Зинаида Венгерова
Джон Китс и его поэзия
В 1810 г., 15-ти лет, он кончил курс в инфильдской школе и, по решению семейного совета, делается учеником фельдшера Гаммонда в Эдмонтоне. Исполняя добросовестно свои технические обязанности, Китс посвящает досуги изучению английской литературы вместе с жившим по соседству Кларком. Последний рассказывает, как однажды Китс взял у него «Fairy Queen» (Царица Фей) Спенсера, в удивлению всей семьи, находившей весьма странным, что студент-медик интересуется подобными книгами. Поэма оказала на него волшебное действие. «Он прыгал по сценам поэмы, как молодая лошадь, выпущенная весной на луг. Красивое описание, удачный поэтический образ, как напр. «вытесняющий море кит» вызывали выражение экстаза на его лице».
Китс не окончил обязательного курса у Гаммонда, вследствие возникших между ними недоразумений, и продолжал занятия уже в Лондоне в больнице св. Томаса, но его ум занят теперь всецело поэзией. На вопрос Кларка, доволен ли он занятиями в больнице, Китс отвечает, что не может с достаточным вниманием заниматься анатомией. «Например, на днях, прибавляет он, во время лекции в комнату ворвался солнечный луч, и с ним целая толпа воздушных созданий, увлекших меня в волшебную страну Оберона». Очевидно, не для анатомического театра создана была эта чуткая поэтическая душа. В самом деле, сдавши окончательный экзамен по хирургии в июле 1816 г. и получив место ординатора, Китс вскоре окончательно отказывается от практической деятельности после удачной операции, сделанной им в больнице. «Моя последняя операция, – говорил он впоследствии, – состояла в раскрытии кровеносного сосуда; я исполнил ее очень аккуратно, но мысли мои в это время были так далеко, что удачный исход мне показался чудом, и я с тех пор не дотрагивался до ланцета.
С 1816 г. Китс, как мы видели, делается членом кружка Гента и всецело предается литературе. Деятельность его в значительной степени определяется идеями этого общества, которое заключает в себе будущность новой литературной школы. Прежде чем обратиться к анализу произведений Китса, постараемся в кратких чертах охарактеризовать эту среду, в которой развивается его талант, и главным образом личность Ли Гента, вдохновителя молодых писателей, собравшихся вокруг него.
II
Период, в который выступает Китс, отмечает собой перелом двух направлений в литературе, переход власти над умами от титанов старшего поколения к богам младшего, как характеризует эту эволюцию Брандес, заимствуя поэтический образ из «Гипериона» Китса [4]. Роль поэтов старшего поколения сыграна; они начали собой реакцию против условности XVIIИ-го в., окунувшись в национальную струю. Сделаться национальным (народным), – говорит Брандес,– «значит для Англии сделаться натуралистом, как сделаться романтиком для Германии, приверженцем древне-норвежских сказаний для Дании. Эти английские писатели изучают и благоговейно преклоняются все без исключения пред природой». Но на этом их значение останавливается; узкий патриотизм, принадлежность к ретроградной партии ториев, оставляли Вордсворта, Вальтер-Скотта и Кольриджа глухими к идеям нравственной и политической свободы, оживляющим как древнюю, так и новую Англию, и их творчество направлено на воспевание красот природы и воспроизведение старых шотландских преданий. Конечно, их произведения сохранят навсегда значение, как образцы безыскусственной свежей красоты; Вордсворт даже более признается потомством, чем современниками, которые не могли простить ему торизма. В начале XIX-го в. в обществе настолько сильна уже потребность в свежем свободном слове, что симпатии переносятся на писателей новой школы при самом её выступлении, т.-е. когда самым выдающимся её представителем был Ли Гент. Дом его, как мы видели, служил центром молодой литературы; поэты, критики, даже художники обращались к нему за советами; Гент очаровывал их своим дружеским отношением и имел большое влияние на выдающихся людей своего поколения, не обладая сам большим литературным талантом. Симпатичный как человек, преданный своим идеям, он готов был всем жертвовать для их осуществления и до самоотвержения любил друзей и товарищей по служению общему делу свободы. Открыть новый талант было для него наслаждением, и он употреблял все усилия, чтобы развить таящиеся силы. Влияние его было в высшей степени благотворно для начинающих писателей; мы увидим, как оно отразилось на Китсе. Но этим нравственным воздействием не ограничивается значение Гента. В качестве политического писателя, литературного критика и поэта, он также занимает видное место в литературе: «Quarterly Review», нападая на несколько вульгарный язык поэзии Гента, обвиняет его в том, что он и его последователи внесли лавочный оттенок в английскую поэзию, и присваивает его школе название Cockney-school [5].
Таким образом, ослепленные ненавистью в вигам, критики торийского органа причислили Китса и других представителей нового направления в подражателям Гента; но Китс и Шелли настолько выше их старшего друга по таланту, что о подражании не может быть речи. Несомненна лишь общность взглядов как в политике, так и в искусстве между Гентом и его молодыми товарищами. Мы видели, какие взгляды Гент защищал в политике как редактор «Examinera» и как он за смелость своих нападок поплатился личной свободой; эстетические теории его изложены в важнейшем из его критических трудов, «Imagination and fancy». Мы рассмотрим несколько подробнее этот труд, так как в нем отразились взгляды на искусство всего кружка вообще и Китса в частности.
По теории Гента, главный элемент поэзии – воображение, которое он подразделяет на несколько видов, определяя разницу между поэтическим представлением о предмете и его реальным значением следующей параллелью. «Поэзия начинается тогда, – говорит он, – когда факт или научная истина прекращают свое существование, как таковые, и не представляют дальнейшего развития, т.-е. своей связи с миром ощущений и своей способности производить воображаемые наслаждения. Напр., если мы спросим садовника, что это за цветок, он ответит: лилия; это факт. Ботаник прибавит, что она принадлежит к такому-то классу; это будет научное определение. «Это принцесса сада», скажет Спенсер, и мы получаем поэтическое представление о её красоте и грации. «Лилия – произведение и цветок света» определяет ее Бен-Джонсон, и поэзия в его словах открывает нам прелесть цветка, всю его таинственность и великолепие». Гент различает «воображение», как принадлежность трагедии и серьезной музы вообще, и «фантазию», свойственную легкому и комическому жанру. «Макбет», «Лир», «Божественная Комедия» – создания воображения, «Сон в Летнюю Ночь», «Похищение локона» – фантазии; «Ромео и Юлия», «Буря», «Царица Фей» и «Неистовый Орланд» – продукты обоих элементов. «Определение воображения, – продолжает Гент, – слишком ограничено, часто слишком материально. Оно неизменно представляет понятие чего-то массивного, в роде тех фигур, о которых продавец выкрикивает на улицах. Фантазия же предполагает лишь умственный образ или видение, но, с другой стороны, редко достигает той верности образов, которая составляет одно из главных преимуществ воображения». Насколько Китс разделял мнение Гента о воображении, как основном качестве поэта, видно из многих рассуждений, которыми полны его письма к друзьям. Кроме благотворного личного влияния Гента на Китса, последний, вращаясь с юных лет в либеральной среде, окружавшей издателя «Examinera», развивает в себе врожденное чувство любви в свободе; он сам, впрочем, никогда не занимался политическими вопросами в печати. «Что касается политических убеждений Китса, – говорит Кларк, – то я не сомневаюсь, что они сводились к общим принципам свободы для всех, т.-е. одинаково справедливого отношения ко всем, от герцога до чернорабочаго» [6]. В другом месте он возвращается к вопросу об убеждениях Китса, говоря: «Китс никогда не заявлял в печати о своих политических взглядах; лишь исполняя долг благодарности за дружеское ободрение, он посвятил свою книгу Ли Генту, редактору «Examinera», радикалу и предполагаемому стороннику Наполеона; последнее предположение основывалось на том, что Гент, говоря об императоре, не прибавлял модного прозвища: «корсиканское чудовище». Но эти общие принципы, несомненно расширившие его горизонт и отразившиеся на его поэзии, которая вдохновляется свободной жизнью греков, страданиями титанов и голосом природы, – эти принципы Китс выработал в себе в обществе Гента и его друзей. Дружба их, начавшись в 1816 г., приняла характер задушевности, возможной только между родственными натурами, одинаково воспринимающими внешние впечатления. Они вместе читают и работают; «мы не оставляли ни одного доступного уму наслаждения незамеченным или неиспытанным», говорить Гент в своих воспоминаниях, «начиная от сказаний бардов и патриотов древности до ощущения прелести солнечных лучей, бьющих в окно, или треска угольев в камине зимой» [7]. В этих словах уже сказывается крайняя, почти болезненная восприимчивость, одинаково обнаруживающаяся как у юноши Китса, так и у Гента, который был гораздо старше его; мы увидим, до какой степени она овладела впоследствии всем существом певца «Эндимиона».
