Зинаида Венгерова
Джон Китс и его поэзия
III
Неуспех первого опыта не ослабил деятельности Китса. Оставив на время Лондон, он усердно работает над задуманной большой поэмой «Эндимион», поддерживая вместе с тем прежние сношения с литературными друзьями. В течение конца 1817 г. и половины 1818 Китс путешествовал по острову Уайту, чтобы набраться новых впечатлений, и поселился в Гампстэде, недалеко от Лондона и от поместья Гента, «Yale of Health», где бывал частым гостем. Гампстэд был им выбран, главным образом, ради его мягкого климата, так как вместе с Китсом поселился его младший брат Том, страдавший с некоторого времени грудью. Кроме Гента в соседстве Китса жили двое новых литературных приятелей Китса, Дильк, издатель «Atheneum'а» и Чарльс Броун, ближайший друг поэта в последние годы его жизни. Броун был известным литератором своего времени; он провел много лет в России, занятый каким-то торговым предприятием в Петербурге, затем, нажив небольшой капитал, вернулся на родину и, следуя природной склонности, предался литературному труду. Его опера из русского быта «Наренский» не имела успеха; гораздо замечательнее его критическое исследование по шекспирологии: он впервые указал на автобиографическое значение сонетов Шекспира. Броун с первого знакомства сильно привязался к молодому поэту, который, в свою очередь, полюбил его за веселый, открытый характер; их дружеские отношения продолжаются до самой смерти Китса, и Броун в последние годы жизни своего друга выказал на деле, как глубока была его привязанность. Дружба Броуна тем более сделалась потребностью для Китса в описываемый период, что нарушились его прежние отношения к Генту. Китс заметил некоторую мелочность в характере своего старшего друга и покровителя, тщеславие, ограниченность суждений, и перестал питать к нему безграничное уважение первого времени их знакомства. К тому же антагонизм, возникший между Гентом и другим постоянным членом кружка, Гайдоном, повлиял на Китса, который очутился между двух огней; каждый из противников вооружал Китса против влияния другого, и мягкая натура поэта потеряла равновесие между этими противоположными давлениями. Он охладевает к Генту и уже не ценит как прежде его отзывов о своих стихах. Эти литературные недоразумения не повели однако к серьезной размолвке; Гент продолжал с прежней заботливостью и теплотой относиться к Китсу и его поэтической деятельности. Китс, освободившись окончательно от литературного влияния своего старшего друга, поддерживает по-прежнему личное знакомство, хотя между ними нет уже прежней задушевности, и если в первой книжке отразилось некоторое подражание Генту, этот элемент в его поэзии окончательно исчезает после 1817 г. Живя в Гампстэде, Китс часто бывал у Гента и они нередко писали стихи на одну и ту же тему; из них сохранилось два стихотворения: «Сверчок и Кузнечик», написанные обоими в определенное количество времени в одной и той же комнате.
Кларк, присутствовавший при этом шуточном состязании, рассказывает в своих воспоминаниях, как сочувственно Гент относился к своему младшему сопернику, одобряя каждую удачную строчку. Насколько между ними в ходу были эти поэтические турниры, видно из трех в одно и то же время написанных сонетов «К Нилу», авторы которых – Китс, Шелли и Гент; в них, между прочим, ясно сказывается особенность взглядов каждого из трех поэтов на природу: в то время как натуралист Китс воспевает в Ниле плодородную реку, вносящую жизнь в пустыню, Гент предается воспоминаниям о Сезострисе и древнем Египте, а Шелли обращает Нил с окружающими его руинами в символ бренности всего земного.
Полтора года, посвященные сочинению «Эндимиона», не проходят бесследно для поэтического и душевного развития Китса. Экспансивный в своих чувствах, Китс делится с своими друзьями всяким движением души, всякой задушевной мыслью. Письма его за этот период носят характер дневника: поэт как бы не думает о тех, для кого письма предназначаются, а старается лишь отметить все то, что имеет интерес для него самого. В них встречаются то теоретические рассуждения о вопросах искусства, то мелочи интимной жизни, и, взятая в целом, корреспонденция Китса представляет любопытный материал для наблюдения за развитием этой своеобразной натуры, которая живет только своим творчеством и для которой красота составляет высшую цель и наслаждение в жизни. «Я убедился, что не могу жить без поэзии, – пишет он однажды Райнольдсу, – без постоянной поэзии, полдня работы для меня недостаточно. Я начал небольшим количеством, но привычка сделала из меня Левиафана». Занятый чтением Шекспира, он выносит из него особое наслаждение, доступное лишь избранным натурам; восприимчивость его сказывается и здесь в тонкой передаче волнующих его ощущений. Переход от «Ромео и Юлии» к «Королю Лиру» дает ему повод в сонете «Пред вторичным чтением «Короля Лира» изобразить разницу в характере этих пьес и производимом ими впечатлении.
«Прощай! еще раз я должен пройти чрез пламя ожесточенной борьбы между муками ада и пожираемым страстью смертным созданием, еще раз вкусить горькую сладость этого плода Шекспира!» – восклицает он, прося Шекспира и облака Альбиона, породившие эту глубокую вечную тему, «чтобы они дали ему новые крылья феникса, когда это пламя испепелит его».
Влияние Шекспира весьма значительно в этот период жизни Китса; он наполняет письма выписками из великого поэта и просит друзей в одном письме: «когда бы вы ни писали, скажите пару слов о каком-нибудь месте у Шекспира, которое вам покажется чем-нибудь новым, а это случается постоянно, если бы мы даже по сорока раз читали одну и ту же драму». Он до такой степени проникается мыслью о Шекспире, что воображает его покровительствующим ему духом. «Я помню, – пишет он Гайдону, – как вы говорили, что чувствуете над собой присутствие охраняющего вас доброго гения; – я недавно думал то же самое, потому что масса чисто случайных поступков оправдывается рассудком только по совершении их. Не будет ли слишком смело с моей стороны предположить, что охраняющий меня дух – Шекспир? На острове Уайте, в доме, в котором я жил, я натолкнулся на портрет Шекспира, который из всех мною виденных наиболее подходил к моему представлению о нем. Хотя я всего неделю прожил там, старуха хозяйка заставила меня взять себе портрет, несмотря на то, что я спешил. Не полагаете ли вы, что это хорошее предзнаменование? Я был бы рад, если бы вы сказали, что всякий человек с большими замыслами так же мучится порой, как я». В самом деле, видения и мысли, осаждающие Китса, мучают его как галлюцинации; он не может безнаказанно увлекаться каким-нибудь писателем; экзальтация овладевает всем его существом, заставляя его страдать вместе с любимым поэтом. Прежде это был Спенсер; теперь Шекспир на очереди. Но великий реалист не мог подчинить себе музу Китса. Слишком далекий от мира людского с его чисто человеческими страстями, Китс восторгается, главным образом, стихийным элементом у Шекспира. Для Китса человек дорог как часть вселенной, часть природы; ему цветок столь же близок, и поэтому Шекспир для него не учитель, а гениальный поэт вообще, увлекающий его чуткую душу.
