Самид Агаев
Правила одиночества
– Что ты хочешь этим сказать, сынок?
– Я не совсем лезгин, я тат, горский еврей. Потомок древних хазар.
– Вот так номер, – развеселился Виталик, – значит, у нас полный порядок.
Виталик Маленький стоял на своем посту, держа в поле зрения автобусную остановку, недалеко от стеклянного кафе, которое всегда сводило Али с ума своими запахами, и с замиранием сердца следил за подъезжающими автобусами. Как он ни старался предугадать поведение Джульетты, ничего не получалось. Когда она вышла из автобуса, Виталик подобрался и изобразил жалобную улыбку, как можно жалостливей. Надо было голову бинтом перевязать, мелькнула в голове запоздалая мысль. Джульетта прошла мимо, словно он был пустым местом. Виталик вздохнул и поплелся следом.
– Не надо за мной ходить, – не оборачиваясь, сказала девушка, – видеть тебя не хочу.
– А ты меня не видишь, – резонно ответил Виталик, – я же сзади иду.
– Остряк-самоучка, – все так же не оборачиваясь, констатировала девушка.
– А что я такого сделал? – возмущенно.
– На Рубене живого места нет, вся физиономия синяя. Ты его так избил, будто он не брат мой, а враг. А еще говорил, что ты меня любишь. Врал?
– Почему врал, я же говорил, что тебя люблю, а не его.
– Перестань острить.
– Хорошо, не буду.
– Ты устроил ему западню.
Во-первых, в западню попали мы, нас было четверо, а братуха твой привел целую футбольную команду, одиннадцать человек. Я оказался меж двух огней; если ты помнишь, предупредил, чтобы Рубен не ходил один, из-за тебя я предал своих друзей, мы еле ноги унесли.
– Значит, это я виновата во всем? – раздраженным голосом спросила Джульетта, она даже остановилась и повернулась к нему лицом.
– Нет, – быстро ответил Виталик, – я этого не говорил, во всем виноват я, давай помиримся.
Девушка, сжав губы, сложила кукиш, сунула ему под нос, повернулась и пошла. Виталик тут же последовал за ней.
– С чего ты взяла, что это я отделал твоего брата, я даже его в лицо не знаю.
– Зато он тебя узнал.
– Откуда?
– Под фонарем ты стоял, в качестве живца?
– Ну да, – признался, – только про живца это обидно.
– Как есть, и хватит за мной таскаться. Рубен на голубятне торчит, еще одной драки не хватало. И, кстати говоря, поездка на БАМ в качестве свадебного путешествия меня не устраивает.
Поравнялись с домом Джульетты, и девушка ускорила шаг. Виталик тяжело вздохнул и поплелся в общежитие.
– Вон идет наш Ромео, – сказал Али. Он сунул два пальца в рот и издал короткий свист.
Ромео, то есть Виталик, задумчиво вышагивающий вдоль забора, поднял голову и увидел Али, машущего рукой. Изменил направление и тем же аллюром ступил на футбольное поле. Отсчитав полсотни шагов, остановился у лавочки, на которой сидела вся троица.
– Гамарджоба[17], – приветствовал он честную компанию.
Салам аллейкум[18], – ответствовал Виталик Большой.
Барев[19], – сказал Али.
– Здоровеньки булы, – ответил Ислам. Виталик Большой спросил у Виталика Маленького:
– Чувак, ты случайно не кришнаит, а то нам для комплекта буддизма не хватает?
– У меня мама молоканка, – нехотя ответил Виталик.
– Это ничего, сектанты тоже имеют право на представительство, – добродушно заметил Виталик Большой.
Виталик Маленький сел рядом, поднял прутик, лежавший под ногами, и принялся чертить перед собой геометрические фигуры. Молчали минут десять под гомон воробьев, чирикающих на кронах акаций.
– Как идет процесс примирения? – наконец спросил Ислам.
Виталик пожал плечами, полез в карман, достал пачку «Авроры», закурил и стал сплевывать табачинки, налипшие на губы.
– Понятно, – сказал Ислам, – вопросов больше не имею.
Али, немилосердно фальшивя, стал насвистывать мелодию арии «Сердце красавиц склонно к измене». Виталик Маленький некоторое время поглядывал на него искоса, затем, не выдержал:
– Икар долетался, а ты досвистишься. Обращаясь к Исламу, Али возмущенно сказал:
– Задирается. Кажется, ему жить надоело.
– Джентльмены, – строго обратился к ним Виталик Большой, – глупо ссориться перед лицом общего врага, он только этого и ждет, чтобы схавать нас поодиночке.
– Скажи спасибо общему врагу, – буркнул Али. – Неблагодарный, еще из-за него вчера жизнью рисковал.
– Надежда есть вообще? – спросил Виталик Большой.
Поскольку Виталик Маленький молчал, Ислам ответил за него:
– Надежда всегда есть.
– Я вам расскажу поучительную историю, – изрек Али. – Вот я встречался с девушкой, Надежда ее звали…
– Ладно врать, -• перебил его Виталик Большой, – с девушкой он встречался, с Эльзой, наверное?
Али обиженно замолчал и снова стал насвистывать, на этот раз мотив мейхана.
– Ну и че дальше было? – через минуту спросил Виталик Большой.
– Да пошел ты, – сказал Али и вполголоса, отбивая ладонями по коленке такт, запел:
Моего места Маштаганский селений
Общежител четвертый отделений
Если будет земилетиресений
Пириходи ко мне в отделений.
Оборвав песню, заметил:
– Эльза, к вашему сведению, со мной не здоровается, потому что я обещал прийти к ней вечером и не пришел, из-за вас, между прочим.
Виталик Большой спросил у Ислама сигарету, но тот покачал головой. Виталик Маленький достал пачку «Авроры», но Виталик Большой скривился и предложил Али:
– Пойдем, брат, сходим за сигаретами, у меня есть сорок копеек, как раз на «Интер» хватит.
– Ара, отвали от меня, – огрызнулся Али, – я с тобой даже двух шагов дороги не хочу пройти.
– Обиделся, – констатировал Виталик Большой. АЛИ, не обращая на него внимания, продолжал вполголоса петь, прищелкивая пальцами:
Лошадь, осел и мотыга,
Вот и все, что было у меня,
И уверенность, что отец женит меня,
Но он дал мне денег и отправил в игорный дом.
Дальше он не знал слов, поэтому, пощелкав еще некоторое время пальцами, замолчал. Солнце клонилось к закату, было тепло и безветренно. Наискосок, через футбольное поле, прошла группа учащихся занимать очередь на ужин. Проводили их взглядами. Гомон птиц в кроне дерева вдруг затих. Подняли головы и увидели в небе парящего коршуна. Хищник сделал круг над полем и, видимо не увидев ничего достойного внимания, улетел в сторону пустырей. Через несколько минут птичий базар возобновился. Студенты теперь потянулись на ужин муравьиной лентой, друг за другом, небольшими группками, что-то живо обсуждая, споря. Видимо, в этом нескончаемом потоке было что-то рефлексообразующее, так как все почувствовали голод.
– Сколько, ты говоришь, у тебя копеек? – спросил Ислам.
Виталик Большой открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент раздался шум крыльев, сильный шум. Над голубятней Рубена вдруг возникло сизо-голубое облако, которое стремительно взмыло вверх, подгоняемое разбойничьим свистом хозяина. Какое-то время они как зачарованные следили за пируэтами голубиной стаи, причем довольно долго, затем Виталик Большой сказал:
– Сорок копеек, но я хотел купить сигарет, у нас курить нету.
– Курить вредно, – сказал Ислам, продолжая смотреть в небо, – «Охотничья» копченая стоит рубль восемьдесят, две бутылки «Агдама» по рубль десять – итого четыре рубля; хлеб возьмем в столовой. У меня есть трешник, не хватает шестьдесят копеек, поройтесь как следует в карманах, дети мои, поскребите по сусекам.
Али толкнул локтем сидевшего рядом Виталика Маленького и, подавшись к нему корпусом, тихо спросил:
– Друг, эти сусекам – что такое?
Ислам замолчал. После долгой паузы Маша спросила:
– А что было дальше?
– Дальше наступило утро, – ответил Караев.
– Какое утро? – недоуменно сказала девушка.
– Обыкновенное, какое после ночи наступает.
– И че?
– И Шехерезада прекратила дозволенные речи.
– Так вы, значит, Шехерезада, – развеселилась Маша.
– В некотором роде.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Проект
На той стене, где не было окна, висела карта Москвы. Возле карты стоял мужчина лет сорока пяти, стройный, моложавый, гладко выбритый, и тыкал в нее пальцем. Звали мужчину Александр Сенин. Караев сидел за столом и, мешая ложечкой чай, рассеянно слушал его.
– Почти гектар земли, – горячо говорил Сенин, – по плану городского развития, это план массовой застройки. Метро пустят через полгода, станция от этого места в пятистах метрах. Строительство жилья идет полным ходом. Для оптового рынка лучше места не сыскать.
– Только строят или живут? – спросил Караев.
– Некоторые дома уже заселены, ни одного магазина в округе, народ продукты возит из центра, можно сказать. Это золотое дно, неужели не видишь? Деньги сами в руки идут. Проснись, старик, спишь, что ли?
Караев поднялся, плеснул в ладонь из графина с водой, побрызгал в лицо.
– Я плохо спал, – сказал он, – вернее, совсем не спал.
– Съел что-нибудь? – сочувственно сказал Сенин.
– Я был не один, – нехотя объяснил Караев.
– О-о, так это совсем другое дело, – уважительно произнес Сенин, – это я понимаю.
Сенин был когда-то освобожденным председателем профсоюзного комитета на крупном производственном предприятии. В начальство выбился из рабочих, ходил в передовиках, эксплуатировал сразу семь токарных станков, зарабатывая бешеные по тем временам деньги – по восемьсот рублей в месяц. Даже имел правительственную награду – орден за трудовую доблесть. Грянула перестройка, завод обанкротился, и Сенин остался не у дел. Но жалеет он не столько об этом, сколько о том, что не успел пройти еще одну карьерную ступень – перейти в ЦК ВЦСПС – уж там бы он не затерялся – кто знает, может, сейчас бы в депутатах ходил! На жизнь Сенин зарабатывал посредничеством. Рынок, который сейчас эксплуатировал Караев, был арендован с его помощью.
– Кого башлять? – спросил Караев.
– Префекта, через третьих лиц, разумеется.
– Сколько он хочет?
– Полтинник сразу, и потом пять процентов с оборотов.
– Рожа не треснет у него с пятидесяти тысяч долларов… – лениво возмутился Караев.
– Старик, это недорого, – убеждал Сенин, – он дает аренду на пять лет, разбей на месяцы – там копейки получаются. Это приличный человек, уверяю тебя, его недавно назначили, поэтому он берет дешево; ты не знаешь, что в других районах творится. Деньги за год отобьешь, да какой за год! За полгода!
– А процент с оборота? – сопротивлялся Караев.
– Старик, ты меня удивляешь: во-первых, даже налоговая инспекция не в силах определить фактический оборот в коммерческой палатке, а ты хочешь, чтобы префект определил, тем более на рынке! А во-вторых, платить его не ты будешь, а твои арендаторы, включишь в арендную плату – и все дела.
– Твоя доля в этом полтиннике? – спросил Караев.
– Ну что ты, старик, я эти деньги отдам все, я у тебя на хвосте.
– Сколько ты хочешь?
– Мне как посреднику законные десять процентов.
– Пять тысяч долларов, – сказал Караев, – итого пятьдесят пять, на пять лет это, конечно, не так уж и много, но платить-то надо сразу. Я должен поразмыслить.
– Времени мало, – заявил Сенин, – буквально несколько дней, имей в виду, желающих на это место найдется предостаточно.
Караев задумался.
Причины для раздумий были. Первая – непредсказуемость московских властей, вторая – попустительство государства в отношении экстремистских и фашистских группировок; случаи избиения брюнетов в общественных местах стали обыденностью. Память народа, потерявшего около двадцати четырех миллионов человек в борьбе с фашизмом, оказалась слишком короткой. Долгосрочные инвестиции – вещь рискованная. Кто знает, не придется ли в спешном порядке уносить ноги из страны?
– Мне надо поразмыслить, – повторил Караев, – кстати, не называй меня стариком.
– Что это вдруг? – удивился Сенин. – Я тебя всегда так называл. Стареть, что ли, начал?
– Между прочим, – заметил Караев, – ты старше меня на три года, это во-первых. Во-вторых, у меня роман с молодой девушкой, и может развиться комплекс.
– Ух ты, – алчно сказал Сенин, – и сколько ей лет?
– Попрошу без зависти.
– Красивая?
– Врать не буду, девушка некрасивая, но молодая – двадцать три года ей, – честно признался Караев.
А ты знаешь, в этом есть свои положительные моменты, – глубокомысленно произнес Сенин. – Ты – мужчина видный, значит, ценить будет, верна будет, во-вторых, никто на нее не позарится.
– Насчет верности некрасивых – это миф, – возразил Караев, – как раз они первые тебе рога наставят, потому что им постоянно надо самоутверждаться.
– Послушай, старик, – назидательно произнес Сенин, – молодая девушка не может быть некрасивой. Это мнение умудренного жизнью человека, прислушайся к нему. Молодость – сама по себе красота. Знаешь, что я тебе скажу? В нашем возрасте нельзя быть таким щепетильным.
Именно это пришло в голову Караеву в последний момент перед тем, как он оказался с девушкой в постели: до этого он честно пытался справиться с собой.
– А что бы тебе на ней не жениться? Об этом другие только мечтать могут, а тебе само в руки идет. Молодая жена, будет тебе верна – смотри-ка, даже стихи сложились.
– Я ее не люблю, – сказал Караев, – к тому же, у нее был армянин.
– Ну знаешь, кто из нас без греха, – назидательно произнес Сенин, – у каждого в жизни был свой «армянин».
– У тебя что, тоже был армянин?
– Это в переносном смысле, аллегория, не буквально. В конце концов, не негр же у нее был, а всего-навсего армянин.
– Ты меня знаешь: я не националист, я даже к евреям нормально отношусь, но лучше бы у нее был негр. Это не я говорю, это во мне национальное самосознание говорит. Ведь они оккупировали четверть Азербайджана! А ты говоришь – негр.
– Не пойму, ты шутишь или серьезно говоришь?
– Это смех сквозь слезы. Ладно, закрываем тему. Чаю хочешь?
– Да я бы и выпить не отказался, – признался Сенин. Караев нажал кнопку на телефонном аппарате.
– Вера, дайте нам чаю с лимоном.
Он подошел к шкафу, достал из него початую бутылку коньяка и поставил на стол одну рюмку.
– А ты не будешь? – спросил Сенин.
– С утра не пью, – отказался Караев, – только чай.
– Ну а я выпью: в жизни и так много ограничений, не зависимых от нашей воли, не хватало еще самому себя ограничивать.
– Я смотрю, у тебя философский подход к жизни, – улыбнулся Караев, – ты что заканчивал?
– Десять классов, – наполняя рюмку, сказал Сенин, – но ты попал в самую точку: я после армии поступал в МГУ, на философский факультет. Правда, на первом же экзамене срезался. Вопрос был про Ломоносова: расскажите, мол, основные вехи его жизни, и я сказал, что он пришел пешком из Архангельска и поступил в университет. А оказалось, что университета тогда еще не было, потому что он сам его впоследствии и создал, поэтому его именем и назван. Вот смеху-то было. Они сразу заулыбались, стали переглядываться и двойку мне рисуют. Я пытался убедить комиссию в том, что в философии не эрудиция главное, а способ мышления, что ум и знание – это разные вещи, но мне не удалось это сделать. Ну, будь здоров, за успех твоего бизнеса!
Сенин выпил, и на лице его появилось вопросительное выражение – он прислушивался к своим ощущениям. Вошла Вера, неся поднос, на котором были маленький заварной чайник, грушевидные стаканчики, печенье, конфеты и блюдечко с нарезанным лимоном. Сенин тут же подцепил ломтик и отправил его в рот. Разлив чай, Вера удалилась. Сенин провожал ее любопытным взглядом, поворачиваясь вслед, пока она не удалилась.
– Ты поаккуратнее смотри, – заметил Караев, – а то Рузвельт тоже так вывернулся вслед секретарше, упал и сломал позвоночник. Так что береги спину, Сеня.
– У тебя какие с ней отношения? – спросил Сенин.
– Деловые, а что?
– Я бы ее скушал, – плотоядно сказал Сенин, – да только времени нет и возможности: у меня ведь жена, дети и еще одна женщина…
– В Ростове-на-Дону?
– Здесь, в Москве. Расходов это потребует, а я сейчас крайне ограничен в средствах, – с сожалением объяснял Сенин.
– Бодливой корове Бог рога не дал, – сказал Караев.
– Вроде того. А она замужем?
– Не замужем. Тебе налить? – предложил Караев.
– Конечно, налить, Бог любит троицу, а я только одну выпил. Может, я выкрою денек-другой. Хаты, правда, нет, пустишь к себе?
– Нет.
Караев наполнил рюмку. Раздался зуммер телефона, Караев нажал клавишу. Голос Веры произнес:
– Патрон, звонит вчерашняя журналистка, соединить?
– Да.
– Как она тебя называет, – отметил Сенин, – патрон?
– Когда она была замужем, долго работала за границей, в Новой Гвинее.
Караев взял трубку и услышал низкий голос Севинч:
– Господин Караев, здравствуйте, я прошу прощения, мне так неловко, но диктофон зажевал пленку, и я не могу расшифровать интервью. Вы не согласились бы повторить его? Мне ужасно стыдно.
– Я рад вас слышать, – сказал Караев, – пожалуйста, я повторю, правда, не уверен, что получится слово в слово. Я буду свободен вечером. Да, я совсем забыл – по вечерам вы заняты. Хорошо, приезжайте сейчас.
Караев положил трубку. Сенин, внимательно слушавший разговор, глумливо произнес:
– Ето хто ето? Журналистка? Ай, как интересно, – он выпил, съел лимонную дольку и завистливо продолжил: – Слушай, да ты нарасхват у женского пола. Как же хорошо быть неженатым, Господи боже!
Он налил себе еще одну рюмку. Было заметно, что он захмелел:
– Двадцать семь лет семейной жизни – и что хорошего? Вот, к примеру, ты один живешь, вынужден себе сам готовить. Вроде как неудобство – приходишь домой усталый, жрать хочется, а тут еще готовить надо. Но с другой стороны, ты себе что хочешь, то и готовишь, правильно? А я прихожу вечером домой, говорю жене: хочу, мол, жареной картошки – я люблю с солеными огурцами – а она передо мной тарелку с макаронами – хрясь, и говорит: «Еще чего, буду я для тебя отдельно готовить! В ресторане, что ли? Ешь, а не нравится – иди телевизор смотреть» – нет, ты представляешь?
Вновь раздался зуммер телефона. Караев нажал на клавишу и услышал взволнованный голос Веры:
– Патрон, на рынке омоновцы.
Караев стремительно поднялся и со словами: «Извини, друг» – вышел. Сенин так же стремительно поднялся, выпил, но остался на месте. «Ничего, – крикнул он вслед, – я подожду».
Идентификация
Омоновцы рассредоточились по всему рынку. Рослые, вооруженные автоматами, в черных трикотажных масках на лицах, бойцы сгоняли всех торговцев в одно место и выстраивали у стены. Караев обратил внимание на то, что среди задержанных были и покупатели, у которых не оказалось при себе документов. Те же, кто не вызвал у омоновцев подозрения, наблюдали за происходящим – кто с любопытством, кто с жалостью, а кто со злорадством. Омоновцы, маясь от избытка власти, с задержанными особо не церемонились: ставили их лицом к стене, ноги на ширину плеч, руки на стенку. Все это выглядело настолько нелепо – средь бела дня, в мирное время, в столице страны – что казалось, идут съемки фильма по роману-антиутопии Оруэлла. Под ногами катались фрукты с лотка, который то ли нечаянно, то ли нарочно опрокинул на землю один из бойцов. Караев поднял с земли яблоко и, держа его в руках, громко спросил:
– Кто здесь старший?
К нему подошел один из омоновцев в звании лейтенанта.
– Я директор рынка, – представился Караев, – что здесь происходит?
– Проверка документов, – заявил офицер, – плановая.
– Вы что, их расстреливать сейчас будете? – спросил Караев.
– Расстреливать? – удивился офицер. – Нет.
– Зачем же вы их к стенке поставили в таких позах, и к чему этот маскарад?
– Предъявите документы, – потребовал офицер.
– А может быть, вы сначала маску снимете? Как-то неловко разговаривать, не видя лица собеседника.
– Документы, – грозно повторил лейтенант.
Караев усмехнулся:
– Уважаемый, вас что, в милицейской школе учат только этой команде? – Он полез в карман за паспортом, затем в другой, и с досадой вспомнил, что как раз сегодня оставил его дома. Достал бумажник, извлек из него визитку и протянул офицеру.
Омоновец изучил визитку и спросил:
– Паспорт у вас есть?
– Паспорт лежит у меня дома, разве я обязан носить его с собой? Я его забыл.
Лейтенант покрутил в руке кусочек картона.
– Здесь нет штампа о регистрации. Придется вас задержать до выяснения обстоятельств.
– Задержать меня? – возмутился Караев. – На каком основании?
– На основании закона. При подозрении в совершении преступления я имею право задержать вас.
– А почему вы не задерживаете этих людей? – Караев указал на зевак, с любопытством наблюдающих за этой сценой. – Вы их не подозреваете в совершении преступления? Или моя внешность – достаточный повод для этого?
– Ладно, хорош болтать, умник, – рявкнул офицер и скомандовал: – Взять его! Туда же, к стенке!
Два дюжих омоновца схватили Караева за локти и повели к стене. Сопротивляясь, он выкрикнул с долго сдерживаемой яростью:
– Ты маску-то сними, блядь! Что ты, как трус, лицо прячешь?
После этих слов двое омоновцев скрутили его и поволокли в автобус.
