Юрий Сергеевич Аракчеев
Луна над пустыней
Наскоро поев, мы едем дальше. Впереди больше половины пути, а время давно перевалило за полдень.
Остановка Кырк-Кудук, что по-казахски означает «сорок колодцев». Да, теперь по-казахски, потому что мы въехали на территорию Казахстана. Жара, однако, тут ничуть не меньшая, чем в Узбекистане, дует такой же сухой и горячий ветер. Представьте себе совершенно ровную на много километров поверхность земли, вернее – высохшей глины, покрытую очень низкой и жесткой зеленовато-серой растительностью. Этакий шершавый, а кое-где колючий бескрайний половик – грубая и короткая шерсть Земли, исполосованная желтыми линиями дорог. Это сухая степь. Чуль. Ни с того ни с сего посреди нее – толстостенная то ли глиняная, то ли цементная коробка с выступом. Над выступом торчит обыкновенный бензомотор со шкивом и рукояткой. От мотора вниз, в бетонную трубу, спускаются два матерчатых ремня. Это и есть Кырк-Кудук, спасение овцеводов. Мотор заправляется бензином, включается зажигание, ремни, а вернее – один кольцевой бесконечный ремень, начинает двигаться, нижняя его часть, достигающая слоя подпочвенных вод, намокает и ползет вверх, где специальная скоба выжимает из нее воду, стекающую в цементный бассейн колодца по желобу. Люди пьют из верхней части бассейна, овцы, лошади и верблюды – из нижней. Вода горьковато-солоноватая и, конечно, теплая. Но пить можно.
Кырк-Кудук, по словам Сабира, – половина пути, если считать не от Дарбазы, а от Ташкента.
Грузовик катится уже по настоящей пустыне. Весной глинистая пустыня тоже напоминает пестрый ковер, а сейчас поверхность ее скорее похожа на войлок. Зеленовато-серый, буро-серый, буровато-зеленый – низкорослые ксерофиты. Местами, правда, поднимаются более высокие травы – полынь, солянка, ферула. Только ферула совсем не такая, как в горах Западного Тянь-Шаня. Асса-фетида. В конце мая она уже совершенно сухая – живописные скелеты ее похожи на карликовые взрослые деревца с довольно толстым стволом и округлой кроной. Запах полыни очень резкий, пряный. Когда стихает мотор машины, слышен громкий, монотонный, несмолкаемый стрекот цикад…
Вещи внутри фургона окончательно завоевали самостоятельность, перезнакомились друг с другом и улеглись, как им хотелось. Мы с Хайруллой и Сабиром признали их право на независимость и энтропию и следили только за тем, чтобы не опрокинулся бидон с ташкентской водой. Пыль, щедро набившаяся везде, где только можно, и весело пляшущая над хаосом экспедиционного багажа, создает очень ощутимый эффект присутствия в безводных степях Средней Азии. Сабир перестал ругаться, а улыбка Хайруллы сползла с серого от пыли лица, а если и появляется иногда в ответ на чью-нибудь шутку, то представляет собой бледное подобие прежней…
Тем не менее мы приближаемся к Сырдарье. Правда, пока ничто не свидетельствует о ее приближении, хотя Сабир и говорит, что мы, скорее всего, едем в правильном направлении. Наконец далеко на горизонте показываются электрические столбы – этакое растянутое многоточие из тоненьких палочек. Далеко за столбами – зеленая полоска.
– Вот они! Вот они! – волнуясь, кричит Сабир. – Тугаи, родненькие… Сырдарья! Рыбку ловить будем… Жора! Тугай видно, Жора!
Боже мой, тугаи! Загадочные сырдарьинские тугаи, встречи с которыми я ждал так долго. Неужели мы наконец приближаемся к ним?
Не буду подробно описывать, как от столбов Розамат поехал сначала в одну сторону, потом в противоположную, как несколько раз наш фургон останавливался и Георгий Федорович с Сабиром долго спорили, в какую сторону ехать, как мы проехали мимо озера с названием, над которым я ломал голову еще в Москве. Ширик-Куль – это, оказывается, Гнилое озеро… Да, в нескольких километрах от Сырдарьи прямо посреди глинистой ровной пустыни образовалась впадина, наполненная водой и заросшая по берегам настоящим тростником, травой, ивами. Оазис. А где вода – там и люди. Несколько ветхих домиков, неожиданно большие и высокие стога сена, накошенного, как видно, весной, коровы и, конечно, голопузые дети на обочине прокаленной солнцем дороги. Плетни, здорово похожие на подмосковные, как, впрочем, и избы. Хотя лица детей и взрослых смуглые, глаза раскосые – казахи.
От Ширик-Куля до места традиционной стоянки энтомологической экспедиции на Сырдарье – 4–5 километров. Розамат гонит на предельной скорости…
Солнце садится. Желтые блики его, играющие на сырдарьинской воде, просвечивают сквозь узкие серебристые листья лоха. Машина останавливается рядом с просторной ровной площадкой, недалеко от берегового обрыва. Площадка поросла кустиками янтака – верблюжьей колючки, которую мы с Хайруллой принимаемся выпалывать. Колючки у этого нежно-зеленого растеньица с лилово-розовенькими цветами необычайно острые, длинные, впиваются в кожу без малейшей задержки, а верблюды любят ее и едят без опаски, с удовольствием уминая губами и языком. Хайрулла в расстегнутой донизу, распахнутой белой рубашке, местами сильно изменившей свой цвет, в сваливающихся широченных брюках – похудеешь за время такой дороги! – лохматый, с трудом наклоняющийся, кряхтящий, с красными глазами и серым от пыли лицом, по которому струятся буроватые капли, являет собой не очень-то бодрое зрелище, но по улыбке, время от времени вспыхивающей на его лице, видно, что он, как и все мы, счастлив. Хотя и голоден. Но Розамат с Сабиром уже устраивают какой-то особенный узбекский очаг…
Это поразительно, но Розамат, которому досталось больше всех – ведь он вел машину! – суетится с колоссальной энергией и кричит на всю пустыню…
Потом мы с Георгием Федоровичем ставим большую армейскую палатку, в которой нам предстоит жить пятнадцать дней.
Выпалывая верблюжью колючку, а потом ставя на этом месте палатку, я с удовольствием отмечаю, что по земле бегает множество мокриц, чернотелок, навозников, скаритов. На севере в нескольких десятках метров многозначительно темнеет в быстро густеющих сумерках полоса тугаев. Там – шакалы, кабаны, фазаны и множество невиданной, экзотической живности. Какие знакомства мне предстоят?
В сумерках мы наскоро купаемся в Сырдарье, а потом при свете фонаря празднуем свой приезд. На востоке над бескрайней таинственной гладью пустыни висит узенький, тоненький серп молодого месяца. Из-под него легкими порывами дует теплый упругий ветер. Он приносит горький запах полыни и монотонный, необычайно мелодичный звон сверчков.
Визитная карточка участников экспедиции
Для того чтобы вы, читатель, могли чувствовать себя в нашем обществе своим человеком, спешу персонально представить каждого члена экспедиции.
Начнем, разумеется, с начальника,
Георгий Федорович Колюх. Рост – метр семьдесят с чем-то. Волосы прямые, светлые, глаза голубые… Только не воображайте, что вы его уже знаете! Что это, мол, вялый, медлительный, с унылым взглядом… Ведь это естественно – иметь унылый взгляд, когда экспедиция бесконечно откладывается. В процессе дальнейшего знакомства с Георгием Федоровичем вы убедитесь, что ему в значительной степени присущ юмор, а также – резвость и быстрота реакции (см. главу «Трудовые будни биологов», где описывается происшествие со змееголовой). Основное занятие – сбор перепончатокрылых. Происходит это так. Георгий Федорович задумчиво стоит над цветущей гебелией или солодкой. Со стороны можно вообразить, что он о чем-то мечтает, решает в уме какую-то сложную задачу или просто ничего не делает. Но нет. Молниеносный взмах огромным сачком… и крошечная пчелка бьется в глубине бездонного кисейного мешка. В последнее время Георгию Федоровичу довольно часто удается избежать ядовитого жала, когда он достает пчелу из сачка. Однако на основании своего богатого опыта отважный натуралист утверждает, что самое болезненное – это не укус каракурта или тарантула, не укол скорпиона, а удар жала дикой пчелы… Хобби Георгия Федоровича – рыбная ловля.
Таксидермист Сабир. Таксидермист – это значит набивщик чучел. Правда, в моем представлении это звучит как «живодер», потому что, прежде чем набить чучело животного, нужно животное убить. Мы еще вернемся к этому вопросу. Итак, Сабир. Рост – метр восемьдесят с чем-то, если не метр девяносто. Вес – 61 килограмм. Строен, как молодой индеец. Чемпион по части загара. Правда, Георгий Федорович пытался отспорить у него приоритет в этом деле, упирая на то обстоятельство, что он, Георгий Федорович, специально не загорает, редко ходит раздетым и все равно достаточно темный, а если бы он ходил все время без штанов, как Сабир, то… Все же у начальника ничего не вышло – неподкупное жюри отдало приоритет Сабиру. Представляя вам Сабира, я никак не могу обойти молчанием его Хобби. «Хобби» с большой буквы. Ибо тут мы как раз сталкиваемся с тем случаем, когда хобби по своей значимости, по времени, на него затрачиваемому, и всем остальным показателям явно довлеет над профессией. Я не хочу сказать, что Сабир был плохим набивщиком чучел, вовсе нет. Человеку, обладающему живодерскими склонностями, наверное, даже нравилось бы смотреть на Сабира, когда он занимается своим профессиональным делом. И в музее его работу ценят. Но вы бы посмотрели на Сабира, когда он занимается своим Хобби… Это великолепно! Он весь вдохновение, порыв, экстаз… Его Хобби – Рыбная Ловля. С заглавных букв.
Хайрулла. Взят в экспедицию в качестве рабочего, повара, завскладом, интенданта, сторожа, вахтера, часового и так далее. По профессии – студент пищевого института. Рост – средний. Вес… Значительно выше среднего. Соответственно своей профессии и вообще, умел Хайрулла, по-видимому, очень многое. Наверное, он умел и хорошо готовить. Мы, правда, не смогли это выяснить, потому что готовил всегда Сабир. Дело в том, что, кроме большого хобби у Сабира было еще и среднее… Итак, умел Хайрулла наверняка очень многое. А вот чего он не умел, так это плавать. Жить в палатке на берегу Сырдарьи – и не научиться плавать? Обидно! И я принялся Хайруллу учить. Как проходило обучение и чего мы с Хайруллой достигли, вы тоже узнаете в свое время…
Шофер Розамат, по кличке Розмарин, а на самом деле Розмет – так, сказал он, произносится имя его по-узбекски. Вес – выше среднего, рост – ниже среднего… Черноволосый, веселый, энергичный, вдумчивый, деловой… Поэт, рассказчик, мастер художественного слова и певец, человек с полутора высшими образованиями… Несколько загадочный… Больше я пока ничего не могу сказать, но, если вы дочитаете книгу до конца, кое-что вам станет ясно.
Наконец, ваш покорный слуга, как говорили раньше воспитанные люди. Рост – метр семьдесят четыре, вес – 68 килограммов… Впрочем, это не имеет значения. В свою пользу могу привести тот факт, что, когда в конце срока мы сравнивали свои отросшие бороды, моя борода, по мнению жюри, оказалась самой густой. Правда, не самой длинной. Самая длинная борода выросла у начальника.
Тугаи
Вы, конечно, можете представить себе мое настроение утром, когда, открыв глаза, я увидел над собой марлевый полог пашехоны. «Пашехона» в переводе с узбекского означает «мушиная комната», потому что слово «хона» вы уже знаете, а «паша» – это комары, мухи и тому подобный гнус. Пять наших раскладушек стояли в большой палатке по периметру – голова к голове, ноги к ногам. Мгновенно распростившись с остатками сна, я в полной мере ощутил себя в экспедиции, особенно потому, что как раз над моим лицом на белоснежной марле расселось несколько упитанных комаров с рубиново-красными тельцами. Не шевелясь, томно блаженствуя, они переваривали мою кровь, высосанную тайком, под покровом ночи. Шея в нескольких местах зудела.
Хорошо, что только комары. А если бы вчера вечером я недостаточно тщательно подоткнул под спальный мешок нижний край марли и ночью в мою уютную «мушиную комнату» вздумал забрести какой-нибудь общительный скорпион или каракурт?..
Внимательно осмотрев внутренность полога и насчитав в общей сложности семь упитанных, а одного почему-то тощего комара, я решил, что на этот раз обошлось и можно потихоньку выпутываться из марли и вылезать из мешка. Ботинки стояли на земле, под раскладушкой, и, протянув было за ними руку, я быстро отдернул ее, решив, что раз скорпионы и каракурты не смогли проникнуть в мой полог, то они наверняка нашли себе пристанище либо внутри ботинок, либо в куче одежды, сложенной на ящике рядом с кроватью. Там же, скорее всего, уютно свернулся и щитомордник. Кобры и эфы, по словам Георгия Федоровича, в этих местах пока еще не встречались.
Осторожно оглядев поверхность земли под раскладушкой и ботинки снаружи, я рискнул протянуть руку, взял ботинок и энергично потряс его, желая показать тем, кто внутри ботинка сидит, что я с ними церемониться не намерен. Из ботинка высыпалось немного земли, пыли и несколько муравьев. Больше ничего. Тогда я поднес ботинок поближе к глазам и тщательно осмотрел его внутренность. Пусто.
Ту же операцию я проделал со вторым ботинком, а потом с одеждой. Муравьи есть, симпатичные мокрицы мышиного цвета. Паукообразных и пресмыкающихся как будто бы нет… Радость жизни в полной мере овладела мною, я решительно выпутался из полога и принялся одеваться. Георгий Федорович еще спал, спал и Розамат, а Сабир с Хайруллой уже готовили завтрак.
Неужели в Средней Азии всегда так? Стоит кому-то приехать, как небо хмурится и, того и гляди, пойдет дождь. Небо над пустыней и тугаями затянули обыкновенные серые тучки. Дождя, правда, не было, и мы с Георгием Федоровичем решили после завтрака отправиться в путешествие по окрестностям. Однако еще до завтрака в двадцати шагах от палатки начальник небрежно показал мне на огромную, очень красивую златку, запросто как ни в чем не бывало сидящую на ветке чингила. Длина златки миллиметров тридцать пять, она сделана как будто бы из зеленой бронзы, испещрена желтыми пятнами и усеяна декоративными вмятинками – великолепно вычеканенная дорогая брошь. По-латыни имя этого жука звучит так: «юлодис». Можете себе представить, с какой радостью я на него набросился. Фотографировать без солнца не хотелось, пришлось посадить драгоценную находку в коробочку из-под пленки и поставить эту коробочку рядом с другой, где сидела уже кобылка пезотметис. Так был сделан второй шаг на пути создания моего зоопарка, вернее – энтомопарка…
Тропинка от нашей стоянки тянулась вдоль берега Сырдарьи. Шагах в тридцати мы пересекли небольшой овражек, сейчас совершенно сухой, но густо поросший солодкой, кермеком, колючими зарослями отцветающего чингила и гребенщика-тамарикса, который в литературе принято называть тамариском – обычное для русского языка упрощение. Латинское «тамарикс», по-видимому, казалось более трудным для произношения или менее благозвучным для наших уважаемых предков. Видимо, ранней весной по овражку бежит ручей…
С солодкой, кермеком, чингилом, гребенщиком-тамариксом и другими растениями тугаев я вас познакомлю потом. А сейчас хочу поделиться первыми впечатлениями…
Как часто воображение наше намного опережает действительность, особенно если мы очень хотим и долго ждем! Вот ведь я, взрослый человек, столько раз уже сталкивался с этим явлением, а все равно мечты в ожидании всегда разыгрываются неудержимо.
Нечто похожее на легкое разочарование появилось еще вчера, когда мы только подъезжали к зарослям на берегу Сырдарьи. Вниз по течению как будто бы и начинался зеленый массив низкорослых деревьев и кустарников, но нашу стоянку от реки отделяло всего-навсего несколько лохов и тамариксов, так что сквозь них просвечивала вода. С другой же стороны открывалась бескрайняя гладь пустыни.
Начитавшись о прибрежных джунглях, теперь кишащих кабанами и фазанами, а когда-то – тиграми, я ожидал увидеть высокие, густые, почти непроходимые заросли буйной растительности, переплетенные лианами, на ветвях которых в ленивом ожидании застыли ядовитые змеи. Каждый шаг здесь, казалось мне, сопряжен с опасностью, не знаешь, что тебя ждет, никак не решишь, куда смотреть – наверх, по сторонам или под ноги, – а самая лучшая одежда – толстые кирзовые сапоги и герметический скафандр… Когда в музее я спросил Георгия Федоровича, какая обувь нужна в экспедиции и он ответил, что легкие ботинки, а еще лучше – тапки, я воспринял это как обычную шутку, тем более, что научился уже понимать своеобразный юмор будущего начальника. Он, между прочим, даже предложил мне оставить в музее мои добротные, надежные туристические ботинки на толстой подошве. Как же, только этого не хватало! Меня, конечно, интересуют паукообразные и пресмыкающиеся, но не настолько, чтобы испытывать на себе действие секретов их ядовитых желез. Не говоря уж о пустынных и тугайных колючках разных калибров.
Каково же было мое удивление, когда в первое наше путешествие по сырдарьинским тугаям Георгий Федорович действительно надел легкие разношенные городские полуботинки!
Первое, что обратило на себя мое внимание в тугае, – сильный приторный запах, наплывающий волнами. Он напоминал аромат цитрусовых – апельсина, лимона, – перемешанный еще с чем-то пряным, и был из тех запахов, которые кажутся густыми, сытными, пьянят, вызывают оскомину, наконец, а все же вы никак не можете надышаться. В первые минуты я даже не понял, откуда он – заметных цветов поблизости не было. То, что нас окружало, напоминало скорее не джунгли, а саванну. Слева за редкими низкорослыми деревьями и стеблями тростника видна была обширная гладь Сырдарьи, справа – сплошная поросль травы солодки, перемешанной с какими-то злаковыми, над которой в одиночку и группами поднимались невысокие деревья. Саванна. Густая, пышная саванна весной, когда еще не успели выгореть от солнца травы…
Мы свернули по тропинке в сторону от реки. Тропинка едва угадывалась. Запах не проходил. Он стал сильнее, я почувствовал, что начинает тяжелеть голова. Только приглядевшись внимательнее, я увидел, что солодка цветет. Это ее мелкие лиловые соцветия, напоминающие соцветия вики, источали мощный цитрусовый аромат. Деревья стали сгущаться. Сухие прошлогодние стебли гигантского злака эриантуса – он вырастает в полный рост к концу лета и тогда же выпускает метелки своих соцветий – достигали высоты нескольких метров и доставали до вершин деревьев туранги. Корявые ветви кустарника чингила, вооруженные длинными колючками, переплетались так тесно, что не было и надежды сквозь это колючее ограждение прорваться. Вскоре мне стало ясно, что хотя тугайные деревья и низкорослы, однако заблудиться здесь проще простого, и в этом смысле тугай не уступает, наверное, прославленным амазонским джунглям. Пора было выбросить из головы прежнее представление и знакомиться с реальной действительностью, которая оказывалась, кстати, вовсе не такой уж бедной.
Солнца не было, и миллионы здешних существ, не привыкших к такой погоде в конце мая, чувствовали себя довольно вяло. Во всяком случае, они что-то не очень бросались в глаза. Я тоже чувствовал себя вяло. И не только из-за аромата солодки. Из-за повышенной влажности и жары в тугаях очень душно.
Когда перед нами открылась уютная тугайная полянка, поросшая той же солодкой и злаками по пояс, я вдруг увидел нечто пестрое, черно-желтое, медленно перепархивающее над травой. Вялости как не бывало.
– Смотрите, Георгий Федорович, что это? – сказал я, пока мои дрожащие руки поспешно нащупывали фотоаппарат.
– Где? А!.. Это аскалаф. Их здесь много.
Аскалафус! Почему-то я вовсе не ожидал встретить здесь это любопытное насекомое, хотя если не здесь, то где же? Аскалафусы распространены главным образом в тропиках, у нас водится лишь несколько видов, но и они очень колоритны и странны. Представьте себе насекомое двух-трех сантиметров длиной, с тельцем и крыльями, отдаленно напоминающими стрекозиные, только более короткими, округлыми. Крылья к тому же разукрашены крупными черными и желтыми пятнами. Но это не все. Голова у этой «стрекозы» здорово напоминает мушиную – такие же выпученные глаза и густые волоски между ними. А усики длинные, булавообразные, точь-в-точь усики дневной бабочки (за них, кстати, аскалафус получил русское имя «булавоуска»). Но самым замечательным мне показалось другое. На кончике брюшка аскалафуса изящно укреплено круглое черное колечко – ни дать ни взять колечко пестрого медальона, который полагается носить на цепочке… Немцы называют аскалафуса «склеенной бабочкой», и можно подумать, что какой-то искусный, но чудаковатый мастер, не очень-то искушенный в энтомологии, однажды задался целью сделать украшение для взыскательной дамы, – сделал, окрасил со вкусом в черный и желтый цвета, укрепил где надо колечко и только собирался моднице его отдать, как украшение ожило и улетело… Аскалафус – представитель отряда сетчатокрылых, а отряд этот весь замечательный, и не только по внешнему виду, но и по образу жизни. К нему относятся знаменитые муравьиные львы, златоглазки, нитекрылки, мантиспы; о любом из них можно узнать много интересного. Впрочем, к ним мы еще вернемся. Пока же я, оставив Георгия Федоровича на тропинке, стал, затаив дыхание, подкрадываться к аскалафусу, который висел на травинке, небрежно распустив свои четыре пестрых крыла. В скользящем свете они голубовато блестели…
Ну как передать вам это ощущение огромности, глубинности мира, которое открывается каждый раз, когда берешь в руки камеру с насадочными кольцами и вглядываешься в видоискатель?
Раньше я видел аскалафуса только лишь на картинке, а картинка все-таки всегда передает изображение лишь в одной плоскости. Тут же – вот он, живой, а значит, бесконечно сложный, объемный, неисчерпаемый, многообразный. Я по своему опыту знаю, как меняется изображение в зависимости от освещения, позы модели, точки съемки фотографа. Иной раз стоит лишь чуть-чуть изменить ракурс – и изображение этого же предмета в окуляре становится совершенно другим. Подчас неузнаваемым.
Самое поразительное, что все разнообразие образов одного-разъединственного объекта существует в природе одновременно – можно снять так, можно иначе, а можно совсем по-другому, и все это будут фотографии одного и того же существа в одно и то же мгновение! Можно представить себе миллион объективов, фотографирующих одно и то же существо в один и тот же момент, и все фотографии будут разные! Какая из них передает сущность объекта?
Я торжественно и осторожно схожу с тропинки (первый снимок здесь – «исторический»!), решительно мну высокую траву – бесконечно «другую», бесконечно удаленную от мест обычной жизни моей, а следовательно, почти наверняка не имеющую ни одной «знакомой мне» молекулы, – вступаю в неведомый мир. Глядя в видоискатель, наклоняюсь, с волнением наблюдаю, как расплывчатая зелень начинает приобретать смутные очертания, а черное с желтым пятно в центре растет и вот-вот станет уже совсем резким – живое украшение с колечком. И тогда… Запечатленное, остановленное мгновение – память, которая остается со мной навсегда и которой – главное! – я смогу поделиться с другими.
Аскалафусу же нет до всего этого дела. Равнодушный к моим переживаниям, чуждый человеческой сентиментальности, он в самый неподходящий момент взлетает. Я останавливаюсь в растерянности. Как ему не стыдно! Ведь я же не собирался причинять ему никакого вреда.
– Ладно, оставьте его, – будничным голосом говорит Георгий Федорович, окончательно спуская меня с небес на землю. – Будут еще аскалафы, пойдемте дальше.
И я возвращаюсь на тропинку, успокаивая себя тем, что все равно солнца нет. Мы идем дальше.
Я теперь внимательно смотрю себе под ноги и на окрестную траву. Господи, чего здесь только нет! Когда тропинка расширяется и впереди виднеется вытоптанная глинистая полоска, по ней обязательно извивается ящерка, спешащая скрыться от нас. То тут, то там на открытых участках земли – лысинах – ползают жуки-чернотелки, муравьи, паучки. Трава, стоит только приблизиться к ней, оказывается населенной множеством всевозможных мелких и крупных букашек – мошек, цикадок, паучков, мух, жуков-листоедов и слоников, молей, кузнечиков и кобылок. Они, правда, сидят довольно тихо в ожидании солнца, некоторые вообще не считают нужным как-то реагировать на приближение моего огромного, с их точки зрения, лица.
Скоро я обнаруживаю туркестанских жемчужных хвостаток – забавных, очень красивых маленьких бабочек со шпорами, начинающих усиленно шевелить сложенными крылышками при моем приближении. Сложенные вместе, их крылышки с испода выглядят хотя и красиво, но неброско. Когда же крошечная бабочка начинает тереть ими друг о друга, то нет-нет да и выглядывает вдруг из-под серенького испода одного крыла ярко-оранжевая лицевая сторона другого да еще со шпорой. Симпатичная бабочка пытается таким трогательным образом напугать своих врагов. Неужели это ей удается?
Я уже не пытаюсь фотографировать, а только смотрю. И все равно чувствую в голове тяжесть. Теперь еще и от впечатлений. Действительность может быть волнующей и очень насыщенной, даже если она не соответствует мечте.
