Самид Агаев
Правила одиночества
– Везет же тебе на «дураков», народ подумает, что ты вправду игрок.
Словно в подтверждении его слов, в третий раз Ислам промазал и отдал кий.
– Сейчас дядя покажет тебе, как надо играть, – говоря это, Гара густо натер наклейку и основание большого пальца левой руки.
– Ты еще подмышки натри, – посоветовал Ислам. Гара хмыкнул и с кием наперевес обошел стол, изучая диспозицию. Наконец узрев подходящую комбинацию, произнес:
– Средний, – и закрутил «свояка» в центральную лузу. Гара заказывал шары и лузы перед ударом, что являлось особым шиком – при таком подходе «дурак» был заметен сразу.
– Правый угол, – заявил Гара и, применив клапштос, точно всадил шар в угол. Затем он произвел накат и, совершенно обнаглев, послал «биток» вслед за чужим шаром через все поле, промахнулся и привел в движение несколько шаров.
– На, пацан, потренируйся, пока я покурю.
С этими словами он отдал кий. Ислам в теории был посильнее, но уступал Гара в практике, поэтому можно было сказать, что их шансы равны.
– Такие комбинации были, – с сожалением сказал Ислам, – а ты все разогнал, прямо как собака на сене.
– Сам собака, – беззлобно огрызнулся Гара.
Прищуря один глаз, Ислам сыграл оборотный дуплет и вновь промазал. Отдал кий и закурил сигарету. Гара, напротив, сигарету изо рта вынул, аккуратно положил на бортик и, сказав: «Ко мне средний», загнал шар в центральную лузу, довольно оскалившись при этом. Далее игра пошла уже не столь результативно, игроки часто мазали и кое-как довели дело до конца. Выиграл Гара, положив в лузу шар красивым карамбольным ударом. Ислам, отряхивая перепачканные мелом руки, как проигравший пошел платить.
На вокзал Ислам нарочно решил не идти – пусть девушка озадачится, авось забеспокоится, будет думать о нем. Простился у стадиона с приятелем и отправился домой.
Двор был залит лунным светом. Мать сидела на скамейке в ночной тени дамирагача и смотрела на серебряный диск, мелькавший среди разрывов туч. На глазах ее блестела влага. Ислам поздоровался, присел рядом и тоже воззрился на луну. Через несколько минут он спросил:
– Что мам, самоедством занимаешься?
– Да, – подтвердила мать, – мне больше ничего не осталось, кроме этого.
– И какая сегодня тема? – поинтересовался Ислам?
– Прожитая жизнь.
– Какие соображения?
– Я шла у нее на поводу все это время, а надо было наоборот, я распорядилась ею довольно бездарно, – она вздохнула, помолчала немного и продолжила: – Если мое предназначение было только в этом, зачем Аллаху было угодно дать мне чувства, память для того, чтобы я предавалась сейчас печали о своей нелегкой судьбе.
– В таких случаях говорят: посмотри, какого сына ты вырастила, – скромно заметил Ислам.
Мать искоса глянула на него.
– Материнский долг я, конечно, выполнила, но это слабое утешение, я же не только за этим на свет явилась, чтобы произвести потомство. Я родила четверых детей, ты последний, кто еще скрашивает мое одиночество, но и тебя скоро не будет.
– Кто это меня заберет? – удивился Ислам.
– Армия. Я же говорила, что мне надо идти с тобой. Ну да я думаю, командир не будет против, если во время обеда ты будешь ходить не в солдатскую столовую, а ко мне, я сниму угол поблизости.
– Если кто и будет против, – заметил Ислам, – то это я, ты сделаешь из меня посмешище.
– Подумаешь, – сказала мать, – он еще и нос воротит, неблагодарный.
– Мам, а ты когда-нибудь встречала благодарных детей? – лукаво спросил Ислам.
– Я надеюсь на тебя, ты моя последняя надежда. Два твоих старших брата живут себе и в ус не дуют, им до меня дела нет, я надеялась, что твоя сестра будет мне опорой в старости, но она будто нарочно вышла замуж за человека из другого города и укатила подальше. Вот я и думаю, может, мне, не дожидаясь дома престарелых, пойти с моста в речку прыгнуть и утонуть.
– Мама, в нашей речке даже зимой сложно утонуть, а уж летом вообще воды по щиколотку, – ухмыльнулся Ислам, он не принимал слова матери всерьез, впрочем, как и она сама. Хотя этого никто не знает.
На нос Ислама упала крупная капля, он удивленно поднял голову и сказал:
– Кажется, дождь собирается.
– Он весь вечер собирается, – подтвердила мать, – пойдем, сынок, в дом.
Ислам попросил:
– Давай еще посидим.
– Тогда принеси мне шаль, – сказала мать, – мне холодно, и зонт захвати.
– А зачем зонт, – поднимаясь, сказал Ислам, – мы и так под зонтом сидим, правда, он дырявый.
Он вынес из дома клетчатую шерстяную шаль, которой мать обычно подвязывала поясницу, и на всякий случай взял зонт. Однако дождь не спешил пролиться на землю, на асфальтовые плиты, которыми было выложено пространство перед домом, упало еще несколько капель и пока этим дело ограничилось.
– Я думаю, – сказала мать, кутаясь в шаль, – вернее, надеюсь, что в следующей жизни меня ждет более счастливый удел, может быть, там исполнятся мои мечты.
– Я думал, ты мусульманка, – улыбнулся Ислам, – а ты, оказывается, буддистка.
– Чтобы прожить еще одну жизнь, я согласна поверить в переселение душ, – заявила мать, – мечты материальны, они не могут остаться нереализованными. Надо полагать, таких, как я, много, что должно произойти с планетой, если эти мечты достигнут критической массы. Но с планетой ничего не происходит, значит, мечты сбываются в следующей жизни.
– А кто виноват, что они не сбылись, твои мечты, – спросил Ислам, – ты сама или другие люди?
После долгого молчания она сказала:
– Частично я, частично другие люди, с самого начала все пошло неправильно. Начало моим бедам положила моя собственная мать. Когда началась война, мне едва исполнилось восемнадцать, тогда прошел слух, что на войну будут забирать всех, и мужчин, и женщин. Мать, испугавшись этого, тут же выдала меня замуж за пятидесятитрехлетнего человека. У него было одно единственное достоинство – деньги. А иначе что бы подвигло мою мать на этот поступок? Я была красивой, она бы могла выдать меня за молодого человека.
– Ты и сейчас красивая, – сказал Ислам.
Спасибо. Правда, от его богатства пользы не было никому, он все тратил на себя, жил одним днем, к тому же страшно ревновал. Причем ревность его носила особый характер: он ревновал меня к будущему – к примеру, наша недолгая совместная жизнь прошла на арендованных квартирах, я все время просила его купить дом, у нас уже были дети, и переезжать с места на место было довольно хлопотно. Он заявлял, что еще не выжил из ума, чтобы совершать такие глупости: «Чтобы ты, когда я умру, – говорил он, – привела в мой дом другого мужчину, этого ты от меня не дождешься. Все здесь и сейчас: ешь, пей, надевай красивые платья, носи побрякушки – все при мне». В конечном счете он своего добился: когда он умер, я оказалась на улице с малолетними детьми на руках, мне было двадцать шесть лет. Правда, он не успел все потратить, у меня осталась пригоршня золота. Я могла бы купить дом, но за мной приехала старшая сестра и уговорила вернуться в Ленкорань. Мне не следовало этого делать.
– А что стало с золотом? – с любопытством спросил Ислам.
– Шла война, время было голодное. Я содержала всю нашу большую семью, все время продавала что-нибудь. Но самым большой ошибкой было мое последнее замужество, я имею в виду твоего отца.
– Я догадался, – обиженно сказал Ислам. Мать потрепала его по голове.
– Мне было тридцать лет, мужики мне прохода не давали, я все еще была красива. Но когда он появился, всех как ветром сдуло. Никто из собеседников не мог предположить, за какое слово схлопочет по физиономии, – очень горячий был парень. Он единственный, за кого я вышла замуж по любви, но это было чистейшим безумием, даже не столько с моей стороны, сколько с его. Вся его родня ополчилась на меня…
Мать замолчала, пауза длилась так долго, что Ислам, все это время терпеливо ожидавший рассказа об отце, не выдержав, спросил:
– И что же?
– Ничего хорошего, как ты видишь, – с грустью ответила мать, – эта ноша оказалась ему не по плечу. Когда он уезжал на заработки, я чувствовала, что он не вернется, что мы расстаемся навсегда, но ни словом не обмолвилась. Вскоре после этого я заболела, простыла на работе… Где я работала тогда? В прачечной войсковой части, это была тяжелая работа. Я проболела довольно долго, поэтому меня уволили. Я осталась без работы, без копейки денег, и вас четверо на руках. Ты был совсем маленький, поэтому ничего не помнишь, к счастью.
Я устроилась на овощную базу, перебирать овощи. Платили гроши, но мы таскали оттуда картошку, лук – все, что можно было спрятать на себе. Я все время боялась, что меня поймают и посадят в тюрьму, а вы умрете от голода. Сейчас только я понимаю, что охрана смотрела на все это сквозь пальцы, хороших людей больше, чем мы думаем. Как говорят наши старшие русские братья, нет худа без добра: постоянная борьба за существование не оставляла мне возможности думать о собственной несчастной женской судьбе, я была как волчица, хотя, что я говорю, волк не покидает волчицу до тех пор, пока волчата не научаться добывать корм. Все это время я думала только о том, как и чем накормить мне вас сегодня. И это помогло мне выжить, не сойти с ума от горя.
В кроне дамирагача зашуршал дождь, до них пока капли не доставали, но асфальтовые плиты стали быстро покрываться рябью темных точек, на этот раз у дождя намеренья были самые серьезные. Луна уже давно не показывалась.
– Пошли, сынок, в дом, – сказала мать.
– На нас же не капает, мама, может, он сейчас кончится, так хорошо сидим, завтра воскресенье.
– Да нет, этот дождь зарядил надолго, – тяжело поднимаясь, сказала мать, – кто все-таки тебе глаз подбил?
– Сейчас или давно?
– И сейчас, и давно.
– Упал я, – сказал Ислам, – эх, так хорошо сидели.
Он пошел к себе в комнату, лег и долго лежал с открытыми глазами, думая об отце, которого не видел уже двенадцать лет. После долгих скитаний по Казахстану и Сибири, тот нашел приют на Сахалине. То есть добровольно уехал туда, куда в царское время ссылали на каторгу. Ислам смотрел по карте, это было так далеко, дальше нельзя было убежать от собственного сына. Город, откуда приходили редкие письма, сваливался в Японское море. Это был край земли, настоящая Ойкумена. Засыпая, он вдруг с испугом сообразил, что если дождь надолго, то Лана на пляж не придет.
К счастью, как это часто бывает летом, к утру небо прояснилось, вернее, гроза прошла стороной, в горах, так как всю ночь были слышны отдаленные раскаты грома. А мать сообщила, что ночью видела, как в горах сверкали молнии. Ислам поднялся рано, но улизнуть из дома не успел. Мать попросила полить фруктовые деревья, в ее голосе было столько твердости, что он понял – сопротивляться бесполезно; взял ведра и пошел к колодцу. Уже оттуда, крутя ручку подъемника, сказал:
– Зачем поливать, если ночью был дождь, можно переусердствовать.
– Если ты называешь дождем те несколько капель, упавшие на землю, то не беспокойся, – ответила мать. Она сидела на крыльце на табуретке и контролировала его действия.
– Ну как же, а гроза? – настаивал Ислам.
– Гроза была в горах, далеко отсюда.
– Мама, подземные воды сообщаются, – поучительно сказал Ислам, – дождь был в горах, а вода уже здесь, подземная.
– Давай, давай.
– Мама, «давай, давай», – это не довод в научном споре, – возмутился Ислам. Он наполнил ведра, с усилием подхватил их и понес в сад. Когда он проходил мимо матери, она легонько хлестнула его прутиком, который держала в руках.
– Я понял, – сказал Ислам, – в прошлой жизни ты была надсмотрщиком. Он вылил воду под дерево и вернулся к колодцу.
На море ничто не напоминало о вчерашнем шторме, поверхность воды была гладкой и неподвижной, как зеркало. Море и небо были одного белесого голубого цвета. На горизонте две стихии сливались, и казалось, что весь мир находится в пасти огромной ракушки, распахнувшей свой зев. Моряк, К каковым Ислам причислял и себя, мог обнаружить на берегу следы вчерашнего буйства: там и сям валялась дохлая рыбешка, прибрежная галька местами была покрыта ржавым слоем листвы донных морских растений, над тушей выброшенного морем тюленя копошились вороны. Ислам исходил пляж вдоль и поперек, прежде чем нашел девушку. Она лежала у самой кромки, на мокром песке и задумчиво глядела на море. На ней был закрытый цветастый купальник, дивно облегавший ее стройную фигурку.
– А я жду, жду, – лукаво произнесла она, – уж все глаза проглядела, а милого все нет и нет.
Ислам почувствовал, как в груди поднялась теплая волна.
– Привет, – сказал он, опускаясь рядом, – ты шутишь или правду говоришь?
– А ты что, раздеваться не будешь, – не ответив, спросила Лана, – будешь как они?
И кивнула головой.
На пляже было несколько азербайджанских семей, загоравших по одной методе – мужчины обнажались до семейных трусов, являя миру волосатые спины и животы, а женщины и девушки купались и загорали в платьях.
– ИЛИ ТЫ современный?
– Более чем, – сказал Ислам. Он разделся, оставшись в плавках.
– Могу и плавки снять, – предложил он в порыве самопожертвования.
– Ой, не надо, – воскликнула Лана и заметно покраснела, – я все поняла, больше не буду. А когда ты успел так загореть, лето только началось, или ты такой от природы?
Девушка приложила свою руку к руке парня и уныло сказала:
– Я по сравнению с тобой как эскимоска.
– А ты что же, одна здесь? – спросил Ислам.
– Нет, наши все в воде, как тюлени, видишь, косяка давят на нас, соседи. Мать в Алексеевку укатила, за ежевикой, меня под их присмотром оставила.
– Не заругают? – поинтересовался Ислам.
– Заругать не заругают, а вот матери сообщить могут, но я скажу, что ты мой пионервожатый, бывший.
Лана засмеялась.
– А где ты живешь вообще?
– Возле стадиона, в военном городке.
– И охота тебе было в такую даль тащиться.
– Да, я хотел тебя увидеть.
– Почему? – невинно спросила девушка.
– Потому что ты мне нравишься.
– Да-а, как интересно. А что это у нас с лицом? – переводя разговор, спросила Лана.
– Где? – удивился Ислам, успевший уже забыть о своих ссадинах.
– Вот и вот, – Лана показала пальцем.
– Ах, это, пустяки, подрался вчера, – сообщил Ислам.
– О, да ты еще и драчун, – воскликнула девушка, – с кем это ты подрался, а ну рассказывай, – потребовала она.
– Их пять человек было, – сказал Ислам, – один в Танковом полку живет, других я не знаю.
– Ты был один?
– Сначала один, потом друг помог, короче, они убежали.
– Как не стыдно врать, – укоризненно сказала Лана, – прямо как в сказке, семерых одним ударом, пятерых вернее.
– Я не вру, честное слово.
– Ну, ладно, оставим это на твоей совести. Но больше так не делай, обещаешь?
– Обещаю, – согласился Ислам, не покривив душой, потому что было неясно, чего именно не делать.
– А я подумала, что у тебя «асфальтовая болезнь». Знаешь, что это такое?
– Не знаю, но догадываюсь. Нет, не подвержен.
– Это хорошо. Кажется, мои «морские коровы» на берег потянулись, сейчас вопросы начнутся.
Из воды вышли две дородные тетки, подозрительно поглядывая на Ислама.
– Это из нашей школы мальчик, – не дожидаясь расспросов, заговорила Лана, – он председатель нашей пионерской дружины.
– Здрасьте, – сказал Ислам.
Женщины недоверчиво кивнули, они были похожи друг на друга, курносые, коротко стриженные и крашенные пергидролью. Они не спеша прошествовали мимо и расположились где-то невдалеке. Сразу стало как-то неуютно.
– Очень своенравная девочка, – донеслось до слуха Ислама, – ни на минуту нельзя одну оставить.
– Ты слышишь? – тихо спросил он у девушки.
– Нет, я глухая, – отозвалась она. – Тебе не кажется, что море сразу поубавилось? – заговорщицки спросила Лана.
– Ничего не поделаешь, – в тон ей ответил Ислам, – закон Архимеда, тело, погруженное в воду, вытесняет из воды стоко же, или, вернее, объем погруженного в воду тела равен вытесненной воды.
– Какой ты умный, – восхищенно сказала девушка, – правда, там еще про силу говорится, которая действует на тело, погруженное в жидкость, – направлена вверх и равна весу вытесненной воды.
– Да, – неуверенно сказал Ислам, – он не мог ручаться за точность изложенной им формулы. – Пойдем поплаваем, – предложил он, – проверим на практике закон Архимеда.
– Пойдем, – согласилась девушка, – только, чур, не брызгаться, я этого не люблю.
За то время, что они беседовали, море пришло в движение, короткая и низкая прозрачная волна неспешно накатывала на галечную полоску берега. Стайки мальков бросились врассыпную, как только они вступили в море. Ислам сразу же бросился вперед и нырнул. Проплыл под водой несколько метров и поднялся на поверхность. Девушка, все так же осторожно ступая, продолжала медленно идти. Вода была ей уже по колено. Ислам улыбнулся и поплыл к ней. Лана расценила его намерение по-своему.
– Вот только попробуй обрызгать меня, – пригрозила она, – разговаривать не стану с тобой, имей в виду.
– Ну что ты, – сказал ей Ислам, – кто тебя обрызгает, тот и дня не проживет, я сам лично прослежу.
– Вот это правильно, – согласилась Лана, – это я одобряю. Не смотри так на меня, – добавила она.
– Как?
– Сам знаешь.
Ислам пожал плечами и погрузился в море с головой, чтобы смыть с лица выражение, не понравившееся девушке. Когда он вынырнул, Лана уже была в воде по пояс, сжав кулачки, она наконец присела и взвизгнула.
– Давай сплаваем, – предложил Ислам.
С берега донеслось: «Света, далеко не заплывай!»
– Вот так, режут на корню все начинания, – сказала девушка, – вся моя жизнь под присмотром проходит.
– Может быть, вечером встретимся, – предложил Ислам, его тоже тяготило это свидание под присмотром.
– Может, и встретимся, – без кокетства ответила Лана, она медленно плыла, выставив голову и старательно разводя руки перед собой.
– Тогда мне лучше уйти сейчас, чтобы не злить этих теток, а то матери твоей скажут чего доброго.
– Мне, конечно, обидно, что ты добровольно решил уйти от меня, но это разумно, я сама об этом думала.
Лана повернулась на спину и легла, раскинув руки, – иди, я тебя отпускаю.
– В девять вечера, как стемнеет, на автобусной остановке, – сказал Ислам, – напротив городка.
– Темнота – друг молодежи, – отозвалась девушка, – а у тебя чистые намерения?
– Просто, чтобы не пялились кому не лень, погуляем, поболтаем.
– Я согласна, – сказала девушка, – до вечера.
– Пока, – бросил Ислам и поплыл к берегу. Выбравшись из воды, он взял свою одежду, кивнул женщинам, которые с опаской следили за его движениями и, не одеваясь, пошел в сторону, вдоль моря, искать укрытие, где можно было бы выжать плавки.
Виталика он встретил в парке «Дружба». Тот стоял среди зевак, столпившихся вокруг игроков в нарды, его белокурая кудрявая голова была хорошо заметна среди других, седых и черных. Приблизившись сзади, Ислам ткнул его в бок и сказал:
– Только не говори, что меня ждешь.
– О, привет, – обрадовался Виталик, – а я тебя жду, думаю, че я буду искать, здесь постою, все равно отсюда пойдешь.
– На ловца и зверь бежит, – подсказал Ислам.
– Точно, – подтвердил Виталик.
– Да, брат, умен ты все-таки не по годам, – заметил Ислам, – ну рассказывай, чего новенького.
– Все пучком, – сказал Виталик, – я обошел человек десять, все будут как штык к назначенному времени и с собой еще приведут сколько смогут.
– С ума сошел, – рассердился Ислам, – кто тебя просил?
– А друзья на то и друзья, что их просить не надо, – резонно заметил Виталик.
– Слушай, – а если они вдвоем придут, прикинь, позорище будет.
– Они не придут вдвоем, они придут больше, а че такого, может, мы поболеть пришли, видишь, люди стоят, за партией наблюдают, там то же самое. Я им скажу, чтоб они близко не подходили, как будто в парке гуляют.
– В том парке, даже когда торжественное открытие было, никто не гулял. Пионеров насильно из школы привели, и те потом разбежались, – скептически сказал Ислам.
– Ты ничего не понимаешь в военном искусстве, – нагло заявил Виталик, – это стратегия, в этом ничего стыдного нет. Читал Суворова, «Искусство побеждать»? То-то же. Есть передовой отряд, а есть запасной, который сидит в засаде, ждет команды. Ты же в Баку сам так поступил.
Довод несокрушимый, возразить было нечего. Ислам развел руками и буркнул:
– Одна надежда на то, что он не один придет, а то стыда не оберешься, – и добавил, оправдываясь, – в Баку нас никто не знал, здесь совсем другое. Ладно, ты куда сейчас?
– Никуда, до пятницы я совершенно свободен.
– А что у тебя в пятницу?
– Ничего. Так Винни-Пух говорил. Смешно. А ты куда?
– Туда, – Ислам кивнул головой, – в свою сторону, хочешь, пошли со мной, если делать нечего.
– А че мне делать, все равно я бродяжничаю.
Гара просидел без дела все утро, работы не было совершенно. От нечего делать он прибрался в мастерской, подмел и побрызгал водой земляной пол, нарезал из старых камер заплат впрок. Старые изношенные покрышки, валявшиеся за стеной, собрал и уложил аккуратно друг на друга и теперь, оседлав одну из них, сидел, покачиваясь и провожая взглядом проносившиеся мимо автомобили. Дорогу от дома до мастерской он всегда проходил, как сеятель, незаметно разбрасывая мелкие гвозди, которыми его снабжал младший братишка, десятилетний Намик, работавший в каникулы на заготовке тарных ящиков для овощей. Сегодня этот метод не действовал.
День обещал быть жарким, Гара взглянул на прикрепленный к стене термометр (столбик ртути подбирался к отметке тридцать градусов), опустил руку в стоящий рядом чан с водой, в котором он проверял заклеенные камеры на предмет пузырьков. Впрочем, здесь под навесом было терпимо. Справа, в ближайшей перспективе, в мареве поднимающего от асфальта воздуха, был виден тоннель автомобильного моста, в котором маячили две фигуры. Напротив, через дорогу, в одноэтажном продолговатом здании довоенной постройки размещались аптека, продуктовый магазин, ювелирный, ателье индпошива, почему-то две парикмахерские подряд и чайхана со столиками, вынесенными на улицу под виноградный навес. В чайхане сидели в основном те, кто работал в этих заведениях. Гара перевел взгляд на мост и в приближающихся фигурах узнал Ислама и его русского приятеля. Гара выбил из пачки «Родопи» сигарету, прикурил ее и в этот момент услышал визг покрышек. Повернув голову, он увидел новенькую «шестерку», водитель которой пытался справиться с управлением. Машину ему удалось остановить прямо у «Вулканизации».
– Видишь, у нас нога легкая, – издалека крикнул Ислам, – еще даже подойти не успели, а уже клиент. Как моя мама говорит, Аллах хлеб раньше гостя посылает.
Побледневший водитель выбрался из-за руля, обошел вокруг автомобиля и присел возле спустившего колеса, потом поднялся и, злобно оглядев всю троицу, произнес:
– Что уставились? Кто из вас мастер? Ты? Он безошибочно ткнул пальцем в Гара.
– Давай почини мне колесо.
Это был упитанный мужчина невысокого роста, лет сорока пяти, седой, холеный, в кремовых брюках и белоснежной тенниске. Он поискал глазами, где бы сесть, подошел к перевернутому тарному ящику, вытащил из кармана носовой платок, постелил и только потом опустился на него.
– Садитесь вон там, – сказал Гара ребятам, указывая на проволочные ящики из-под водки, – я быстро.
– Торопиться не надо, – предупредил его мужчина, – как следует делай.
Он вдруг грязно выругался.
– В третий раз за неделю колесо спускает, одно и то же, такие вот мастера клеят слюной, на два дня хватает.
Гара молча подошел к автомобилю, поддомкратил колесо, взяв в руки балонный ключ, сплющенным концом поддел хромированный декоративный колпак, снял его, перевернув, положил рядом с собой, стал выворачивать болты. Затем снял колесо и закрепил на станке. Подцепил монтажкой край покрышки, вывернул ее на диск, залез внутрь рукой и вытащил камеру, латанную в нескольких местах. Включил компрессор, надул камеру и, держа сосок, опустил ее в чан с водой; когда появились пузырьки, вытащил ее, мелом нарисовал крестик, затем приложил камеру к покрышке, чтобы определить место прокола, пошарил внутри покрышки и, вооружившись пассатижами, извлек из корда гвоздь. Мужчина при этом встал и подошел поближе, желая увидеть причину прокола, – взяв из рук Гара гвоздь, он разразился площадной бранью, добавив в конце:
– Кто его там бросил?! Я его маму и так и эдак!
– Иди сядь на место, – грубо сказал Гара, – работать не даешь.
Мужчина смерил его взглядом и отошел. Гара быстро обработал место прокола напильником, нанес кисточкой клей, приложил заплатку и зажал камеру винтовым прессом.
– Долго еще? – недовольно спросил клиент.
– Минут десять, – сквозь зубы процедил Гара.
– Пойду в магазин зайду, – сказал мужчина. Он поднялся, запер автомобиль, перешел через дорогу и скрылся в ювелирном магазине.
– Может, ему сахару в бензобак насыпать, – предложил ангелоподобный Виталик.
– Сиди, диабетик, – осадил его Ислам, – ты что же, с собой сахар носишь?
– Да у моей чувихи собака во дворе, так я ей сахар ношу, сейчас, правда, нету, но я могу в чайхане взять.
– Не надо, – сказал Гара, – он у меня сейчас и так получит.
– Ну ты как вообще? – спросил Ислам.
– Отлично, – отозвался Гара.
Он ослабил пресс, осмотрел дымящуюся заплатку, накачал камеру и вновь опустил ее в чан с водой; убедившись, что пузырьков нет, принялся собирать колесо. Приятно было смотреть на то, с какой сноровкой он проделывает эту работу. К тому моменту, когда вернулся клиент, смонтированное колесо стояло уже на своем месте.
– Сколько с меня? – спросил мужчина.
– Десять рублей, – ответил Гара.
– Подожди… Как десять? – возмутился мужчина. – Везде три стоит.
– Наценка за срочный ремонт, – сказал Гара.
– Но передо мной никого же не было, – кипятился мужчина.
– Но это не значит, что у меня работы не было, – невозмутимо сказал Гара.
– Ты иди своему папе мозги выкручивай, понял, щенок? – мужчина достал трехрублевую купюру, смял и сунул в нагрудный карман рубашки Гара.
В следующий момент ворот его белоснежной рубашки оказался смят и скручен у горла, свободной рукой Гара отвесил клиенту смачную плюху. Чтобы не упасть, мужчина засеменил назад и опрокинулся на капот автомобиля. Все это произошло так быстро, никто и опомниться не успел. Мужчина как-то вдруг, утратив лоск и спесь, сполз с капота, обежал машину, вскочил в нее и, крикнув: «Посмотришь, что я с тобой сделаю» – дал по газам так, что только пыль поднялась столбом.
– Мужик и охнуть не успел, как на него медведь насел, – прокомментировал происходящее Ислам.
– Даже не знаю, что и сказать, – заговорил наконец Виталик, – хорошо, что у меня машины нету, так приедешь на ремонт, а тебе по роже – хрясь!
Гара бросил на него злой взгляд.
– Хорошо, хватит… Может, и нас побьешь, – повысив голос, урезонил его Ислам, – не видишь, шутит. Пойдем лучше чаю попьем.
– Зачем, сейчас сюда принесут, – сказал Гара и, приложив к губам два пальца, свистнул, подзывая подавальщика.
– Не надо, – остановил его Ислам, – пойдем туда, как люди сядем за столиками, а то здесь среди покрышек запах тяжелый.
– Это клей резиновый так пахнет, у меня самого от него к вечеру башка раскалывается, хорошо, сейчас все открыто. Ладно, идите садитесь, я руки помою и подойду.
Виталик и Ислам поднялись с ящиков, вразвалочку пересекли шоссе и устроились за одним из столиков, в тени навеса, увитого виноградом. Вскоре к ним присоединился Гара.
Ислам вышел из дома в половине девятого вечера, рассчитывая к моменту наступления темноты оказаться на условленном месте.
– Поздно не возвращайся, – напутствовала его мать и проводила взглядом, говорившим, что она его обязательно дождется.
Солнце к этому времени уже свалилось за вершины гор, но оттуда еще давало о себе знать, озаряя край неба красным светом и раскрашивая редкие облака в медный цвет. Как ни старался Ислам замедлять шаг, все равно оказался на остановке раньше времени. Чтобы не торчать на виду, он перешел через дорогу и стал прогуливаться вдоль невысокого каменного забора, за которым находилось кладбище. Дойдя до железных ворот, он непроизвольно толкнул приотворенную дверь и вошел. Внутри, сразу возле ворот, был сооружен навес, под которым были два ряда деревянных скамеек, на них в урочное время сидели служки, промышлявшие тем, что за небольшую плату читали яс[26] над могилами усопших. Сейчас скамейки были пусты. В одном углу лежали штабелем в несколько рядов носилки для переноски тел.
Несмотря на теплый вечер, здесь чувствовались сырость и тлен. Ислам сделал несколько шагов, свернул с протоптанной дорожки и оказался между рядами могил с надгробиями на любой вкус: здесь были и древние, покрывшиеся плесенью плиты с трудно различимыми изречениями на арабском или фарси. Скромные оштукатуренные изголовья с датами рожденья и смерти; помпезные мраморные памятники с фотографиями на камне во весь рост и сделанные со вкусом надгробия из желтого известняка с абрисом мечетей, с изображением звезды и полумесяца. Ислам взглянул на часы, было ровно девять, он перевел взгляд на автобусную остановку, хорошо просматриваемую отсюда, – она все еще была пуста. Потом он вдруг сообразил, что, возможно, Лана тоже откуда-нибудь смотрит на остановку, и побежал к ней, напугав в воротах кладбищенского сторожа, возившегося с замком.
Следующий час он провел стоя столбом на автобусной остановке. Редкие автобусы, выхватывая фарами его одинокую фигуру, подкатывали, дребезжа и гремя всем, что может дребезжать и греметь в старых автобусах, открывали двери, кто вручную, кто посредством гидравлического или компрессорного механизма; видя, что Ислам не изъявляет желания взойти на подножку, чертыхаясь, уезжали восвояси. Исламу пришло в голову, что хорошо было бы запастись табличкой на манер нон-стопников, только на ней была бы надпись «никуда ни еду». Эта мысль изрядно его повеселила. Он даже рассмеялся вслух, негромко, но все равно со стороны это выглядело довольно странно и, возможно, даже нелепо.
Однако смеяться было нечему, скорей надо было грустить подобно герою Акутагавы в рассказе «Как ждал Бисэй» и в конце броситься под колеса проходящего автобуса на манер Анны Карениной (не буду говорить, из какого романа, чтобы читатель не счел автора умником и эрудитом). Но наш герой, при известной доле романтизма в душе, отличался еще здравым смыслом и целеустремленностью. Залитая тусклым светом дорога, на которой должна была появиться девушка, была пуста. Четверть одиннадцатого на часах, подаренных мамой на шестнадцатилетие.
Некоторое время он еще обозревал роскошное звездное небо, выискивая спутники и метеориты, примериваясь к Большой Медведице, прикидывая, можно ли ею вычерпать Каспийское море. В половине одиннадцатого Ислам вошел в городок. Он помнил, как девушка, уходя от него, свернула в переулок между двумя финскими домами. Переулок заканчивался высоким, сложенным из булыжников забором, за которым, насколько он мог сориентироваться, находилась пожарная часть, то есть это был тупик, и в этом тупике находилось четыре дома. Два из них Ислам сразу вычеркнул из списка; на крыльце одного дома пожилая пара пила чай за столом, под лампой, в свете которой вился рой мошкары; во дворе другого компания из нескольких человек играла в лото. К счастью для Дон Жуана, ни один фонарь на улице не горел, и он, находясь в темноте, мог спокойно разглядеть игроков – Ланы среди них не было.
