Александр Дурасов
Чужой для всех. Книга 3
Глава 14 6–20 января 1944 года. Вера – Франц. Москва – Берлин
Капитан госбезопасности Володин торопливо поднимался по широкой лестнице. За ним поспевала сотрудник управления НКВД Решетова – высокая статная женщина средних лет с миловидными чертами лица.
– Что будете делать с девочкой? – бросил офицер на ходу.
– Немного поживет здесь, я присмотрю. Позже сдадим в детдом. А что, Дедушкину в лагерь? – в голосе Решетовой слышалось волнение.
– Не знаю! – раздраженно выпалил капитан и остановился на площадке. Оглянулся по сторонам. Убедившись в отсутствии жильцов, добавил: – Получил команду срочно доставить в управление, прямо наверх.
– Что, все так серьезно?
– Да, Аделаида, война. Ваша дверь, открывайте.
– Может, обойдется? Жалко их. Я привыкла к ним.
– Открывайте.
Решетова вставила в замочную скважину длинный стальной ключ, повернула два раза. Щелкнул замок двери квартиры под номером девяносто три. Аделаида потянула ручку, тихо промолвила:
– Заходите, товарищ капитан.
– Вы первой. Только без фокусов. Приказано быть деликатными.
Златовласка, увидев Аделаиду, соскочила с деревянной лошадки и сразу побежала на кухню с возгласом:
– Герасим-на, Герасим-на.
Стукнула ладошками в дверь. Она открылась. Запах жареного лука потянулся сквозняком в коридор. На кухне готовился обед. Глаза Решетовой посветлели, она громко сказала:
– Вера! Выйдите на минуту. К вам пришли.
– Тише, Злата, разобьешься. Одну минуту, я сейчас, – отозвалась Вера.
Выйдя в прихожую, молодая женщина встревожилась. Она увидела Аделаиду и капитана Володина, подумала: «Давно не видела вместе эту парочку. К чему бы это?» Спросила:
– Что-то случилось, Аделаида Герасимовна? Смотрю, вы не одни.
– Ничего не случилось, Верочка. Просто вам нужно проехать с товарищем капитаном.
– Я сварила картофельный суп, может, пообедаем?
– Спасибо, в другой раз, – вступил в разговор Володин. – Собирайтесь, Вера Ефимовна, проедете со мной.
– Мне надо покормить дочку. Может…
– Собирайтесь, – повторил капитан резче. – Вам десять минут на сборы.
Вера побледнела, притянула к себе Златовласку, дрожащим голосом выдавила:
– Что, уже?.. Вы же говорили, что нас не тронут. Как же так? Что будет с дочкой, гражданин капитан?
– Вера, ведите себя ответственно, идите собираться, – потребовала Аделаида. – Я покормлю Злату, присмотрю за ней. Возможно, вас вызывают уладить какие-то формальности.
– Формальности? У вас не бывает простых формальностей и конвой не приставляют. Что вы за люди? – полуночно-синие глаза Веры жгли капитана, наполнялись слезами. – Вы же говорили, что с меня сняли обвинение.
– Вера Ефимовна, ну что вы скандалите? – скривился Володин. – Вам сказали, что нужно уладить некоторые формальности в вашем деле, не задерживайте меня.
– Вера, не злитесь, – уговаривала Аделаида. – Вызов связан с вашей работой. Вы же писали заявление, что хотели бы устроиться санитаркой в военном госпитале. Вот вас и вызывают. Не беспокойтесь. Доверьтесь мне. Отпустите дочку. Злата, иди ко мне. Маме надо собираться.
– Это правда? Вы говорите правду, Аделаида Герасимовна?
– Правду. Делайте, что говорят!
– Хорошо, может, вы правы, – такое объяснение вызова ее устраивало, тем более голос у Аделаиды был убедительный, спокойный. – Златочка, иди к тете Аделаиде. Мне надо отлучиться из дома. Я скоро вернусь…
Ехали минут двадцать. Сотрудники госбезопасности молчали, молчала и Вера, раздумывая о необычном вызове. Куда ее везут? Неужели опять в лагерь? Что станется с дочкой? Нет, не в лагерь, повернули в центр города, а не на Ярославский вокзал. Может, и не соврала Аделаида?
Улица хорошо просматривалась. Редкий снег падал на мостовую, дома. Дворники эмки лениво работали, сбивали снежные пушинки. Город жил военной, но праздничной жизнью. Тротуары и улицы были вычищены. Витрины магазинов в праздничном убранстве. Регулировщик на своем месте.
Машина повернула к площади Дзержинского и остановилась у входа в огромное, величественное здание.
«Куда меня привезли?» – подумала Вера. В груди щемило, нарастало волнение.
– Выходите…
Тревога усилилась, ноги подкашивались, когда она увидела строгих офицеров, рослую дежурную охрану. Чтобы не упасть, она прислонилась к стене.
– Нельзя стоять, идите. Вас ждут, – подстегнул жесткий голос сотрудника.
– Сейчас, – девушка глубоко вздохнула и пошла по длинному коридору, застланному ковровой дорожкой. «Держаться, держаться, быть мужественной, как учил отец. Все будет хорошо. Это проверка», – подбадривала она себя.
Поднялись на несколько этажей. В приемной министерского кабинета ее встретил седовласый полковник с усиками.
– Здравствуйте, Вера Ефимовна, – поздоровался он. – Лаврентий Павлович вас ждет. Пальто и платок снимите, вот вешалка, зеркало.
Вера безропотно выполнила команду, провела рукой по волосам, молча посмотрела на полковника.
– Готовы? Тогда проходите смелее, – Саркисов подошел к массивной дубовой двери и открыл перед ней.
Вера с трудом переступила через порог, остановилась в нерешительности. Дверь за ней закрылась.
Из-за громадного стола поднялся Генеральный комиссар государственной безопасности невысокого роста, в пенсне. Вера вздрогнула, остолбенела. Она узнала в нем Берию…
– Подойди ближе, Дедушкина, не стесняйся, не укушу, – произнес Берия с небольшим грузинским акцентом, пристально всматриваясь в гостью.
Вера медленно приблизилась к наркому. Подняла глаза. Взгляды встретились. Робкий, осторожный Веры и снисходительно-строгий, властный Берии.
– Вот ты какая, Дедушкина! – произнес нарком, пухлые губы разошлись в улыбке.
– Какая? – сконфузилась Вера.
Берия скользнул масляным взглядом по стройным ногам девушки, усмехнулся, глядя на валенки, и, усевшись в кресле, произнес:
– Спрашиваешь, какая? Обычная… правда, глаза небесные, красивые. Ими немца свела с ума?
Щеки Веры порозовели, сердце учащенно забилось.
– Что молчишь? Ты садись. Не стой, это не допрос.
Вера отодвинула тяжелый дубовый стул, оббитый черной качественной кожей. Затаив дыхание, стала ждать разговора, искоса наблюдая за наркомом, за спиной которого висел внушительных размеров портрет товарища Сталина.
Огромный кабинет с добротной служебной мебелью из натурального дерева, дорогие напольные часы, портрет Сталина, наглухо зашторенные арочные окна, ковровые дорожки малинового цвета – все подчеркивало высочайший статус хозяина кабинета, незыблемость его положения. Вера, находясь в этом величественном, но страшном месте, почувствовала себя серой мышкой, попавшей на обед к главному коту страны. Она не могла дать объяснение происходящему. Она не могла ответить на вопрос, почему она здесь. Неизвестность угнетала, отбирала физические и моральные силы. Вера впадала в полуобморочное состояние. Чтобы как-то держаться, она стала читать про себя «Отче наш».
Берия тем временем достал из сейфа папку бордового цвета с грифом «Секретно». Из бокового кармана вынул фото Франца Ольбрихта в форме майора вермахта, взглянув на него, язвительно выдавил:
– Лощеный какой! А пробор, а пробор! – затем развернул фото лицевой стороной к Вере, бросил хмуро: – Это он?
Вера еще больше зарделась, онемела, не поднимая глаз, утвердительно махнула головой.
– Любишь его?
– Он отец моей дочери, – пролепетала девушка.
– Любишь, по глазам вижу, что любишь. Это хорошо. Встретиться с ним хочешь?
– Что?.. – глаза девушки распахнулись, загорелись. Кровь прильнула к голове. – Разве это можно? Он же…
– У нас все можно… если осторожно, – улыбнулся с сарказмом Берия. – Или ты не поняла, куда попала, с кем разговариваешь?
– Я догадалась, – ответила девушка, справляясь с волнением. – Значит, я реабилитирована? С меня снято обвинение?
– Обвинение снято. Но реабилитирована будешь только после выполнения одного задания. От того, как ты его выполнишь, зависит твоя жизнь, жизнь твоей дочери и жизнь Франца Ольбрихта. Ты готова выполнить такое задание, Дедушкина?
Вера вскочила, резко подалась вперед. В глазах решимость. Пальцы рук побелели, впиваясь в стол заседания, готовы разорвать сукно.
– Что нужно сделать? – вырвалось из ее груди. – Я на все готова, чтобы они остались в живых!
– Ну и темперамент! – усмехнулся генеральный комиссар. – То пугливая, как лань, то вскочила, ощетинилась, словно дикая кошка. Садись! – махнул рукой нарком. – На немецком языке разговариваешь? Мне доложили, что говоришь бегло. Это правда?
– Правда! Я в школе была лучшей ученицей.
– Хорошо! Очень хорошо! – Берия вдруг произнес свое восхищение на немецком языке.
Вера улыбнулась, молча присела.
– Задание будет трудным, – продолжил разговор Берия. – После определенной подготовки тебя переправят в Берлин. Там организуют встречу с Францем Ольбрихтом. Во время встречи ты должна будешь его убедить сделать то, что прикажут наши люди. Я надеюсь на тебя, товарищ Сталин надеется, и смотри не подведи! – Берия постучал указательным пальцем по столу. – Ты поняла меня?
– Я согласна, но что будет с моей дочерью? Я беспокоюсь за нее.
– А-а-а, – нарком махнул вновь рукой, – нашла о чем беспокоиться. Лучше беспокойся, чтобы задание не провалить и в лапы к немцам не попасть. А за девочкой присмотрят. Даю слово.
– Когда нужно приступать к заданию?
– Вот это другое дело! – Берия поднялся из-за стола, расстегнул ворот коверкотового френча, на погонах которого красовались большие золотистые звезды, окаймленные красным, синим, зеленым и краповым шитьем, вальяжно подошел к Вере. Окинул взглядом стройную фигурку гостьи, остановился на глубоко вздымающейся груди, которая отчетливо вырисовывалась, несмотря на толстый шерстяной свитер, наклонился к лицу Веры.
– Мы тебе дополнительно сообщим. Подготовка будет проходить днем и ночью, ночью и днем. Мы сделаем из тебя нашего агента. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Вера почувствовала запах дорогого одеколона. Через пенсне на нее смотрели похотливые глаза наркома.
– Серьезная будет подготовка, – протяжно, почти шепотом говорил нарком. – Не подведи нас, Дедушкина. На карту поставлены жизни многих людей, в том числе твоей дочери…
Вера сжалась, закрыла глаза, интуитивно сделала шаг назад, выставив правую руку… Через несколько секунд глаза открылись.
Берия уже стоял возле огромного, оббитого зеленым сукном рабочего стола, ухмылялся. Увидев, что девушка пришла в себя, нажал кнопку вызова адъютанта. Полковник Саркисов явился без промедления.
– Дедушкину отвезите домой. Готовьте к операции. Фитина ко мне…
Январский утренний туман рассеивался. Плотная, непроницаемая дымка становилась белесо-синей, прозрачной. Все вокруг, от кустов и деревьев до зданий и машин, украсилось изразцами кружевного синего инея. Красота необыкновенная.
– К машинам! – раздался зычный окрик фельдфебеля, разрывая тишину идиллического зимнего утра.
Боевой эскорт засуетился, забегал. Солдаты, побросав окурки, устремились выполнять команду. Офицер охраны с тревогой посмотрел на светлеющее небо, боясь уловить гул американской авиации, вытянулся перед хмурым шефом.
Мимо из отеля проходил Франц Ольбрихт, двадцативосьмилетний помощник фюрера. На серебристых погонах-косичках офицера желтели по две четырехконечные звезды.
– Поехали, Степан! – бросил Франц, усаживаясь на кожаном диване.
– Куда ехать, господин полковник? – отозвался Криволапов, сдерживая зевоту.
– Клебер знает, – буркнул недовольно Ольбрихт и глубже втянул голову в шинель.
– Ясненько!
Лимузин мягко тронулся, объехал воронку, вырулив на автостраду, проследовал за бронетранспортером охраны…
«Что делать? Как поступить?» – вопросы с новой силой закрутились в голове Франца, когда он прикрыл глаза.
Невероятные успехи в Арденнской операции: расчленение англо-американской группировки, захват Брюсселя и Антверпена, выход к французской границе и к морю – не дали ожидаемых результатов. Коалиционные силы не сложили оружие. Западный фронт не развалился. Поражение на Северном Эльзасе, оставление Страсбурга не сломили общего сопротивления. Потери тактической авиации на земле после успешной бомбардировки люфтваффе 1 января (уничтожено 800 самолетов) не ослабили воздушный натиск противника.
«Как повести себя с фюрером? Какой дать совет? Ведь для этого рейхсканцлер вызывает в Берлин».
Опасение за исход операции усилилось после разговора с дядюшкой генералом Вейдлингом. Тот раздраженно, доводя себя до ярости, выдал неутешительные прогнозы дальнейшего исхода битвы. Он и сам их знает. «Армия Вейдлинга наступает узкой полосой. Бригады потрепаны и обескровлены в постоянных сражениях с отступающим врагом. Остро не хватает горючего и боеприпасов, а что выдают, приходит с большим опозданием. Появилась реальная опасность окружения. Корпуса Брэдли и Монтгомери, получив резервные бронетанковые дивизии, переброшенные из Америки и Англии, перешли в наступление, тесня войска Дитриха и Мантойфеля, угрожая соединением в Бастони. Главное – полное превосходство в воздухе. Их бомбят непрерывно, массированно „летающие крепости“. Треть танкового парка уничтожена только бомбежками. ПВО с ЗУР „Вассерфаль“, на которую они возлагали большие надежды, оказалась малоподвижной и малоэффективной. Принятая двухлокаторная система наведения – громоздкая, несовершенная. Точность попадания низкая, только треть успешных запусков, кроме того, острая нехватка самих ракет. Эти недостатки свели на нет ракетное ПВО. Люфтваффе защитить не может по причине малой численности самолетов».
Франц открыл глаза. От раздумий разболелась голова. Он вдруг понял, как сильно устал за время операции. Но делать что-то надо. Не время идти на покой. Взглянув на бритый затылок Клебера, вспомнил о русских.
«Его вызывает срочно подполковник Шлинке. Зачем? Что еще нужно русским разведчикам? О причине вызова Клебер не сказал. Не знает. Сказал бы точно. Ганс постоянно находится с ним. Сдружились…» – Франц с теплотой подумал о Михаиле.
Михаил почувствовал взгляд, повернулся, с улыбкой произнес:
– Есть указания, Франц?
– Пока нет… Следи за дорогой, в кювет съедем.
Франц смущенно отвернулся к окну, стало неловко за минутную слабость. Михаил снисходительно улыбнулся. Лимузин двигался медленно. Дорога была забита бронетанковой техникой, частями вермахта, тыловыми подразделениями, ранеными колоннами. Регулировщики и полевая жандармерия с трудом управлялись со встречными потоками. Продвижение войск шло ночью, ранним утром, в сумерки. Порой была неразбериха, кого куда направлять. Никто не хотел днем попасть под смертельную бомбежку «летающих крепостей».
«Совсем юнцы», – подумал Франц о штурмовиках, проходящих мимо. Батальоны гитлерюгенд двигались в сторону Брюсселя для первой армии. Новая униформа, новое оружие. Глаза наполнены решимостью и азартом. «Свежее пополнение. Результат тотальной мобилизации Германии. Сложат головы во Фландрии или Валлонии. Но разве он повинен в этом? Его вины нет. Или все же есть?..»
Раздумывая о превратностях судьбы простых солдат, Франц задремал. Проснулся от возгласа Клебера.
– Господин полковник, перекур! Динан! Впереди мост! – глаза Михаила задорно светились, губы растянуты в довольной улыбке. – Наш мост, Франц!
– Ганс, прекрати кричать! – отозвался недовольно Ольбрихт. – Выйди и расчисти дорогу. Нет времени любоваться Маасом. Нас ждет фюрер!
– И Шлинке ждет! – огрызнулся с обидой Михаил, не поняв сурового выпада Франца, вышел из машины.
Полномочия у адъютанта помощника фюрера были основательные, а причины проезда настолько веские, что при виде документа, подписанного лично фюрером (Gelber Ausweis – «желтый пропуск»), их сразу пропустили на мост с колонной раненых. Впереди возвышалась церковь Богоматери, а за ней, глубже, на вершинах скал, неприступная Цитадель.
Франц тер виски, снимая напряжения поездки. Голова по-прежнему болела. В правом полушарии щелкнуло, появилось легкое жжение, и раздался хрипловатый голос Клауса: «Эх, друг, помял бы тебе бока, да нет возможности. Что, разбудил? Хотя какой сон. Дорога разбита и забита войсками, тянемся, как черепахи. Говорил тебе, лети самолетом». – «Ты желаешь моей смерти, Клаус? Так и скажи. Но помни, это и твоя смерть. В воздухе практически одни „мустанги“, „спитфайры“ и… и… Что это, Клаус? Ты слышишь? А, ни черта ты не слышишь!»
Франц притих на секунду, затем открыл дверь за Михаилом. До его уха долетел гул тяжелых бомбардировщиков. Гул натуженный, леденящий душу, с каждой секундой громче.
– Воздух! – крикнул Михаил, осознав первым опасность. – Франц! Криволапов! Из машины бегом! За мной! – проорал Михаил во все горло и выскочил из машины, бросился вперед, прижимаясь к перилам.
Степан, словно уж проскользнул между шеренгами распадающегося строя раненых, рванул за Михаилом.
– Отойди, раззява! – рыкнул на бугая-санитара, стоявшего на пути, для острастки ткнул автоматом в живот.
Франц замешкался. Его машину облепили бежавшие солдаты.
– Проклятье! Стоять! Застрелю за паникерство! – выкрикнул он и выстрелил два раза в воздух.
Выстрелы заглушила сирена: неистовая, душераздирающая. Протяжный вой подстегнул людей. Поднялась невообразимая паника. Людской гул разносился по всему мосту. Сзади напирали, пытаясь быстрее проскочить опасное место. Передние падали, истошно кричали, ползли, их давили. Некоторые раненые прыгали в темные воды Мааса, но, не попав в полыньи, разбивались о лед. Франц успел отскочить к перилам, чтобы не быть задавленным.
До выхода оставалось метров двадцать. Михаил и Криволапова жестко работали локтями, продвигались вперед. Сжав зубы, выкрикивали:
– С дороги! С дороги! Паршивцы!
Всех, кто становился на пути, Степан, не раздумывая, бил в челюсть. В кулаке зажата увесистая свинчатка.
– Я сказал с дороги, свинья! – рычал шустрый тамбовчанин, нанося новый хлесткий удар, свергая с пути очередную жертву – дрожащего от страха санитара-очкарика с безумными глазами.
Франц оглянулся, увидев впереди друзей, напряг мышцы и тараном пошел за ними. Лицо красное, взгляд решительный, злой, волосы растрепаны.
– Пропустите полковника, свиньи! Черт бы вас побрал! – орал он, метр за метром продвигаясь к выходу.
Оставалось совсем немного до края моста, как воздух наполнился пронзительным воем падающих бомб. Кудахтали береговые зенитки, пытаясь оказать сопротивление крепостям. Выла, что есть мочи, сирена, извещая город о воздушной атаке. Людское море в форме вермахта и СС растекалось во все стороны от моста, пытаясь укрыться. Гул и вой стояли неимоверные.
Задрожала земля от взрывов. Тяжелые бомбы ложились на левом берегу, где находились батальоны гитлерюгенд. Изувеченные, растерзанные штурмовики сеяли берег своими телами, кропили снег кровью. Кто был жив, отбегал подальше от моста к спасительным кустарникам и невысоким скалам, кто был ранен, отползал и зарывался в снег.
Миша оглянулся, увидев Франца, с радостью крикнул:
– Франц, сюда! – протянул руку и, вырвав из толпы, скатился с ним к реке и успел добежать в укрытие под береговые камни.
В это время в середине моста взметнулись огненные смерчи. Взрывные волны мгновенно объяли и разметали ревущую толпу. Пролеты вздыбились, раскололись и со страшным грохотом стали падать в Маас, кроша лед, затягивая в огромные смертельные воронки сотни несчастных врагов…
Подполковник Шлинке, развалившись в кресле, самодовольно ухмылялся, глядя, как Франц и Михаил аппетитно едят свиную рульку с тушеной капустой. Сочная мясистая рулька поддавалась легко молодым зубам. Утомленные разведчики, выжившие после бомбежки под Динаном, наслаждались едой, запивая добротным баварским пивом. Миша стер с подбородка жир, весело промолвил:
– Вкусно, но чего-то не хватает, господин подполковник.
– Понимаю, – расплылся в улыбке Шлинке, – сейчас сообразим, – разведчик оглянулся, разыскивая официантку.
Эльза в это время находилась возле Криволапова. Танкиста посадили обедать в зал, чтобы не мешал вести конфиденциальную беседу. Степан с перебинтованной головой, уплетая котлету, крутился, поглядывал по сторонам, оценивая реакцию персонала на касательное ранение.
– Спасибо, спасибо, – благодарил Эльзу, когда та принесла второй бокал пива.
– На здоровье, господин старший фельдфебель, – ответила искренне девушка. – Я рядом, если надо, зовите, посетителей мало.
– Что так?
– Говорят, русские перешли в наступление под Варшавой. Вот отпускников и отозвали.
– Что? – Степан бросил недоуменный взгляд на Эльзу, перестав жевать. Поняв фразу официантки, сглотнул и удивленно воскликнул: – Так это же под Варшавой, Эльза! А мы в Берлине. Ты что, боишься? Живем, рыженькая! – отхлебнув пива, Степан уже спокойно нравоучительно добавил: – Главное – мы живы, дуреха! Держись нас, и все будет хорошо.
– Я так и делаю. Извините, господин старший фельдфебель, мне нужно идти, – официантка заметила, что ее вызывает подполковник Шлинке.
Эльза расправила белоснежный передник, короткую юбочку. Быстро глянула на себя в зеркальце и, подкрасив яркой помадой губы, устремилась к офицерам.
Вход в кабинку перекрывал громадный сибиряк. Богатырь окинул суровым взглядом хрупкую прелестную официантку, шагнул вправо, молча открыл дверь. Эльза проскочила под рукой великана, словно мышка, и, сияющая, предстала перед Шлинке.
– Я здесь, господин подполковник. Что подать? – взгляд подобострастный. Юное гибкое тело наклонено. В руках карандаш и блокнот.
– Графин водки, не шнапс, а водки. Да холодной! И студень, студень подай! Горчички не забудь. Поняла? Да грибочков солененьких не мешало. Грузди есть? – взор Шлинке скользнул ниже и остановился на глубоком вырезе блузки. Глаза заблестели.
– Слушаюсь, господин подполковник, – Эльза подалась вперед, поняв взгляд офицера. – Груздей нет. Есть только грибной гуляш.
– Хорошо, давай грибной гуляш. Беги, детка, выполняй…
Время было обеденное, но посетителей в ресторане «Папа Крало» было немного. Излюбленное место фронтовиков вермахта служащие не заполняли, побаивались инцидентов. Водку принеси быстро. Графин действительно был холодный, запотевший.
«Молодец, – подумал Шлинке, – старается Эльза. Надо позвать в номер».
Разлив водку по рюмкам, бодро произнес:
– За ваше здоровье, господа! Рад, что вы добрались целыми и невредимыми. Я переживал. Ну, будем!
Горячительный напиток залпом пошел по назначению. После него все оживились. Шлинке не соблюдал осторожности. Он понимал, что, находясь с Францем в закрытой кабинке, бояться некого и нечего. Сыщики Мюллера, раз встретившись с помощником фюрера, оббегали ресторан.
Беседа шла в спокойной, непринужденной обстановке. Никто не торопился. Русские жили в гостинице – в доме, где находился и ресторан «Папа Карло».
Франц также не спешил домой. Дерганая, нервная беременная жена не притягивала в эту минуту. Он с удовольствием предавался беседе с новыми друзьями после тревожного возвращения. Открытость и искренность русских, бескорыстная поддержка и выручка в бою, дружелюбие вызывали уважение, а высокие боевые качества, умение воевать – восхищение. Ему было приятно находиться в компании русских офицеров. Он не чувствовал себя одиноким и отверженным, как это было в кругу штабистов вермахта. Генералы и офицеры Верховного штаба чурались его, недолюбливали, считали выскочкой. Он был чужой для них, словно пришелец. Знание будущих событий, опыт ведения современного боя ставили Франца в ряд, недосягаемый для фронтовиков. Вместе с тем, беседуя с русскими разведчиками, хмелея от очередной рюмки, Франц не переставал мучиться вопросами: «Что нужно еще Шлинке и Клеберу? Зачем они меня позвали?» Взглянув на часы – стрелки приближались к четырем дня, – подумал: «Сидим почти два часа, а ни слова о причине встречи. И Клаус совсем ошалел. Стенает о свободе. Рвется в бой. Полагает, что этим поможет себе. Голова шумит от бормотания».
«Клаус, возьми себя в руки. Не мучь меня», – Франц дал совет попаданцу. – «Бум! Бум! Бум!» – затрещало в ответ. Франц скривился от боли: «Парень! Не пинай мозг десантным ботинком. Это перебор!» – «Бум! Бум! Бум!»
Болезненный скрежет зубами и мысленное проклятие: «Ну, пришелец! Сейчас потравлю таблетками». Рука полезла в карман. Вдруг остановилась на пути. Тело развернулось в сторону русских, и из уст Франца выскочила фраза на ломаном русском языке:
– Господа офицеры! А не хлопнуть ли нам еще по одной, да перейдем к основному разговору? Ведь вы для этого меня позвали?
В эту минуту лицо Франца было перекошено. Глаза вытаращены. Голова тряслась, как у параноика. А в правом полушарии мозга пьяное ржание Клауса.
«О черт!» – застонал немец, сжал голову руками, склонился к тарелкам.
Брови Константина ползли вверх от услышанной фразы. Его раскрасневшееся лицо сияло от удивления. Михаил смеялся громко, раскатисто, как никогда ранее. На глазах выступали слезы. Вдруг хлопок по столу и возглас майора Смерша:
– Вот это по-нашему! Зауважал! Франц, ты учишься на ходу. Или пришелец помогает? – черные глаз Шлинке горели и буравили немца.
– Какая тебе разница! Переходим на «ты». Все, что я знаю, знает и твой генштаб. Но я не знаю, что задумал твой центр. Зачем ты пригласил меня и спаиваешь? У меня завтра встреча с фюрером. Я должен быть в форме.
«Это что-то новенькое!» – подумал Шлинке, а вслух произнес возмущенно:
– Вот об этом и поговорим сейчас! – смершевец сорвал нервно салфетку, вытирая жирные губы от студня, выкрикнул: – Эльза, ко мне! – щелкнул пальцами.
Официантка прибежала мгновенно.
– Я здесь, господин подполковник. Что прикажете?
– Ближе подойди.
Эльза наклонилась.
– Третий графин и гуляш. Поняла? И нас не беспокоить.
– Может, хватит водки, Иоганн? – вмешался Клебер. – Разговор лучше вести на трезвую голову.
– Сиди и молчи! – рыкнул на Михаила Константин. – Разговор ведут старшие офицеры. А ты, детка, что стоишь? Беги, выполняй! Хотя стоп! – Шлинке притянул Эльзу за передник. Шепнул в рыжие локоны: – Вечером загляни ко мне. Я сделаю тебе подарок. Все, беги! – грубая шершавая ладонь прижалась к выпуклому месту.
Щеки Эльзы стали пунцовыми. Она благодарно взглянула на офицера, убежала…
– Нет… нет… – ворочал пьяным языком Франц. – Это невозможно… Ликвидировать и погибнуть – да. Вывезти живым – нет… Да и фюрер… – Франц приложил палец к губам. – Цы-ы-ы… Нас не подслушивают?
– Не беспокойся, Франц. Сержант начеку. Говори спокойно.
– А-а-а, человек гора. Это хорошо… – Франц ковырнул вилкой остывший гуляш. Есть не стал. Бросил тусклый взгляд на пустой графин, скривился, подумал: «Зачем напиваться, чтобы вести деловой разговор? И ежу понятно, что задумка – блеф. Но почему настаивает Шлинке? Да понятно ежу…» – губы Франца разошлись в улыбке. Он размяк на стуле, прикрыл глаза. Из глубин памяти всплывали картины знойного лета 41-го года. Поселок Поляниновичи. Закат солнца. Он и Вера держатся за руки, поднимаются от реки домой к бабке Хадоре. На тропинку выскочил ежик. Вера обрадовалась, как ребенок, тронула ежа. Еж зафыркал, пугал их. Они пошли дальше. А потом… а потом они спали на сеновале… на сеновале…
– Франц, очнись! – Миша толкал Ольбрихта в бок.
Немец дернулся, открыл глаза. Взгляд отсутствующий. Лицо бледное.
– Тебе дурно? Может, выйдем на свежий воздух?
– Слабак! – буркнул подполковник Шлинке, повел шеей. Вены вздулись. Застегнутый ворот сжимал, словно обруч. С неприязнью расстегнул крючок, выдавил: – Тряхни его, дожми.
– Франц, как себя чувствуешь? Выпей воды, – Миша поднес к губам немецкого офицера стакан с минеральной водой. Немец сделал несколько глотков, открыл глаза.
– Спасибо. Мне лучше. Я готов еще раз выслушать свою задачу.
– Хорошо! – усмехнулся Шлинке. Подняв указательный палец, выдавил пафосно: – Повторенье – мать ученья! Слушай внимательно. Задача простая. Нужно вывезти фюрера в Москву. Из рейхсканцелярии сделать это почти невозможно. Но, выманив из логова, схватить и самолетом переправить на нашу сторону можно.
– А зачем вам фюрер? Война и так скоро кончится.
– Фюрер – это ваш идол, ваш вождь. С потерей вождя армия будет деморализована. Она не способна дальше сражаться. Война закончится раньше и с другой расстановкой сил. Пока на Западе американцы и англичане будут тягаться с вермахтом, мы будем уже в Берлине.
– Хорошо, я подумаю, как это сделать.
– Подумай. До утра время есть. А на встрече убеди фюрера выехать к войскам. Лучше на Восточный фронт. Предлог – поднятие морального духа, награждение отличившихся в боях.
– На Восточный фронт фюрер не поедет, побоится. Вы перешли в наступление. Он и вызвал меня по этому поводу. Хочет узнать мои прогнозы, как поступать дальше. Если удастся организовать поездку, то только на Западный фронт. В Нешато в форте сидят ваши штрафбатовцы. Батальон Новосельцева под моей опекой и в моем распоряжении.
– Это замечательно! – Шлинке энергично потер руки, поднялся из-за стола. – Батальон задействовать по полной. Мы подключимся на последней фазе. Подготовкой операции займемся после встречи. А сейчас… – разведчик бросил оценивающий взгляд на стол, крутанул головой, высматривая Эльзу. – Мы подведем итог нашего разговора.
– Иоганн, подожди, – с тоской в голосе остановил Шлинке Франц, – прежде чем я подпишусь под этой авантюрой, ты должен гарантировать безопасность моей семье. Вы даете мне такие гарантии?
– Что? – брови русского контрразведчика взметнулись вверх. Он впервые услышал свое немецкое имя от Франца, кроме того, мысленно находился на другой волне. – А, гарантии… Останемся в живых, тогда и поговорим о гарантиях.
– Нет! Я должен услышать их сейчас.
– Хорошо. Отвечаю. Мы гарантируем со своей стороны жизнь вашей семье, но ее надо вывезти из Берлина в тихое безопасное место. Побеспокойся об этом сам.
– Я сделаю это, Иоганн. Меня также беспокоит жизнь Веры и дочери, которые находятся в Москве. Ответьте, что будет с ними в России? Вы можете гарантировать им нормальные условия жизни? И вообще, я хочу увидеть Веру перед операцией. Я иду на смерть. Это мое твердое решение.
– Ах ты наш двоеженец! – воскликнул с сарказмом Константин. – Зацепила тебя Верка, зацепила, постоянно думаешь о ней. Хороша девка, да?
Франц побледнел. Руки сжались в кулаки.
– Молчать! – рявкнул он и, сбивая стул, бросился на Константина. Но тут же жилистые руки Михаила обхватили его сзади, да так, что затрещали кости. Франц дернулся, остановился, обмяк. На шум в приоткрытую дверь втиснулась огромная голова фельдфебеля.
– Помощь нужна? – пробасил сибиряк, но отпрянул назад, увидев поднятый кулак Шлинке.
– Тише, тише, Франц! Не ерепенься! Это шутка, – выдавил сквозь зубы Михаил, ослабляя захват.
– Да отпустите меня, – прохрипел немец, вырываясь из объятий Михаила. Отскочил к стене, взгляд неприязненный, кулаки сжатые.
– Все, все, все. Спокойнее, Франц. Сдаюсь. Это шутка, – Константин поднял руки вверх. В глазах горят искорки. Улыбается. – Тебе больше не наливаем. Ты, как выпьешь, бешеный становишься. Шуток не понимаешь.