Зинаида Венгерова
Джон Китс и его поэзия
Четвертая часть более интересна. Первый звук, который слышит Эндимион – женский голос, плач вакханки, следовавшей за Бахусом от самого Ганга и стремящейся назад, хотя бы для того, чтобы там умереть: «о, великие боги! дайте мне хоть один час подышать родным воздухом, дайте мне хоть умереть дома!» поет она жалобным голосом. Подойдя ближе в плачущей девушке, Эндимион пленяется её необыкновенной красотой и чувствует, что, поклоняясь своей богине, он вместе с тем страстно любит вакханку; он открывает ей свои чувства, хотя слышит издали голос богини: «Горе Эндимиону!» В это время является Меркурий с крылатыми конями, и Эндимион с вакханкой поднимаются вверх; на пути они видят Морфея, рассказывающего о том, что смертный должен вскоре жениться на одной из дочерей Юпитера; присутствие Морфея усыпляет лошадей и всадников, и Эндимиону снится, что он на небе в обществе бессмертных богов, между которыми находится Диана; он приближается в ней, но просыпается в это время, находясь по-прежнему на крыльях лошади вместе с вакханкой. Диану же он видит по-прежнему на небе; он целует свою спутницу и в то же время уверяет Диану в своей верности. Вакханка просыпается, и Эндимион, пораженный двойственностью своих чувств, хочет расстаться с ней, но показывается месяц, и она исчезает в его лучах; её лошадь опускается на землю, а Эндимион поднимается все выше и выше. От слышит небесных вестников, созывающих гостей на венчание Дианы, и в это время её конь опускает его на вершину горы, где он опять видит вакханку и ради неё отказывается от любви к таинственной богине; та отвечает, что воля небес не позволяет ей любить его. Здесь является Пеона, сестра Эндимиона, советует влюбленным не грустить и зовет их участвовать в празднестве в честь Дианы. Эндимион об являет свое решение оставить свет и удалиться в пустыню, сохраняя к Пеоне и к прекрасной индианке любовь брата; вакханка клянется посвятить себя Диане, и обе женщины удаляются. Эндимион проводит целый день в глубоких думах, а вечером направляется к храму и, увидев там своих сестер, говорит им, что решился вопросить небо о своей судьбе. Вакханка одобряет его решение и при этом наружность её видоизменяется, и изумленный Эндимион видит пред собой Диану; она объясняет, что все её превращения, доставлявшие ему столько страданий, помогли ему ценой этих страданий освободиться от земной оболочки. Эндимион преклоняется пред богиней и в это время оба исчезают. Пеона возвращается домой чрез темнеющий лес, изумленная всем случившимся.
К лучшим местам поэмы принадлежит, как мы отметили выше, её начало, гимн Пану, который мог бы сойти за оригинальное произведение Сафо; это – красивый образчик языческой поэзии, как охарактеризовал его Вордсворт. Достойным дополнением к нему является песнь вакханки в четвертой части; она воплощает в себе глубокую меланхолию и страстность востока и вместе с тем особое наслаждение в сознании страдания, столь знакомое Китсу и облеченное им здесь в чудные звуки.
«Приди же, печаль, дорогая печаль! Я буду лелеять тебя на груди, как родное дитя. Я думала оставить тебя, изменить тебе, но теперь я люблю тебя больше всего на свете. Нет никого, о, совсем никого, кроме тебя, чтобы утешить бедную одинокую девушку. Ты её мать, её брат, ты её возлюбленный».
Китс, как видно из пересказа поэмы, не достиг в «Эндимионе» намеченной им цели; его «изобретение» (invention) не выдерживает строгой критики; запутанное содержание, стремление наполнить его пробелы чистой поэзией приводят его к реторике, особенно в любовных сценах, которые удаются ему менее всего. Мы видели, до каких странностей он договаривается в объяснении Эндимиона с Дианою; столь же холоден и риторичен разговор с Пеоной в первой части. Увещания Пеоны слишком отзываются прописной моралью, когда она говорит брату, открывшему ей свою тайну: «Это и есть причина? Это все? Как странно и как грустно, увы, что тот, кому следовало бы пройти по земле, как пребывающему на ней полу-богу, оставив память о себе в песнях бардов, будет воспеваться лишь одиноким и робким девичьим голосом; она будет петь о том, как он бледнел, как бродил, сам не зная куда, как готов был отрицать, что причина этого любовь, хотя оно было так на самом деле, ибо что же другое могло это быть, кроме любви? Она будет петь, как горлица уронила ивовую ветку пред ним и как он умер и что вообще любовь губить молодые сердца, как северный ветер – розы: песнь о его грустной судьбе закончится вздохом сожаления».
Столь же мало удовлетворителен ответ Эндимиона, что он отказался от прежних стремлений к мирской славе (честолюбие у царя пастухов!), так как видит счастье лишь в слиянии с высшим божественным существом. Но при всех этих недостатках поэма Китса свидетельствует об одной особенности его таланта, которую он еще ярче обнаруживает в более зрелых произведениях, превосходя в этом отношении всех современных и позднейших поэтов Англии. Это – понимание греческой жизни, уменье всецело проникнуться её духом и воспроизводить ее с таким совершенством, что читатель забывает о веках, лежащих между поэзией Китса и описываемым им миром. Критики, серьезно и беспристрастно разбиравшие творчество Китса, как Суинбёрн, Брандес, Матью Арнольд, не обращают достаточного внимания на эту яркую черту его музы; они считают его представителем английского натурализма par excellence, отличающимся от старших поэтов «озерной» школы своим пантеизмом, и видят в воспевании Греции один из элементов этой любви к природе в её самых совершенных воплощениях. Несомненно, что Китс понимал и жил жизнью природы более, чем иные из величайших поэтов, но воспроизведение античного мира лежит вне его натурализма: это самый могучий стимул его творчества, создающий ему совершенно особое положение в английской поэзии.
Мы еще возвратимся к вопросу об эллинизме Китса при анализе «Гипериона», а теперь постараемся осветить внешнюю историю появления «Эндимиона», получившую печальную известность, благодаря, быть может, излишнему усердию друзей поэта.
