Эдуард Дипнер
Инженеры
– Александр Иванович! – взывали истомившиеся ожиданием, – разделите с нами…
– Нет-нет-нет. Вы там начинайте, а мне вот нужно поговорить с товарищем.
– Александр Иванович! Без Вас как-то неудобно.
– Нет-нет-нет. Вы там без меня.
– Александр Иванович! Ну, по одной, за успехи завода.
– Ну, если по одной… Но только по одной! Не будем превращать производственное совещание в нечто нехорошее.
Семакову подносился стакан водки, он выпивал его залпом за успехи завода и… дальше остановить Семакова было уже невозможно. Он накачивался водкой, не пьянея, а только всё больше оживляясь. Мог выпить по литру водки и даже больше. Торопцеву и сопровождающим лицам тоже приходилось пить, страдая, эту теплую, нагретую солнцем водку и слушать нескончаемые разговоры Семакова. Поздно вечером мы, сопровождающие, разъезжались по домам, а Льву предстояло грузить Семакова в алма-атинский поезд и мучиться следующим утром похмельем.
Проклятый ПЛАН нужно было выполнять, а он никак не шел. Наступало 25-е число, ПЛАН выполнен на 60 процентов, и тогда на завод приходил Журавель. Петр Петрович Журавель, начальник монтажного управления, был соседом, через забор. Маленький, щуплый хитрый хохол Журавель приходил с объемистым перечнем требований к заводу. В директорский кабинет вызывались я, зам по производству Гончуков, начальник производственного отдела и начиналась долгая свара с взаимными обвинениями, криками, угрозами. Завод сорвал сроки поставки! То, что вы поставили, нельзя монтировать, не хватает колонн! У вас сплошной брак! Когда все уставали от двухчасового спора, Лев, до сих пор молчавший, поднимался:
– Ну ладно. Так ты зачем, собственно, пришел, Петр Петрович? Я понимаю, что тебе очень трудно с нами. Так чем мы можем тебе помочь?
– Вот! Вот это разговор! – Журавель радостно разводил руками. – Мы же соседи, Лев Евгеньевич, и коллеги, а значит, нужно помогать друг другу!
Сущность разыгрывающейся комедии была ясна всем с самого начала. Журавелю был нужен металл для капитального ремонта. На химических заводах постоянно что-то горело, взрывалось, рушилось от коррозии, и монтажники хорошо зарабатывали на этих ремонтных работах. Вот только металла для этого у них не было. Весь металл в стране был фондовый и был только на нашем заводе. Продать или передать металл Торопцев не имел права. Но была уловка: металл проводился как заготовки, полуфабрикат и включался в выполнение плана по минимальной цене. Это был обман государства, уголовное преступление для обеих сторон, если об этом станет известно органам. Поэтому сделка тщательно и искусно маскировалась. И недостающие тонны включались в выполнение плана завода! Да кто в те времена не обманывал государство? Приписки, включение в выполнение незаконченного строительства, громкие доклады и рапорты о невыполненных делах в эту брежневскую эпоху стали принимать невиданные разрушительные масштабы. В 1976 году мы с женой и сыном отправились на своей машине из Джамбула в Караганду. На новенькой карте автомобильных дорог эта дорога была обозначена жирной красной линией. Дорога союзного значения. Мы выехали за станцию Чу, и через десяток километров асфальт кончился, а еще через двадцать кончилась и дорога. Мы пробирались по колдобинам проселков, в пыли, без дорожных знаков, объезжая временами бульдозеры, кое-где нагребавшие сухую землю под будущее дорожное полотно. Тысячекилометровая дорога союзного значения не была построена! Не действовали построенные по отчетам заводы, падали транспортерные галереи, сделанные с грубейшими нарушениями норм. Рассыпались дома, построенные из бетона с недовложенным, сэкономленным цементом. И беспрестанно ломалась вся наша техника, от гигантских печей до автомобилей и кофемолок.
Жить и работать вот так, во лжи и опасности, что кто-то донесет, необходимость поить начальство и многочисленных проверяющих, от Госгортехнадзора и Пожарного надзора до Госбанка, – всё это угнетало Торопцева. Он приезжал из поездок по вызову в Алма-Ату или обком партии взвинченный, вызывал меня и Гончукова.
– Нас обязали в недельный срок закончить главный корпус электродного цеха. Давайте, забрасывайте все остальные заказы, снимайте всех людей, чтобы за неделю всё закончить!
– Лев Евгеньевич! Так же нельзя. У нас завод, а не мастерская. Только-только начинаем добиваться ритмичности. Если будем дергать людей, больше потеряем. Ну, не сделаем за неделю, сделаем за две, переживут монтажники! Зато завод не сорвем с ритма.
– А кто в обкоме будет отвечать? Кто в Министерстве защитит завод? Там меня обязали… – начинал кричать Лев.
Мы молчали, и Лев помалу отходил, тяжело оседал на стул, махал рукой.
– Да я понимаю, что вы правы. Только… А, черт с ним, я и так обвешан выговорами, как бездомный пес репьями. Одним выговором больше… – помолчав: – Делайте как знаете, только главный корпус чтобы побыстрее… Тут мне анекдот рассказали… про директора. Приходит на завод новый директор, вызывает секретаршу, инструктирует: «Значит так, мой распорядок дня таков: с восьми до девяти – обход цехов, с девяти до одиннадцати – работа с документами и совещания с отделами. С одиннадцати у меня – сексуальный час». Сказано – сделано. В одиннадцать заходит к нему секретарша, запирает дверь и раз! – простынку на диван. Директор на нее вытаращился: «Что происходит?» – «Так Вы же сказали, что в одиннадцать у Вас сексуальный час!» – «Да не я, а меня будут употреблять! Быстро машину вызывайте, в горком партии еду!»
Вскоре Лев ушел с завода, преподавал в институте, а потом уехал. Его позвал дядя по отцу, старый профессор и холостяк, живший в Черкесске один в профессорской трехкомнатной квартире, декан тамошнего института. Жизнь в одной квартире с профессором не получилась, и Лев несколько лет мыкался, работал мастером на Ставропольском заводе прицепов, пока не заработал квартиру и не осел наконец в Кисловодске. В 2006 году мы с женой собрались на лечение в Кисловодск. Я узнал телефон Льва и позвонил ему.
– Э-э-ди-и-и-ик! – услышал я знакомый голос. – Вы приедете? Ой как здорово! Только не вздумайте снимать квартиру! Я вас сам поселю! И без разговоров! Я вам здесь всё покажу! А какие здесь горы! А какие здесь яблоки на базаре! А какой здесь воздух!
Лев постарел, приобрел небольшое брюшко, но не потерял оптимизма и восторженности. Он был на пенсии, но занимался своим любимым делом – преподавал сварочное производство в местном техникуме.
Если ехать по дороге из Кисловодска в Ессентуки, на двенадцатом километре, за Подкумком, влево ответвляется разбитая щебеночная дорога: она идет вверх, в предгорья по сухому оврагу. В трех километрах по этой дороге слева лежит Верхнеподкумское кладбище. Дожди здесь редки, но полоса жилистых желтых акаций цепляется корнями за каменистую почву и отбрасывает сквозистую тень на ржавую кладбищенскую ограду. Здесь много солнца, свежего ветра и тишины. Городской транспорт не добирается сюда, а таксисты из Подкумка запрашивают четыреста рублей. Здесь, в дальнем конце, возле самой акациевой полосы – могила Льва Торопцева. Человека яркого и увлеченного, пытавшегося весь окружающий мир заключить в свои объятья, но так и не сумевшего это сделать.
НИКОЛАЙ ФРАНЦЕВИЧ БЕРГЕР
1978 год. Ушел Торопцев, и завод остался без директора. Следом уехал в свои Желтые Воды Петр Иванович Богуславский. Теперь уже навсегда. К нам приехал новый управляющий трестом Николай Павлович Юрко, бывший директор Рудненского завода металлоконструкций. По случаю переезда в Алма-Ату и назначения на высокую должность Юрко украсил свой рот полным комплектом золотых коронок, отчего казалось, что когда он говорит, из его рта вылетает жаркое пламя. Обдавая этим жаром, Юрко долго уговаривал меня стать директором, но я был непреклонен. Считал себя инженером и не хотел поглупеть.
Я ужасно не люблю:
– Общений с высоким начальством. Думаю, что оно (высокое начальство) как-то инстинктивно чувствовало мою нелюбовь и тоже недолюбливало меня.
– Сидений на совещаниях и активах. Меня там одолевал сон, и я мучительно боролся с ним, иногда клевал носом.
– Вызовов в партийные органы. Этим партийным органам не следовало бы лезть в производственные дела. Все решения, которые они принимали, бесили меня своей некомпетентностью и хамовитостью. Обязать! Наказать! Выслушать на очередном парткоме! Понятно, что это зло неизбежное, но пусть они обязывают моих директоров.
– Приемов по личным вопросам. По мне, приятнее визит к зубному врачу, там орудия пытки не столь изощренные.
Поэтому я заявил Юрко, что согласен временно и безропотно исполнять обязанности, а Вы уж, Николай Павлович, найдите мне хорошего директора. Пока Юрко шарил по кадровым сусекам, я без оглядки занялся заводом. В партийные органы ездил наш партийный секретарь, и там его постоянно спрашивали, когда же у вас там появится директор, а то некого обязывать и наказывать. Завод развивался медленно, и нужно было придумывать какие-то способы для роста. Руки у меня были развязаны, наказывать меня было нельзя, потому что я временный, и мы с Гончуковым пустились в рискованные эксперименты. Делили большие цеха на участки и бригады, давали им посильные планы, и они их начали выполнять! Вместо подробного нормирования операций, непонятного рабочим и нелюбимого ими, вводили разработанные нами самими нормативы, и рабочие заработали с воодушевлением. В общем, нарушали принятые и обязательные руководящие указания. Но завод постепенно и неуклонно наращивал выпуск конструкций, и уже скоро должен был выйти на выполнение плана. Юрко приезжал и, как Змей Горыныч, изрыгал на меня золотое пламя своего гнева. «Вы тут с Гончуковым нарушаете социалистическую дисциплину! Вы оба ответите! Кто вам разрешал устанавливать какие-то планы? Есть только один ПЛАН – Государственный! Есть Государственная система нормирования труда и Государственные расценки!» Но завод прибавлял, мы отказались от наркотической привычки к полуфабрикату, и Юрко ругался только для проформы.
– Николай Палыч, потерпите, не мешайте нам, лучше найдите хорошего директора.
– Где я его вам найду, тем более хорошего, – отговаривался Юрко. – А если проверка из Министерства нагрянет, что будете делать?
– Авось пронесет, – говорили мы, – завод-то уже на выполнение плана выходит!
Первый присланный Юрко директор оказался неудачным. Он прислал директором Валеру Пака, ой, простите, Валерия Федоровича, моего бывшего воспитанника из молодых специалистов на Темиртауском заводе. Валера приехал на Темиртауский завод по распределению после окончания института. Мне он понравился энергией, амбициозностью, и я провел Валеру по всем ступеням заводской лестницы: мастер – начальник цеха – главный технолог. Я даже выбил для него квартиру, а когда уезжал из Темиртау, рекомендовал его на свое место, главным инженером. После отъезда Торопцева Пак стал директором Темиртауского завода. И теперь он шел на повышение – директором Большого завода. «Они с Дипнером хорошо знают друг друга, сработаются как единая команда», – рассуждал Юрко.
Конечно, это было ошибкой. Нельзя назначать начальником к человеку его бывшего ученика! Сказался также слишком быстрый, без отступлений, взлет Валеры по служебной лестнице. Для формирования цельной личности необходимы поражения. Они нужны для самоанализа, для выработки умения ориентироваться в сложных жизненных ситуациях. В противном случае у человека возникает комплекс собственной непогрешимости, который обязательно рано или поздно приведет его к поражению. Неглупый человек, директор Пак понимал, что его главный инженер гораздо опытнее его и лучше него владеет заводом. Как поступить в этом случае директору? Как завоевать авторитет на заводе? Он стал вызывать к себе в кабинет поодиночке работников из цехов и допытываться у них, как они относятся к главному инженеру, чем они недовольны и что следует изменить в коллективе.
На заводе начались шепотки по углам. Я поехал в Алма-Ату и сказал Юрко, чтобы он забирал назад своего Пака, а то он расколет коллектив, и я уйду с завода. Угроза подействовала, и Пак перебрался к Журавелю заместителем начальника управления. Я понимал, что породил врага, но лучше иметь врага за забором, чем в своем доме. Тогда и появился Бергер.
Мне позвонили из треста: «К вам выехал вновь назначенный директор Бергер, поезд 12, вагон 3, встречайте завтра утром, покажите завод». Встречать нового директора на вокзале я не стал, послал водителя Колю с плакатом «Бергер». Было около девяти, когда открылась дверь кабинета и к моему столу прошел приехавший, протянул руку, назвался кратко: «Бергер». Крупная голова без шеи была посажена на туго накаченное небольшое туловище. Львиного цвета, крупными кольцами, грива. Чувствовалось, что свою прическу он холит и лелеет. Подкачали только нос, совсем не львиный, картофельной формы, водянистые, слегка навыкате глаза и отвисшая нижняя губа. Эта отвисшая нижняя губа придавала его лицу обманчивое презрительно-недовольное выражение. Я провел Бергера в директорский кабинет. Он внимательно всё осмотрел, потрогал дверцы шкафов во всю стену – творчество В. Пака.
– Ну что? Хороший кабинет. Только вот шторы.
– Что – шторы? – не понял я.
– Цвет мне не нравится. Голубые. А я люблю розовые. Нужно будет сменить.
Потом мы пошли осматривать производство. Грохот металла и звонки мостовых кранов несколько напугали нового директора, но держался он стойко, немногословно, с начальниками и мастерами здоровался за руку, произнося неизменное «Бергер». Потом мы вернулись в директорский кабинет, и Бергер примерил на себя директорское кресло.
– Ну что? Хороший завод. Большой. Только вот шторы надо будет заменить.
Николай Францевич работал в Алма-Ате начальником Управления «Сантехмонтаж», понравился руководству Министерства и попал в список на повышение. И тогда в простодушную голову Николая Павловича Юрко пришла мировая идея. Так сложилось, что на Джамбулском заводе главным конструктором был Гердт, зам по общим вопросам – Фогель, главным инженером – Дипнер. «А пошлю-ка я туда еще одного немца, – задумал Николай Павлович. – Они, немцы, вместе сработаются, и будет у меня своя маленькая немецкая колония! Во будет!» Я, по простоте душевной, не подозревал о моем включении в национальный пул. Корни у меня, действительно, немецкие, но мои предки так долго прожили в России и так часто выбирали себе в жены русских женщин, что немецкий дух из них выветрился по дороге, до меня не дошел. Как говорит моя жена (а она судья строгий и беспристрастный), в моей простодырости совсем ничего немецкого, и странно, что меня не назвали Ваней. В очередной просак я попал через несколько дней после воцарения на директорский престол Николая Третьего (цитата из Торопцева, он вел счет: Лев Первый, Валерий Второй и т. д). Бергер попросил меня зайти, он был празднично наряжен в строгий черный костюм и белоснежную рубашку с алым галстуком, и даже нижняя губа как-то подобралась. Схватив меня за руку, Бергер долго тряс ее, поздравляя с праздником.
– С ка-а-ким? – глуповато спросил я.
– Как с каким? Завтра же Ostern, немецкая Пасха. Вы же будете ее праздновать?
Я оглянулся. Дверь позади закрыта, путь к отступлению закрыт. Я вздохнул и чистосердечно признался, что я не совсем немец. Бергер сразу потух, и его нижняя губа вернулась на обычное место. В общем, друзьями мы не стали. Но вскоре разумно договорились. Бергер тоже чистосердечно сообщил, что в конструкциях он ничего не понимает, я ответил признанием, что не люблю Горкомы и Министерства, и обещал честно служить, если меня он оградит… Будучи пунктуальным человеком, раз в неделю Бергер вместе со мной и Гончуковым делал обход цехов, стараясь не шарахаться от кранов и не задавать глупых вопросов. Выезжая на очередной обком или коллегию Министерства, он простодушно просил нас снабдить подробной информацией о заводе, о том или ином объекте. И мы честно снабжали. Устно и письменно. Без всякого интереса выслушав информацию, Бергер оживлялся и начинал: «Вот когда я работал в Сантехмонтаже…» Далее следовал долгий рассказ о поставленных задачах, успешном выполнении и посещении Замминистра. Мы понимали, что светлая пора у нашего директора осталась в прошлом, и теперь ему приходится тащить на себе этот груз…
Зато Бергер с увлечением занялся подсобным хозяйством. Наше советское сельское хозяйство неуклонно и планомерно всё больше и больше загибалось, с полок магазинов исчезли молочные и мясные продукты, замещаясь водкой (двух сортов), дешевым вином (тоже двух сортов – «Солнцедар» и «Осенний букет»), консервами «Бычки в томатном соусе» (на закуску) и хлебом кирпич. Все остальные продукты доставались. Тогда Партия и Правительство обязали! все промышленные предприятия завести подсобные хозяйства! На землях, выделяемых подшефными колхозами и совхозами, разводить свиней, кроликов и прочую съедобную живность или выращивать овощи! Бергер ударился в свиноводство, эта ипостась была близка ему. В штат завода был включен Пашка-свинопас, как его единодушно прозвали на заводе, долговязый всклокоченный малый с бегающими глазами. Раз в неделю Пашка прикатывал на завод на чумазом тракторе, заходил к Бергеру, и они долго обсуждали свиноводческие темы. Потом директор звал меня или Гончукова и конфузливо просил выделить людишек, так это человек пять-шесть, вот, Паше нужно помочь забор поставить. На сколько? За три дня они у тебя, Паша, поставят этот забор? Ну, давайте на неделю. С оплатой по среднему. Я приказ подпишу. «Только не в ущерб производству», – лицемерно убеждал Бергер. Мы с Владимиром Петровичем потом вычислили, что людишек Бергер стыдливо просил у каждого из нас попеременно. Выслушав начальника цеха, что людей не хватает, вот честное слово, Эдуард Иосифович, никого снять не могу, мы с Бергером примирительно соглашались на трех, Пашке грозили: бери этих, а то вообще ничего не получишь!
Свиноводство процветало, Бергер часто туда наведывался и потом рассказывал мне об успехах и увеличении поголовья. Паша молодец, быстро развивается. А вот когда я работал в Сантехмонтаже… Во всяком случае, в заводской столовой появились блюда из свежего мяса, и периодически наша столовая продавала свинину работникам завода, наиболее отличившимся… По спискам цехов и отделов, по Государственной цене. В какие затраты это обходилось заводу, можно было только догадываться. Наш главный бухгалтер Колодяжна, сдобная и работящая хохлушка, приходила жалобиться мне:
– Вы меня звиняйте, Эдуар Йосипович, но не можу я больш! Этот паразит Пашка несет и несет мне счета, то на лес, то на комбикорма, то еще на шо. Я ему ховорю: не буду я платить твои поханые счета, так он, паразит, идет к директору, а тот мне указует: плати! Я ему ховорю: нет у меня, Николай Францевич, таких статей, чтобы оплачивать ции комбикорма, и вообще это пропасть, сколько денег уходит на это подсобное хозяйство, а это же наша прибыль, наши фонды. А директор с меня требуе: Колодяжна, плати! Колодяжна, давай зарплату! А если ревизия, как я отчитаюсь? Я, правда, прошу его ставить вторую подпись, но всё равно же с меня спросят: куда ты, Колодяжна, смотрела, почему не сигнализировала, а у меня ж диты, трое малых. Вы, Эдуар Йосипович, хочь бы поховорилы с директором.
– Надежда Тарасовна, меня уж увольте от этого, мне хватает производства, а в это свиноводство я лезть не стану. А вы в тресте с главбухом поговорите.
– Еще чего скажете, Эдуар Йосипович… в тресте… так тамо жодны ледары и бездельники сидят. Им всё заодно…
Бергер бодро отчитывался в обкоме о развитии подсобного хозяйства, и его даже ставили в пример. Но потом Пашка-свинопас проворовался, попался на торговле свининой на сторону, Пашкиной свинофермой, а заодно и заводом занялась прокуратура. Бергер горестно жаловался мне, и его губа отвисала еще больше:
– Ат, как меня подвел этот Паша. А ведь в совхозе мне его рекомендовали. Говорили, что инициативный… А я поверил. Правда, тут ко мне приходили, говорили, что он на руку нечист. Мне бы проверить. А! Вот когда я работал в Сантехмонтаже!..
Николай Францевич откровенно трусил начальства. Когда приезжало оно на завод, наш директор подбирал живот и нижнюю губу, горбился, становясь ниже ростом и еще более озабоченным. На Новоджамбулском фосфорном заводе сооружали грандиозную трубу высотой 180 и диаметром восемь метров. Самая высокая и большая в мире! Знай наших! Бергер приехал с коллегии Министерства подавленный и робко сообщил мне, что завод обязали делать эту трубу крупными блоками, чтобы монтажники поставили новый рекорд…
– Я спросил, – жаловался мне Бергер, – а как же, ведь у нас ворота на заводе шириной всего пять метров. Я правильно сказал? А замминистра Смирнов сказал, чтобы расширить ворота. И срок дал: десять дней.
– Не волнуйтесь, Николай Францевич, я уже продумал. Не будем мы ломать стену, скоро зима. Мы на улице организуем площадку, заготовку готовим в цехе, вывозим, а там: свальцевали, заварили, и пусть забирают!
Через неделю приехал Смирнов. Меня разыскивали по заводу, со страшными глазами сказали, что срочно требуют на задний двор завода, там директор и много всяких: из Алма-Аты и монтажников…
Бергер стоял пришибленный, он сказал Смирнову, что он тут ни при чем, что главный инженер… Журавель и Пак ехидно прятали ухмылку. Вот, паразиты, заложили меня! Смирнов вперил в меня стальной взгляд.
– Вы почему не выполняете решения коллегии Министерства?
– Александр Николаевич, мы организуем изготовление на улице, вон там. Площадку уже освободили, вальцы и сварку сегодня вывозим, завтра начинаем готовить…
– Вы почему не выполняете решения коллегии Министерства? – непоколебимо повторил Смирнов. – Вам срок три дня, лично мне доложите! – он повернулся и удалился. Я издали показал кулак Журавелю, тот весело развел руками и показал на Бергера.
Два дня я не вылезал с завода, со своей ремонтной службой разобрал стену, раскрепил, сварганил чудовищное двенадцатиметровое полотно ворот, поставил лебедку привода. Позвонил Смирнову, доложил о выполнении. «Так бы сразу!» – буркнул он и повесил трубку. История оставила горькое послевкусие. Директор и главный должны выступать единой командой, защищая и поддерживая друг друга. К этому приучили меня предыдущие директора. Избаловали они меня. А тут получается, что у директора – одна область деятельности, а у меня – другая…
Мне стало неуютно на заводе. После ухода Льва уехал в Желтые Воды Богуславский. Потом уехал главный механик Яша Яговдик. Яша – родом из Белоруссии, служил срочную в Казахстане, тут встретил свою половинку Зину и остался, мечтая когда-нибудь вернуться в родные края. Узнал о строительстве в городе Молодечно нового завода металлоконструкций, получил вызов и уехал. Потом соблазнил этим заводом Гончукова, он тоже уехал. Яша с Зиной звонили и писали нам письма, расписывая красоты, прелести завода и родной Белоруссии. Приезжайте скорее, на завод нужен главный инженер, и я уже договорился насчет Вас с директором! Наконец, уехал на повышение главный технолог и наш семейный друг Женя Пай. Рассыпалась компания наших верных добрых друзей, пришло ощущение безопорной подвешенности.
За годы жизни в Джамбуле я поостыл в восторженности от южной природы. Весна в Джамбуле кончается в первых числах мая, и сразу наступает лето. Температура поднимается до тридцати трех и замирает на этой отметке до октября. Жара иссушает и отнимает силы, лишает желания двигаться, а нужно целый день бегать по раскаленным цехам, и с тоской думаешь – когда же это кончится? Вечером валишься на диван и слушаешь биение крови в висках. А завтра снова на завод, и снова пытка раскаленным железом. И мы уехали. В Молодечно. Конечно, в Горкоме в отделе учета мне сказали, чтобы я и не думал. Исключим из Партии! Тогда я напросился на прием к Второму секретарю Николаю Федоровичу Красносельскому и честно и откровенно рассказал, что отработал девять лет, что поднял завод, вывел на выполнение, подготовил замену… Николай Федорович, по-человечески прошу, отпустите! В те времена Первым секретарем был неизменно национальный кадр, а вторым, чтобы система работала, – русский че ловек.
– Говоришь, едешь в Белоруссию? На новый большой завод? В новое интересное плавание? Ну и молодец! Откровенно тебе завидую. Сделаем так. Поезжай, становись на временный учет и присылай открепление. Только на меня лично! Ну, успехов тебе! – Встречались иногда в Партии сердечные люди!
После моего отъезда Бергер недолго правил заводом. Исчез так же незаметно, как и появился, не оставив следов своего пребывания на заводе. Наверное, вернулся в свой трогательно любимый Сантехмонтаж. Разве что история о Пашке-свинопасе еще долго оставалась заводской легендой.
***
До сих пор жива легенда, что в Советском Союзе существовала кадровая система, растившая руководителей, выращивавшая красных директоров, не то что в наше время – черт знает кого ставят! Ни ума, ни опыта! Нам всегда кажется, что раньше было лучше. Наверное, потому что тогда мы были моложе, наивнее, доверчивее. Откуда же брались директора? Претендентом номер один был главный инженер. Он был первым замом, приобретая опыт и примеряя директорское кресло во время отпусков и болезней директора, готовясь его занять. («И когда же старый хрыч, наконец, уйдет на пенсию, достал меня своим маразмом!» Или: «Когда же этот неуч, ничего не понимающий в производстве, очередной раз сядет в лужу, и его из Министерства – под руки и на повышение!») Директора торжественно провожают, дарят дорогой телевизор («Чтобы не скучали, дорогой Иван Иванович. Вы только нас не забывайте, приходите в любое время, будем рады. Нам будет не хватать Ваших советов и Вашего опыта…») Не успеет закрыться дверь за уходящим, а в еще не остывшем директорском кресле уже сидит бывший главный.
А как быть, если главный, по мнению там, наверху, не тянет на директора? Или воображает себя слишком умным, возражает, понимаешь, руководству! Или у него, по мнению органов, не совсем в порядке личное дело. Мой старый друг Нури Ибраимов работал главным инженером на заводе в Чимкенте. Был он крымским татарином, высланным в годы войны из Крыма в Казахстан. Врагами советской власти посчитали трудолюбивых и свободолюбивых татар. Его директор Гена Малякин долгое время болел, и Нури, естественно, его замещал. В горкоме к этому привыкли, и вот – в очередной раз вызывают Нури на заседание бюро, чтобы указать и наказать. Наиболее верные и принципиальные ленинцы предлагают исключить из Партии. Но поскольку товарищ Ибраимов временно исполняет обязанности, решили ограничиться выговором. С занесением, но не строгим. Не строгим, но с занесением. Члены бюро, довольные проделанной работой, поднимаются со стульев.
– Вам понятно, товарищ Ибраимов, решение бюро?
– Понятно, но… я не член Партии…
Была гоголевская немая сцена. Тяжкое молчание разрешил Второй Секретарь:
– Значит так: чтобы выговор не пропадал, принять его в Партию. А если будет еще залупаться, исключить!
Конечно, такой главный инженер не годился в директора. И тогда задействовали кадровый резерв. Попадали в этот резерв умением понравиться руководству. Николай Палыч Юрко, средненький директор средненького завода, сумел так принять Замминистра Гуляевского, так его ублажить, что через месяц оказался в кресле Управляющего Трестом в Алма-Ате. Умению принимать начальство был обязан своей карьерой и Н. Ф. Бергер.
Новоиспеченный директор получает ВЛАСТЬ над сотнями, а то и тысячами людей. Это острое и опасное оружие. Как сделать эту зыбучую массу незнакомых людей послушной своей воле? Чтобы можно было опереться в борьбе с ПЛАНОМ и другими опасностями? Нужна воля. Нельзя опускаться до уровня подчиненных. Они ищут слабое место директора, чтобы сесть на голову, и тогда уже не соберешь их воедино, не заставишь работать как надо. Нужно насилие. Так песок, заключенный в жесткие рамки, – опора, способная нести большие нагрузки, а свободно насыпанный песок проваливается под ногами и развевается ветрами. Либеральный читатель мой уже возмущен: автор сравнивает человеческую личность с песчинкой! Согласен, реальная схема гораздо сложнее. Директору приходится искать и лавировать на острие, пока он не найдет эту рабочую схему и пока его авторитет не начнет работать независимо от самого директора.
А что, если власть попадает в руки человека высокомерного, себялюбивого и неумного? Ему много дано природой и любят его женщины. Но с карьерой как-то всё не складывается. Окружающие недооценили и недопоняли. Он пробивался наверх, обдирая локти, угождая и льстя высокому начальству ради большой цели, он всё поставил на карту, но – не шло, не получалось, не прорывалось. И вот, наконец, счастливый случай. Свершилось! Он ухватил птицу удачи за хвост! Он стал директором!
СТАНИСЛАВ ИВАНОВИЯ САМАРИН
1980 год. В июне мы втроем – я, жена и сын – отправились в большую поездку по стране. Проехали на нашем жигуленке Казахстан, Урал, Поволжье, побывали в предолимпийской Москве, и вот мы в Молодечно. Радость встречи с бывшими джамбульскими друзь ями и визит на завод.
Я приоткрыл дверь и робко спросил: «Разрешите?»
Самарин встал из-за стола и пошел мне навстречу с легкой улыбкой. Высокого роста и атлетического сложения, похожий на голливудских героев-любовников, с такой же набриолиненной, гладкой черной шевелюрой. Пиджак только был откровенно советский, кургузый, тесноватый для мощной грудной клетки и широких плеч. Крепкий запах дорогого мужского одеколона. Самарин крепко сдавил мне руку, я ответил, он добавил, я собрал последние силы, тогда он понимающе улыбнулся и освободил мою затекшую руку.
– Проходите, садитесь, Яков Петрович рассказывал мне о Вас, передал мне Вашу автобиографию. Так значит, решили сменить казахские степи на белорусские леса? Ну что же, давайте попробуем. Предлагаю Вам должность заместителя главного инженера. Будете курировать службы главного механика, энергохозяйство и всё новое производство, а главный инженер Данилин будет заниматься с конструкторами и технологами. Квартиру получите в течение трех-четырех месяцев. А пока поживете в общежитии. Идет? Ну и славно. Завод посмотрели? Сходите, посмотрите. Думаю, что Яков Петрович всё Вам покажет, ничего не утаит.
Вызов пришел в августе, а первого сентября я уже был на заводе. В 1969 году в Молодечно был построен восьмидесятитысячник – завод металлоконструкций. Наш мудрый ЦК КПСС взял курс на развитие окраинных республик. Белоруссия, больше всех пострадавшая в Великую Отечественную, шла списком номер один. Здесь строились самые новейшие по оснащению заводы: два автомобильных, тракторный, два завода сельхозмашин, два телевизионных, два полупроводниковых, заводы удобрений, бессчетное количество номерных, оборонных заводов, всего не перечесть. Построен был и крупный завод металлоконструкций в Молодечно, чтобы обеспечивать стройки… Небольшая Белоруссия в то время была самой развитой республикой СССР. Жаль, что за истекшее с 1991 года время здесь ничего не прибавилось, а только убавилось… А в восьмидесятые годы здесь кипела творческая жизнь, в Белоруссию ехали специалисты из разных краев – с Урала, из Сибири, из Казахстана. Всех принимала добродушная и неторопливая синеокая Беларусь, одаряя запахами сквозисто-чистых сосновых лесов, удивляя скромной чистотой городов, зеркалами тысячи озер и невиданным богатством магазинных полок.
