Самид Агаев
Правила одиночества
– Если ты уходишь, значит, тебе уже пора, – хладнокровно заметил Караев и добавил: – В метро себя хорошо веди, к мужикам не приставай.
– Если бы вы только знали, как вы меня расстроили, – в сердцах сказала девушка и ушла, хлопнув дверью.
Через некоторое время он поднялся, подошел к окну и в свете фонаря увидел, как Маша выходит из подъезда и, широко шагая, идет в сторону автобусной остановки. Проследив, как она скрылась за углом дома, Караев тяжело вздохнул и взялся за бутылку.
Нет ничего хуже, когда от тебя уходит молодая девушка. Следующий шаг – это добровольный уход в богадельню. Караев выпил еще рюмку и, повернувшись к окну, поглядел в ночное небо. Здесь, на окраине Москвы, можно было видеть звезды. Ряд ассоциаций, промелькнувший в голове, оставил после себя строчку Хайяма: «Тяжело быть одиноким в любви в час, когда заходят звезды».
Раздался звонок в дверь. Караев вышел в прихожую и приник к дверному глазку. В руках у Маши был небольшой полиэтиленовый пакет. Он повернул фиксатор замка.
– Это вам, – сказала Маша, протягивая пакет.
– Что это? Бомба?
– Мороженое. Вы же любите мороженое?
– Разве я посылал тебя за мороженым?
– Нет, конечно, вы послали меня значительно дальше. Можно мне войти?
– Проходи.
Он отстранился, пропуская девушку. Маша вошла, закрыла за собой дверь, но раздеваться не стала.
– Я вернулась сказать, что люблю вас.
– А мороженое как же? – невозмутимо спросил Караев.
– Это только повод, – объяснила Маша.
– Вот оно что! А я как-то не догадался.
– Это потому, что или вы толстокожий, или вы не любите меня – одно из двух. Выбирайте ответ. Первое или второе?
Караев молчал.
– Может быть, вам нужна помощь зала или звонок другу? Почему вы молчите?
– Друзей нет, – ответил Караев, – поэтому и молчу.
– А сами ответ не знаете? Ответьте мне, пожалуйста, вы любите меня?
– Послушай, давай отложим этот разговор, – попросил Караев, – у меня нет желания говорить сейчас об этом.
– Нет, другого времени у нас уже не будет, – настаивала Маша, – ответьте сейчас – любите меня или нет?
– Я не люблю, когда на меня давят, – упорствовал Караев.
– Я все поняла, – упавшим голосом сказала девушка, – не надо ничего объяснять. Между нами все кончено.
Маша резко отворила дверь и выбежала из квартиры. Караев повертел в руках мороженое и крикнул ей вслед:
– Еще раз вернешься – не пущу.
Татарва
Подъехав к магазину, Ислам развернулся и припарковал машину на противоположной стороне улицы. Перешел дорогу и остановился у витрины, разглядывая выставленный на полках товар. Собственно, магазином торговую палатку можно было назвать только условно. На самом деле это был большой контейнер, застекленный с одной стороны, со ставнями и окошком для отпуска товара. Продукция, освоенная одним из военных заводов в порядке конверсии. К нему тут же вышел Бесо, нынешний управляющий. Когда магазином руководил Ираклий, продавцами были все грузины. Не сразу, но Ислам всех уволил, кроме Бесо, который вызывал у него доверие. Бесо был крупный мужчина лет пятидесяти. Когда-то он занимал должность администратора в гостинице в Тбилиси. Теперь, после распада Союза, гостиница, в которой никогда раньше не бывало свободных мест, пришла в запустение – ни света, ни газа, ни тепла, ни, соответственно, клиентов. Он почтительно поздоровался и тут же сообщил:
– Проблемы у нас. Вчера чеченцы здесь были, плохо себя вели. Наглые очень, молодые все, человек пять-шесть их было.
– Что они хотели?
– Спросили, кто хозяин. Говорят: «Кому платит? Русским? Будет нам платить». Стрелку тебе назначили сегодня, на восемь вечера. «Мальборо» взяли два блока, две водки «Распутин».
– Как это взяли? – недоуменно сказал Ислам. – Ты что же, их в магазин впустил?
– Да ну! Ногами в дверь стали бить – я испугался, что сломают, – открыл. Лучше бы не открывал – мне пощечину дали, при мальчике моем, сыне, подлые люди.
Ислам вошел в магазин и поздоровался с продавщицей, сидевшей у прилавка, женщиной лет сорока, бывшей преподавательницей математики школы-интерната.
– Как это вообще произошло? – спросил Ислам. – Они что, целенаправленно приехали к магазину?
– Не так было. Подъехал один мужик на «Волге», Гарик, армянин бакинский, пиво покупал, часто у нас берет. Сзади чеченцы подъехали на иномарке, микроавтобус «Форд». Без очереди хотели взять – он им замечание сделал. Они на него «наехали», к жене его стали приставать – он еле ноги унес. Вот он, кстати, подъехал, третий раз за день.
Ислам посмотрел в окно и увидел мужчину, выходящего из автомобиля. Подойдя к окошку, он поздоровался с Катей, у Бесо спросил:
– Не было этих козлов?
– Нет, – ответил Бесо, – вот, хозяин здесь. Мужчина перевел взгляд на Ислама, кивнул.
– Заходи, – пригласил Ислам.
Войдя, тот протянул руку для рукопожатия и заявил:
– Пока я этих козлов не поймаю – не успокоюсь, всю ночь сегодня не спал.
– Неприятная история, – заметил Ислам.
Мужчина взглянул на него и возмущенно произнес:
– Неприятная? Да я их маму так и эдак! Беспредельщики позорные!
– Они мне стрелку забили, – сказал Ислам, – если ты их ищешь. Сегодня в восемь.
– Я тоже подъеду, – решительно сказал мужчина.
Вернувшись в офис, Ислам позвонил Нодару, объяснил ситуацию и договорился о встрече. У Ислама не было «крыши» – азербайджанцы, как евреи и итальянцы, не платили бандитам. В крайнем случае можно было отобрать на рынке несколько крепких ребят, которые с радостью приняли бы участие в разборке. Азербайджанца хлебом не корми – дай подраться. Правда, почему-то все происходит на индивидуальном уровне, в крайнем случае – в масштабе ватаги. Как только дело доходит до регулярной армии – тут армяне почему-то берут верх. Тяжело вздохнув, Ислам стал разбирать бумаги, скопившиеся на столе.
На стрелку он приехал вместе с Нодаром на его «Мерседесе». Бесо встретил их у двери и почтительно поздоровался с Нодаром. Его знала вся грузинская диаспора, обитавшая в этом районе.
– Заходите в магазин, – пригласил Бесо, – зачем на холоде стоять.
Нодар отказался.
– Можно чаю выпить, – предложил Ислам, – еще есть десять минут.
– Не надо, – ответил Нодар, – лучше свежим воздухом подышать.
Он был раздражен. Исламу даже показалось, что Нодар на стрелку поехал с явной неохотой.
– Это они? – спросил Нодар, указывая на подкатившую «Волгу».
– Нет, это тоже пострадавший, – сказал Ислам, увидев выходящего из машины Гарика.
В четверть девятого чеченцев еще не было. Еще через несколько минут Нодар предложил разойтись, заявив, что ему западло ждать всякую шушеру.
– Может, еще немного подождем? – спросил Ислам.
– Да нет, не стоит, тем более, у меня еще дела.
– Хорошо, – согласился Ислам, – спасибо, что пришел.
– Давай, звони, если что.
Нодар сел в машину, махнул рукой, уехал. Гарик безучастно наблюдал за этой сценой. Бесо вышел из магазина, сокрушенно покачав головой, и с сожалением произнес:
– Нодар уже не тот – стареет мужик.
– Похоже, что эти шакалы не придут сегодня, – обронил Гарик.
Ислам ничего не ответил.
– Я слышал, вы тоже из Баку?
– Не совсем, – помедлив, ответил Ислам, – я из Ленкорани.
Как порядочный и совестливый человек, он не мог не разделять ответственности за пролитую в бакинских событиях кровь безвинных людей. Он счел необходимым сказать:
– Я сожалею о том, что произошло в Баку.
После долгой паузы Гарик ответил:
– Я легко отделался. Нас вывез сосед, посадил на паром. Приплыли в Красноводск, потом сюда. Все остались живы и здоровы, слава Богу.
– Кто был сосед?
– Азербайджанец, сосед, таксист. Баку громили беженцы из Армении, еразы. Все это понимали.
– Мой старший брат женат на армянке, – заговорил Ислам, – а средний на полукровке. Отец у нее перс, в смысле иранец – из тех коммунистов, которые поверили Советской власти и приехали в Совдепию, – а мать русская. Они как раз-таки жили в Баку, в то время как старший жил с армянкой в Ленкорани, где было относительно спокойно. Во время погромов вся армянская родня старшего брата скрывалась в квартире среднего брата. Для них все обошлось благополучно, если не считать того, что им также пришлось в спешном порядке покидать Баку. Но для моего брата все кончилось хуже. Его жена вскоре после этого заболела – у нее отнялись ноги. Дальше – больше. Испуг, который она пережила, через несколько лет свел ее в могилу.
Ислам замолчал, взглянул на часы. Было половина девятого.
– Встреча сегодня не состоится, это очевидно, – сказал он, – можно расходиться.
Гарик поднял руку, прощаясь, сел в машину и уехал.
– Ты сейчас уедешь – и они появятся, – с мрачным видом заявил Бесо.
– Дверь не открывай, – сказал Ислам, – пусть новую встречу назначат, я приеду, я не гордый. А еще «Мальборо» отдашь им – из зарплаты высчитаю.
Недуг
Двери лифта раскрылись, Караев вышел на лестничную площадку. Рассеянно пошарив по карманам, он достал связку ключей, отыскал необходимый и принялся ковырять замочную скважину. Когда щелкнул язычок замка, он вдруг замер, почувствовав опасность, и резко обернулся. В дверном проеме, ведущем на пожарную лестницу, стояла Воронина и с улыбкой смотрела на него.
– Черт бы тебя побрал, – в сердцах выругался он, – что за манера подкрадываться!
– Добрый вечер, – сказала Воронина, – извини, если я тебя напугала – я не хотела. Я просто стояла здесь – выглянула, чтобы посмотреть, кто пришел. Я не подкрадывалась, у меня нет такой привычки – манеры, как ты изволил выразиться.
– Зачем ты приехала?
– Тебя увидеть.
– Я разве тебя приглашал?
– Нет.
– Я просил не приезжать без звонка?
– Да.
– Тогда не обессудь.
Караев вошел в квартиру и закрыл за собой дверь.
Чувствовал он себя скверно. Озноб и боль в горле. Ислам разыскал градусник, сунул под мышку, включил чайник, бросил таблетку шипучего аспирина в стакан с водой и подошел к окну. Оскорбленная Воронина должна была уже выйти из подъезда, но ее все не было. Страдальчески морщась от боли в горле, он выпил бурлящую воду, тяжело вздохнул и пошел на лестничную клетку.
На этот раз она не выглянула на звук и не обернулась, когда он подошел к дверному проему.
– Заходи, – сказал Ислам. Видя, что Воронина не реагирует, добавил. – Уговаривать не буду.
Она повернулась и, не говоря ни слова, прошла в квартиру. Ислам последовал за ней.
– Делай что хочешь, – сказал он, – все сама: ешь, пей, только меня не трогай – я неважно себя чувствую.
– Ты заболел? – участливо спросила Елена.
– Наверное, – Ислам вытянул градусник. – Да, тридцать девять – то-то я смотрю, мне как-то не по себе. Мне только этого не хватало для полного счастья!
– Иди, ложись немедленно! – воскликнула Лена. – Я сделаю тебе чай.
Казалось, что такой поворот дела обрадовал Воронину. Караев злобно взглянул на нее и закрылся в ванной.
– Вот это зря, – крикнула ему через дверь Лена, – при высокой температуре водные процедуры вредны.
Караев что-то ответил, но сквозь шум падающей воды было не разобрать – что-то вроде: «Иди к черту» или:
«Не твое дело». Елена пожала плечами и прошла на кухню, включила чайник. Облаченный в толстый халат, Ислам вышел из ванной, прошествовал в спальню, ВКЛЮЧИЛ ночник и залез под одеяло прямо в халате, его знобило. Появилась Воронина, неся поднос, на котором высилась большая кружка с чаем и розетка, полная желтой массы.
– Спасибо, – сказал Ислам, – а это откуда?
– Это мед.
– Я вижу. Ты что, с собой принесла?
– Нет, это твой.
– Странно, а я искал – не нашел.
– Плохо искал – на кухне мужикам вообще делать нечего, там женские руки нужны.
Ислам закрыл глаза.
– Ты пей, пока горячий, еще хочешь что-нибудь?
– Танец живота, – сказал Ислам.
– Танец живота? – переспросила Воронина. – Я не умею, но попробую – я видела в Египте.
Она стала расстегивать пуговицы на кофте.
– Не надо, – остановил ее Караев, – я пошутил.
– Ты не шути так со мной. Ислам сделал глоток и поморщился.
– Не нравится? Горячий?
– Глотать больно, – пожаловался, – у меня ангина, наверное.
– Надо пополоскать горло коньяком, пойдем, – она взяла его за руку.
– Еще чего – коньяком горло полоскать! Я не извращенец, не хочу, – Ислам высвободил руку, – и вообще, держись от меня подальше – я могу заразить тебя гриппом.
– Я готова заразиться от тебя не только гриппом, но чем угодно, хоть желтой лихорадкой.
Ислам поднял на нее глаза, Воронина была прекрасна в этот момент самоотверженности.
– Хорошо сказано, – улыбнулся Караев, – но давай о чем-нибудь хорошем, не надо про лихорадку.
– Я не шучу, – сказала Елена, – я действительно готова сделать для тебя все. Почему же ты отталкиваешь меня?
– Потому что я не люблю крайностей.
– Не поняла?
– Ты человек крайностей – ты готова заразиться, чтобы что-то доказать мне, но при этом ты – тот самый человек, который меня когда-то легко предал.
– Ты всю жизнь мне будешь об этом напоминать?
– Ты вынуждаешь меня говорить об этом.
Воронина ничего не сказала – на этот раз промолчала, что было нехарактерно: обычно последнее слово оставалось за ней. Видимо, решила не усугублять состояние больного. В наступившей тишине было слышно тиканье будильника, стоявшего на прикроватной тумбочке.
– У тебя есть шерстяные носки? – вдруг встрепенулась Елена.
– Уже надел, – еле слышно отозвался Ислам – он лежал с закрытыми глазами, пытаясь сохранить равновесие на кровати, которая почему-то норовила взлететь вместе с ним.
– Точно надел?
Ислам выпростал ногу из-под одеяла и продемонстрировал. Воронина одобрительно кивнула.
– Тебе принести еще чаю?
Караев покачал головой.
– Знаешь, – улыбнулась Лена, – это, конечно, ужасно глупо и, может быть, кощунственно, но я даже рада, что ты заболел. Ты такой спокойный – не ругаешься, не гонишь меня.
– Тебе пора уже домой, – сказал Ислам.
– Я, пожалуй, молча посижу, – заявила Елена. Ислам вытащил из-под одеяла руку с градусником, который все это время он держал под мышкой.
– Дай я посмотрю, – попросила Елена.
Ислам протянул ей градусник, откинулся на подушку.
– Сорок градусов! – воскликнула Воронина. – Надо вызвать «скорую».
– Может, обойдется?
– При сорока двух люди умирают, а ты мне еще нужен. Где телефон?
– Сзади тебя, – сказал Ислам.
У него не было ни сил, ни желания спорить с этой женщиной. Он закрыл глаза и тут же забылся. В обморочном жарком сне он увидел свою мать. Она сидела на скамейке во дворе их дома, под зонтообразным деревом, опустив голову, и в задумчивости водила прутиком по земле. Ислам окликнул ее и завел с ней разговор, и все это время его неотвязно преследовала мысль: как это возможно, если она умерла несколько лет назад? Не удержавшись, он спросил как можно деликатней.
– Мама, а ты себя как чувствуешь?
– Хорошо, – ответила мать. Ислам, помедлив, задал новый вопрос:
– Мама, извини, а говорили, что ты умерла? Мать взглянула на него с усмешкой и сказала:
– Разве ты видел меня умершей?
– Нет.
Ислама, в самом деле, в это время не было в Ленкорани. Он поспел только на поминки. В Азербайджане людей хоронят в тот же день, из-за жаркого климата.
– Не слушай ты людей, – сказала мать, – болтают они всякие глупости.
От счастья Ислам засмеялся – радость стеснила его грудь, и Ислам открыл глаза. Воронина сидела в том положении, в каком он ее оставил.
– Тебе снилось что-то хорошее? – спросила она.
– Почему ты так решила? – вопросом на вопрос ответил Ислам.
– Ты смеялся во сне.
– Мне снилась мама – она сказала, что не умерла.
– Это здорово, – обрадовалась Воронина, – значит, у тебя будет все хорошо.
– Да, в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо. «Скорая» еще не приехала?
– Я же только что ее вызвала!
– Разве я так мало спал?
– Спал? Да ты вообще не спал – закрыл глаза и открыл сразу.
– Он умер, закрыл глаза и тут же открыл, но был уже мертвец и смотрел как мертвец.
– Прекрати глупости говорить.
– Это не глупости, это Николай Васильевич.
– Какой еще Николай Васильевич?
– Гоголь.
– Нельзя что-нибудь более жизнерадостное цитировать?
«Скорая» приехала через два часа. Когда Ислам поинтересовался причиной опоздания, врач даже обиделся:
– Мы вообще могли бы не приехать – у нас вызовов много. Мы разорваться не можем, и бензина у нас нет. На что жалуетесь?
– Доктор, вы не видите, что у человека жар, высокая температура? Сделайте ему укол жаропонижающего, – вмешалась Воронина.
– Увы, женщина, у нас нет жаропонижающего.
– Как это нет, а зачем вы тогда приехали?
– Ну вы же нас вызвали – вот мы и приехали.
– Вы что, издеваетесь? – рассвирепела Воронина.
– Нет.
– Лекарств у вас нет, а что вы сделать-то можете?
– Давление можем померить. Забрать больного в больницу, если хотите.
– В больницу я не поеду, – наотрез отказался Караев.
– Хорошо, – обрадовался врач, – подпишите вот бумагу, что вы отказываетесь от госпитализации.
– Распишись за меня, – попросил Ислам. Воронина со словами: «Какой бардак в стране» – оставила гневный росчерк на протянутой бумаге.
– Обильное питье, – сказал на прощанье врач, – желательно пропотеть как следует, завтра вызовите участкового врача, – и, взглянув на Воронину, добавил: – И полный покой.
После этого бригада удалилась.
Через некоторое время, взглянув на часы, Ислам сказал:
– Тебе пора домой. Елена усмехнулась.
– Что ты смеешься?
– На смертном одре тоже гнать меня будешь?
– Не каркай, – сказал Ислам.
Елена поднялась и вышла из комнаты. Ислам выключил настольную лампу, сразу почувствовав облегчение от темноты. Он закрыл глаза, и мысли его унеслись к родительскому дому, к скамейке во дворе под железным деревом, к матери, вечно живой, сидящей на скамейке, – правда, теперь это была картинка, созданная им самим. Однако вскоре он устал поддерживать эту иллюзию и заснул тяжелым, горячечным сном. Когда он проснулся, то долго не мог понять, что с ним и где он находится. Пересохшее горло и потрескавшиеся губы. Тем не менее, чувствовал он себя довольно сносно. Пижама, в которой он вчера лег, неприятно льнула к телу. Ислам приподнялся, чтобы взглянуть на часы, долго смотрел на фосфоресцирующий циферблат, пока не сообразил, что сейчас половина седьмого, хотя ему казалось, будто на дворе глубокая ночь. Он включил ночник и дотянулся до градусника. Через несколько минут в комнату заглянула Воронина.
– Привет, как ты себя чувствуешь? Молча кивнул.
– Какая у нас температура?
Ни слова не говоря, он смотрел на женщину в дверях, словно не узнавая ее.
– Не смотри так на меня, я боюсь. Это я, Лена.
– Вижу, – сказал наконец Ислам, – ты что же, здесь ночевала? Пользуешься моей слабостью?
– Не волнуйся, целомудрие – это единственное, от чего я бы отказалась в наших отношениях. Однако оно присутствует. Я спала на диване.
Ислам вытянул градусник из подмышки.
– Ну и что там у нас?
– Тридцать пять.
– Не ври, дай мне.
Она взяла из рук Ислама градусник, долго недоуменно разглядывала.
– Странно, действительно тридцать пять, ты сколько держал его?
– Достаточно.
Воронина приложила ладонь ко лбу Ислама.
– Холодный.
– Ты еще нос потрогай, – Ислам отвел ее руку.
– Как это может быть? У тебя ночью было сорок.
– Это все из-за ангины, у меня так бывает. А ты что, домой не собираешься?
– А знаешь, о чем я думала ночью, лежа на твоем диване? – задумчиво произнесла Лена. – Вот ты всегда говоришь мне колкости. И вчера, и сегодня. А я вспоминала наши институтские годы! Как я увидела тебя в первый раз. Ты был такой смешной в своей солдатской форме, это выглядело так нелепо! Люди уже носили американские шмотки, джинсы там, батники. А ты приехал в Москву в военной форме, как фронтовик прямо. Я подумала: вот оригинал.
Как княжна Мэри про Грушницкого, – сказал Ислам. – Сейчас могу тебе признаться, что я ужасно стеснялся своей формы и при первой же возможности сменил ее на штатский костюм. Я купил его в магазине «Одежда» на улице Чернышевского – кажется, его сейчас переименовали. Десять рублей переплатил, из-под полы взял. Помнишь этот костюм, синий в полоску? У меня просто не было другой одежды, когда я демобилизовался, – мать сказала, что у нее есть для меня только сто рублей. То есть поставила меня перед выбором: либо она покупает мне костюм, либо оплачивает мне дорогу до Москвы. Я выбрал дорогу. До сих пор не уверен, что поступил правильно.
– Нет, не помню. Форму помню, а костюм нет. Я никак не могла понять, что означают крестики на твоих петлицах.
– Это были скрещенные пушки, символ артиллерии. В армии мы пели песню: «И девчонке снится черная петлица, пушек перекрестие на ней». Я служил в зенитных войсках – не сразу, сначала была саперная учебка.
– А я могу рассчитывать на кружку кофе? Все-таки всю ночь у постели больного провела.
– Еще скажи – у смертного одра, как ты любишь каркать. И кофе не пьют кружками.
– Растворимый пьют.
– У меня нет растворимого, только в зернах.
– А кофеварка у тебя есть?
– Не знаю, извини, мне надо в ванную, выйди.
– Зачем.
– Принять душ – я, извини за интимные подробности, взопрел за ночь.
– Тебе нельзя, лучше переодеть белье.
– От меня пахнет потом.
– Для одинокой женщины это лучший запах.
– Ну и черт с тобой, – Ислам сбросил с себя одеяло, поднялся и нетвердой походкой направился в ванную.
– Какой мужчина! – вслед произнесла Елена.
Ислам ВКЛЮЧИЛ душ, отрегулировал подачу воды и встал под горячие хлесткие струи. Когда он вышел из ванной, Елена сидела в кухне за столом.
– Иди сюда, – сказала она, – я сварила кофе.
Ислам подошел и сел напротив. Взял в руки чашку, но руки дрожали, и он поставил чашку.
– Я все думаю, – сказала Елена, – почему ты не хочешь изменить свою жизнь, завести семью.
– Ты очень много думаешь сегодня, это вредно.
– Не ерничай, я серьезно говорю. На что ты надеешься? Тебе сорок лет, что тебя ждет впереди, какие у тебя перспективы? Одинокая старость? Имей в виду: в нашем возрасте время бежит очень быстро. Не успеешь оглянуться, как окажешься никому не нужным стариком.
Ислам взялся за чашку и сделал глоток.
– Чтобы ты знала, Елена: видимые или ожидаемые перспективы – это самая ненадежная вещь на свете. Несколько лет назад я был главным технологом огромного пищевого комбината, меня прочили в директора, в депутаты, то есть у меня были блестящие перспективы. Где теперь тот комбинат и где я? В философии используют такой термин – дискретность, то есть прерывистость. Жизнь – самая дискретная вещь на свете. Мы знаем, что умрем, но не знаем, когда. Это к вопросу о перспективах в глобальном смысле. Кроме того, я не хочу нарушать правила одиночества, это чревато большим злом, чем само одиночество.
– Что это за правила, интересно?
– Их много, но главные назвал Омар Хайям, он сказал: «Два правила запомни для начала. Ты лучше голодай, чем что попало есть и лучше будь один, чем вместе с кем попало».
– Очень умно, – сказала Елена, – а главное – тактично.
– Извини, это абстрактно.
Тем не менее, Воронина не обиделась. Когда она собралась уходить, сказала:
– Я очень благодарна тебе. Так странно, но этой ночью я почувствовала себя счастливой. Так странно, – повторила она, – я спала на диване в соседней комнате, как собачонка, которую даже не пускают на порог. И все-таки мне было хорошо. Твоя болезнь, твоя беспомощность наполнили меня новым чувством, я даже не могу сказать, каким именно. Не могу. Я охраняла твой сон. Я вставала ночью, подходила к двери и слушала, как ты дышишь. Я не смогу выразить словами то, что чувствую, говорю какую-то бессмыслицу. Никогда не верила в дружбу между мужчиной и женщиной, а сейчас засомневалась. Может, так оно лучше?
– Конечно, лучше: чем меньше обязательств, тем ровнее отношения. А лучше дружбы вообще ничего нет, особенно подкрепленной предательством.
– Злой ты все-таки, никогда не упустишь случая напомнить о моей ошибке.
– Извини, вырвалось.
