоже есть чем гордиться! – серьезно заключил Иварс.
– Ну, Ладиньш, ты силён своими выводами! – Алексей впервые назвал водителя по фамилии, и тот, видимо, догадался, почему так вышло. Не только догадался, но и не смолчал:
– Никому из малых народов, в том числе, и нам, латышам, не нравится, когда русские называют себя великим народом. Во-первых, это невежливо по отношению к малым народам! Во-вторых, в этом есть доля чего-то неприличного… Ну, не знаю, как сказать! Будто мы неполноценные, если тоже не смогли стать великими… Что обо мне подумали бы люди, если я стал бы себя называть великим? Так и с народом всяким получается… Не скромно это, мне кажется… Великие дела заявляют о себе сами и без громких слов! О величии говорить ни к чему – оно итак всем заметно!
