Самид Агаев
Правила одиночества
Век воли не видать
Ночь Караев провел в «обезьяннике», в компании бомжей. Бессонная ночь спровоцировала приступ мигрени, и мозг его раскалывался от боли. Дежурным был офицер по фамилии Дзгоев – так он представлялся, отвечая на звонки. По всей вероятности, он был осетин. Дзгоев разрешил Караеву позвонить адвокату. Но мерзавец адвокат оказался на даче и приехать не мог, так как был выпивши. «Ты уволен», – сказал ему Караев и ПОЛОЖИЛ трубку. Капитан с сочувствием смотрел на него.
– Может, отпустишь? – спросил Караев. – Другом стану.
Капитан покачал головой:
– Если бы из нас двоих кто-то был русский, это еще сошло бы с рук, а так – нет, – тихо сказал он.
– Понимаю, – согласился Караев и вернулся за решетку.
Но утром его неожиданно отпустили. Выйдя на крыльцо, он с наслаждением вдохнул холодный осенний воздух – на улице моросил дождь. Неуверенно ступая, прошел через двор мимо перекуривающих возле патрульных машин милиционеров. У ворот отделения милиции стояла женщина под зонтом.
– Пустите под зонтик, – попросился Караев и в следующий миг узнал Севинч.
– Конечно, – ответила она, – подходите.
– Вот так встреча! – изумился Караев. – Как вы здесь оказались?
Женщина пожала плечами.
– Я виноват перед вами, – заговорил Караев, – обманул. Правда, это был форс-мажор, но все равно простите меня, – засмеялся, – мне это напоминает сцену из американского фильма: герой выходит из тюряги, а на улице его ждет женщина, которую он и не надеялся увидеть. Меня это всегда умиляло. Однако я готов искупить свою вину и дать вам интервью прямо здесь.
Знаете, каким был основной принцип древнегреческой философии? Здесь и сейчас! У меня даже есть оригинальное название для него: «Репортаж с петлей на шее». Как вам? Нравится?
– Это уже было, – сказала Севинч.
– Как – было? Я только сейчас его придумал! Надо же, на ходу подметки рвут, что ты будешь делать? Недавно я рассказывал историю одной знакомой, придумал такое хорошее название, «Любовь и голуби», а мне говорят, – уже было. Прямо как вы сейчас. Обидно, да!
– Ну и вид у вас, – заметила Севинч, – а вам не холодно?
Караев дотронулся до своего лица, затем сделал несколько движений, отряхивая брюки. Вчера он выскочил из офиса без пальто.
– Да, – согласился Караев, – душераздирающее зрелище. Если бы вы еще знали, как у меня болит голова!
– Знаю, у меня самой болит голова, мне легко в это поверить.
– И все-таки, как вы здесь оказались? – повторил Караев.
– Мы так и будем здесь стоять? – спросила Севинч. – На нас смотрят.
Караев оглянулся: милиционеры с любопытством, негромко переговариваясь, разглядывали их.
– Они смотрят не на нас, а на вас, – уточнил Караев.
– С какой стати им смотреть на меня?
– Вы красивая женщина, а милиционеры – мужчины.
– Я как-то об этом не подумала, и все же давайте уйдем отсюда.
– У нас в Азербайджане разглядывают еще пристальней. Кстати, здесь недалеко есть кинотеатр с сохранившимся чудом с советских времен названием. Всякий раз, когда я проезжаю мимо него, меня охватывает ностальгия.
– Как он называется?
– «Баку».
– Да, действительно.
– Там есть кафе. Я думаю, в нем будет уютно.
Караев грустно улыбнулся.
– Вот произнес и подумал: какое это беззащитное слово – уют! Человек в форме с незаконченным средним образованием всегда может засунуть тебя за решетку и лишить уюта.
Он зябко поежился и поднял воротник пиджака.
– Вставайте под мой зонтик, – сказала Севинч.
В кафе сели за столик с видом на небольшой водоем, в котором плавала одинокая утка.
– Чай, кофе? – спросил Караев.
– Чай. А эта утка живая?
– Нет, муляж с моторчиком.
– Вы шутите!
– Да. Выпить не хотите? – предложил Караев, жестом подзывая официантку.
– Нет. Я не пью, – отказалась Севинч.
– А я выпью, если вы не возражаете.
– Я думаю, что вам это просто необходимо.
– Как приятно иметь дело с такой понимающей женщиной! – сказал Караев, и подошедшей официантке: – Принесите нам чаю с лимоном, рюмку коньяка… Кстати, какой у вас коньяк?
– «Арарат», очень хороший, – сказала официантка.
– Не надо, – наотрез отказался Караев, – какой еще?
– Есть «Шустовский», прекрасный коньяк, принести?
– Ни в коем случае. Это, чтобы вы знали, тоже армянский, только замаскированный.
– Ну что вы, – возразила официантка, – Шустов – это известный дореволюционный промышленник.
– Правильно, но коньячный завод, принадлежавший ему когда-то, находится в Армении. Я не понимаю, в чем дело, почему в кафе «Баку» подают армянский коньяк? Это что же, пятая колонна? Дайте жалобную книгу!
Официантка недоуменно пожала плечами.
– Есть еще «Кизлярский», но три звездочки.
– Ничего, сойдет, – сказал Караев, – несите «Кизлярский», а жалобную книгу не надо. Пирожные есть?
– Блины есть, – сказала официантка, – с икрой, медом, красной рыбой.
Караев обратился к Севинч:
– Вы блины с чем будете?
– Ни с чем, я блины терпеть не могу.
– Блины мы не будем, унесите, – распорядился Караев.
– Так я же еще не приносила, – почему-то обидевшись, сказала официантка.
– А вот это зря. Ну да ладно, несите чай.
Официантка, закрыв блокнотик, сунула его в карман фартучка и ушла.
– Вы на меня не смотрите, я завтракала, съешьте что-нибудь, – попросила Севинч.
– Как же мне на вас не смотреть, когда вы такая красивая! А есть блины одному, в присутствии дамы… Нет!
– Напрасно. Ну, как знаете, – комплимент она пропустила мимо ушей.
– А вы не ответили, как оказались возле тюрьмы… постойте-ка, это вы меня вытащили! – вдруг догадался Караев.
– В проницательности вам не откажешь, – улыбнулась Севинч.
– Ну конечно! Если вам было известно точное время, я не думаю, что вы стояли и ждали, как жена моряка на утесе!
– Полегче насчет жены моряка, – заметила Севинч.
– Прошу прощения, – извинился Караев, – куда-то меня не в ту сторону понесло в смысле метафор, но прибегать к другому образу не буду, чтобы не получилось, как у Насреддина. Когда шах спросил у него: «Что такое: извинение хуже проступка?» – Насреддин долго и безуспешно пытался объяснить, затем подошел и ущипнул его. Тот вскрикнул и потребовал объяснений. Насреддин сказал: «Прости, мне показалось, что это не ты сидишь, а твоя жена».
– Что вы хотите этим сказать? – напряженно спросила Севинч.
– Ничего, шутка не получилась. Как-то у нас в это утро напряженно с юмором, – грустно сказал Караев.
Подошла официантка, принесла чай и коньяк. Дождавшись ее ухода, Караев поднял рюмку и со словами: «Ваше здоровье» – выпил. Сделал глоток чая, предложил:
– Пейте, остыл уже, видимо, издалека она его несла. Как все-таки хорошо на воле! Вроде бы не самый лучший день в моей жизни, а настроение прекрасное. Знаете анекдот про еврея, ребе и козу?
– Знаю, – улыбнулась Севинч.
– Сейчас именно тот случай. Моя благодарность просто не знает границ. Я ваш должник, но расскажите, как вам это удалось.
– Я обратилась к людям, против которых вы так настроены.
– Вы имеете в виду омоновцев?
– Я имею в виду представителей азербайджанской диаспоры, одного влиятельного человека. Я брала у него интервью как раз перед нашим знакомством, несколько звонков решили ваше дело. За что вас арестовали?
– Меня не арестовали, меня забрали, – уточнил Караев.
– Есть разница? Я не так сильна в тонкостях русского языка.
– Есть: второе с законом не имеет ничего общего. На рынке была милицейская облава, в смысле – проверка документов, они же теперь с легкой руки нашего мэра только этим и занимаются. Причем с ребятами обращались как с бандитами: поставили к стенке, руки за голову, ноги врозь. Я вмешался, командиру это не понравилось, он поинтересовался моей личностью. И тут выяснилось самое интересное – для него во всяком случае – то, что у меня нет с собой паспорта. Вот и все. Никто больше не следит за нарушениями общественного порядка, никто не пресекает хулиганство, вам безнаказанно могут набить морду в центре Москвы какие-нибудь отморозки, в метро, например; никто не ловит бандитов – весь громадный милицейский аппарат бросился на проверку паспортного режима. Милиция выезжает на дежурство как на мытарство. С тех пор как азербайджанцы появились в Москве, стражи порядка здорово поправили свое материальное положение, хотя справедливости ради надо сказать, что обирают всех приезжих, не только наших, – добавил Ислам.
– Но вы, кажется, еще и оскорбили его, – заметила Севинч.
– – Я назвал его блядью. На Руси в средние века это слово обозначало человека, нарушавшего предписанные обществом законы. И, что характерно: так обращались только к мужчинам.
– Сейчас, кажется, это слово имеет несколько иной смысл, – заметила Севинч.
Караев не ответил – он сидел, погрузившись в свои мысли.
– Удивительно, – наконец опомнился он, – я в камере всю ночь размышлял о том, как все неправильно в этом мире. Самое большое значение имеют несущественные вещи: паспорт, регистрация, гражданство. Я был лишен свободы только за то, что у меня не было разрешения на проживание в данной местности. И это при том, что я – бывший гражданин этой страны, эмигрантом меня сделала моя родина. Но ведь если вдуматься, все это – абсурд, нелепость. Человек – тварь божья, и этого достаточно: он живет на земле, он вправе пересекать любые границы, земля никому не принадлежит. Это нонсенс – ему не нужен паспорт, потому что достаточно одного взгляда, чтобы понять, что перед тобой человек, а не зверь. Человек выбирает себе религию, не спрашивая ни у кого разрешения, точно так же он вправе выбирать себе место обитания.
– Определенная логика в этом есть, – согласилась Севинч, – но боюсь, что это утопия. Границы государства существуют как форма общественного строя очень давно.
– – То есть вы хотите сказать, что все это чрезвычайно запущено.
– – Ну да, представьте себе, какой хаос возникнет, если каждый вздумает пересекать границу, где он захочет, жить там, где ему вздумается?
– Никакого хаоса не возникнет, потому что человечество – это саморегулирующий организм; к примеру, войны, эпидемии, землетрясения и прочие катаклизмы – ведь они происходят не просто так, то есть я хочу сказать, что нам известны только внешние причины их возникновения; объяснения, которые придуманы людьми в силу их ума, воображения; но внутренние причины – это природные процессы саморегуляции живого организма… Конечно, может возникнуть хаос, поначалу, но он сам собой и рассосется. Вспомним хотя бы вавилонское столпотворение. Естественные миграции органичнее, нежели те, что регулируются людьми, какими-нибудь ослами в ЕС или ООН, принимающими решения. Пересечение границ государства должно иметь уведомительный, а не разрешительный характер. Свод пограничных правил, таких, как конституция США, должен включать в себя лишь несколько причин, по которым тебя могут не пустить в страну, к примеру, если ты блядь, в смысле нарушитель…
– Я вас очень прошу! – взмолилась Севинч. – Вы вгоняете меня в краску.
– Извините. И этому есть доказательства. Или если ты болен опасной для общества заразной болезнью, к примеру бубонной чумой, бери-бери, оспой. А то что получается? Больной иностранец, имея визу, спокойно пересекает границу и заражает местное население, а здоровый, не имея визы, не может приехать в чужую страну. Или Березовский, обворовавший полстраны, спокойно уезжает в Англию и живет там. А несчастный азербайджанец, который не может прокормиться в своей стране, лишен этой возможности, потому что у него не тот паспорт и не та внешность, всюду на него смотрят волком, и вообще он не в той стране родился.
– Что поделать, – с улыбкой сказала Севинч, – родину, как и мать, не выбирают. Должна заметить, что в оригинальности суждений вам не откажешь, я это поняла еще при первой встрече. Давайте вернемся к интервью, вы готовы его повторить?
– Для вас я готов его повторять хоть каждый день, – галантно сказал Караев.
– Спасибо, – поблагодарила Севинч, – но я имела в виду другое: после того, что с вами случилось, ваши взгляды на эту проблему существования азербайджанца в России не изменились?
– Я понимаю, к чему вы клоните, я очень благодарен вам и тому человеку, который вытащил меня, и я постараюсь оказаться полезным ему и вам. Но я уверен, что здесь работали личные связи, а не политика, поэтому я остаюсь при своем мнении. Извините, иногда бывает так неловко отстаивать свои убеждения. После того, что вы для меня сделали, я, наверное, выгляжу свиньей.
– Вам не за что извиняться: я журналист, я задаю вопросы – вы на них отвечаете, если хотите.
– Вы вытащили меня из тюрьмы только потому, что вы журналистка? – спросил Караев.
– Я приехала к вам в офис, как мы договорились. В приемной сидела перепуганная секретарша, а в вашем кабинете – какой-то вдрызг пьяный тип как раз приканчивал бутылку коньяка…
– Вот скотина, – не удержался Караев.
– Простите?
– Это я не вам, ему, продолжайте.
– Мало того, он еще стал клеиться ко мне.
– Я убью его, – пообещал Караев.
– Из-за меня не надо, – миролюбиво сказала Севинч, – если только из-за коньяка. Б конечном итоге, мне удалось получить от вашей секретарши вразумительный ответ. Ничего личного, обыкновенное человеколюбие, к тому же мы земляки.
– Это называется филантропия, – уныло заметил Караев, – видимо, я уже не произвожу впечатления на женщин, старею. Но все равно спасибо. Я, пожалуй, еще выпью, если вы не возражаете.
– Ну что вы, напротив, – она засмеялась, – если бы меня выпустили из тюрьмы, я бы напилась в стельку.
– Спасибо, – сказал Караев, – я обязательно последую вашему совету, но позже.
Караев позвал официантку и попросил принести еще одну рюмку коньяка.
– А вы замужем? Хотя что я говорю – такая женщина, как вы, не может быть не замужем!
– К нашим отношениям это не имеет отношения, – ответила Севинч.
– Это тавтология, – сказал Караев, – простите, меня несет. Шарикову больше не наливать. Знаете, у меня врожденная грамотность – все время всех поправляю. Когда неправильно, мне режет слух, пора, видимо, к врачу обратиться. Один мой приятель, Валера Симонян, главный редактор газеты, все время злился на меня.
– Простите, вы сказали – Симонян? У вас приятель – армянин?
– Армянин? Как армянин? Да, действительно армянин, как это получилось? А вы что-то имеете против армян?
– Ну, как вам сказать. Один мой знакомый писатель подарил мне книгу, так я ее до сих пор не прочитала, спросите меня – почему.
– Почему? – послушно спросил Караев.
– Фамилия художника-оформителя – Симонян.
– Вопросов больше не имею, – сказал Караев, – но у меня есть смягчающее обстоятельство: я вам скажу, и вы все поймете – он бакинский армянин. Это несколько меняет дело, а как вы считаете?
– Принимается.
Подошла официантка, неся на маленьком подносе рюмку коньяка и блюдечко с ломтиками лимона, посыпанными сахаром.
– Он теперь в Америке.
– Кто?
– Симонян.
– Эмигрировал?
– Не совсем. В пятьдесят три года бросил семью, женился на двадцативосьмилетней армянке из тамошней диаспоры, сделал ребенка, живет там.
– Завидуете?
– Боже упаси! Поменять Родину – все равно что поменять религию, я буду здесь улицы мести, но в Америку не поеду.
– Понятно. Давайте приступим к интервью, у меня не так много времени, – попросила Севинч.
– Давайте, что делать, – вздохнув, сказал Караев, – категория времени – самая безжалостная вещь на свете. Кстати, знаете, что я сделал открытие по поводу времени?
– Интересно.
– Это не время проходит – оно стоит на месте, оно неподвижно. Это мы движемся мимо него, поэтому и стареем.
Караев поднял рюмку и, пожелав женщине здоровья, выпил.
– Я готов, – сказал он.
Мезальянс
– Ты не должна больше убирать в моей квартире, – сказал Маше Караев.
– Почему? – удивилась девушка.
– Это отдает мезальянсом, – ответил Караев.
– Чем отдает? – переспросила Маша.
– Мезальянсом, это дурно пахнет.
– Ну, не знаю, я вроде чисто убираю, – при этом она оглянулась по сторонам, – я ничего не чувствую.
– Послушай, мы в некотором роде стали любовниками, ты не должна убирать за деньги.
– Но я нуждаюсь в деньгах, – сказала Маша, – я из малообеспеченной семьи, мне они необходимы, поймите! Мне не жалко убирать у вас бесплатно, но стипендия у меня маленькая.
Несмотря на то, что они пили на брудершафт, она продолжала обращаться к нему на вы.
– Ты не поняла, я буду давать тебе деньги просто так, не за работу.
– Нет-нет, я не хочу быть обязана.
– Пойми ты, – настаивал Караев, – я не могу спать с женщиной, которой плачу зарплату.
– Что в этом такого? Сплошь и рядом все спят со своими секретаршами и подчиненными.
Некоторое время она молча протирала пыль, затем вновь заговорила:
– Как все-таки вы мудрено выражаетесь: «в некотором роде стали любовниками»! А что в этом плохого, мне это очень нравится! Я давно мечтала стать любовницей, еще в школе это слово меня возбуждало.
Поскольку Караев молчал, Маша спросила:
– Можно я включу телевизор? Караев пожал плечами:
– Включай, чего ты спрашиваешь.
Пошел в кухню, достал бутылку текилы, нарезал лимон, пододвинул солонку. Маша последовала за ним, остановилась в дверях и наблюдала за его действиями.
– Тебе налить? – спросил Караев.
– Я сначала приму душ, – ответила Маша.
– Я смотрю, у тебя к выпивке серьезный подход, – заметил Караев.
– Просто я потная после уборки, – чистосердечно призналась девушка.
Караев протянул к ней растопыренную ладонь:
– Физиологии не надо, очень прошу, у меня тонкие организмы. Твое здоровье.
ВЫПИЛ.
– А вы что пьете, коньяк? – спросила девушка.
– Текилу.
– Опять текилу! Вы пьете только текилу?
– Нет, я пью все, предпочитаю разнообразие. Просто сейчас у меня период текилы.
– Что, к женщинам это тоже относится? Я имею в виду разнообразие?
– К женщинам даже в большей степени. Маша с легким вздохом сказала:
– Все с вами ясно. И исчезла в ванной.
Пока она принимала душ, Караев выпил, налил еще одну рюмку, медленно выпил, долго и задумчиво смотрел в окно, поднеся ко рту дольку лимона. Из этого состояния его вывела Маша, появившаяся из ванной в одном полотенце и с распущенными волосами. Она подошла к Караеву, обняла его сзади, а когда он повернулся к ней, поцеловала. Затем, отстраняясь, ошарашила его вопросом:
– Почему вы выпили? Не можете переспать со мной трезвым?
– Что за самоуничижение? – спросил Караев.
– Ответьте, почему?
– Это просто совпадение.
– Вы уверены?
– Можно без американизмов? Я же просил.
– Это потому, что я некрасивая? – настаивала девушка.
– Можно подумать, что до встречи с тобой я был членом общества трезвости! Не передергивай.
Маша повернулась и пошла в комнату, при этом полотенце развернулось и соскользнуло с нее. Караев, помедлив, поставил рюмку и пошел за ней – сделав несколько шагов, он нагнулся и поднял полотенце.
В спальне по обеим сторонам кровати, на прикроватных тумбочках, стояли два зажженных подсвечника. В слабом свете Маша, лежащая в кровати, с распущенными волосами, казалась даже привлекательной. Одеяло едва закрывало ее маленькую грудь. Караев не спешил к ней присоединиться – он присел на спинку кровати и смотрел на девушку.
– Что? – с вызовом спросила Маша.
– А ты похорошела, я смотрю, – сказал Караев.
– А вы бы еще выпили – я бы красавицей стала, – дерзко ответила Маша. – Правда, в вашем случае может работать еще и другой фактор.
– Интересно?
– Говорят, если все без исключения девушки, проходящие мимо мужчины, кажутся ему красавицами – значит, он постарел. Ведь вы намного старше меня!
– Семнадцать лет между нами, добрая девочка.
– А что касается моей внешности, я вам вот что расскажу. Когда я училась в шестом классе, один мальчик пригласил меня домой. Я пошла, хотя понимала, что я ему нравлюсь и не надо идти к нему домой. Хотя нет – я была уверена, что со мной ничего не случится. Я сильная, а он был слабаком, но не в этом дело. Его отец оказался дома. Оказался неожиданно – я поняла это по лицу мальчика.
– Видимо, рассказ долгий, – раздражаясь, сказал Караев, – я пойду принесу выпить.
– Нет-нет, – остановила его Маша, – рассказывать, в общем-то, нечего. Я хотела сказать, что его папа стал ухаживать за мной как за женщиной, он на меня так смотрел, он хотел меня! По взгляду женщина всегда понимает, когда мужчина хочет ее, – вот вы, например, никогда на меня так не смотрите.
– Но ты не была тогда женщиной, сколько тебе было, двенадцать, одиннадцать?
– Двенадцать, но это ничего не значит. Женщина – это не физическое созревание, это ощущение. Я почувствовала себя женщиной, когда мне было пять лет.
– Час от часу не легче, – воскликнул Караев, – надеюсь, тебя не изнасиловали?
– Мы с мамой сидели в каком-то коридоре, в большом таком, светлом, может быть, в поликлинике. Какой-то мужчина взял меня на колени – он разговаривал с мамой – а я сидела и слушала, и вдруг мне на нос упала капелька.
– Капелька? – удивился Караев. – Капелька чего?
– Не знаю. Воды.
– Он что, потел, этот дядя, или облизывался? Маша, улыбаясь, пожала плечами.
– Не знаю, ни то, ни другое. Не представляю, откуда она вообще взялась, но мне стало вдруг так хорошо, что я кончила.
– Тебе было пять лет?
– Да.
– У меня есть приятель, – сказал Караев, – психиатр. Хочешь, я свожу тебя к нему?
– Вы мне не верите, смеетесь надо мной, – обиделась девушка, – а я ведь этого никогда, никому не рассказывала.
– Ну почему же… Верю, частично. В то, что ты сидела на коленке, – да, а все остальное – плод твоего воспаленного воображения. Психиатру все же стоит показаться. Кстати, я ведь засыпаю раньше тебя.
– Да, – подтвердила Маша, – и начинаете храпеть.
– Это очень легкомысленно с моей стороны, – озабоченно сказал Караев, – я имею в виду сон, а не храп. Тебе никаких мыслей не приходит в голову, когда ты смотришь на меня спящего? Во всяком случае, надо бы запереть в шкафу все колющие и режущие предметы.
– Перестаньте издеваться надо мной, ничего не буду вам больше рассказывать. Ложитесь, пока мы не поссорились.
– Оденься, пожалуйста.
– Почему? Что случилось? – испуганно спросила Маша.
– Мы будем ужинать, – Караев встал с кровати и вышел из комнаты.
Маша недоуменно смотрела ему вслед, затем поднялась и стала одеваться. Когда она вошла в кухню, он стоял у окна.
– Вы как часовой на своем посту. Вам нравится этот вид из окна?
Не оборачиваясь, он ответил:
– Нет, он меня угнетает, этот убогий пейзаж. Одни панельные дома, да еще такого жуткого цвета! Какой идиот додумался красить их в цвет детской неожиданности? Единственное утешение – бывает еще хуже. Например, пейзаж индустриальный – глядя на него, вообще повеситься можно.
Произнеся это, Караев отвернулся от окна.
– А что же вы все время в окно глядите?
– Больше не на что.
– А вы на что больше всего любите смотреть?
– На море или на горы. В нашем городе есть и то и другое, даже не могу сказать, что я люблю больше. Горы очень красивые, особенно зимой. Знаешь, они никогда не бывают покрыты снегом сплошь, как равнина, – всегда что-нибудь чернеет, какой-то склон, утес или подлесок. Но это красота неподвижная. Важа Пшавела сказал про горы: «Стоят и ждут. Беспредельно ожидание гор». А море – красота подвижная, – если оно спокойно, то похоже на спящего льва. Это обманчивое спокойствие, скрытая мощь.
– А если вы так любите ваши пейзажи, почему же вы уехали со своей родины? – спросила Маша.
– Это провокационный вопрос, впрочем, он в твоем стиле, – раздражаясь, сказал Караев, – и я, кажется, отвечал на него, но могу повторить для лиц с девичьей памятью. Моя незабвенная мама говорила мне: «Сынок, учись у евреев, для них родина-мать – это место, где они деньги зарабатывают». Я уехал со своей родины по экономическим причинам, неужели ты этого не понимаешь?
– Понимаю.
– Зачем же ты задаешь свои подлые вопросы?
Маша подошла к Караеву и обняла его:
– Простите меня, не сердитесь. Вы сегодня странный какой-то. Почему?
– У меня сплин, – буркнул Караев.
– Хотите, я вам массаж сделаю?
– Нет, дорогая, сплин массажем не лечится, равно как и тоска, хандра, депрессия.
– Ну это как сказать, – жизнерадостно ответила Маша, – я вот, когда у меня плохое настроение, начинаю что-нибудь по дому делать – стирать, например, готовить, уборкой занимаюсь – и все проходит.
– Счастливый ты человек, – завистливо сказал Караев.
– А где вы вчера были?
– В тюрьме.
– Ну, я серьезно спрашиваю. Я вчера приехала с цветами и как дура стояла под дверью целых два часа и плакала…
– Врешь, – перебил ее Караев, – ты неспособна плакать.
– Еще как способна, – обиделась девушка.
– А цветы зачем?
– Хотела вам приятное сделать. Потом я поняла, что вы нескоро придете, уехала в общежитие. Там уже немного успокоилась, стала вам звонить, просидела на телефоне весь вечер, набирала ваш номер до часу ночи, но вы так и не появились.
– Зачем же ты приехала без звонка?
– Хотела вам сюрприз сделать. Но вы, как оказалось, не любите сюрпризов. Вы были у женщины? – сказала и впилась взглядом в Караева.
– Ты по-русски хорошо понимаешь? Я был в тюрьме, хочешь по-азербайджански скажу? И перестань виснуть на мне.
Высвободился из ее объятий.
– Я вас раздражаю? – тихо спросила Маша.
– Я этого не говорил, я только сказал, что был в тюрьме, правда, женщина при этом присутствовала.
– Я вам не верю, – заявила Маша.
– А может быть, ты ревнуешь?
– Вот еще! Хотите чаю? Он уже заварился.
– Валяй.
Девушка разлила чай по стаканам и села за стол. Караев тоже сел, придвинул к себе стакан.
– А че это вы сегодня так мало пьете? Даже странно как-то, – с лукавой усмешкой заметила Маша.
– А вот это справедливое замечание, – сказал Караев, – то-то я думаю, что мне сегодня как-то не по себе. Ну-ка, подай мне бутылку, там, в шкафу.
– Вот дура-то, зачем напомнила! – в сердцах произнесла Маша. Она достала из шкафа бутылку и поставила на стол.
– А теперь иди за рюмкой, – сказал Караев, – тебя, как нерадивого работника, надо за всем два раза посылать.
– Меня убивает ваш приказной тон! – возмутилась девушка. – А «пожалуйста» где? Я вовсе не обязана подавать вам!
– Обойдешься. Не хочешь – не ходи, я сам возьму. Маша демонстративно достала из шкафа рюмки и поставила на стол.
– Сегодня ночью были заморозки, – наполняя рюмку, сообщил Караев, – я ужасно замерз. Ты пить будешь?
– Нет, – вызывающе заявила Маша. – Вы в камере замерзли? Ха-ха, мне нравится, с каким упорством вы продолжаете меня разыгрывать!
Караев наполнил рюмку девушки.
– A y нас осень в самом разгаре, буйство красок! Ты даже представить себе не можешь, как это красиво, – осень в субтропиках!
– Ну почему же не могу, у нас на Урале тоже очень красиво. А женщина тоже с вами в камере сидела? – Маша засмеялась, но смех вышел натужным.
– Нет, она ждала меня снаружи. Честно говоря, это она вытащила меня из тюрьмы, – объяснил Караев.
– Ну хорошо, – согласилась Маша, – допустим, что вы не врете и эта загадочная женщина помогла вас освободить. Но что ей пришлось для этого сделать, интересно? Трахнуться с начальником тюрьмы?
– Нет, все это было не столь драматично, – сухо заметил Караев, – просто у нее оказались хорошие связи, но почему ты говоришь гадости о незнакомых людях?
– А по-моему, это вы говорите гадости! – взорвалась Маша. – Я вас люблю, а вы мне рассказываете о какой-то женщине!
– Ну все, хватит о женщинах, – прервал ее Караев, – тем более, что она уехала и вряд ли я ее когда-нибудь увижу. А ты что это, ревновать вздумала?
– Вот еще, – фыркнула Маша, – просто я люблю вас. И я, между прочим, хоть у меня и нет никаких связей, сделала бы все, чтобы освободить вас, даже если бы для этого мне пришлось дать начальнику тюрьмы!
– В следующий раз, когда меня заберут, я дам тебе знать, – пообещал Караев, – чтобы ты могла удовлетворить свои сексуальные фантазии, а если у начальника не получится, к примеру, и меня приговорят к смертной казни, тогда ты сможешь дать палачу, чтобы он меня долго не мучил. Правда, до этого тебе придется дать еще и судье, – может, он заменит казнь пожизненным заключением.
– Как вам не стыдно, – обиделась Маша, – что это вы из меня шлюху делаете? Я хочу сказать, что ради вас готова на все, даже на это.
– Ни в коем разе, – запротестовал Караев, – я делаю из тебя самоотверженную женщину, ведь ты об этом толкуешь, о самоотверженности! Однако, этот разговор начинает меня утомлять. Ты будешь пить?
– Нет.
– Почему?
– А мы будем играть в шахматы?
– Возможно.
– А секс будет?
– Нет.
– Тогда я не буду пить. Понимаете, все дело в том, что текила, шахматы и секс в моем сознании связаны с вами, поэтому ничего по отдельности мне не надо. Вы предлагаете мне текилу и согласны на партию в шахматы, третья составляющая – это секс… Знаете, а мне вчера тоже предлагали выпить текилы! Так смешно, бывают вещи, с которыми никогда раньше не сталкивалась, – и вдруг они начинают попадаться на каждом шагу! К нам вчера пришли друзья, а один парень принес текилу – ему папа прислал из Мексики, он там работает. Они даже обиделись на меня! Я же не могла им объяснить, что я теперь, как собака Павлова, у меня рефлекс – пить текилу я должна во время игры в шахматы, а потом трахнуться с вами. Текила, шахматы и секс…
– Ты не можешь обойтись без этого выражения, или оно доставляет тебе удовольствие?
– Выражения не имеют значения, главное – смысл.
Караев медленно осушил рюмку.
– Скажите, пожалуйста… – осторожно заговорила Маша, – я понимаю, что не должна говорить об этом первой, но вы молчите – и мне тревожно. Скажите, пожалуйста, вы на мне женитесь? Почему вы молчите?
– Я разве обещал на тебе жениться? – глухо произнес Караев.
– А разве по-другому может быть? Если мужчина трахнул девушку, разве он не должен на ней жениться? – спросила Маша.
– Ну, если это так, то почему же ты не потребовала этого от своего Ашота? – резко спросил Караев.
– Я его не любила, поэтому и не требовала. А вас я люблю.
– Ты говорила, что любила его.
– После встречи с вами я поняла, что не любила его, я хотела любви и придумала ее. Это был самообман.
– Я не могу на тебе жениться, это невозможно.
– Потому что вы встретили эту женщину? Она вам нравится?
– Нравится, но не как женщина, – признался Караев. Маша засмеялась.
– Как мужчина? Может, вы бисексуал?
– Не говори пошлости. Она мне нравится как человек, у меня к ней симпатия, духовная близость.
Маша резко встала, прошла в прихожую и стала одеваться.
– Вы даже не спросите, что я делаю, – крикнула она оттуда.
– Что ты делаешь? – спросил Караев.
– Я одеваюсь.
– Ты что, уже уходишь?
– Да, я ухожу, а вы даже не пытаетесь меня остановить.
