bannerbannerbanner
полная версияЛуна над пустыней

Юрий Сергеевич Аракчеев
Луна над пустыней

Полная версия

– Жил-был царь, – начинает Розамат, и лицо его сосредоточенно, а голос звучит таинственно и многообещающе.

– Опять Розмарин со своими сказками! – досадливо прерывает Жора, который, видимо, сбился со счета.

– Хоть бы дал шакалов послушать! – вторит ему Сабир, энергично работая ложкой.

– Ну пусть рассказывает, что вы… – возражает Хайрулла и заранее смеется – он, как и я, уже оценил талант Розамата.

– Давай-давай, Розамат, рассказывай, шакалов и так услышим, – говорю я.

И Розамат продолжает менее громким, но зато более таинственным голосом:

– Жил-был царь. Он был умный и хитрый. И была у него молодая красивая дочь…

Странное дело: я вижу этого умного, хитрого отца-царя и красавицу дочку, избалованную и не знающую жизни.

– Стала дочка большой, а царю пора умирать. Зовет он ее к себе. «Доченька моя», – говорит он ей…

Последние слова Розамат произносит с великим трудом, в его голосе отчетливо слышен хрип умирающего. Даже Сабир стал реже стучать своей ложкой, Жора задумчиво уставился на Розамата, а мы с Хайруллой чувствуем мурашки, которые бойко бегут между лопатками…

– «Доченька моя, – говорит он ей. – Я умираю, оставляю тебя одну. Слушай, что я тебе скажу. Ты красивая, хорошая, к тебе будут подходить мужчины и предлагать что-нибудь. Ты их выслушивай, но никогда не говори «да». Поняла? Никогда не говори «да»…»

И в этот самый момент из пустыни слышится жалобный плач – этакий реквием по умирающему царю. Розамат умолкает, и мы тихо слушаем привычную ежевечернюю перекличку. Сабир, как всегда, подвывает, Жора с видимым удовольствием закуривает, а мы с Хайруллой переживаем за красивую неопытную сироту-принцессу…

Умолкли шакалы, и Розамат продолжает:

– Приходит дочка царя на бал, к ней подходит красивый мужчина и говорит: «Разрешите, пожалуйста, пригласить вас на танец?» – «Нет», – отвечает дочка. Подходит другой: «Можно вас пригласить?» – «Нет», – говорит она. И так каждому. Что же делать? Как быть? Девушка ведь красивая. Неужели так и останется одинокой на всю свою жизнь?.. И тогда решили пойти к поэту Пушкину. «Вот, – говорят, – Пушкин, вы поэт, скажите, как нам быть? Эта красавица никогда не говорит «да». Кто только к ней ни подходит, она всегда отвечает «нет». Как же нам выдать ее замуж?» – «Всегда отвечает «нет»? – говорит поэт Пушкин. – Ну что ж, я «попробую вам помочь». И вот он едет на бал. Подходит к девушке, видит – она красавица. «Вы, конечно, не будете возражать, если мы с вами потанцуем?» – спрашивает он ее. «Нет», – отвечает девушка. Они долго танцевали, а потом он спрашивает: «Вы ведь не будете возражать, если я вас поцелую?» – «Нет», – отвечает принцесса…

Тут уж не только мы с Хайруллой, но и Жора с Сабиром внимательно слушают Розамата – как всегда, он в конце концов овладевает вниманием всей аудитории…

Да здравствуют поэты, и пусть вечно живет поэзия!

Вечерние страхи

Скрывается солнце, выплывает луна, плачут шакалы; Розамат, а в отсутствие Розамата Жора рассказывает интересные истории. Иногда роется в памяти и выкапывает оттуда бородатый анекдот и ваш покорный слуга. Наконец приходит время забираться в палатку и лезть в спальный мешок под марлевым пологом. Кажется – чего бы?.. Так хорошо отдохнуть после трудового дня, тем более что ночью на берегу Сырдарьи свежо и прохладно, не то что днем.

Но…

Если мы днем ходим в тугаи в разношенных ботинках, а то и в тапочках, если на вытоптанном вокруг палатки пространстве можно вполне прогуливаться босиком, если, искупавшись и отработав очередной урок плавания, мы спокойно загораем с Хайруллой на берегу, это еще не значит, что страшные истории о каракуртах, тарантулах, скорпионах, фалангах – миф. Я-то прекрасно помню, что один из сотрудников Академии наук Узбекистана целый год лежит в больнице после укуса каракурта. Если вовремя впрыснуть противокаракуртовую сыворотку, выздоровление обычно происходит довольно быстро – месяц, два, – но ведь ближайший пункт помощи от нас находится в двадцати километрах, а Розамат с машиной почти все время отсутствует… Правда, я помню ценный совет виднейшего нашего исследователя П. И. Мариковского, посвятившего много времени изучению каракурта и воздействию его яда на человеческий организм. Укус паука надо немедленно прижечь спичкой. Не позднее двух-трех минут с момента укуса, пока яд не всосался. Но коварство черного паука в том, что укус его очень слаб, почти не ощутим, во сне его, скорее всего, даже и не заметишь… А через десять минут после укуса сильнейшая боль распространяется в области живота, поясницы, груди, появляется удушье, рвота, судороги, сердце бьется с перебоями, вы чувствуете страх близкой неминуемой смерти… И если нет медицинской помощи, смерть иногда действительно наступает через день – два.

Вас, как и меня, конечно же, интересует вопрос: зачем маленькому паучку такой сильный яд? Ведь он в пятнадцать раз сильнее яда гремучей змеи… Кстати, любопытно, что яд каракурта особенно сильно действует именно на млекопитающих. Для насекомых, которыми каракурт питается, он не так уж и опасен, гораздо менее опасен, чем, например, яд паука, который называется «агелена лабиринтовая». А ведь яда агелены млекопитающие почти и не чувствуют…

П. И. Мариковский считает, что сильный яд, действующий на млекопитающих, необходим пауку в его борьбе за норы. В опаленной, сожженной солнцем пустыне или степи очень важно найти подходящее укрытие. Например, нору суслика или песчанки. Зная о страшном укусе маленького черного паука с красными пятнами, мелкие грызуны часто уступают каракурту свои норы без боя. Заняв чужое убежище, самка может спокойно плести у входа в нору свою хаотическую сеть, которую «украшают» обычно хитиновые останки съеденных жуков-чернотелок, кузнечиков…

И все же в природе еще очень много загадочного. Ну хорошо, допустим, что токсичность яда каракурта мы объяснили с точки зрения практической пользы для хозяина и, следовательно, нам понятен здесь направленный ход естественного отбора, а как быть с тем самым крошечным боливийским паучком-скакуном, укус которого почти всегда смертелен? Да-да, есть в Боливии, южноамериканской стране, паучок, длина которого всего 4–5 миллиметров. Но человек, укушенный им, испытывает страшную боль и умирает через несколько часов… Зачем же этому-то крошечному созданию такая страшная сила? Ведь видов пауков-скакунов множество и большинство из них безопасны для млекопитающих и человека, почему же Его Величество Естественный Отбор отметил именно этого паучка? И с какой целью? Ведь паук-скакун всю свою жизнь странствует, и норы ему не нужны…

И почему, наконец, одно из самых ядовитых существ на Земле, возможно даже самое ядовитое, – не паук, не змея, а… лягушка! Да-да, маленькая, очень симпатичная на вид лягушка кокоа из Колумбии, которая свободно помещается в чайной ложке…

Далее я привожу дословную выписку из брошюры доктора медицинских наук Ф. Ф. Талызина, виднейшего советского паразитолога, члена-корреспондента АМН СССР, «Ядовитые животные суши и моря» (изд-во «Знание», М., 1970, с. 39):

«Загадкой для ученых остается сильнодействующий яд, содержащийся в колумбийской кокоа-лягушке. Крошечная лягушка достигает 2–3 сантиметров и весит чуть больше грамма.

Испанский врач Посадо Аранго, находясь в 1860 году у колумбийских индейцев племени холо, наблюдал, как охотники приготовляли смертоносное оружие. Они насаживали крохотную живую лягушку на тонкую бамбуковую палочку и держали ее над пламенем костра до тех пор, пока лягушка не начинала выделять кожный яд. Количество вещества, получаемое от одной лягушки, достаточно для нанесения яда на кончики пятидесяти стрел. Индейцы охотятся с отравленными стрелами на крупных диких зверей. Можно судить об опасности этих наконечников, если даже малейшая царапина на теле животного приводит почти мгновенно к его смерти. Сами туземцы никогда не берут кокоа-лягушку голыми руками.

Как утверждает сотрудник Фармакологического института немецкой Академии наук Р. Глезмер, животное, раненное стрелой с ядом кокоа, погибает в страшных судорогах от паралича дыхательных мышц. Кокоа – яд в 50 раз сильнее столбнячного токсина…»

Но вернемся к нашему отечественному каракурту. Сила яда его породила легенды и поверья. Ученый Россиков, много времени посвятивший изучению этого любопытного паука, писал: «У калмыков есть поверье, будто души всех обиженных людей на свете переселяются после смерти в паука каракурта, для того чтобы мстить людям за их черствое сердце…» И еще нужно заметить, что химическая природа яда каракурта плохо изучена, так как очень трудно добыть достаточное количество его в чистом виде…

Короче говоря, встреча с этим пауком в спальном мешке не сулит ничего хорошего. В особо мрачное расположение духа меня приводила мысль о том, что начало июня – как раз период миграции каракуртов, когда молоденькие, но уже вполне созревшие ядовитые пауки – самцы и самки – бродят по степям и пустыням в поисках подходящих мест для жилья и друг друга. Охваченные смутным беспокойством, находясь во власти инстинкта, бродят и бродят они днем и ночью и в любое время могут появиться у вас под боком. Каракурт принадлежит к числу тех существ, количество которых резко меняется год от года. Иногда их бывает меньше, иногда больше. Жора рассказывал, что несколько лет назад на этом же самом месте каракуртов было так много, что они попадались даже в мешке с рисом… Мы за всю первую неделю поймали только одного каракурта, да и то самца, который, по словам Жоры, вообще не ядовит, по словам же ученых, ядовит, но не так, как самка. Я, естественно, почти целый час фотографировал его в разных позах (удивительно, что пятна на его брюшке напоминают красные «сердечки» на картах червонной масти, а число их – 13…). После сеанса Жора варварски утопил каракурта в спирте, причем я что-то не заметил, чтобы наш храбрый начальник обращался с каракуртом как с безобидным существом – он очень уважительно брал маленького паучка своим бармалеевским пинцетом…

 

Кто знает, вдруг этот единственный каракурт был лишь разведчиком, за которым вполне вероятно нашествие многочисленного смертоносного войска?

Днем, при радостном свете солнца, страхи, разумеется, улетучивались, и я жаждал честной, открытой встречи с каракуртовой самкой, для которой были забронированы кадры на обратимой пленке «Орвоколор». Однако вечером…

Я вдруг припоминал незначительный как будто бы дневной эпизод. Для чего-то я вхожу в палатку и вижу, что края полога выбились из-под спального мешка и мое уютное лежбище открыто любому восьминогому существу пустыни. Если каракуртиха соблазняется норами сусликов и песчанок, то не придет ли ей в голову, что эта удобная стеганая «нора» тоже сойдет? В первые дни в подобной ситуации я спешил заправить края полога, но потом понял, что там уже вполне может кто-то сидеть и таким образом я его только запру до ночи в своей пашехоне. Вам, возможно, мои вечерние страхи покажутся смешными, но я, в таком случае, хотел бы посмотреть на вас в подобном же положении. А ведь не только каракуртиха может соблазниться спальным мешком, но и скорпиониха (или скорпион), и, возможно, тарантулиха, и, конечно же, фаланга. Пусть крупнейший наш паразитолог Б. Павловский и его коллега А. Штейн ставили опыты с фалангами, давая им кусать свои пальцы, и пришли к заключению, что фаланга не ядовита. Во-первых, мы не знаем, какие у них были фаланги и какие места своих пальцев они фалангам подсовывали. Во-вторых, у них наготове были разные медицинские средства. А тут… Да еще если во сне…

А был у нас на всю экспедицию только один фонарь. Жорин. Я, конечно, взял с собой из Москвы фонарь, но не захватил батареек, а в Ташкенте, надо вам сказать, круглых батареек как раз и не было.

И вот сидим мы вечерком, слушаем рассказы Розамата или Жоры, любуемся луной, которая с каждым днем все полнеет, отдыхаем от дневной жары, музыкой сверчков наслаждаемся… И чувствую я, как с темнотой растет у меня где-то в недрах сознания смутная тревога. Потом мой взгляд как бы случайно все чаще и чаще останавливается на огромном бледном силуэте палатки. Луна ярко освещает ее с одного бока, видно, как легкий ветерок едва-едва колышет парусиновым пологом, приоткрывая время от времени темную глубину. Я машинально нащупываю коробок спичек в кармане…

Как жаль, что нельзя просидеть до утра! Да ведь и спать все же хочется. Мы идем.

Первым внимательно осматривает внутренность мешка и пашехоны Сабир. Заним – Хайрулла, поток я и Жора. У Жоры фонарь остается на всю ночь – ему легче. Ведь как ни разглядывай внутренность спального мешка – не пересмотришь всех складок. Да еще Жора торопит. Больше всех трусим мы с Хайруллой, Жора и Сабир не первый раз в пустыне, привыкли.

Как правило, все у нас обходилось благополучно. Но однажды…

Конец того дня вообще был какой-то нехороший. Жора предложил мне сопровождать его на экскурсию с ружьем к озеру – для музея необходимо было сделать чучело огаря. Хотя и неприятно становиться свидетелем убийства, однако прогулка сулила новые впечатления, и я согласился. Мы отправились.

Огарь – это довольно большая утка с красноватым оперением и очень красивыми черно-белыми крыльями. Интересен он тем, что кладет и высиживает яйца прямо в пустыне, роя для этой цели норы. Кормится же на близлежащей реке или озере.

Мы подняли с озера несколько огарей, и Жоре удалось сбить одного из них влет. Однако по тому, как огарь падал, ясно было, что он только подбит, но не убит совсем, и мы с Жорой опрометью побежали за ним в пустыню. Хотя здесь и росли довольно высокие кустики полыни, солянки, гребенщика и ферулы асса-фетиды, все же мы очень скоро обнаружили подраненную птицу, которая, слегка приволакивая крыло, пыталась от нас убежать.

Уже тут меня начало мучить противное двойственное чувство. Я прекрасно понимал, что чучело огаря нужно для погоревшего музея, птица все равно будет подстрелена, ничего ужасного здесь нет, мы не браконьеры, и от того, что мы убьем одного, огари в этих местах не исчезнут. Наоборот! Экспедиция музея для того и делается, чтобы привить людям любовь и уважение к природе, и в конечном счете, убивая вот так этого, мы сохраним где-то гораздо большее количество других за счет воспитательной музейной работы. Все это так. Но в то же самое время…

Когда мы оба увидели птицу, которая неуклюже бежала, приволакивая подбитое крыло, Жора бросился за ней, хищно расставив руки, и крикнул, чтобы я гнал огаря на него. Я попытался это сделать. Но, видимо, потому, что была в моих действиях неуверенность, огарь не очень-то стремился бежать от меня в сторону Жоры. В конце концов он был почти уже рядом со мной. Как дважды два было ясно, что стоит мне сделать бросок – и ошалевшая от боли и страха птица забьется в моих руках.

– Ну, что же ты… Давай! – закричал Жора.

Я старательно убеждал себя, что мои колебания – глупость. Жора все равно поймает подбитую птицу, да ее и нужно поймать, иначе все равно шакалы ее ночью найдут. Да и для музея чучело нужно…

Апофеоз моих мучений наступил тогда, когда я совсем приблизился к огарю и в долю секунды оценил очень красивую расцветку его груди и крыльев, ярко-красные изящные лапки, а главное – сравнительно большие, очень выразительные, беспомощные глаза. Если бы птица знала людскую психологию, то самое мудрое, что она могла бы сделать, – это просто смотреть на меня так, как она сначала смотрела. Возможно, она и знала. Но где уж тут рассуждать! В какой-то момент огарь не выдержал, зашипел в отчаянии и попытался ущипнуть меня клювом. Не очень-то, но все же это мне помогло. Я схватил его. А тут подоспел Жора.

Жора не стал убивать огаря тут же, а посадил в мешок. И мы отправились в лагерь.

Всю дорогу я мучился тем, что совершил что-то нехорошее. Хотя без конца убеждал себя в обратном. В довершение ко всему Жора дал мне мешок с огарем, и я не мог отказаться, потому что Жоре нужно было подстрелить еще какую-то птицу. Теплый огарь шевелился в мешке за моей спиной, а я, как ни «подводил базу», чувствовал отвращение к самому себе и не знал, что делать.

В лагере тоже не стали сразу убивать огаря, и на миг у меня затеплилась мысль, что мы подлечим его, будем кормить, выходим и отпустим, как Серую Шейку… Я ведь так увлекался когда-то подобными сказками.

Я сам был противен себе своим слюнтяйством! Ведь если дать тут себе волю и быть последовательным, то нельзя уже будет есть мясо, рыбу, нельзя рвать цветы (ведь я их тоже фотографирую, понимаю их и знаю, что по некоторым из последних научных данных растения обладают чувствительностью, как будто бы даже испытывают боль…). Тогда уж и комара нельзя будет прихлопнуть, потому что он сосет из меня кровь не просто так, а по необходимости – ведь, не насосавшись крови, Ее Величество Комариха не сможет отложить яички… Тут нельзя будет сделать шагу, потому что всегда на кого-нибудь наступишь, и воздухом дышать тоже нельзя, потому что с воздухом вдыхаешь бактерии, которые на слизистой оболочке носоглотки, бронхов, легких, а тем более в крови гибнут… Короче – немедленно пулю в лоб или головой в реку, да и то осторожно, потому что всегда ненароком погубишь сотню-другую бактерий или простейших. Больше того – умирая, ты бессовестно отнимаешь жизнь у множества паразитов, которые могут жить только при живом человеческом теле…

Все так. Но… В каких случаях человек вправе лишать жизни других?

Мучился я своим раздвоением весь вечер. И пришло время ложиться спать. А перед этим… Перед этим, дорогой читатель, Сабир свернул шею огарю. Потом снял с него шкуру для чучела. А мясо пошло в плов. И каждому члену экспедиции положили по миске плова. А кроме этого плова, на ужин ничего не было (это было как раз в то время, когда Розамат нас второй раз покинул). Скажите мне, пожалуйста, правильно я делал, что этот плов не ел? Честно говоря, испытывая неловкость перед товарищами, я пытался есть его. Всем так всем! Но ничего не получалось. Тут даже рассуждения не помогали – не мог есть, и все.

Пришло время ложиться спать. Сабир первым проверял с фонарем свой спальный мешок и полог. Ничего не было. Хайрулла что-то замешкался, и мне второму достался фонарь. Находясь в смутном расположении духа, я долго, внимательно рассматривал каждую складочку в спальном мешке.

– Укусит тебя сегодня фаланга, вот увидишь, укусит, – сказал вдруг Жора. – Я удивляюсь, почему до сих пор не укусила. Новеньких они ведь всегда кусают. Что же ты, хочешь о фаланге писать, а сам даже не знаешь, как она кусается. Я бы на твоем месте нарочно…

– Да я не боюсь, Жора, – сказал я, пытаясь убедить самого себя. – Лишь бы не каракурт. А фаланги я не боюсь. Просто неприятно. Паук и то…

– Все равно сегодня укусит, вот увидишь, – с мрачной настойчивостью повторял начальник экспедиции.

В тоне Жоры я чувствовал неприязнь. Не знаю, была она на самом деле или нет, но право на нее он имел. Ведь получается что? Я мучаюсь, а Жора не мучается. Значит, я считаю убийство огаря преступлением, а Жора не считает. Отсюда следует, что я хороший, добрый, а Жора плохой, злой. А если я такой хороший и добрый, то, простите, зачем же я пошел с ним, зачем ловил огаря своими руками, зачем нес?

– Ну, все проверил? – опять подал голос из темноты Жора. – Проверяй не проверяй – бесполезно. Я сказал, укусит.

Я уже забрался в мешок и теперь проверял внутренность полога.

– Ладно, бери, – сказал я и напоследок направил луч фонаря на крышу пашехоны перед своим лицом. И остолбенел: как раз над моей головой буквально в полуметре от глаз, растопырив все свои десять мохнатых ног, как странный десятилучевой символ возмездия, сидела огромная рыжая фаланга.

Я сделал молниеносный рывок, из мешка вывернулся, но запутался в марле пашехоны и… позорно вывалился из раскладушки. Я не стряхнул фалангу прямо себе на лицо только потому, что она от испуга тоже, вероятно, остолбенела и мертвой хваткой вцепилась в марлю.

Хорошо еще, что на земле меня не поджидал какой-нибудь агрессивно настроенный скорпион…

Переведя дух после первого приступа смеха, наш мужественный начальник отыскал перепуганную фалангу в складках марли, стряхнул ее на пол и раздавил.

– Баласы фаланга, баласы… – сказал он. – Даже спирта для нее жалко.

«Баласы» – это по-узбекски «маленькая». Посмотрев на нее, раздавленную, я убедился, что мой бравый начальник прав. Она была даже меньше той, которую я так бесстрашно фотографировал.

Хайрулла, проверявший на этот раз полог следом за мной, тоже обнаружил фалангу. Правда, он был уже подготовлен и поступил более сдержанно. Но самая большая фаланга оказалась в пашехоне Жоры. Вот ему! Правда, он не растерялся и, вооруженный пинцетом, отправил свою гостью в банку со спиртом.

Это было единственное в истории нашей экспедиции массовое нашествие фаланг. Правда, на территории лагеря они попадались довольно часто, но чтобы забраться сразу в три полога – такого больше не повторилось…

Рейтинг@Mail.ru